ВОЕННАЯ БЫЛЬ

Дорогой я рассказал Мельницкому о своем приключении у Холина, на что он ответил, что вчера конная батарея потеряла там же, из-за этого же «бронепоезда» 20 человек и 22 лоша­ди. Я в этом видел доказательство правильно­сти своего бегства от железной дороги, хотя по­следствия этого я чувствовал теперь: день кон­чался, и у меня было мало времени на ориента­цию и пристрелку.

Позиция была по левой стороне длинной улицы. Она была совершенно идеальной. Ору­дия были поставлены на задней окраине фрук­тового сада с низкими деревьями, которые не мешали стрельбе. Впереди, на неопределенной

формы возвышенности, был центр города, слева высокий обрывистый холм, на котором был на­блюдательный пункт; сзади — большой камен­ный дом — квартира для прислуги и одновре­менно щит для двора, на котором разместились запряжки. Позиция была такой глубокой, что при ночной стрельбе противник видел бы лишь вспышки на облаках, то есть ничего для опре­деления, хотя бы приблизительного, точек сто­яния орудий; и даже авиация не нашла бы ни­чего. Одним словом, взвод мог действовать в условиях мирного времени.

Мой тогдашний противник, полк. Бартош, отрицает это и утверждает, что «видел пози­цию взвода и мог бы его легко уничтожить», если бы не щадил тех местных жителей горо­да, которые, вне всякого сомнения, погибли бы при этом. К сожалению, я должен сказать, что остаюсь при своем убеждении: моего взво­да полк. Бартош видеть не мог, и это было именно причиной, почему он по мне не стре­лял.

Пока телефонисты вели линию на наблюда­тельный пункт, я написал и послал командиру батальона Рыльского полка донесение: 1) явиться ему лично не могу, так как, согласно приказанию ген. Крымова должен успеть при­стреляться, а потом ждать его приказания на открытие огня, 2) прошу прислать что-нибудь поесть. После этого мы поднялись на наблюда­тельный пункт, на котором Мельницкий ори­ентировал меня и указал цель и задачу.

Целью было село Подмихале на южном бе­регу Ломницы, которым австрийцы несомнен­но пользовались для ночлега. Кроме того, про­тив села были броды, которыми противник мог бы воспользоваться, чтобы под покровом ноч­ной темноты переправиться на северную сторо­ну реки. Моей задачей было: лишить против­ника отдыха и воспрепятствовать его намере­нию в случае, — если он таковое имеет, — ис­пользовать село как исходный пункт для пере­правы. Итак, прежде всего надо было пристре­ляться и надо было с этим торопиться, так как солнце приближалось к закату.

Тут, однако, мешал существенный минус на­блюдательного пункта: дистанция к цели была 4 1/2-5 1/2 верст, а смена ночных морозов с днев­ной оттепелью превратила местность в комби­нацию бурых и белых пятен, среди которых часть разрывов ускользала от наблюдения, особенно в условиях наступающих сумерек. Я провозился с этим до полной темноты (пример­но, больше часа).

Во время пристрелки вернулся из батальо­на мой фейерверкер с консервами и хлебом для солдат и с приказанием командира батальона для меня: «Явиться к нему немедленно же!» Я удивился, что первое мое донесение не произ­вело должного впечатления, и ответил на при­казание коротким «не могу, так как занят при­стрелкой».

Когда пристрелка была закончена, я спу­стился на позицию и ждал приказа генерала Крымова.

Мне, конечно, следовало бы изобразить на бумаге пристрелянную площадь села и распи­сать на ней прицелы и угломеры для каждого орудия, чтобы сделать стрельбу автоматиче­ской, но я был смертельно уставший. Кроме то­го, начало опять подмерзать — пальцы это чув­ствовали и не повиновались, освещение огра­ничивалось тусклыми орудийными фонарями и, наконец, особой надобности в такой матема­тике не было, так как цель была слишком ве­лика для взвода; имея только его, я мог сде­лать только кое-что и кое-где. Да и не все рав­но было, в какую хату попадет или не попа­дет мой снаряд? Остальное зависело от моего счастья или — австрийского несчастья. Итак, я отказался от «математики» и решил, что бу­ду командовать сам и стрелять по цели то туда, то сюда, лишь бы не выскочить из ее границ.

Тут я услышал топот многих копыт и, вый­дя на улицу, обнаружил колонну нашей конни­цы, идущую на север. «Неужели отступление?» — подумал я и спросил, что это значит? — !Идем на ночлег», ответили мне из колонны, и я понял, для чего нужен был в Калуше наш батальон — не иначе, как сторожить сон кон­ницы!

Не помню точно, в котором часу я получил приказание генерала Крымова открыть огонь, это было, вероятно, часов в 8-9 вечера. Стало веселее! Я старался имитировать батарею, да­вая то по 6-ти выстрелов, то по 3 патрона бег­лого огня. Но правильные интервалы между выстрелами мне из-за кромешной тьмы не уда­вались и потому я охотно верю полк. Бартошу, что он угадал, что стреляет взвод, старающий­ся изобразить батарею.

Вообще говоря, стрельба шла очень медлен­но: мешала темнота, с которой старались бо­роться слабые орудийные фонари. Переносы огня требовали в особенности долгого времени, так как тогдашняя конструкция русских пушек не допускала возможности «косить»; менять направление можно было только по угломеру, а это делало стрельбу по площади очень мед­ленной даже днем.

Тем не менее, как я узнал впоследствии от местных жителей путем «солдатского вестни­ка», огонь был весьма действительным. Так, в одном случае, прямое попадание в одну из хат вывело из строя около 20-ти ночевавших там австрийцев; в другом — прямое попадание в полевую кухню, раздававшую как раз обед, уничтожило и кухню, и пищу и уменьшило чи­сло стоявших в очереди за обедом и т. д.

Сведения о понесенных противником потерях подтверждает в своей статье и полк. Бартош словами: «Согласен со штабным капитаном (мой тогдашний чехо-словацкий чин, отвечаю­щий бывшему русскому «секунд-майору». ВМ) Милодановичем, что потери были значитель­ными». Можно поэтому считать, что генерал Крымов угадал момент для открытия огня!

Примерно в 11 часов вечера генерал прика­зал прекратить стрельбу. Она и сама долж­на была бы прекратиться, так как кроме не­прикосновенного запаса в орудийных передках, в зарядных ящиках не оставалось почти ниче­го. Общий расход патронов был свыше 300. Я сейчас же послал зарядные ящики в парк за пополнением.

Мой вестовой, канонир Петр Идасяк, уже давно ожидал меня на позиции, чтобы провести меня на найденную им квартиру; мы пошли, но только войдя в дом, Идасяк преподнес мне приятный сюрприз: — «Ужин готов», сказал он: «Борщ и котлеты», и в пояснение добавил: «Хозяева держат столовую». Ничто не могло меня обрадовать более, чем такое неожиданное заявление, и Идасяк наслаждался эффектом своих слов.

После этого отличного ужина я, наконец, добрался до постели, не походной, а настоя­щей! Накрыта она была периной. С этим «ин­струментом» я еще никогда в жизни не встре­чался и потому не отдавал себе отчета в том, какое действие он может иметь на человека в моем положении после обильного ужина. Впол­не уверенный, что на рассвете проснусь, я по­смотрел на часы: была ровно полночь. Заснул я, конечно, моментально.

«Упущенный благоприятный случай»

Я спал, казалось, совсем недолго, как вдруг почувствовал, что кто-то старается меня раз­будить. С трудом я открыл глаза и увидел, что комната залита солнечным светом. Схватился за часы: 12 часов и, очевидно, дня! Итак я про­спал ровно 12 часов и спал бы и дальше, если бы меня не разбудил чужой фейерверкер. Те­перь он подал мне записку. Я взял ее. но в гла­зах у меня рябило, пока, наконец, окончатель­но не проснувшись, я оказался в состоянии чи­тать и понимать написанное:

«С приходом моего дивизиона вы подчиняе­тесь мне», писал кто-то: «Донесите сейчас же, где находится ваша позиция, что вы видите, по каким целям стреляете»… и т. д. и т. д.

Чем дальше я читал, тем более мои волосы поднимались дыбом, но, дойдя до подписи, я несколько успокоился: писал мне командир 1-го дивизиона II-ой артиллерийской бригады пол­ковник Мацкевич, знавший меня от рождения, а два поколения моих предков еще раньше. От­ветить стало просто.

«Дорогой Василий Васильевич», писал я. «После вчерашних приключений (тут я корот­ко описал их) я так заснул, что только ваш фе­йерверкер меня разбудил». Затем я ответил на ту часть вопросов, на которую ответить мог и закончил фразой, что сейчас же отправляюсь на наблюдательный пункт, откуда донесу об остальном дополнительно. С этим донесением фейерверкер ушел, а Идасяк доложил мне: «Обед готов!».

Пренебрегать обедом было бы, конечно, не­разумно: кто его знает, когда придется пообе­дать в следующий раз (фактически это случи­лось через 48 часов). Итак, я, пообедав, пошел на позицию. Там царил общий сон и только разведчик, ездивший вчера к командиру баталиона, проявил инициативу: поехал туда еще раз и привез очередные консервы.

Я поднялся на наблюдательный пункт и был совершенно разочарован представившейся мне картиной.

На открытой, волнообразной местности юж­нее Ломницы, между Новицей и Подмихале, амфитеатром поднимавшейся к горизонту, бы­ло пусто. И только под самым горизонтом, под гребнем последней волны, была видна очень длинная цепь нашей пехоты с резервом за ле­вым флангом (как я узнал впоследствии от полк. Мацкевича, это был 43 пех. Охотский полк), наступавшая на горизонт». Неприятель­ская батарея ее лениво обстреливала». Такое впечатление произвела на меня стрельба этой батареи, и взятое в кавычки выражение я упо­требил в своей чешской статье. Эта фраза, од­нако, обидела моего противника, полк. Барто­ша, который откликнулся на нее в своей ста­тье.

— «Хорошо — «лениво»! — писал он возму­щенно в ответ, и далее пояснил, что его батарея была обхвачена русской пехотой и уходить мо­гла только перекатами, повзводно; стрелять мог поэтому только один из взводов, и то не всегда. Положение батареи было, вообще, на­столько критическим, что он почти терял на­дежду на благополучный исход. «Как мог штабный капитан Милоданович спать?» восклицал он затем.

Последняя фраза меня насмешила: спал, и — конец! Откуда я мог почувствовать, что обер-лейтенант Бартош попал в отчаянное положе­ние? Потом, когда я был уже на наблюдатель­ном пункте, я видел лишь то, что мысль на мое участие в сегодняшнем бою совершенно безна­дежна, так как бой происходил верстах в 8-ми от меня, и противника я даже не видел.

Мелькнула мысль, что я мог бы «проявить инициативу» и догнать Охотский полк, насту­павший, по-видимому, без всякой поддержки артиллерией, но шоссейный мост был взорван, прямых дорог не было, пришлось бы делать

крюк по1 проселкам в оттепель, а теперь был уже 1 час дня. Передвижение потребовало бы такого времени, что я приехал бы к цели без­условно «к шапочному разбору». Но главное — пока я спал, произошла перегруппировка наших войск. Уссурийская дивизия генерала Крымова была явно сменена 11-ой пех. диви­зией. Этим кончилась и задача батальона Рыльского полка (которого я так и не увидел!), а с ним и моя. Теперь должен был действовать ди­визион полк. Мацкевича, при котором я ока­зался только случайным привеском, пусть полк. Мацкевич решит, что мне нужно делать! Поэтому в своем дополнительном донесении с наблюдательного пункта я написал только о том, что я видел, не прибавив к этому никаких своих предложений- Мацкевич ответил прика­занием приехать к нему.

Мацкевич находился в доме на южной ча­сти города. Он, если можно так выразиться, приказал мне продолжать ничего не делать, и до вечера я томился в его жарко натопленной комнате. Между прочим я рассказал и ему о своей встрече с «бронепоездом» в Холине и ее последствиях, и оказалось, что Мацкевич тоже познакомился с этим поездом там же и потерял 4 человек и 10 лошадей! Я невольно подумал, что, если прибавить к этому потери конной ба­тареи — 20 чел. и 2 2лошади и прочие затруд­нения, то можно утверждать, что поезд принес своим больше вреда, чем чужим. Кто был его изобретателем, я никогда не узнал. Точно так­же мне остается непонятным, почему артил­лерия противника стреляла по нему шрап­нелью, а не гранатами, а с нашей стороны — почему в Холине не был поставлен пост, ко­торый предупредил бы проходившие части об опасности поравняться с поездом?…

Вечером Мацкевич сообщил мне, что его ди­визион переходит в Новицу и приказал мне пе­рейти туда же. Я на это сказал свое «слуша­юсь», и только по пути ко взводу на меня на­пало сомнение в практичности этого для моего взвода: в Новице, битком набитой пехотным полком и артиллерийским дивизионом, взвод не нашел бы квартир и простоял бы целую ночь на улице. Для чего, когда у нас здесь прекрас­ная квартира? Гораздо лучше было бы итти ту­да завтра утром. Но с этим предложением я к Мацкевичу не вернулся, а, приехав на пози­цию своего взвода, задал канонирам вопрос: — «Когда бы вы хотели итти в Новицу, сейчас или завтра утром?». — «Конечно, утром», от­ветили они хором. — «Итти придется до рас­света, а вы проспите», сказал я. — «Никак нет, не проспим»- — «Ну, смотрите!» — сказал я. — «Подъем в 4 часа утра». С этим заключением я пошел на свою квартиру, поужинал и лег спать с твердым намерением проснуться в 4 часа.

Это и было исполнено совершенно точно. Но, когда я пришел на позицию, нашел там всех поголовно спящими. Разбудил их, выру­гал, но создалась совершенно нежелательная задержка с выступлением. Впрочем, взвод был готов с поразительной быстротой. „В Новицу мне надо было притти, конечно, пе­ред рассветом и под покровом темноты где-нибудь притаиться, чтобы избежать возмож­ных «неуместных» вопросов. Переправиться через Ломницу можно было только по броду выше моста, который не существовал. Ломница — горная река, усеянная валунами различ­ной величины, течение ее очень быстрое, брод на главном русле довольно глубокий — по брюхо лошади. В темноте разобраться во всем этом было довольно трудно и это навело меня на мысль, что, в случае, если начальство ко мне «прицепится», я мог бы объяснить мое опоз­дание перевернувшимся в реке орудием! И как только я об этом подумал, шедшее за мной не­посредственно орудие действительно перевер­нулось! Но слетевшие в воду канониры «по­ставили его на ноги» моментально, задержка была минимальной. Начинало уже светать, ко­гда взвод остановился у первых хат Новицы.

Как я и ожидал, село было битком набито. Я пошел, в штаб пехотного полка, уверенный, что Мацкович придет туда же. Его пока не бы­ло, но командир полка, бывший уже на ногах, спросил меня: «Где вы прячетесь? Мы искали вас всю ночь?»- — «Взвод стоит на северной окраине Новицы», ответил я, нисколько не уклоняясь от истины. Затем пришел и Мацке­вич, который приказал мне стать в хвост ко­лонны его дивизиона и двигаться с ним.

«Что делает здесь 32-ая бригада?» послы­шались возгласы из колонны при появлении моего взвода. Но «32-я бригада» здесь ничего не делала, а затем продвинулась за дивизио­ном до соседнего села Ландестрей, где вся ко­лонна осталась стоять на шоссе.

На юге послышались выстрелы. Одна из ба­тарей 11-ой бригады была вызвана на пози­цию, стреляла и, как я слышал, понесла неко­торые потери. Шрапнели неприятельской бата­реи рвались очень близко от колонны, которая, однако, на это никак не реагировала.

После полудня стоять на шоссе — главной улице села Ландестрей — мне надоело. Я при­казал взводу занять квартиры, распречь и рас­седлать лошадей и кормить. К вечеру это же положение занял и II дивизион. Австрийцы от­ступили.

Домой к 5/32 батарее.

Утром полк. Мацкевич приказал мне от­правиться к своей бригаде. Его дивизион воз­вращался назад в местечко Рознатов. Я спросил его, где моя батарея находится? Но именно этого он не знал, а из полученного им прика­за можно было узнать лишь то, что штаб ХІ-го армейского корпуса находится в Перехинско. Штаб пехотного полка тоже не мог дать мне более подробных сведений. Мацкевич предо­ставил мне на выбор: или итти с его дивизионом на Рознатов, а оттуда на Перехинско (где я узнал бы точно, куда мне итти), или — итти каким угодно путем по моему усмотрению.

Решить мне было очень трудно. Путь через Льдзяны-Рознатов (с Мацкевичем) означал 40­50-верстный переход; путь прямо на юг, напе­ререз наступлению 32-ой пех- дивизии, сокра­щал расстояние втрое, но затруднение было в том, что никто не мог мне сказать, в чьих ру­ках находится шоссе Льдзян-Красна и т. д. Однако, исходя из того, что штаб ХІ-го корпу­са находится в Перехинско, я сделал заключе­ние, что шоссе, ведущее от Льдзян на юг долж­но быть нашим и потому, на разветвлении шос­се у Льдзян я отделился от Мацкевича и по­шел на юг, не без замирания сердца.

Тут я жалел, что у меня нет теперь казачь­его эскорта, бывшего так мало полезным мне на шоссе Долина-Калущ! К тому же дорога шла лесом. Я заменил эскорт группой своих всадников, за которыми углубился в лес.

На склонах к Ломнице, перед бывшим авст­рийским окопом вдоль шоссе, лежали десятки убитых наших пехотинцев и лишь изредка по­падался мертвый австриец. Очевидно, здесь последовала лобовая атака 32-ой дивизии. Изо­билие наших мертвых портило настроение. За­тем спереди вернулся один из моих всадников и доложил, что в Красне стоит по квартирам наша 5-я батарея! Это было больше, чем я мог ожидать! Еще несколько минут и я вошел в ха­ту старшего офицера шт.-кап. Курзеньева.

— С Георгием? — спросил он меня. Я мах­нул рукой. — Папенко! — закричал он повару в соседнем помещении: — Кашу поручику!

Пока каша варилась, Курзеньев рассказал мне приключения дивизиона. Как и следовало ожидать, 5-я батарея лишь только заняла по­зицию, подверглась такому огневому нападе­нию австрийской артиллерии, что прислугу пришлось увести и предоставленные самим се­бе орудия промолчали в течение целого дня.

С 4-ой батареей дело было еще хуже: она была захвачена огнем, двигаясь в колонне по шоссе у села Ценява. В таких случаях у нас было общим правилом: моментально сняться с передков и отослать их назад, с глаз долой, а прислугу увести в ближайшее скрытое от глаз место. Так было и теперь, причем с передка­ми ускакал и поручик …ский, единственный офицер бригады, который за два с половиной года службы в ней на войне не получил ни одного ордена с мечами (или — без оных).

Что было с 6-ой батареей — не помню в точности, но как будто бы — в том же духе. И все это, конечно, можно бы предвидеть — кому следовало — при первом взгляде на карту. Здесь артиллерия должна была быть, и была, совершенно бесполезной; атака была ве­дена только пехотой на наисильнейшую часть австрийского фронта. Успех был, но какой це­ной!

А между тем, на другом колене Ломницы, у Калуща, где действовала (или — бездействова­ла?) кавалерийская дивизия ген. Крымова, по­ложение было обратное: совершенно открытая местность южнее Ломницы была прекрасным артиллерийским полигоном весьма значитель­ной глубины. Кроме того — это я узнал впо­следствии из статьи полк. Бартоша, но генерал Крымов и высшее начальство должны были это знать и тогда — против дивизии Крымова была лишь кавалерийская же дивизия противника, и только с одной батареей Бартоша.

Казалось бы, что именно здесь должен был последовать наш главный удар, во фланг и в тыл австрийским частям на высотах западно­го фронта австрийцев, но этого, к сожалению, не случилось, и склоны гор на участке 32-ой пех. дивизии оказались покрытыми трупами нашей несчастной пехоты.

Тактический успех, конечно, был. 32-я пе­хотная дивизия продвинулась затем без боя на юг вплоть до реки Золотой Быстрицы. Акция генерала барона Пфланцер-Балтина была со­рвана, устроить нам второго Танненберга ему не удалось, но не удалось и нам выбросить его обратно за Карпаты. Инициатива в выборе ме­ста для обороны осталась за ним: он занял пре­красную оборонительную позицию на южном берегу Золотой Быстрицы, а мы кое-как разме­стились на том, что он предоставил нам, и оста­вались на месте до большого отступления рус­ских армий летом 1915 года.

В. Милоданович.

Голосовать

(Не оценивали)

 Loading ...

Похожие статьи:

• Последнее отступление (Окончание) – В.Е. Милоданович
• На Двине в 1915-1917 гг. (Окончание) – В. Е. Милоданович
• Последнее отступление 1917 год . – В.Е. Милоданович
• Арьергардный бой. – В. Милоданович
• В 1903 ГОДУ (Из воспоминаний о І-м Московском Корпусе)
• Служба в Донской артиллерии (Окончание) – М.Т. Чернявский
• На Двине в 1915-1917 гг. (№120). – Е. А. Милоданович
• 26 дней на реке Сан. – В.Е. Милоданович
• Нагрудные знаки Русской армии (дополнение). – С. Андоленко.