1909 — 1912 гг.
В 1909 году, после окончания мною курса Офицерской Кавалерийской и Артиллерийской Школ я был назначен командиром 13-й конной батареи. Состоя в это время в 7-й кавалерийской дивизии, батарея была расположена под г. Ковелем, куда сосредоточили и полки этой дивизии. Первое мое представление начальнику дивизии (командир дивизиона лечился на курорте) генерал-лейтенанту Михаилу Михайловичу Плешкову произвело на меня отрадное впечатление, а его супруга, Мария Антоновна, очаровала меня своим гостеприимством.
После этого мне предстояло ехать в Брест для представления командиру корпуса инженер-генералу С. Встретил меня этот ученый генерал несколько странно:
— Что мне мальчишек назначают!
Конечно, мне было всего 31 год, но все же…
Правда, он быстро поправился:
— Не обижайтесь, я очень рад, у вас хватит энергии исправить батарею, распущенную вашим предшественником, «рыцарем печального образа». Представьте, — продолжал он, — на смотр Брусилова (командиру 14-го корпуса командующий войсками поручил произвести смотр коннице Варшавского округа) забыли одеть какие-то поводья!
Я ничего не понял, и мне потом разъяснил старший офицер: Брусилов заметил, что «лошади без повода», что означает недостаток в
выездке лошадей. И я увидел, что оценка Брусилова была совершенно справедлива. В остальном батарея была в порядке, но на смотрах командир батареи губил ее.
Полное незнание кавалерийской и артиллерийской службы — пехотной дивизией С. откомандовал — часто ставило его в конфузное положение. Однажды, это было при мне, он сделал замечание командиру гусарского полка, но потом признался: «Кажется, я сказал большую глупость…» и возражения не последовало. Не буду перечислять всех анекдотических выпадов генерала С. вроде «забыли одеть поводья», так как в основе это был очень благожелательный старик, не обижавшийся, если ему деликатно объяснят абсурдность его замечаний.
На зимних квартирах во Владимире-Волынском батарея была расквартирована в частновладельческих помещениях крайне неудобно и тесно, но наконец мои длительные хлопоты увенчались успехом. Приезжал начальник штаба округа генерал Клюев и нашел расположение батареи неудовлетворительным, как я утверждал в своем годовом отчете. На счастье оказались свободными вновь выстроенные казармы Инженерного Ведомства вследствие новой дислокации и размещение батареи стало «гвардейским».
Как могли украсили просторные казармы, особенно много было зеркал. «Вешайте солдату зеркало, чтобы он увидел, какая он свинья» произнес с грубоватым юмором генерал М. И. Драгомиров, осматривая когда-то казармы 18-й конной батареи.
Тут заведующий хозяйством батареи преподнес мне сюрприз: генерал С., подымаясь по широкой лестнице, увидел на стене большую доску, на ней надпись: «13-я конная батарея», голова лошади и две скрещенные пушки. Доска разграфлена и в ней устроены отверстия, куда вставляются грибки с фамилией солдата и в зависимости от того, где находится солдат: в отпуску, болен и пр., грибок переставляется в соответствующую графу и поэтому сразу видно, сколько солдат налицо. Е. К. Миллер, сдавший недавно Белорусский гусарский полк, будучи Военным агентом в Италии, видел такие доски в итальянской армии и поделился этим с заведующим хозяйством батареи, а тот по секрету от меня подхватил эти сведения. Генерал С. был почему-то в совершенном восторге, сам передвигал грибки из одного отверстия в другое и потом издал приказ корпусу: «Всем ротам, эскадронам и батареям завести механические (?) счетчики по образцу 13-й конной батареи».
Воображаю, какие проклятия посыпались на мою голову. Добродушный командир 5-го эскадрона гусар шутливо погрозил мне: «Ничего, ничего, я тебя тоже подведу!».
Приезжает Санитарный Инспектор. Входим мы в кухню 5-го эскадрона и видим медную башню, из трубы вырывается пар. «Это для согревания мясных порций». Санитарный Инспектор (корпусный врач) одобрил, но приказа «всем ротам, эскадронам…» и т. д. не последовало.
Корпусный врач приехал без предупреждения, прошел сразу в казарму ближайшего эскадрона, куда гусары только что вернулись с уборки лошадей, и беспорядок, был, конечно, полный. То же самое он застал и в следующем эскадроне, пока очередь дошла до батареи. Опытный вахмистр успел навести порядок: всюду были развешаны чистые полотенца, воздух озонирован одеколоном. Инспектирующий потребовал у одного солдата зубную щетку, тот предъявил явно не бывшую еще в употреблении, так же как и носовые платки, чистые, крепко накрахмаленные. Корпусный врач благодарил меня и неприятно отозвался об осмотренных первыми эскадронах. Я с удивлением смотрел на него: неужели он не понимает подтасовки? Я сказал ему, что если бы он начал смотр с батареи, то застал бы в ней то же самое, что и в тех эскадронах. У врача составилось, наверное, невыгодное впечатление о моих умственных способностях.
Наступил последний год подчинения артиллерии начальникам артиллерии в корпусах. Мой начальник артиллерии хотел, очевидно, взять «молодого» командира под опеку, подавая ему много ненужных советов, но когда разговор зашел об обучении верховой езде, я ему заявил, что буду применять методы, преподанные мне в Кавалерийской Школе и этого, я думаю, будет достаточно. Генерал К. простил мою выходку, но не мог простить моего равнодушия к «табели срочных донесений». Его слабостью оказался бюрократизм, доходящий до комизма: он вычислял, например, коэффициент запоздания донесений, ставил батареи по этому коэффициенту, и долгое время 13-я конная батарея занимала одно из последних мест до тех пор, пока К не нашел опытного вольнонаемного писаря (такая должность существовала в артиллерии), и моя репутация, как командира батареи, сразу поправилась. Я запомнил один красочный доклад генералу К. моего министра: «Переходящая сумма денежного журнала — это широкая река, которая, разливаясь по девяти ручейкам, поступает в журнал хозяйственных оборотов». В это время пытались сверху сократить переписку, но все свелось к тому, что появилась новая папка: «Дело о сокращении переписки». Освобожденный от забот по переписке, я направил всю свою энергию на строевую подготовку и командир корпуса генерал С. не скупился на похвалы.
Украшала нашу жизнь стародавняя дружба между нами и Белорусским полком. Еще в те времена, когда полк и батарея стояли в Елисаветграде, командир батареи полковник Голощапов, приняв в командование 21-й драгунский Белорусский полк, привлек офицеров батареи состоять членами собрания полка, и с тех пор традиционное серебро офицеры батареи вносили в собрание полка и уходящим из батареи устраивались полковые проводы. Перешедшая во Владимир-Волынский 14-я конная батарея была принята в собрание полка на тех же основаниях, как и 13-я батарея. Дружба с полком во время первой мировой войны скрепилась кровью, обильно пролитой 3-им эскадроном полка при выручке 14-й конной батареи, отбивавшейся картечью от наседавшего врага. Надо заметить, что атака была произведена по личной инициативе командира эскадрона ротмистра А. А. Вязьмитинова.
Стоянка во Владимире-Волынском — трущоба из трущоб, соединенная железнодорожной веткой (52 версты) с Ковелем. Ветку обслуживала железнодорожная рота. В этом городке были расквартированы, кроме гусар и батарей, еще 68-й лейб-пехотный Бородинский и 11-й Донской казачий полки.
В начале моего командования 13-й конной батареей начальником гарнизона состоял командир 2-й бригады 7-й кавалерийской дивизии донской генерал-майор Иван Захарович Широков. «Всего прекрасного!», часто говаривал этот милый старик, дослужившийся до генеральского чина, пройдя только курс школы донских урядников. Вот один из памятных эпизодов, связанных с ним:
В Ковель неожиданно нагрянул Генерал — Инспектор кавалерии генерал Остроградский. Он распушил 7-й драгунский Кинбурнский полк и решил так же внезапно прибыть во Владимир-Волынский. Но так как поезда ходили только один раз в сутки, он потребовал дрезину. Железнодорожный офицер моментально сообщил об этом по телефону генералу Широкову. Вот мой телефонный разговор с генералом Широковым по этому поводу: «Александр
Александрович, к нам едет «инкогнито» генерал Остроградский, нужно будет встретить его на вокзале». Ни мои, ни командира гусар убеждения не подействовали на Широкова: «Инкогнито, да… Но начальство любит, чтобы его встречали!»
Ничего не поделаешь, на пустынной платформе вокзала появилось четыре фигуры: генерал Широков, командиры гусар и казаков и ваш покорный слуга. «Едет! Едет!» раздался крик железнодорожника. Подкатывает дрезина, выходит генерал Остроградский, встреченный рапортом генерала Широкова. Остроградский поздоровался с нами… Минута молчания, довольно тягостного… Остроградский круто поворачивается и приказывает: «Вези обратно!».
Мы обращаемся к генералу Широкову: «Как это вышло нехорошо!» «Почему? Всего прекрасного, мы избавились от смотра!» успокоил нас Иван Захарович.
Вскоре генерал Широков ушел в отставку по предельному возрасту и его заменил тоже чрезвычайно симпатичный генерал Савойский.
При мне в гусарском полку сменилось три командира: Е. К. Миллер сдал полк К. К., тот прокомандовав два года, вышел по цензу в отставку и прибыл гродненский гусар Суковкин. Все они сумели придать полку привлекающий к себе благородный облик, и напрасно генерал К. объяснял дружбу с гусарами моим легкомыслием. С кавалерией нас соединяла родственность традиций, а в последние годы — увлечение конским спортом. Мы носили драгунскую форму в силу того, что конная артиллерия начала свое существование как полковые орудия при драгунских полках. Петр Великий издал указ о придаче драгунским полкам двух шестипудовых единорогов (короткая пушка).
Я уже говорил, что стоянка Владимир-Волынский была захолустная, весной и осенью грязь невылазная, хорошо еще, что между нашими казармами и собранием гусар возвышалась песчаная горка, и этот оазис в пустыне оказался доступным для нас. Грязь послужила причиной одного памятного случая: командующий войсками Варшавского военного округа генерал-адъютант Скалон пожелал посетить казармы лейб-пехотного Бородинского полка. Его экипаж застрял в грязи при переезде с вокзала в казармы. Мне приказали выслать четверку лошадей на помощь. Хорошо, что я догадался предупредить, что за судьбу экипажа я не отвечаю. Могучая четверка понатужилась… и вытащила передние колеса с рессорами. Пришлось выслать роту с досками, по которым и дошел до казарм генерал-адъютант Скалон.
Должен отметить, что состав офицеров в конной артиллерии был выдающийся. Это были самые способные юнкера артиллерийских училищ, которые, выходя в батареи, быстро заражались особым патриотическим настроением по отношению к своему избранному роду войск, памятуя слова нашей песни: «Гордимся службой мы своей, утеху мы находим в ней…» И офицеры 13-й конной батареи составляли дружную семью в заботе прославить свою родную батарею. Вахмистр Афанасий Петрович Кормий обладал особыми педагогическими способностями. Без крика и, Боже оборони, без физического воздействия он, сам малоросс, пользовался большим авторитетом среди парней Таврической, Киевской и Полтавской губерний, откуда батарея черпала пополнение новобранцами. Командовать такой воинской частью более чем приятно.
В 1911 году 7-я кавалерийская дивизия перешла в 14-й армейский корпус, которым командовал генерал Брусилов, очень требовательный начальник. В собрании гусар состоялось представление офицеров Белорусского полка и 13-й конной батареи. Брусилов подходит ко мне, я рапортую. Брусилов перебивает меня:
— А мы ведь знакомы?
—Так точно, в 1903 году я поступил в Офицерскую Кавалерийскую Школу, когда Ваше Превосходительство были ее начальником.
— А еще? — спрашивает генерал.
— Уезжая на русско-японскую войну я продал Школе лошадь, чистокровного Рустана, от «Сезама» и «Руси».
— А еще? — допрашивает Брусилов.
— Вы меня арестовали на двое суток за «строптивость».
— Вот, вот! — почему-то обрадовался Брусилов.
В следующий приезд Брусилов осматривал прекрасное расположение батареи. Он шел таким быстрым шагом, что я еле-еле мог с ним равняться. Я взмолился: «Ваше Превосходительство, я иду уже в хлыстах!». Брусилов улыбнулся и похвастал: «В Бородинском полку я загнал 16 ротных командиров».
Затем состоялась выводка лошадей. Я был совершенно спокоен за состояние конского состава батареи, а командир дивизиона почему-то волновался и все старался обратить внимание Брусилова на отдельные экземпляры лошадей, но когда начали проводить астраханских степняков, он вовсе скис. Брусилов, знаток лошадей, понимал, что экстерьер их не позволял достигнуть округлых форм и успокаивал командира дивизиона: «Я знаю, что командир батареи с ними личных счетов не имеет!». На хвастовство командира дивизиона об усиленном кормлении лошадей батареи, начальник дивизии генерал Плешков заявил: «Пусть командир батареи кормит лошадей газетами, но чтоб они были в таком виде!». Брусилов повернулся ко мне и сказал: «Газетами не советую. В Н-ском дивизионе был опыт и не удался!».
Под этим благоприятным впечатлением Брусилов на другой день продолжал смотр батареи, отдельно и в составь эскадронов Белорусского полка. Когда я ему представлял смену доездок, новобранцев и проч., я делал все, как было принято в Кавалерийской Школе, что ему очень понравилось. Моих новобранцев в пешем строю он смотрел одновременно с новобранцами Белоруссцев. В конце смотра они проходили церемониальным маршем. Дошла очередь до новобранцев батареи. «Что это, познанские гренадеры?». А ларчик просто открывался: ни кавалеристы, ни артиллеристы не умели, да и не хотели поставить пеший строй, как в пехоте, почему я попросил командира Бородинского полка дать мне унтер-офицера и барабанщика. Мальцев, унтер-офицер 14-й роты, и научил моих молодцов маршировать «по-бородински». Закончился смотр пожеланием Брусилова также отлично показать и свою артиллерийскую подготовку на Рембертовском полигоне близ Варшавы.
Это было в 1911 или в 1912 году, когда генерал-адъютант Скалон пожелал сделать смотр всем конным батареям, собранным на Рембертовском полигоне, вызвав их в Варшаву, на Мокотовское поле. Варшава — город чистенький, но все же после дождя торцы мостовой покрылись жидкой грязью. Я ехал впереди батареи и увидел, что одна дама в светлом платье хотела перейти через улицу, но остановилась, испугавшись надвигающейся конной массы. Мне стало жаль ее весеннего наряда, мы несомненно ее забрызгали бы, и поэтому я скомандовал батарее: «Стой!» и жестом предложил даме проходить. Как во время смотра это дошло до Скалона, я не знаю.
Представлял нас генерал граф Баранцев, начальник сбора в Рембертове, когда-то — командир батареи Его Величества гвардейской конной артиллерии. После объезда Скалон поручил ему выбрать батарею, а затем — дивизион, для показа конного учения. Не знаю, чему была обязана 13-я батарея, что выбор пал на нее. Генерал-адъютант Скалон любил хвалить, но он еще выразил удовольствие за мою вежливость к даме — польке. Он заинтересовался моей лошадью. «Чистокровная кобыла «Догранет», от «Пиквика» и «Домодоссолы» — доложил я. Когда мы возвращались, я догнал графа Баранцева, который ко мне очень хорошо относился, и шутливо спросил его: «А 13-я конная — самая лучшая, если ее вызвали для показа?». «Не зазнавайтесь, пожалуйста, у вас очень красивая лошадь, что для Скалона, кавалериста, имеет большое значение».
Начались в Рембертове стрельбы, и мне однажды пришлось стрелять в присутствии Великого Князя Сергея Михайловича. Я никогда не терялся перед начальством, но тут я сделал ошибку и выпустил одну очередь в воздух, признавшись в этом при докладе. Великий Князь сказал мне: «Обычно меня стараются уверить, что они так и хотели», и поблагодарил за стрельбу. Граф Граф Баранцев иронизировал: Левицкому везет: хорошо стреляет — хорошо, плохо стреляет — тоже хорошо!».
А дело все было в тем, что Великий Князь Сергей Михайлович, знаток стрельбы, приходил в ярость, когда его пытались обманывать.
Суворов говорил: «Помилуй Бог, сегодня счастье, завтра счастье, когда-нибудь и умение!» Но счастье сопутствовало 13-й конной батарее, когда она заняла первое место на состязательной стрельбе артиллерии трех корпусов, собранных в Рембертове. Если в архивах в эмиграции есть приказы по артиллерии не то 1911-го, не то 1912-го года, то там можно прочесть о получении 13-й конной батареей Фельдцейхмейстерского приза, высшей награды за состязательную стрельбу. Медная доска с арматурами, знак этого приза, украсила стены казармы батареи.
В этот период разразилась громкая история в конной артиллерии, грозившая нам, старшим командирам батарей в дивизионах, разжалованием в солдаты, а другим тоже серьезными взысканиями за протест против перевода двух офицеров, протеже Сухомлинова. Великий Князь Сергей Михайлович разъяснил Государю суть дела. Государь Император чутко относился к воинским традициям и на этом деле начертал резолюцию: «Впредь комплектовать конную артиллерию исключительно выпуском из Пажеского Его Величества корпуса и артиллерийских училищ. Переводов из других частей не допускать».
Примечательно отношение к этому делу некоторых войсковых начальников еще до резолюции Государя. Генерал-адъютант Скалон и генерал-адъютант граф Воронцов-Дашков (Наместник Кавказа) были на нашей стороне. Изувер Сандецкий (командующий войсками Казанского военного округа) кричал: «Бунт! Всех на каторгу!». Начальник 4-й кавалерийской дивизии генерал Ванновский разнес офицеров 4-го конно-Артиллерийского дивизиона за коллективный протест, а затем добавил: «Сейчас с вами говорил начальник дивизии, теперь с вами говорит старый конно-артиллерист Боб Ванновский. Спасибо вам, господа!».
Традиции, традиции… В 13-й конной батарее крепко держалась домашняя традиция: в день св. Пасхи командир и офицеры делали первый поздравительный визит своему вахмистру, у него же собиралась и батарейная «аристократия». Дружно пили первую чарку «за родную батарею» и, посидев довольно долго, командир и офицеры уезжали делать необходимые визиты.
Кто-то из моих предшественников завел отличный выезд: глубокая «виктория», запряженная четверкой шорных лошадей цугом, в краковских хомутах. Кучер был серьезный человек. Когда он поджидал меня, ему обычно
выносили стакан водки и закуску. Водку он пил, а закуску отвергал: «Мы не голодны!».
Пасхальные дни особенно шумно справлялись в казачьем полку. Весь день оттуда раздавались звуки трубачей, а когда слышалось повторение: «Красавица павлина, павлина…», это означало, что закутил командир полка. Офицеры любили своего командира, но очень опасались его жены, дамы тяжелого веса и характера.
Однажды делал смотр казачьему полку генерал Брусилов и ему подали коляску 13-й конной батареи. Увидев меня, он пригласил: «Хозяин экипажа, садитесь со мной!» По дороге он разоткровенничался: «Я приказал полковнику К. поправить тела лошадей полка, — и, усмехнувшись, добавил: — пожалуй, проще было предупредить мадам К.».
Я уже писал, что конно-Артиллерийская история закончилась благополучно, после чего генерал Плешков пригласил командира 14-й конной батареи и меня позавтракать. За завтраком он сказал много хороших слов и предложил выпить «на ты».
Я тут же заручился его согласием как-нибудь по приезде во Владимир-Волынский выбрать время позавтракать у меня, — у меня служил искусный повар, пьяница и наглый тип, известный всему гарнизону, — он не раз гастролировал в семейных домах. Завтрак состоялся. Когда подали тройную уху и индейку, фаршированную бекасами с трюфелями, на лице Михаила Михайловича выразилось полное удовольствие, — он был гастроном. Он обратился ко мне: «Позови этого чудодея». Он дал повару золотой (10 рублей). Я сказал: «Спасибо тебе, Ваше Превосходительство! Макаров (повар) будет пьян и меня станет кормить моя горничная — немка габер-супом!»
Нужно добавить, что перед завтраком клетку с попугаем вынесли из столовой в другую комнату. У попугая была привычка, когда кто-нибудь встает говорить тост, он, не дожидаясь конца, кричит «ура!».
В марте 1912 года 13-я и 14-я конные батареи праздновали 100-летний юбилей, к нему готовились уже давно, главное — в накоплении юбилейного капитала. Я пригласил регента архиерейского хора (во Владимире-Волынском был викарный), который прекрасно поставил хор 13-й конной батареи и подготовил его к участию в молебне. С молебна и началось торжество. При провозглашении многолетия Государю Императору произведен был салют, а далее все прошло так, как вообще было принято отмечать подобные торжества. Прибыл заместитель командующего войсками, тогда уже помощник его, генерал Брусилов. На завтрак мы пригласили командиров отдельных частей гарнизона, депутации и всех офицеров Белорусского гусарского полка. Играли трубачи этого полка, пел хор песенников 13-й конной батареи, исполнявший главным образом малороссийские песни и мою любимую «Бандурист». Когда дошли до строфы «За те кари очи душу я виддав», стали подпевать все генералы, сидевшие за столом. Брусилов заметил мою улыбку и, указывая на меня, сказал: «Молодой-то издевается над нами!».
Редко кто мог так следовать правилу «служба-службой, а дружба дружбой», как это делали генералы Брусилов и Плешков. «И будут вечными друзьями солдат, корнет и генерал» гласила близкая нам кавалерийская традиция, зародившаяся в недрах славной гвардейской школы.
Вечером — бал, на который мы пригласили весь гарнизон. На подкрепление прибыли музыканты — Бородинцы. Во время бала уехал Брусилов под звуки марша Тверского драгунского полка, в котором он начал службу. Он запретил его провожать. Танцы продолжались до утра.
В заключение я хочу вернуться к началу моего рассказа: когда я приехал в Ковель, где вступил в командование 13-й конной батареей и во временное командование 7-м конно-артиллерийским дивизионом, в 14-ю конную батарею тоже прибыл новый молодой командир. Ни он, ни я не выезжали ни разу перед фронтом своих батарей, а между тем предстояли смотры начальника дивизии и мне приходилось представлять дивизион в конном строю.
Опыт у меня был показывать начальству учение. Не примите за бахвальство, могу опереться на статью покойного А. К. Корвин — Вирзбицкого, упоминающего мое имя. Но мне была неизвестна степень подготовки батарей. Я начал перестроение батарей на широких аллюрах с открытием огня на три стороны. Скачка как будто беспорядочная, но вот она затихает и на позиции выровнялись готовые к открытию огня 12 орудий, и за ними, в порядке, передки и коноводы. Новое построение, сигнал «огонь!» и опять снятые с передков орудия, направленные в другую сторону, и еще — в третью сторону. Все чаще и чаще трубач подает сигнал «коноводы!» (благодарность) и я к своему удовольствию вижу, что все идет ладно. Наконец последний акт: выезд на позицию карьером. Тут вспоминается завет старого вахмистра 2-й конной Мураховского: «Когда конная батарея идет карьером, то колеса должны касаться земли только из вежливости».
Генерал Плешков выразил полное удовольствие и при возвращении дивизиона домой, обгоняя колонну, благодарил «молодцов». Доскакав до песенников, он крикнул «Мою!», и те запели «Ехал по улице ухарь-купец».
Я обратился к старшему офицеру: «А батареи-то обучены отлично!». «Так-то оно так, — ответил он, — но заметь, что солдаты прилагали все старания, чтобы угодить своему любимому начальнику, которого они называют «наш Михаил Михайлович».
Заканчивая, хочу добавить, что бывший офицер Императорской армии должен быть счастлив, если, умирая, он в праве заявить: «А, кажется, я был неплохим офицером».
А. Левицкий
(2 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading ...Похожие статьи:
- ВОПРОСЫ И ОТВЕТЫ (№107)
- Памяти старшего Друга (А.А.Левицкий)
- О конной артиллерии в Российской армии. – К.В. Киселевский
- По поводу статьи «4-й гусарский Мариупольский полк» в №103 «Военной Были». – А. Левицкий
- №115 Март 1972 г.
- Исторический архив (№105)
- ВОПРОСЫ И ОТВЕТЫ (№108)
- Исторический очерк Лейб-Гвардии Конной Артиллерии (окончание) – К.В. Киселевский
- № 105 Июль 1970 г.
Loading ...