ВОЕННАЯ БЫЛЬ

С большим удовлетворением прочел я в №№ 72, 73 и 74 «Военной Были» очень про­думанные статьи, подписанные «В. Б-К», по­священные генералу Платону Алексеевичу Лечицкому, герою последних войн Импера­торской России.

Прочел именно с удовольствием, потому что, как это ни странно, русская послевоенная ли­тература последнего времени почти ни одного слова не посвятила этому исключительному и по служебной его карьере и по его исключи­тельным достоинствам Российскому генералу.

Я не буду повторять того, что написано в этих интересных статьях о генерале Лечицком. Будучи сам участником тех же войн на младших должностях, я хочу добавить к напи­санному о нем в «Военной Были» только одно: во время Русско-Японской войны ряд армей­ских генералов совсем не знатного происхожде­ния был удостоен награждением свитскими зва­ниями, что до того времени как будто бы было «не принято». Армейская молва тогда объясни­ла это явление по своему. Было ли это объясне­ние правильным или нет, я, конечно, не знаю.

Удивленная этим необычным явлением мол­ва говорила о том, что лица, близкие к Импера­тору Николаю 2-му, довели до его сведения, что в армейской массе то обстоятельство, что к Го­сударю приближались, путем зачисления в Свиту Его Величества, только лишь военные знатного происхождения, часто — без всяких воинских заслуг, привлекало внимание многих, и, если тогда можно было это осуждать, то- это осуждалось…

Государь, всегда внимательный к армии, по- видимому справедливо оценил дошедшие до не­го сведения и в результате состоялся ряд зачи­слений в Свиту Его Величества участников войны, отличившихся своими действиями и за­слугами. В числе этих лиц 11-го августа 1904 го­да был, как тогда выражались — «сделан фли­гель-адъютантом Его Величества» командир 24-го Восточно-Сибирского стрелкового полка, недавно произведенный в чин полковника П. А. Лечицкий. Был и еще ряд подобных назначе­ний, что показывало, как внимательно относил­ся Государь к армейским пожеланиям. Назна­чение это, конечно, удивило многих…

Я не буду останавливаться на том, что пишет В. Б-К. в своих статьях, о которых я упомянул выше, как не буду задерживаться и на описа­нии прохождения службы и подвигов генерала Лечицкого, описанных тем же автором. Я хочу рассказать о том, каким я увидел строгого и требовательного по службе генерала уже тог­да, когда он, нося звание «Свиты Его Величест­ва генерал-майора», стал во главе 1-ой гвардей­ской пехотной дивизии, от которой он за всю свою беспримерную службу стоял, в сущности говоря, так далеко и о возглавлении которой он едва ли когда либо и мечтал. Хочу остановить­ся на особенностях его характера, которые я ви­дел «снизу», как младший офицер Лейб-Гвар­дии Семеновского полка, одного из полков ди­визии, вождение которой было Высочайше воз­ложено на генерала Лечицкого почти сразу пос­ле окончания Русско-Японской войны.

Всегда на службе, всегда одетый строго по форме, часто — верхом и даже без дежурного при нем ординарца-солдата, наш начальник ди­визии появлялся ежедневно перед нами в Крас­носельском лагере. Не всегда это проходило гладко. Так, проверив службу во втором бата­льоне одного из славных полков подчиненной ему дивизии, Лечицкий остался недовольным всем, им виденным и, что в гвардии было «не совсем принято», похвалив командира пятой ро­ты, невидного по его происхождению, приказал посадить под арест за нерадивость по службе командиров 6-ой, 7-ой и 8-ой рот. Как нарочно, все они оказались титулованными и мера, при­нятая совсем «незнатным» начальником ди­визии по отношению к ним, приобретала в гла­зах многих критиков особый характер. Мало то­го, в Красносельском лагере, где стояла летом 1-ая гвардейская пехотная дивизия, прохожде­ние лагерных занятий делилось на две части. Первая посвящалась подготовке к стрельбе и самой стрельбе, вторая была занята маневрами разного рода. Между этими частями занятий ла­герного сбора получался перерыв в несколько дней, образовывая собою небольшой отдых. На­чальник дивизии, «блюдя интересы службы», приказал отбывание ареста титулованных ви­новников его недовольства отнести именно на этот «перерыв» ,чтобы не было, как он выразил­ся, ущерба для службы в ротах, которыми ко­мандовали вызвавшие против себя необычай­ную меру воздействия! Это, конечно, вызвало и разговоры в среде офицеров и недовольство поведением нового начальника дивизии, столь чуждого условиям службы в гвардии!

Но были и другие особенности характера «чуждого» начальника дивизии, которые оста­лись в моей памяти с давних времен моей служ­бы Лейб-Гвардии в Семеновском полку млад­шим офицером, в дни командования генерала Лечицкого нашей дивизией. Все они относятся к моему родному полку. Я хочу добавить к ха­рактеристике генерала Лечицкого те черты его характера как его терпимость к младшим, до младшего офицера включительно, которая сближала его с подчиненными и которой иногда пользовались и мы, встречая с его стороны по­нимание шутки, а порой — и ответ на наши шу­тки и, во всяком случае, большую терпимость к ним.

Но сначала о терпимости его к мнению млад­шего. В Петербурге, как и в Красном Селе, ге­нерал Лечицкий все время проводил в поверке службы подчиненных. В этом своем стремле­нии он посетил, как то, 4-ую роту нашего полка. Офицеров на-лицо не было, фельдфебель доло­жил, что они в наряде, делавшем их отсутствие вполне законным. Наряды в Петербурге бук­вально заедали нашу службу…

В то же время фельдфебель, который вместе с взводными занимался обучением новобранцев пристрелке, послал доложить командиру бата­льона полковнику фон-Эттер о прибытии в ро­ту начальника дивизии, Эттер, конечно, неме­дленно прибыл в роту и застал начальника ди­визии Свиты Его Величества генерала, лежа­щим с одним из новобранцев на разостланной на полу солдатской шинели и объясняющим солдату «тайны» пристрелки. Закончив разго­вор с солдатом, генерал Лечицкий встал и, по- видимому довольный, стал расспрашивать пол­ковника фон-Эттер, как он занимается с сол­датами…

— Скажите, полковник, делаете ли Вы то, что сейчас делал я? — спросил генерал.

Эттер удивился и переспросил, как понимать вопрос начальника дивизии? Надо сказать, что полковник фон-Эттер был финского происхож­дения и говорил по-русски с акцентом. Кроме того, он несколько лет пробыл в прикомандиро­вании к Управлению Российского военного агента в Париже и сильно отвык от военной службы, а в особенности от таких ее деталей, которые он только что видел.

Вопрос начальника дивизии удивил его.

— Как? — спросил он. —Как я занимаюсь с чинами моего батальона?

— Да, — отвечал совершенно спокойно гене­рал, — вот так, как это делаю я, то есть — ло­житесь с ним рядом и в подробностях объясня­ете ему стрельбу?

— Я?, — возмутился Эттер и акцент резко послышался в его речи, — ложусь ли я на пол с солдатом? Нет!, — заявил он, — я этого ни­когда не делают — возмутился он таким «подо­зрением» начальника дивизии и говорил уже возмущенным тоном…

Генерал Лечицкий внимательно посмотрел на своего возмущенного собеседника и… не про­должал дальше с ним разговора. Личность пол­ковника фон-Эттер, человека мало строевого, ему видимо не нравилась. Но никакого замеча­ния он ему не сделал.

Очередное занятие стрельбой на бригадном участке стрельбища 1-ой дивизии. Занимается Семеновский полк. На занятиях присутствует начальник дивизии и следит за стрельбой 6-ой роты, лучшей по стрельбе в полку. Рядом с ним — капитан Свечников, командир роты, к кото­рому начальник дивизии, бывший командир стрелкового полка, благоволит; капитан гордит­ся успехами по стрельбе своей роты. Но сегод­ня оба недовольны: новобранцы проходят труд­ный курс стрельбы «лежа, по головным мише­ням». Показания махальных только отрицате­льные… Наконец генерал не выдерживает и не­сколько иронически спрашивает:

— Капитан Свечников, почему Ваша рота сегодня так плохо стреляет?

Свечников задет за живое и после минутки молчания отвечает негодующим тоном:

— Ваше Превосходительство, если началь­ник дивизии стоит на линии огня над каждым стрелком, то стрелок, а в особенности — ново­бранец, старается правильно положить ноги, а не смотрит, куда летит выпущенная им пуля!..

Лечицкий молчит, потом предлагает волну­ющемуся Свечникову папиросу и… молча ухо­дит на участок другой роты…

Занятия на том же стрельбище, опять в при­сутствии начальника дивизии… Идет стрельба ротами (что не легко) на полковой приз-бунчук имени погибшего от руки убийцы командира полка, генерала Мина. Устав определяет стрель­бу «отличной» при 50% попаданий.

2-ая рота дает результат для ротной стрель­бы почти что максимальный, дав 82% попада­ний; казалось, успех, буквально, предельный.

Генерал Лечицкий берет призовой бунчук, подходит к отличившейся роте и говорит, как всегда кратко:

— 2-ая рота стреляла на приз генерала Мина и в результате дала успех «отлично плюс 32». Хорошо стреляете, но нужно работать и рабо­тать и дальше…

Тут не выдерживает уже командир 2-ой ро­ты, капитан князь Касаткин- Ростовский и, стоя во главе отличившейся роты, почтительно докладывает:

— Так точно, Ваше Превосходительство, еще 18% осталось.

Начальник дивизии опять ничего не говорит, передает призовой бунчук отличившейся роте, жмет руку ее командиру и спокойно отходит…

Это исключительное спокойствие, эта тер­пимость к мнению младших, хотя и выражен­ному не всегда в строго официальной форме, рисуют личность нового начальника дивизии совершенно исключительно и авторитет генера­ла Лечицкого поднимается на большую высоту.

— О —

Все мои воспоминания о генерале Лечицком отнвеятся ко времени, отделенном от нас полувековой давностью и до сих пор носят несколь­ко чисто служебный характер. Но мне хочется вспомнить и более живое обращение генерала с нами, его младшими подчиненными.

Незадолго до войны 1914 года в войсках была введена должность «Инспектора стрельбы». Я не помню фамилии назначенного на эту долж­ность генерала, но помню, что для одной из пер­вых своих проверок, он избрал наш полк, а при­ведя его на стрельбище, вызвал на линию огня третьи роты всех батальонов (3-ю, 7-ю, 11-ю и 15-ю). Опять началась проверка стрелковой под­готовки рот, что для времени перед первой Ми­ровой войной было очень типично.

Начальник дивизии генерал Лечицкий, отно­шение которого к полку за период его командо­вания дивизией стало исключительно благоже­лательным, был настолько взволнован этой про­веркой стрелковой подготовки полка, что на смотр не приехал.

Смотр прошел блестяще, все четыре вызван­ные роты стреляли «сверх отличного»; конечно, стреляли разно, одна — лучше, другая хуже. Но оценка была для всех «отлично плюс…»

Когда смотр окончился и инспектирующий генерал, сделав лестную для Семеновского пол­ка оценку, покинул полк, то командир полка, вспомнив о беспокойстве начальника дивизии за исход смотра, немедленно командировал к нему для доклада одного из неликвидированных еще тогда батальонных адъютантов с докладом о достигнутом успехе. Генерал Лечицкий тотчас же приехал в полк (опять таки верхом) и с ви­димым удовлетворением поздравил командира полка и полк с успехом. Он говорил с команди­рами отличившихся рот, хвалил их охотно и сердечно, но… что то в его похвалах звучало не досказанное. Что то он не договаривал и что то ему хотелось еще добавить к оценке успехов полка.

В конце концов, перед обедом, на который ко­мандир полка пригласил начальника дивизии, последний «зажал в угол» командира четверто­го батальона полковника Лоде, 15-я рота бата­льона которого, хотя и добилась на смотру оцен­ки «отлично плюс…», но стреляла хуже других и, не выдержав, спросил полковника, почему его рота стреляла хуже других?

Полковник Лоде, который, что называется, «за словом в карман не лазил», принял своеоб­разный вопрос начальника дивизии очень спо­койно и ответствовал ему:

— Это для Вас, Ваше Превосходительство!

Лечицкий даже немножко опешил от такого неожиданного ответа и спросил:

— Как для меня?

— А кого же бы Вы ругали, Ваше Превосхо­дительство, если бы все роты стреляли одинаково хорошо? — ответил полковник Лоде на не­доумение начальника дивизии.

В своем удовлетворении успехом смотра, по­казавшего прекрасную стрелковую подготовку полка его дивизии, в сильной степени обязан­ного работе самого генерала Лечицкого, послед­ний только еще раз пожал руку находчивого полковника.

За обедом, по настроению генерала Лечиц­кого было видно, что он очень доволен полком и оказанным им отличием. К концу обеда ко­мандир приказал подать шампанское, чтобы на­глядно закрепить достигнутый успех. Началь­ник дивизии пил мало и неохотно (не в пример всем нам), но и он с видимым удовольствием принял поднесенную ему «чарочку» и, смотря на нее, совершенно неожиданно, улыбаясь, ска­зал:

— Вот теперь хорошо было бы — цыган!..

Это, так непохожее на генерала Лечицкого, пожелание, немедленно же встретило возраже­ние со стороны подносившего чарочку молодого офицера:

— Зачем же Вам, Ваше Превосходительство, цыган? На полковом празднике мы специально выбрали из цыганского хора самую интересную цыганку, которая и поднесла Вам чарочку, а Вы ее… даже не поцеловали!

Лечицкий удивленно посмотрел на подно­сившего и, улыбаясь, задал ему вопрос:

— А можно было?

— Конечно, Ваше Превосходительство, — ответствовал молодой офицер, — мы специаль­но и выбрали для подношения чарочки самую интересную цыганку из хора.

Лечицкий засмеялся, подумал и признался:

— Жаль, не знал!

После этого неожиданного признания гене­рала веселье продолжалось в удвоенном темпе!

К этому периоду относились уже слухи о том, что генерал Лечицкий получает новое вы­сокое назначение. Не помню, в этот ли день или в другой, общее собрание избрало его почетным членом полкового собрания Лейб-Гвардии Семе­новского полка. Это был редкий по нравам пол­ка почет, но самому избранному он ничего ре­ального не приносил. В сущности говоря, буду­чи ранее почетным гостем в полковом собрании и не платя за стол, он получал теперь право бы­вать в собрании всегда, когда ему будет угодно и… платить за все, им потребованное. Но это был почет, которого редко кто из начальства удоста­ивался и это показывало на то, какие взаимоот­ношения установились между «чуждым» нам ранее начальником дивизии и полком!

— О —

Вскоре (в 1912 году) генерал Лечицкий был назначен командиром 18-го армейского корпуса. Назначение это было очень показательно, так как сам генерал Лечицкий был еще в чине ге­нерал-майора, а оба подчиненные ему началь­ника дивизий были уже генерал-лейтенантами.

В этот период пригодилось генералу то, что он был почетным членом собрания нашего пол­ка. Штаб командуемого им корпуса помещался в так называемых «Проходящих» казармах на Загородном проспекте в Петербурге, собрание же Семеновского полка было как раз напротив.

Генерал Лечицкий стал чаще приходить в наше собрание уже частным образом, по-видимому предпочитая буфет нашего собрания, за пи­тание в котором он получил право платить. Вре­мя завтраков в том и другом собрании не сов­сем совпадало и выходило так, что командую­щий 18-ым армейским корпусом часто завтра­кал в собрании Семеновского полка с нашей мо­лодежью. Он был очень доступен и при всей его серьезности допускал в разговорах и шутки…

Как то раз мы, полковая Семеновская молодежь, притащили к нему упиравшегося штабс-капитана Гончарова (убитого в полку в начале Мировой войны). Генерал очень одобрял Гонча­рова, который был в полку заведующим оружи­ем, страстным любителем стрельбы и исполни­телем всех указаний в этой области генерала Лечицкого, когда он был нашим начальником дивизии.

— Ваше Превосходительство, — заявил гене­ралу один из притащивших Гончарова моло­дых офицеров, — нам очень грустно, что Вы уходите из нашей дивизии, но мы уже озаботились нахождением Вам заместителя.

Лечицкий заинтересовался, кто же сменит его?

— Штабс-капитан Гончаров, Ваше Превосхо­дительство — было ответом.

Генерала заинтересовало, почему шуточный выбор ему заместителя пал именно на Гончаро­ва?

— Он тоже всегда всем недоволен — было ответом, который больше всего развеселил са­мого генерала Лечицкого.

Я хорошо помню, как генерал Лечицкий как то в нашей среде, желая, по-видимому, сделать нам поучение, рассказывал нам о своей жизни. Говоря о том, что он окончил Духовное училище и Семинарию, генерал Лечицкий упомянул, что игравший, по-видимому, значительную роль в его семье «дядя протопоп» решительно отгова­ривал его от поступления в юнкерское училище и говорил ему вразумительно: «куда ты устрем­ляется в незнакомое тебе военное дело? дурак ты, дурак, иди по нашему пути, по духовной ча­сти, и не лезь в незнакомый военный мир…»

В то время Лечицкий уже получил следую­щее высокое военное назначение командующим войсками Приамурского военного округа и, рас­сказав нам о возмущении своего дяди протопо­па генерал лукаво добавил:

— Теперь дядя в Иркутске и я его по пути на Дальний Восток впервые после этого его мне поучения увижу. Вот я его теперь и спрошу, кто из нас оказался дураком?..

Вскоре состоялось назначение генерала на Дальний Восток и по полкам было объявлено о дне и часе его отъезда из Петербурга. Я был на вокзале в момент его отъезда: офицеры полков Лейб-Гвардии Семеновского и Лейб-Гвардии Егерского пришли на вокзал в полном составе за исключением бывших в служебных нарядах! Я хорошо помню, что все мы жалели об отъезде этого, когда то «чуждого» для нас начальника.

Кажется, что в последний раз я лично встре­тился с генералом Лечицким уже во время пер­вой Мировой войны, когда он командовал 9-ой армией. Я в то время уже кончил Военную Ака­демию и отбывал свой ценз в чине штабс-капи­тана в штабе того же 18-го армейского корпуса, которым так недолго командовал генерал Ле­чицкий. Гвардии тогда в составе 9-ой армии не было. Было это в конце 1914 года и я носил еще форму моего родного полка. В силу наивного снобизма или в угоду даже в военной среде по­велительнице-моде, мы не носили на правой стороне груди академического знака, довольно наивно полагая, что каждый и так должен уз­нать в нас «академика»!

Как то раз, по поручению начальника штаба корпуса, я поехал в штаб армии и там несколь­ко застрял в оперативном отделении, в котором работали мои друзья по академии.

В разгар наших разговоров в оперативное отделение пришел командующий армией гене­рал Лечицкий. Увидя на мне форму Лейб-Гвар. Семеновского полка, генерал очень ласково от­несся ко мне и, начав расспрашивать меня о мо­ей службе, вспомнил, что, в сущности говоря, мне, как офицеру гвардии, не подчиненной тог­да ему, нечего делать в оперативном отделении штаба 9-ой армии. Объяснительного академиче­ского знака на мне не было и потому генерал спросил меня, почему я приехал в штаб его ар­мии?

Мой доклад выяснил все. Но… он выяснил л то, что я нахожусь в штабе 18-го армейского корпуса, командиром которого за ведение по­следних боевых операций генерал Лечицкий был очень недоволен.

И на меня посыпался ряд указаний о том, ч т о я должен передать командиру корпуса ге­нералу Крузенштерну. Это поручение, в сущно­сти говоря, было мне и сразу неприятно, а по­том, когда командующий армией увлекся и его замечания, которые мне поручалось передать, становились все резче и резче, я уже начал жа­леть, что зашел в оперативное отделение штаба армии и попал в такое трудное положение, ко­торое заставляло меня передавать моему на­чальнику неприятные для него замечания!

Повидимому эти мои переживания стали как то понятны всегда чуткому генералу Лечицкому и он, по исключительным свойствам своего характера, сразу и решительно прекратил их и предложил мне уже мирным тоном папиросу (я не курил), а потом пригласил меня завтракать, посадил с собою рядом и не сказал больше ни одного слова по службе и весь завтрак вспоми­нал о моем родном Семеновском полку и инте­ресовался службой полка во время войны, рас­спрашивая о судьбе наших офицеров, которых всех хорошо помнил. Мне кажется, что тут мне пришлось огорчить генерала известием о смер­ти его «заместителя» штабс-капитана Гончаро­ва.

Потом мне много пришлось слышать очень лестного о командовании генерала Лечицкого 9-ой армией, в которую нередко в его подчине­ние входил и наш 18-ый армейский корпус, в котором на разных должностях я провел всю войну 1914-1917 гг.

После Революции до меня дошли слухи, что генерал Лечицкий отказался от весьма высоко­го служебного положения, предложенного ему революционными властями и, уйдя со службы, вскоре скончался. Но как и где, не знаю. Гово­рили, что он ушел в отставку и вернулся в де­ревню, в Вятскую губернию, к своему престаре­лому отцу, священнику, и у него умер. Но так ли это было, повторяю — не знаю!

А. Лампе