Война с германо-турками в полном разгаре.
В осеннюю ноябрьскую ночь пара нефтяных миноносцев крейсировала у Анатолийский берегов, в районе Зунгулдака. Погода стояла на редкость омерзительная, ночь была темная, мрачная, над морем нависла мгла, нечто вроде тумана, сверху моросила какая-то гадость, по-малороссийски — «мигичка». Сырость пронизывала буквально до костей, через пять минут пребывания наверху с козырька фуражки сперва падали капли, а затем постоянная струйка воды текла мимо носа. В довершение всех несчастий холод был «собачий». «Править вахтой» в такую погоду было одно наказанье, руки отказывались держать бинокль и моментально коченели, мокро до противного. Дождевик и тот не спасал от предприимчивых капелек, которые забирались за шиворот и текли по телу, заставляя вздрагивать и ежиться. На мостике «страдал» очередной вахтенный начальник, отбывая свою вахту, и оправдывая получаемое «морское довольствие», — содержание, полагающееся только плавающему составу флота.
Командир отдыхал на кожаном диване в рубке, тут же под мостиком, и читал французский роман с пикантными картинками. На столе лежала карта с прокладкой, зажатая от качки двумя медными планками, штурманские принадлежности: транспортир, циркуль, линейка и остро зачиненный карандаш. Тут же стоял неубранный вестовым стакан недопитого чаю с пожелтевшим окурком на блюдечке.
На верхней палубе никого, кроме вахтенных, не было. Команда, так любящая в хорошую погоду «поточить лясы», сидя на кочегарном кожухе под открытым небом, вся попряталась по своим кубрикам. Из 170 человек экипажа наверху служило не больше 15 человек: прислуга минных аппаратов, дремлющая в своих тяжелых овчинных тулупах на специальных сиденьях с правой стороны аппаратов, комендоры, расположившиеся у своих пушек, рулевой, пара сигнальщиков и вахтенный, вот и все. «Духи», машинные и кочегарные, работали внизу, и непогода их мало трогала.
Входной трап в офицерское помещение, так же как и самая дверь в кают-компанию, были завешаны черным сукном, чтобы свет не проникал наверх. Коридор, в который выходили двери из кают, тускло освещался одинокой лампочкой, завешанной синим флагдугом. В кают-компании было светло как днем, тепло и уютно. Человек восемь офицеров убивали время перед сном. В углу, на мягком кожаном диване восседал доктор и вел оживленный разговор с волонтером охотником, помещиком средней руки, на сельскохозяйственные темы. «Дотя» предполагал по окончании войны сделаться «хлеборобом». Минный офицер, отличный музыкант, наигрывал на пианино то оперетки, то шансонетки, попеременно, зная игривые вкусы своих соплавателей. Остальная публика разместилась за большим обеденным столом и была занята игрой в скачки «на интерес», который состоял преимущественно из плиток шоколада и ситро. Было шумно и весело, особенно когда кто-нибудь из заканчивающих игру, из-за неудачно выброшенных очков, скатывался со своей пешкой вниз и бывал принужден начинать игру почти снова. Взрыв смеха остальных партнеров свидетельствовал о неудаче, и минер менял мотив на «туш», по этому случаю. Временами из-за занавески появлялась полусонная физиономия вестового-буфетчика со сладостями и чековой книжкой, в которую пострадавший заносил проигранное и свою фамилию, чтобы ревизор «первого» мог «удержать».
Миноносцы в это время малым ходом, экономя топливо, «утюжили» море, защищая интересы своей родины, готовые в любой момент броситься на врага, и только монотонный шум работающих винтов напоминал сидящим в кают-компании о действительности.
Резкий звонок громкого боя с мостика, означавший боевую тревогу, нарушил веселую жизнь кают-компании. Все моментально было забыто и брошено, каждый хватал первую попавшуюся под руку фуражку, разыскивать свою не позволяло время, и выметался наверх. Слышался только топот ног по трапу, и через какие-нибудь десять секунд кают-компания была пуста. Верхняя палуба, до звонка мертвая, теперь представляла из себя редкое зрелище: десятки людей торопились не за страх, а за совесть привести себя из сонного состояния в боевое. Каждый сознавал, что «либо ты его, либо он тебя», зевать в этом деле не приходилось. Самый людный проспект большого города никогда не был так оживлен, как палуба миноносца в этот момент… Через 40-45 секунд люди заняли свои места и наступила тишина, жуткая и зловещая.
С мостика подошедшего миноносца в рупор передали: «Справа за кормой остался силуэт». Прибавив ход, сперва головной, а за ним и концевой, стали склоняться в сторону оставшегося где-то в темноте силуэта.
— Аппараты на левый борт! — бодрым, уверенным голосом скомандовал минный офицер, две минуты тому назад так же бодро наигрывавший шансонетки в кают-компании. Минные машинисты, старательно исполняя команду, быстро перебросили аппараты на указанный борт. Добрых два десятка глаз на мостике пристально вглядывались в темноту, стараясь вовремя заметить неприятеля.
— Ваше Высокоблагородие, слева по носу видать, — сдавленным шопотом доложил один из сигнальщиков, не отрывая глаз от ночного бинокля.
— На аппаратах товсь! — была подана последняя перед выстрелом команда.
Дело близилось к развязке, нервы достигли крайнего напряжения. Миноносцы слегка уклонились вправо, приводя противника под минный залп.
— Лайба! — уже громким голосом кричит тот же сигнальщик, указывая рукой в темноту. Еще момент и все убедились, что враг слишком безобидный.
— Отставить товсь! Только зря волновались и портили себе нервы из-за какой-то корявой лайбы… Всеобщее разочарование и досада.
Уменьшив ход, оба миноносца направились к беспомощно болтавшейся на маленькой зыби лайбе, спустившей уже паруса, и приведя ее почти на траверз, застопорили машины. Перепуганные турки что-то кричали на своем языке, голосило их несколько человек сразу и разобрать этот галдеж даже при знании языка было трудно. «У, чертовы банабаки!» слышались эпитеты по адресу турок среди команды. Командир приказал спустить мотор, людей снять, а лайбу облить керосином и поджечь. Пока спускали на воду мотор, маленький и шустрый мичман, на долю которого выпало исполнение приказания командира, раздобывал керосин и собирал прислугу катера. Человек пять матросов, а за ними и мичман, спустились по талям в мотор. Две-три вспышки, мотор заработал, и катер, отделившись от миноносца, пошел к лайбе, оставляя за собой форсфоресцирующий след.
Вот он подошел к ней, «банабаки» перешли на катер, а три матроса с офицером вскарабкались на лайбу. Прошло не больше пяти минут, мотор возвратился, подошел под тали и был поднят. Турки вышли на палубу. Пламя сначала медленно, а затем все быстрей и быстрей стало расползаться по паруснику, прорезывая окружающую темноту красноватым заревом пожара.
Миноносцы дали ход, покидая место происшествия.
Хозяин лайбы, старый, седой турок, оборванный, в грязной, засаленной феске на голове, глазами, полными слез смотрел на свое горящее суденышко, которое тонуло во мраке ночи, а вспыхивающее временами от легкого ветерка пламя как будто посылало прощальный привет своему капитану.
Крупная слеза выкатилась из глаза старика, потекла по загорелому, обветренному непогодой лицу и скрылась в белой, как лунь, бороде. Последний яркий отблеск горящей лайбы осветил его лицо: сколько горя, тоски и отчаяния было в этой фигуре бедного труженика моря!
Мне стало жаль старика и, желая выразить ему свое участие в постигшем его горе, я подошел к нему и ласково, как бы утешая, похлопал его по плечу. Он перевел на меня свои глаза, понял, видимо, мой взгляд, через силу улыбнулся, как будто благодаря меня за сочувствие и внимание, и пожав плечами, едва слышно проговорил:
— Кисмет, эфенди! (Судьба, господин!).
Лейтенант Вавилов
(1 votes, average: 4.00 out of 5)
Loading ...| Цена ступичного подшипника у нас Информация цена ступичного подшипника у нас. auto-grupp.ru |
Похожие статьи:
- Из флотских воспоминаний (№116). – Н. Р. Гутан
- Отпуск. – В.
- Плавание на шхуне „Утро”. – Г. И. Холенков
- ИМЕНА КОТОРЫХ НЕЛЬЗЯ ЗАБЫВАТЬ.
- Что произошло на “Пруте”. – П. А. Варнек
- Императорская яхта «Штандарт». – Сергей Двигубский
- Посыльное судно «Китобой». – Н. А. Боголюбов
- Линейный корабль «Три Святителя». – В.В. Скрябин
- Из флотских воспоминаний (№112). – Н. Р. Гутан
Loading ...