На станции Зима
В июле 1914 года, по мобилизации, я исполнял обязанности Коменданта станции и Начальника Продовольственного пункта. Прибыв сюда 15-го июля, я лихорадочно приводил в порядок здания пункта к приему эшелонов и их кормлению. Со мной было 16 стрелков 26-го Сибирского стрелкового полка.
Кажется, 20-го июля получили приказ о мобилизации, и линия железной дороги, дотоле тихая, сразу ожила.
Замелькали поезда, набитые мобилизованными, идущие то на восток, то на запад, в гарнизоны Читы, Иркутска, Красноярска, Канска, Ачинска...
Большинство эшелонов сравнительно мирно проходили через вверенную мне станцию. Из вагонов неслись песни, звуки гармонии и крики подвыпивших «чалдонов» (так сибиряки с гордостью величали себя), будущих лихих Сибирских стрелков, крепких, как таежные кедры, тяжелых на подъем, но безудержных и упрямых, если уж поднялись, часто доходящих до штыка в атаках 1914-1915 г.г.
Расстояния длинные в Сибири... По пять- шесть дней езды в душном вагоне нервировали людей, надоедало. Поэтому кое-где были опасные взрывы, почти бунты... Против кого? Да, против всех и никого! Чтобы поразмяться... Была и агитация против «начальства»... Ведь Сибирь в то время была полна политических ссыльных.
Как-то, получаю телеграмму от Коменданта станции Красноярск. Сообщает об эшелоне из Омска. Зловещие слова: «Эшелон буйный, грабит казенки, на станции (название забыл!), им убит Комендант станции штабс-капитан Иванов».
Иду к ротмистру, показываю телеграмму. Тот нервно машет рукой: «Знаю! Готовьтесь к встрече».
Кормление эшелонов, к моему счастью, еще не было назначено на моем пункте. Остановка назначена на 20 минут: срок достаточный, чтобы разнести станцию и перебить ее персонал!
Вывожу на платформу 14 стрелков, для охраны пункта оставляю двух, приказываю своему денщику Петру Ярсокину, из уфимских башкир, взять винтовку, надеть патронные сумки, бросить возню на кухне и стать часовым у ворот пункта.
Только что поезд подошел, замедляя ход, как вижу: из всех вагонов выскакивают фигуры, в внутри вагонов — песни, звуки гармоний, гвалт.
Медленно иду вдоль вагонов с 4-мя стрелками. Слышу, сзади несется дикий крик, оборачиваюсь: на меня бегут бородатые, растрепанные, пьяные! Человек 20-ть! Вероятно — заводилы! На момент опешил. Командую своим стрелкам: «Кругом! На руку!» Инстинктивно отстегиваю кобуру револьвера, передергиваю ее к середине живота и, держа правую руку на рукоятке пистолета, поднимаю энергично левую, со стеком, и командую:
«Стой! Что вам нужно, куда бежите, такие-сякие?» (далее — слова, не рекомендованные в литературе!). На момент толпа остановилась, вижу — от дверей вокзала бежит ко мне Пашенков с 4-мя стрелками. Из вагонов смотрят сотни глаз людей, готовых поддержать своих в случае их удачи, если офицер дрогнет и покажет, что он испугался. Я это отлично понимал и чувствовал себя, вероятно, так же, как укротитель львов в клетке.
«Ну, говори! Что нужно, почему орете?» Уже стараюсь говорить спокойным голосом и даже изобразить добродушную улыбку, хотя и был далек от добродушия.
Молчат. Некоторые, сзади стоящие, медленно отделяются от крикунов, уходят в вагоны.
«Ведь вы же солдаты защитники Родины, хоть и в «вольной» одежде! Защитники порядка везде, где бы то ни было. Смотрят на вас все и ждут солдатской исправности от вас. Забыли присягу? Солдаты...», кричу укоризненно.
Вижу — появилось кой у кого уже осмысленное внимание. Подходят со стороны, с любопытством слушают. Кой на ком, на пиджаках — георгиевские кресты. Участники Японской войны, унтер-офицеры, может быть?
«Правильно! Спасибо на хорошем слове, Ваше Благородие!» — прозвучал откуда-то голос. И, вдруг, чудо: «правильно!» — подхватили другие, какой-то бородач с двумя Георгиями кричит:
«Качать Его Благородие!» и я полетел в воздух, придерживая шашку и револьвер, из предосторожности, чтобы они не ударили по лицам качателей.
Растроганный и удивленный таким счастливым оборотом событий, кричу: «Спасибо, родные! Никогда не забуду этого! Скоро поезд пойдет, садитесь, с Богом, в вагоны!» И толпа разошлась, к моей большой радости.
Но не успел я пройти десятка шагов, передо мной вырос полицейский стражник из села. Докладывает, что и в село уже проникли мобилизованные и грабят казенку.
На момент задумался: идти туда или нет? Ведь село не район Коменданта станции. Но мобилизованные с моей станции! Решил: надо идти и там навести порядок! Несколько полицейских на селе — страх небольшой для пьяных таежников, привыкших сводить счеты в тайге выстрелом из-за куста.
С четырьмя теми же стрелками и стражником подлезаем под вагоны (село было с обратной от станции стороны). Бежим к казенке, а навстречу в развалку, кучками и в одиночку пьяные, с бутылками в руках и в карманах, будущие «христолюбивые воины».
«Стой!» кричу. «Бросай вино!» И нескольким, ближайшим, хлестнул стеком по бутылкам. «Отводи в сторону грабителей!» С десяток остались под конвоем стрелков, другие молча, без криков, разбежались. На месте остались разбитые бутылки, да носился запах водки.
На всякий случай оставил у казенки двух часовых, остальным двум приказал вести грабителей сторонкой на пункт. «Чтобы из эшелона не видели и не прибежали бы выручать своих», мелькнула мысль.
Бегу обратно на станцию уже один. Снова лезу под вагон, чтобы вылезть на платформу и только что нагнулся, как почувствовал удар камнем в левую ляжку; около головы просвистел булыжник и со звоном ударился в колесо вагона. Камни летели из кустов, окаймлявших дорогу.
Выскочил на платформу. Стоит ротмистр, несколько жандармов и остатки моего взвода.
Кричу: «Можно пускать поезд!» Свисток, и вагоны поплыли, унося крики и песни. Я внутренне перекрестился. Вздохнул, как после утомительного бега!
П. Шапошников.