ВОЕННАЯ БЫЛЬ

1) Мое «Бородино».

Речь идет, конечно, не об историческом Бо­родинском сражении 1812 г., а просто о моем боевом крещении в начале 1-й Мировой вой­ны. (Август 1914 г.).

Должен сделать небольшое отступление, а именно, что пороху я понюхал немного рань­ше в 1912 г., когда, выйдя из училища в 20-ю артиллерийскую бригаду в Закавказье, я был послан в Персию для присоединения к горному взводу нашего дивизиона, входившего в состав карательного отряда ген. Ляхова, вернее его части — отряда полк. Веселовзорова. Старые офицеры не забыли этого события но все-таки не лишним будет вспомнить годы 1910-1912, когда для подавления восстания курдов племе­ни шахсевенов, против шаха Персидского Каджара, руссофила, поддерживаемого Русским правительством, восстания, организованного Англией из-за боязни продвижения России к границам Индии был послан в Персию экспеди­ционный отряд ген. Ляхова. Поводом к этому послужило трагическое уничтожение целого батальона 11-го Кавказского стрелкового пол­ка расположившегося в г. Тавризе по кварти­рам (отдельным дворам). Персы, подкупленные Англией, ночью вырезали несчастный баталь­он. В одной из мелких карательных экспеди­ций и мне пришлось участвовать с нашим взво­дом, имевшим горные орудия 1904 г., беря штурмом селение Хан-Тахты, в котором засе­ли курды.

Чтобы перейти прямо к цели моего изложе­ния, я должен ознакомить читателей с лично­стью моего командира 2-й батареи 52-й артил. бригады подполк. Павла Николаевича Эрдма­на, с которым я провел почти всю войну.

Выйдя, как я упоминал выше, в 20-ю артил­лерийскую бригаду, кавказскую бригаду с ее славным прошлым и кавказскими же традици­ями, я, по семейным обстоятельствам, через год перевелся в 52-ю бригаду в г. Темир-Хан-Шуру, бригаду сформированную в 1910 г. из ста­рых кавказских частей и вошедшую в 52-ю ди­визию 3-го Кавказского корпуса ген. Ирман.

По прибытии в эту бригаду, я был отдан «на съедение» новому командиру батареи под­полк. Эрдману. Эрдман перед моим прибыти­ем в 52-ю бригаду, был произведен из капита­нов 10 артил. бригады, стоявшей в Нижнем- Новгороде, в подполковники и получил как раз 2-ю батарею нашей бригады. Его сопровожда­ла вернее пришла раньше, телеграмма от об­щества офицеров 10-й бригады и я отлично помню ее слова: «Поздравляем г.г. офицеров славной Кавказской 52-й бригады с прекрасным офицером-товарищем и рыцарем». Слова эти действительно подтвердились — Павел Николаевич был «на высоте», но служить с ним, быть у него в подчинении было трудно, и я ока­зался первой «жертвой».

Не совсем обычна история Павла Николае­вича Эрдмана. По происхождению немец, он все немецкое ставил за образец, был православ­ным, окончил в Лодзи коммерческое училище, не будучи совершенно склонен к этой профес­сии; пошел добровольно вольноопределяющим­ся в Донской казачий полк, окончил в Москве Алексеевское пехотное училище и вышел в 10 артил. бригаду в г. Лодзь. Он любил лошадей и знал ее, ездил прекрасно. В молодости как-то упал с коня и повредил себе нос, после че­го тот стал «с горбинкой».

Мое первое знакомство с ним было не осо­бенно приятным: на езде фейерверкеров я был в голове смены, которую любил гонять сам Эрдман. Подо мною был молодой, плохо выез­женный конек ставропольского завода «Замет­ный». Не заметить его было трудно — во лбу звездочка, ножки тонкие в белых чулках, не­большой и очень игривый и с причудами. На первом же барьере, он повалил его. Эрдман крикнул: «Смена, стой, ездовые поправить барьер, поваленный поручиком!» Я слез с ко­ня, отдал его ездовому и молча ушел из мане­жа. Эрдман понял и извинился обняв меня.

Но это все пустяки — впереди предстояло большое дело — обучение и тренировка раз­ведчиков дивизиона. Эрдман понял, что бата­рея и дивизион не могут обойтись без развед­чиков, не только с артиллерийской точки зре­ния, но и с точки зрения общевойсковой, сбора сведений о противнике. Он говорил: «развед­чик есть глаза и уши батареи, он должен все видеть и знать вокруг себя». По его настоянию разведчики и наблюдатели всех трех батарей были сведены в одну общую команду, и чем их больше, тем лучше.

Принимая во внимание мою молодость, пыл­кость и веселый нрав, меня, по его же настоя­нию, назначили начальником общей команды разведчиков (более 40 чел.). Наблюдение и ру­ководство поручили Эрдману.

Первые слова его были: «чтобы я вас с вашими разведчиками не видел никогда в бата­рее — ваше место в поле»… Накануне он да­вал мне задачу — участок местности, изучить дороги, отметить возможные позиции, наблюда­тельные пункты, нанести все на схему (что и каждый разведчик должен был сделать), взять под наблюдение дороги, засекать время всего появившегося на дорогах и т. д. Обеда нам не полагалось выдавался паек и небольшой аванс на пропитание, но в горах немыслимо было ку­пить еду, и поэтому, при возвращении в штаб- квартиру, я на все деньги покупал пиво пил ви­но и мы довольные и усталые спали дома до следующего раннего утра.

Желающих поступить в команд(у разведчи­ков было немало — каждому хотелось уйти подальше от глаз начальства.

Мне лично нравилась такая игра, игра в «кошки-мышки», так как скоро я узнал от сво­их же разведчиков о том, что Эрдман меня контролировал, выезжая внезапно за мной и скрытно наблюдая, но мои молодцы были еще хитрее и мы всегда его замечали, оставаясь скрытыми и засекали место и время его появ­ления. Однажды он мне признался, сказав: «Ну, Кузя (он потом так меня называл по- дружески), вы хитрый, как настоящая кав­казская муха!»…

На фронте польза от моих разведчиков ока­залась громадная, и в предвидении этого Эрд­ман с первого же дня мобилизации отобрал из прибывших запасных всех старых кавалери­стов, и наша батарея выступила на войну, имея больше десятка отличных кавалеристов Северского, Нижегородского и Тверского полков. По­том, после сбития противника с Ивангородских позиций во время преследованя его, наши раз­ведчики несли службу общей разведки диви­зии, за неимением кавалерии, которая сразу же была отобрана от корпуса. Благодаря раз­ведчикам я получил в сентябре 1914 г. орден Св. Владимира 4-й ст. с мечами и бантом. Но об этом позже, а теперь я возвращаюсь к теме о моем «бородинском сражении».

Итак, началась мобилизация, при первых звуках которой я, получив предписание, вер­нулся в дивизион из Карского крепостного авиационного отряда, где проходил курс лет­чика-наблюдателя.

В денежном ящике каждой части всегда ле­жал мобилизационный пакет — у нас было их два, кажется один синий, а другой красный в предвидении действий на турецком фронте и на западном европейском. Погрузившись в ва­гоны и двинувшись сразу на север мы поняли куда мы идем. И попали мы как раз туда, где надо было спешно заткнуть прорыв Люблин-Холм.

Мы ехали на фронт, как на праздник, пол­ные порыва и жажды подвигов во славу Царя и Отечества. Приближаясь с замедлением к станции Травники под звуки недалекой кано­нады, мы думали увидеть боевой порядок и по­лучить соответствующие распоряжения штаба, но… эшелон остановился посреди поля и по сторонам пути лежали трупы в голубых мун­дирах — это австрийцы. Никакой встречи, ни­каких приказаний и никаких сведений об об­становке вообще. Впереди нас стал эшелон 1-й батареи нашего дивизиона и командиры батарей — наш и полк. Ржевуцкий, георгиевский кава­лер Китайской экспедиции, — посоветовав­шись, решили сгрузиться прямо в поле и пой­ти на выстрелы. Средств разгрузки не было, и мы сгрузились вручную на поле и вытянувшись кишкою в 8 орудий и 8 зарядных ящи­ков, пошли туда, где канонада казалась интен­сивнее. Разведчики, как шмели, шныряли взад и вперед, донося о том, что видели. Я же шел на своем взводе как 2-й старший офицер. По­мню дату — 22 августа- Выйдя на линию ка­кой-то стреляющей батареи, мы, по команде Эрдмана, быстро снялись с передков на почти открытой позиции и сразу же попали под огонь неприятельской батареи. Эрдман вскочил на стог сена и начал командовать. Прицел был очень короткий и Эрдман приказал наводить прямо по блесткам неприятельской батареи. Она же стояла почти также открыто, как и мы.

Что же происходило кругом? Времени осмо­треться не было. Как только появлялся блеск неприятельского выстрела, мы все бросались на землю, так как наши орудия 1900 г. не име­ли щитов, а неприятельские разрывы на бата­реи были моментально, и потом поднявшись отвечали. Надо сказать еще, что каждое наше орудие имело в своем формуляре уже более 10 тысяч выстрелов.

Передки были отведены далеко за фланг батареи но плохо укрытые несли потери, на что указывало ржание наших бедных коней. Стог сена, где стоял Эрдман, загорелся и он скатил­ся кубарем и продолжал командовать стоя на зарядном ящике 1-го орудия. Дуэль была весь день ожесточенная. Сдерживая свою неволь­ную робость, я стал обходить бегом свои орудия и ободрять номеров, как вдруг упал убитым 2-й номер и подпрапорщик. Я, не выдержав, исте­рично крикнул: «Григоренко убит!» на что по­лучил от Эрдмана грозный окрик: «Молчать, дурак» с прибавлением нескольких «теплых» слов.

Был ранен и отведен в тыл поручик Масич и на все 8 орудий остался я один (старший офи­цер по приказанию Эрдмана пошел куда-то вправо для ориентации) и совершенно потерял голос. Ранено еще двое, потом сразу трое. При­ползли со снарядами наши денщики и доло­жили, что в передках побито дюже много ко­ней, но ужин варится, что нас ободрило.

К вечеру дуэль стала вялая, кругом нас земля была изрыта, никто от орудий отходить не мог, но послано по одному человеку от ору­дия за ужином. Сюрприз — густой суп с боль­шими кусками гусятины, видно что чьи-то гу­си заблудились и попали не туда, куда хотели, беда только в том, что хлеб почти весь был съеден и на подвоз от интендантства не было никакой надежды.

23-го августа. С утра поединок возобновил­ся, но командиры батарей уже связались с со­седями — справа гвардия, слева — гренадеры. Впереди нас лежала пехота, какие полки уста­новить было трудно, но очевидно, что бой велся за обладание дер. Тарнавки. Поднявшись на зарядный ящик, когда слабел огонь, я наблю­дал все перипетии боя. Наша пехота бежала вперед; встреченная огнем противника откаты­валась назад и окапывалась, а наша задача бы­ла уничтожить батарею противника. Как чер­ви люди наши копошились возле орудий, ста­раясь вырыть хоть подобие окопчиков, грунт же был твердый, ибо батарея стала как раз на укатанной дороге.

Патроны подносили беспрерывно все сво­бодные люди в том числе и вестовые, которые в то же время приносили своим офицерам в карманах кое-что подзакусить. По осколкам мы убедились, что имеем дело с немецкими га­убицами, а это не шутка. Послышалось влево жидкое — «ура», и я, взобравшись на заряд­ный ящик, без бинокля наблюдал неудачную попытку атаки нашими уральскими казаками неприятельской пехоты. Вероятно, было каза­ков две-три сотни, и кони их выдохлись, поды­маясь вверх по пашне. Кто кинул уральцев явно на «убой», не знаю, но это был пример глупейшей инициативы. Видно по всему, что наш бой — встречный бой, наша кавказская пехота была перемешана с частями других кор­пусов и, напр., 1 бат. 205-го Шемахинского полка вошел случайно в отдельный отряд ген. Волошинова.

Этот второй день такой же интенсивной ду­эли, слава Богу, дал меньше потерь: несколько легко раненых людей и лошадей и одно орудие было выведено из строя — осколок попал пря­мо в дуло.

24 августа. Вспомнил — позавчера, в день мо­его боевого крещения, мне минуло как раз 22 года и мелькнула мысль — хорошо было бы быть убитым сразу в этот день, но судьбе было угодно оставить меня в живых и быть свидетелем и действующим лицом в дальней­ших трагических событиях нашей Родины.

К полудню третьего дня бой, как будто, стал стихать и только чрез головы иногда про­носился одиночный снаряд, разрываясь в ты­лу. Вдруг Эрдман идет вдоль батареи и пода­ет команду: «Стой, вынь патрон!» приготовить­ся к переезду на другую позицию. Не понима­ем куда, но подлетают наши милые кони. — «В передки, рысью за мной», командует Эрдман. Батарея вытягивается в колонну и летит рысью по направлению к только что стрелявшей по нас батарее. Спускаемся в ложбину и лавируем среди трупов и раненых под ружейным огнем подымаемся наверх прямо в пекло. Один конь, будучи раненым, забился в постромках, 5-ми­нутная задержка и дальше по команде «в на­гайки» орудие присоединяется к батарее. Вско­чив на бугор, стали на позицию и сразу же от­крыли огонь по ясно видимому отступающему противнику. Через батарею проносят убитых и тяжелораненых и все нашей дивизии, а имен­но: 206-го Сальянского полка. Вот несут уби­того наповал капитана Белецкого, Стасю, у ко­торого мы проводили много вечеров в его го­степриимном доме в Ахалкалаках, ухаживая за его женой, вот несут другого тоже хорошо знакомого и дальше, дальше…

Стемнело. Мы переменили нашу позицию и стали на том же месте, где стояла неприятель­ская батарея, состязавшаяся с нами три дня. Оглядевшись кругом, мы видим, что она не ушла, а стоит здесь, но в каком виде? Разби­тая и раскрошенная нами же. Мы стали по­дробнее смотреть на результаты нашей «рабо­ты». Беру фонарь и обхожу разбитую бата­рею: одно орудие-гаубица совершенно перевер­нута, очевидно нашей гранатой, и кругом вее­ром лежат убитые номера. Подхожу ближе и вдруг среди убитых приподнимается немецкий офицер и делает мне приветствие рукой и вновь падает уже навсегда. Картина потряса­ющая — неужели же это сделали мы? Солда­ты сразу стали хорошими сердечными русски­ми людьми и начали оказывать помощь ране­ным саксонцам, лежащим здесь же. Доктор из­расходовал весь свой перевязочный материал и в ход пошли носовые платки и рубашки. Дело­вито роясь в ранцах убитых, солдаты удивля­лись содержимому и аккуратности немецкого солдата. По словам доктора недалеко от нас был поднят нашей пехотой на штыки немец­кий артиллерийский генерал, не пожелавший сдаваться и стрелявший до последнего патро­на из револьвера.

Оказывается мы имели дело с Саксонским резервным корпусом, оставленным в арьергар­де для прикрытия отступления армии Бем-Ермоли.

Подошел Эрдман спросил меня: «ну как, Кузя, что скажешь, ведь также и они могли нас расколошматить, но стреляли они плохо, почему-то не переходили на поражение, хотя обе позиции были почти открытые, а ведь мы легкая артиллерия, а они гаубичная».

Итак, после 3-х дневных боев, которые, как на лубочной картинке, изображающей сраже­ние прошлого века, напомнили Бородино, про­тивник пожертвовавший своим арьергардом — Саксонским корпусом, — поспешно отступил, доказав, что организация этого Люблинского прорыва, тщательно разработанная австро-гер­манским штабом, разбилась о стойкость и по­рыв русских войск и главное о разумную ини­циативу каждого отдельного начальника, не ожидавшего слепо приказа свыше, да и ожи­дать было не к чему, так как штабы еще не прибыли к месту боя.

Да, это была картина Бородинского боя (в очень небольшом масштабе): каждая воинская часть, батальон, батарея подходила к месту соприкосновения с противником, вливалась в бой атаковала, катилась назад и получив по­дошедшее случайно подкрепление, снова ата­ковала, и все это было на виду, а батареи сто­яли на гребнях и жарили друг в друга. Были красивые моменты, были и тревожные, полные неизвестности. Зато как приятен был отдых с сознанием исполненного долга и чувства своего превосходства в стрельбе.

Недаром много лет так трудились наши высшие артиллерийские начальники над по­становкой артиллерийского дела. Мы оправда­ли доверие.

Слава погибшим и нашим и противнику, так мужественно сражавшемуся против нас!…

Б. Кузнецов

Голосовать

(1 votes, average: 1.00 out of 5)

 Loading ...

Похожие статьи:

• Памяти старшего Друга (А.А.Левицкий)
• Лейб-гвардии Гренадерский полк в войну 1914-1917 гг. Бой у деревни Крупе. – С. П. Андоленко.
• Письма в Редакцию (№114)
• Нагрудные знаки Русской армии (дополнение). – С. Андоленко.
• П А М Я Т И ПОЛКОВНИКА ПРИХОДКИНА (из его артиллерийских рассказов)
• Арьергардный бой. – В. Милоданович
• Служба в Варшаве. – Б. А. Лагодовский
• Из воспоминаний командира Конной батареи. – А. Левицкий
• 13-я и 34-я пехотные дивизии. – И. Н. Горяйнов