ВОЕННАЯ БЫЛЬ

Вечером 27 сентября 1914 г. 2-ой дивизион 32-ой арт. бригады (без 6-ой батареи) перешел через реку Сан по постоянному мосту у села Лежахов, после чего мост был взорван. Этим окончилось наше первое отступление перед воскресшей после поражения австро-венгерской армией.

Тут надо сказать, что отмеченное многими послевоенными писателями пристрастие к географии ставило часто наши войска в трудное положение. В данном случае командиры корпусов 3-ей армии просили об оставлении предмостий на западном берегу Сана, но им было в этом отказано. Генерал Драгомиров (Владимир) в своих воспоминаниях одобряет этот отказ, но предмостья улучшили бы значительно наше положение и сократили бы потери — ведь не собирались же мы закончить войну сидением на Сане!

Наш участок на берегу реки по обе стороны с. Лежахов был особенно неудачным. Вдоль Сана, на его западном берегу тянулась узкая полоса леса, закрывавшая герметически весь горизонт. Мы могли только предполагать, что первая линия противника будет на краю этого леса, и больше ничего. Лишь направо (севернее) Лежахова и налево, на расстоянии версты по 2 в каждую сторону, эта полоса леса прерывалась, но это было уже вне участка 127-го Путивльского полка. Кто был направо — не помню, а влево — 128-й Старооскольский полк с нашей 6-ой батареей.

С нашей стороны вдоль Сана тянулась полоса унылой равнины, шириной версты 3-4. Позади нее местность поднималась и скат был поросший высоким лесом. В общем — ни позиций для батарей, ни наблюдательных пунктов  Такая местность требует от артиллеристов подробной и продолжительной разведки. Время на это было, но наши устаревшие от условий службы и жизни мирного времени командиры смотрели на войну, как на досадное обстоятельство, помешавшее им продолжать обычный для них образ жизни.

Командиру дивизиона было 58 лет, и он должен был уйти в отставку по возрастному цензу, установленному для к-ров дивизионов и пех. полков, но война задержала его на службе. Командиру 5-ой батареи было 47 лет, но по внешнему виду и характеру он был так стар, что мы его прозвали «Наш Франц-Иосиф». К-р 4-ой бат. был немного моложе, но в том же роде. Все трое были большими друзьями, объединяли их «упоительные напитки». К-р 6-ой батареи в этом участия не принимал, и потому посылался к другому полку.

Мы же, старшие и младшие офицеры, под влиянием дисциплины мирного времени, еще не решались предложить им свои услуги по части разведки. К тому же 1-й ст. офицер командовал временно 6-ой батареей, замещая раненого к-ра, 2-ой ст. офицер был в возрасте 30 лет только т. е. был тоже вроде «несовершеннолетнего», тем более, что он не пил, а мы — трое младших, начали службу в 5-ой батарее только во время мобилизации, и знали «Франца-Иосифа» только с той стороны, что он как бы старается уничтожить свою батарею и что в конце концов это ему, вероятно, удастся.

Итак, 28.9. батареи отдыхали, 29 9. командиры ездили на разведку, 30.9. мы выехали на позицию, и нам стало очень грустно. На голой равнине, всего лишь на несколько метров вверх, поднимался холмик с отметкой 203, увенчанный одним из старых, кирпично-земляных фортов Сенявского предмостного укрепления постройки, вероятно, 1-ой половины XIX века. Его казематы были довольно комфортабельными в осеннюю погоду, что, вероятно, и соблазнило наших командиров. То, что форт, да еще с отметкой 203 представлял собой отличный ориентир для противника (даже для определения не только дистанции, но и уровня), и что противник видит его с любой точки своего фронта, в расчет ими взято не было. Итак, обе батареи заняли эту позицию на гласисах форта и начали окапываться. На правом фланге 5-ой батареи (высшем) из-за подпочвенной воды глубина окопов могла быть только для сидящего человека; на левом окопы могли быть только насыпными, посередине — комбинацией того и другого. Крыши — из плетня с 10 см. земли на нем (т. е. только против шрапнельных пуль).

1.10. эта работа продолжалась, а кроме того командиры пристрелялись по опушке леса за рекой. Артиллерия противника разрушала и жгла хаты Лежахова, расположенного впереди и влево от нас, и обстреливала окопы Путивльского полка фланговым огнем (батарея противника стояла где-то вправо от нас). В Лежахове находились начальник 32-ой пех. дивизии ген.лейт. Вендт, наш к-р бригады ген. м. Промтов и к-р 127 пех. Путивльского полка полк. Хростицкий с боевыми частями своих штабов.

После полудня над фортом и батареями кружил неприятельский самолет. Летал он очень низко. Мы могли только «любоваться» им: дистанция была все же не для стрельбы из револьверов! Никем не обеспокоенный, он сделал свое дело основательно, как мы вскоре и убедились.

2.10. было тихо. Но день 3.10. нам подтвердил, что самолет дал своей артиллерии самые точные сведения о нас. Иначе и быть не могло: форт с двумя батареями на его гласисах! Одним словом, в 8 ч. утра мы услышали свист нам предназначенных снарядов. По нашему подсчету стреляло 5 батарей: дивизион 8-см. пушек, одна батарея 10-см. гаубиц и одна 15-см. гаубиц. Если считать, что эти батареи были в том же составе, как в мирное время, это означало 28 орудий! Стрельба велась оригинально: это был своего рода «8-часовой рабочий день — от 8 до 12 часов дня стрельба, затем 2 часа перерыва «на обед» и снова стрельба, от 2 до 6 часов, затем «отбой»! Способ стрельбы: каждые 4 минуты одна очередь беглого огня всеми батареями. Пушечные стреляли шрапнелью, гаубичные гранатой. Стрельба велась на всю площадь, занимаемую фортом и батареями.

4-минутные перерывы давали нам возможность отвечать стрельбой же по пехоте противника, предполагаемой в полосе леса у реки. Смысл этой стрельбы заключался только в том, что давал номерам прислуги некоторое развлечение и отвлекал от мрачных мыслей. Четырех минут было достаточно для того, чтобы прислуга выскочила из окопов, выстрелила и снова вскочила в окопы, прежде чем снаряды противника упадут на батарею.

Эти же 4 минуты позволяли нам пополнять снаряды. Батарейный резерв стоял в лесу, назад и налево от батареи. Зарядные ящики строились на углу леса и ждали. Как только снаряды противника разорвались, ящики карьером шли на батарею, лотки с патронами моментально вынимались, пустые лотки вкладывались, и ящики карьером же уходили в свой лес. Замечу с сожалением, что никого из ездовых нельзя было представить к Георгиевским наградам, т. к. в статуте была фраза «когда никто другой на это не решился», а их было (вместе с вожатыми) 28 человек!

Такой равномерный огонь противника давал возможность подсчитать число выпущенных по нас снарядов: 28 орудий по 15 очередей в час, помноженные на 8 ч. «рабочего дня» дают 3360 снарядов. Разумеется нельзя отвечать за абсолютную точность этой цифры, т. к. расписание стрельбы противника осталось нам неизвестным. Возможно, напр., что не все батареи участвовали в каждой очереди. Таким образом, цифра 3.360 представляет собой максимум возможной.

С тактической точки зрения эта стрельба противника была для него не только бесполезной, но и вредной. Ему надлежало бы ограничиться контролем данных, вычисленных по карте пристрелкой с наименьшей затратой снарядов, которая не произвела бы на нас особого впечатления, а в будущем, при подготовке к активным действиям, т. е. к форсированию Сана, внезапно обрушиться на нас и задавить мощным ударом. Своим несвоевременным огнем, они могли, конечно, нанести нам потери, но в конечном результате заставили бы нас переменить позицию и потерять нас из виду.

Когда в 6 ч. вечера огонь прекратился, мы выждали немного, чтобы убедиться в том, что стрельбы больше не будет, вызвали кухню на батарею с запоздавшим обедом, а потом к-ры батарей и желающие офицеры (я в том числе) поехали в Лежахов к к-ру Путивльского полка полк. Хростицкому (Михайловец, вып. 1888 г.).

Хростицкий был занят разговором с командиром одной из рот. «Иван Андреевич! — говорил он, — что это за сорт окопов, изобретенный Вашей ротой? — Мы очень хорошо укрыты от продольного артиллерийского огня, — ответил капитан. — Хорошо, — сказал Хростицкий, — но скажите, пожалуйста, можете ли вы стрелять из этих окопов, или даже просто вылезти из них? — Нет, — сознался капитан, — но зато мы очень хорошо укрыты от огня. — Иван Андреевич! — сказал Хростицкий, — не заставляйте меня думать, что у меня не 8 отличных командиров рот и 8 хороших, но, что все 16 никуда не годятся! Ведь это же не окопы, а гробы! Сейчас же устраните свои крыши! — Слушаюсь! — ответил капитан и вышел из хаты. Настала очередь наших к-ров.

Они, ясно, были того мнения, что оставаться на позиции у форта невозможно. Хростицкий был с этим согласен, но спросил, куда они хотят переехать? «За лес», отвечали они. Хростицкий взял циркуль и измерил по карте расстояние оттуда до моста через Сан — почти 5 км (наибольшая дистанция стрельбы шрапнелью была у нашей пушки 5 верст 100 сажен. Гранатами мы в начале войны не стреляли (вероятно, не желая принимать тех мер предосторожности против преждевременных разрывов в стволах орудий, которые принимались на полигонах: окоп за орудием для прислуги и длинный шнур для производства выстрела, и не рискуя обходиться без них). Хростицкий нашел, что это слишком далеко. Тогда командиры решили остаться у форта. (Воображаю, как были поражены австрийцы, увидев нас на том же месте!).

Вчерашняя программа была повторена с той разницей, что эту программу мы уже знали. Поэтому наша кухня (не знаю, как было у 4-ой батареи), когда настал «обеденный перерыв», была вызвана на батарею, раздала обед и уехала ничем не потревоженная. Но, вообще, этот день прошел для нас менее удачно: бомбардир-наводчик Пичугин не успел вскочить в окоп, был ранен в живот и скончался позже в лазарете дивизии. Канониру Барамидзе шрапнельная пуля или осколок гранаты сделали «пробор» в прическе, сорвав только кожу. Фельдшер Капелькин его перевязал, и несколько дней он ходил с обвязанной головой. Еще один, фамилии которого не помню, был поцарапан. У 4-ой батареи было трое убитых и несколько раненых. В 6 часов вечера последовал «отбой».

Во время стрельбы «Наш Франц-Иосиф» (к-р б-реи) счел нужным посетить батарею. Ввиду своего преклонного возраста, отягощенный шинелью и непромокаемым плащем, как и полной офицерской амуницией — офицерский пояс с двумя ремнями через плечи, шашка, револьвер, бинокль и сумка, набитая до отказу, он мог двигаться только весьма тихим ходом, и на обратном пути на форт он не успел дойти туда за 4 минуты паузы: исчез в дыму 15-см. гранаты! Но затем, выйдя из дыма, тем же шагом он продолжал движение.

При всех своих отрицательных качествах как командира батареи, он обладал одним блестящим положительным: счастьем, не только личным, но и для своей батареи: бомбардир Пичугин был единственной жертвой его экспериментов с батареей. Более всего ему должны были быть благодарны австрийцы, т. к. он не любил стрелять и во всех боях предпочитал, чтобы они стреляли по нем, а не он — по ним (этим он оказывал также своеобразную пользу нашей пехоте, отвлекал огонь от нее на себя).

Нас посетил также новый бригадный адъютант подпоручик Таматин (К.А.У. 1913 г.). Подъехал верхом к окопу старшего офицера 5-й           батареи (там был и я), обменялся с нами несколькими словами, потом проехал шагом вдоль фронта батареи и только потом перешел на рысь, направляясь в Лежахов. Ему четырех минут хватило на это.

Сидеть в окопе во время такой бомбардировки, конечно, тягостно, и мы решили поискать что-нибудь, что дало бы нам какие-нибудь данные о позиции неприятельской артиллерии. В интервалах огня мы выходили из окопа, и занимались исследованием изрытой снарядами почвы, и нашли два предмета: шрапнельную трубку с поставленной дистанцией и борозду от рикошета снаряда. Конечно, не было никакой гарантии, что оба, предмета принадлежат одной и той же батарее, а борозда в качестве направления особенно сомнительна, но все-таки лучше что-нибудь, чем ничего. Итак, мы открыли огонь «по батарее»! Нам даже показалось, что эта батарея замолчала, но это — весьма сомнительно!

Как и вчера, в 6 ч. вечера последовал «отбой». Выйдя из блиндажа, я обратил внимание на положение воронок от 15-см. бомб. Что значит «Его Величество Случай»: стоило бы снарядам упасть на 2-3 шага влево, и от обитателей трех блиндажей не осталось бы ничего!

Затем мы опять поехали к Хростицкому. «Да, — сказал он, — стоять там вы безусловно не можете. Переезжайте за лес!» Хростицкий тоже пережил неприятность в этот день. Батарея противника развалила ему хату. Он перешел в другую. Эта была подожжена. Он выскочил из горящей хаты, и вдруг «опомнился»: в хате осталось полковое знамя! Вскочил в нее снова и вышел со знаменем в руках (это нам рассказали чины штаба). Итак, получив разрешение на перемену позиции, мы вернулись к батареям и вызвали передки.

Они долго не шли. Я был, как на иголках, рассуждая за противника: в первую ночь австрийцы имели полное право думать, что мы, получив порцию в 3.360 снарядов, исчезли с этой позиции при первой же возможности, и потому ночью не стреляли. Но на второй день, увидев нас все там же, они могли предположить, что мы в некотором роде как бы пришиты к месту, даже после второй порции! Выводом из этого должно было бы быть огневое нападение ночью! Вопросом было: когда?

Пока мы ждали прихода передков, номера занимались постройкой фальшивой батареи, но такой примитивной, что едва ли она могла кого-нибудь обмануть. Наконец передки появились, и мы снялись с позиции. И вот, когда мы шли вдоль опушки леса заключительный акт трагедии двух дней последовал: неприятельская артиллерия обрушилась на наши бывшие позиции! Но мы были уже в безопасности и заняли позицию между селом Гайды и задней опушкой леса впереди.

Двухдневная бомбардировка оставила на нас след: мы были в нервном состоянии. Село Гайды было оставлено жителями. Шт. кап. Курзеньев и я вошли в хату в нескольких шагах за батареей. Она была пуста и мрачна. И вдруг мяукнула кошка. Мы оба вздрогнули и выскочили из хаты. «Нет, — сказал Курзеньев, — ночевать в хате, где мяукают голодные кошки я не могу». Я был того же мнения, и мы пошли спать в окоп. Здесь тоже была подпочвенная вода. Но были и доски, из которых нам сделали пол, мы выспались и утром были готовы на подвиги.

В этой позиции мы пробыли только один день, а на следующий нас послали в район села Домброва, к 128-му пех. Старооскольскому полку, при котором до сих пор была наша 6-я батарея. Теперь этот полк с соседним полком 11-ой пех. дивизии входил в «сводный отряд» под командой начальника штаба XI корпуса ген. м. Сулькевича. Задача отряда: переход через Сан (неофициальная задача: «Георгия» Сулькевичу! — это было ясно всем!).

Но, когда мы туда пришли, оказалось, что 128-ой полк уже на той стороне. К развитию успеха нас не привлекли, а, когда день 7.10 перевалил порядочно за полдень, мы получили новое приказание: двигаться к мосту в Лсжахове для переправы через Сан и преследования противника.

II

Шоссе шло сперва в общем направлении параллельно Сану. Дойдя до юго-восточного угла знакомого нам леса перед с. Гайды, оно поворачивало под прямым углом к Сану и, выйдя на берег, еще раз под прямым углом, поворачивало направо, шло по берегу над обрывом к реке, шагах в 50-100 от его края, и входило в село возле моста. Что этот мост был взорван, нам было давно известно и казалось совершенно невероятным, чтобы за несколько часов его могли бы исправить настолько, что по нем могла бы двигаться артиллерия! Однако .приказ был ясным: к мосту для переправы.

Когда мы повернули на углу леса к реке, то скоро увидели наш обоз, стоявший на шоссе. Было уже довольно темно. Из канавы поднялась фигура, в которой мы распознали врача нашего дивизиона, д-ра Кацнельсона. — Шмая Семенович! — спросил его, — почему Вы лежите в канаве? — Пули! — ответил доктор. — Это невозможно! — ответили мы, — противник отступил и мы его преследуем. — Не знаю, отступили ли он, — ответил Кацнельсон, — но пули летают! Услышите сами, — и с этими словами доктор опять исчез в канаве.

Дивизион (не знаю, почему) остановился и, когда шум колес, топот лошадей и звон орудийных щитов утих, мы сразу услышали пение пуль. Постояв минут 20-30, мы снова двинулись дальше, повернули к Лежахову и, немного не дойдя до первого домика села, снова остановились. Последовала команда: «Слезай!» Командиры отправились в село к высшему начальству.

Им, конечно, следовало сделать это гораздо раньше, опередив дивизион, но наши «старички» признавали только два «аллюра»: шаг и «стой!». Зная это, они могли бы выслать вперед офицера, который бы их информировал о действительной ситуации. Они, однако, не сделали ни того, ни другого и еще раз завели дивизион в «бамбуковое положение».

Пули летели довольно густо, но главным образом, на перелетах. Их зеленые огоньки вспыхивали при ударах о землю со стороны шоссе, отвращенной от противника, который стрелял исключительно разрывными пулями, так называемыми «Эйншусс» — патронами, предназначенными для пристрелки, и только в районе хаты, впереди они ударялись и в шоссе.

Командиры вернулись с решением: снять орудия с передков и поставить их как бы на позицию в выемке, которая очень кстати — оказалась на стороне шоссе, обращенной к противнику. Она была глубиной аршина в полтора-два, а длиной как раз для обеих передних батарей, с орудиями на уставных интервалах, а все остальное, передки, резерв и обоз, отослать к лесу сзади. Туда же ушла и вся 6-я батарея, шедшая в хвосте колонны. Утром, мол, разберемся! Так и сделали.

Когда я после этой операции вошел в хату впереди, она уже была вся занята спящими на полу офицерами. Свободное место было только у входа, пока поручик Климов спит с поджатыми ногами. Я принял меры против его ног: поставил футляр с биноклем, со своей стороны положил сумку, в качестве подушки для себя и моментально уснул.

Чуть настало утро, как поручик Климов стал протягивать свои ноги, мой бинокль и сумка съехали в сторону, и я проснулся и вышел из хаты.

Номера были заняты копанием окопов. Сзади, под лесом, стояла развернутым фронтом 6-я батарея, а левее ее батареи 1-го дивизиона. Ружейный огонь противника был довольно слабым. Но вдруг откуда-то справа, севернее Лежахова, раздались выстрелы неприятельской батареи и шрапнель застучала по черепичной крыше «нашей» хаты. Спящие проснулись. Затем другая батарея хватила по нашей 6-ой батарее, которая сейчас же повернула налево и уходила галопом вдоль леса (от нас — направо), оставив на месте 2 зарядных ящика, в которых было убито по лошади. Их быстро выпрягли, и ящики ушли вдогонку за батареей. 1-й дивизион тоже куда-то исчез. Ружейный огонь усилился. Я пошел на батарею. Постепенно пришли и прочие офицеры.

Окопы были быстро готовы. Мы собрались на правом фланге батареи, в окопе старшего офицера и моем вместе. Последним пришел «Наш Франц-Иосиф» и уселся под обрывом выемки.

От пуль он был защищен хорошо, но не от дождя, который постепенно из осеннего мелкого дождичка переходил в дождь настоящий. Командир мок и сидел недвижимо и молча.

Разведчикам стало жаль его, и они начали возводить вокруг него постройку: вбивали колья, обкладывали их досками и присыпали к ним землю, пока дело не дошло до крыши. Тут они решили, что надо каким-нибудь способом сдвинуть командира с места, чтобы не насыпать ему земли за воротник. Они сами не решались попросить его удалиться, и один из них пришел просить старшего офицера оказать посильную помощь.

Курзеньев призадумался на момент, а потом сказал нам: «Господа, предлагаю вам выйти на минуту из окопа, напр. к щитам орудий. Командир знает, что все вы тут, и потому не придет. Но, если окоп будет пустым, я попробую его уговорить. А когда он будет в окопе, вы можете вернуться — он уже не уйдет!» И все пошло как по маслу: мы ушли, он пришел, мы пришли, он не ушел, и разведчики докончили свою работу. Постройка эта, однако, оказалась совершенно лишней, ибо наш командир поселился в хате, вместе со своим приятелем, к-ром 4-ой -батареи, и больше мы его не видели.

Очень скоро нам стало ясно, что командиры наших двух батарей очень довольны своими позициями (главное — хатой!) и менять их не собираются. То обстоятельство, что у них не было наблюдательных пунктов, их не смущало. В тех случаях, когда начальство требовало огня, они стреляли по карте. Затем — качества самой позиции: она была так близко к полосе высоких деревьев на западном берегу Сана, что наименьший прицел позволял стрелять только по тылам противника. Одновременно она была так близко к фронту, что для стрельбы нужно было менять фронт батарей, т. е. перекатывать орудия (ширина выемки позволяла это делать).

В памяти осталось, как старший телефонист Шмуль Сонц подбегает к нашему окопу и докладывает: «Командир бригады спрашивают, или может батарея стрелять по Цу Воля Буховска?» и получает в ответ: «Не может! Мы только что перекатили орудия на Цу Лежахов». И снова, с приказанием: «Перекатить на ЦУ Воля Буховска!» Перекатываем и часто дело тем и ограничивается, но иногда стреляем, иногда даже по ночам. При этом можно отметить, что табличку для беспокоящей стрельбы наш «Франц-Иосиф» составлял безукоризненно и для каждого орудия по минутам.

Другим, очень важным, недостатком нашей позиции было то, что понтонный мост, наведенный через реку к Путивльскому полку, левый фланг которого переправился через реку и зацепился на противоположном берегу, находился против 5-ой батареи и к нему, по поверхности земли, шла тропа, по которой происходило движение солдат в обе стороны.

Тропа шла в косом направлении, но перед дулами орудий 5-ой батареи, так что идущие по ней подвертывались под преждевременные разрывы наших шрапнелей. Убито было человек 5-6. Однажды я услышал такой разговор наших номеров: один из них говорил наводчику: «Ты убил одного пехотинца и думаешь, что ты герой! Посмотри на другого… (он назвал наводчика): он убил трех и нисколько не гордится этим!» Присутствовавшие рассмеялись. Позже пехота выкопала ход сообщения и потери прекратились.

Следующей неприятностью было то, что 24 часа в сутки мы находились в непрерывном пехотном огне, принимавшем иногда густоту ливня. Никогда впоследствии пехота противника не стреляла столько, как на Сане! Правда, подавляющее большинство пуль было перелетами, но все-таки у 4-ой батареи был убит подпоручик С.А. Козырев (фельдфебель Алексеевского военного училища, выпуска 1912 г.), а у нас был ранен в обе щеки навылет старший фейерверкер запаса Калиновский, был потом признан негодным к службе и уволен из армии. Австрийский пулемет близ Лежаховского моста взял на мушку наш понтонный мост, а однажды пустил по 5-ой батарее очередь, которая пронеслась над нашими головами. Пехотный огонь мешал нам и в частных делах. Чуть не целую неделю мы не умывались и обросли бородами. Проснувшись утром, мы вместо пожелания «доброго утра» встречали день вопросом: «Как австрийцы: еще не отступили?» Вообще мы были недовольны тем, что по воле начальства наша 3-я армия должна была отступать перед разбитым противником (слухи о том, что к-щий армией ген. Радко-Дмитриев противился этому, проникли и к нам по «солдатскому вестнику»). Но противник как будто бы не желал отступать.

Наконец ш. кап. Курзеньев не выдержал и пошел в батарейный резерв помыться, побриться и посмотреть, как устроился резерв (К. был зав. хозяйством батареи). Вернувшись оттуда, он сказал нам, что по пути он обнаружил место для позиции батареи гораздо лучшее, чем наше теперешнее. Оно недалеко: около версты назад и в сторону. Пули летают там тоже, но не всегда и не в таком количестве, перекатывание орудий для стрельбы прекратится, и что он попробует убедить командира переменить эту позицию на ту. Убедил, и мы переехали.

Для командира был построен обширный блиндаж на левом фланге батареи, Курзеньев и я были вместе на правом, подпоручики посередине. Обедать и ужинать мы ходили в окоп к командиру (иногда перебежками от щита к щиту, если огонь усиливался). Сводки сообщали нам новости, в них неизменно повторялась фраза: «Группа Крузенштерна (к-р XVIII А.К.) расширяет свой плацдарм в низовьях Сана». Итак, предмостья у нас все-таки появились, но это стоило многих жизней!

Наша новая позиция была, в сущности, открытой, но, по расположению австрийской артиллерии и ее наблюдательных пунктов, закрытой очень хорошо. Артиллерия противника группировалась севернее Лежахова, вероятно для обороны главных переходов через реку в местечке Сенява. Там были и их наблюдательные пункты, но их обзор был ограничен линией Лежахова, которая закрывала все, что было южнее. На нашем участке их артиллерии не было; если и была влево, то была занята сильно продвинувшимся вперед Старооскольским полком. Вот только пехотный огонь продолжал нас беспокоить. Итак, новая позиция была хороша, но опять без наблюдательного пункта, и «Франц-Иосиф» продолжал стрелять по карте, не выходя из своего блиндажа.

Сзади нас, в одной-полутора верстах, стоял на позиции наш 1-й дивизион. У него набл. пункты были в линии батарей. Хотя листья на деревьях лесной полосы на берегу Сана большей частью уже осыпались, превышение и удаление набл. пунктов было такое, что никаких деталей расположения противника рассмотреть оттуда было нельзя.

Командир бригады, по-видимому, тоже ожидал, что австрийцы не сегодня-завтра должны отступить, и терпел такое положение, но, видя, что дело затягивается, приказал обоим дивизионам высылать ежедневно на левый берег Сана по одному младшему офицеру — наблюдателю. Таким образом я познакомился с положением на западном берегу.

На этой позиции, оказавшейся последней на Сане, мы получили приказание отправить один взвод в полном составе в тыл, и по исполнении этого наши батареи стали 6-орудийными до конца войны. Мне было очень жаль, что наша артиллерия на войне уменьшается в силе. Но, что делать, если надо было восстанавливать погибшие бригады, а материала не было.

Затем случилось событие, изменившее коренным образом боевую деятельность бригады, а в особенности 5-ой батареи: командир бригады, г. м. М. Промтов был назначен командующим 82-ой пех. дивизией; наш «мифический» командир дивизиона вступил в командование бригадой, а «Наш Франц-Иосиф» — в командование 2-м дивизионом. Это означало, что батареи 2-го дивизиона остались вообще без начальства. Бригадой же стал командовать и. д. начальника штаба дивизии, причисленный к ген. штабу шт. кап. Арнольдов, б. офицер одного из финляндских стрелковых арт. дивизионов, в сотрудничестве с нашим бригадным адъютантом, подпоручиком Таматиным. В командование 5-ой батареей вступил шт. кап. Курзеньев.

III

23 октября была моя очередь дежурства на передовом набл. пункте. Рано утром, чуть рассвело, я вышел из своего окопа на батарее и был поражен царящей тишиной. Я объяснил себе это случайностью, которую надо использовать, и пошел быстрыми шагами по полю, стараясь как можно скорее достигнуть первого укрытия — спуска к понтонному мосту. Тут надлежало сделать остановку, набраться дыхания и перебежать через мост так быстро, что пулеметы у моста в Лежахове не успеют окатить понтонный мост свинцовой струей. Все это шло по программе и в продолжающейся тишине.

На западной стороне, почти против моста, в крутом обрыве холма, была выкопанная яма, завешанная рогожей в качестве двери. Это был командный пост к-ра пех. бригады, ген. м. барона фон Бэра. Но теперь рогожи не было, а яма была пуста! Я прошел мимо и встретил двух солдат, которые собирали какие-то монатки, и обратился к ним с вопросом о том, что случилось? «Ночью австрийцы отступили», ответили они. «А где полк?» — «Преследует отступающих». Очень приятная новость! Но почему нам ничего не сообщили?

Я шел все-таки по ходу сообщения и, не показываясь наружу, пришел на свой набл. пункт (который я же в свое время и выбрал). Он был в передней линии окопов, шагах в 40 от противника, что не мешало ему быть столь же безопасным, как на полигоне в мирное время, при соблюдении двух условий: не высовываться над бруствером и не смотреть в бойницы. Бомбометы и минометы, и даже ручные гранаты в те времена еще не существовали, а артиллерия стрелять сюда не могла ввиду близости к собственной пехоте. Пункт был на холмике, наблюдать нужно было в полоборота над снижавшимся бруствером, иногда — перемещаясь вдоль окопа.

Наши телефонисты ночевали на нем и, казалось бы, могли дать более подробные сведения. Они подтвердили, что противник отступил, а на мой вопрос, почему не донесли, ответили, что спали и ничего не знали, пока не проснулись перед моим приходом. Потом я вылез из окопа наверх и окончательно убедился, что противника нет.

Но почему артиллерия не была поставлена в известность об австрийском отступлении? Этот факт говорил за то, что штаб дивизии до сих пор ничего не знает? Это было тем удивительнее, что штаб был не далее версты от боевой линии! Так или иначе, вероятность, что мое донесение будет первым, была налицо, и я составил план, казавшийся мне достаточно эффектным: вызвал к телефону бригадного адъютанта и сказал:

— Прошу разрешения уйти с наблюдательного пункта.

— Что за фантазия? — ответил он.

— Никакой фантазии! — возразил я — Раз противника нет, мне нет смысла оставаться на набл. пункте.

— Как это «противника нет», — спросил удивленный адъютант.

— А вы ничего не знаете? Сегодня ночью австрийцы отступили и Путивльский полк их преследует, — отвечал я.

— С вами хочет говорить полковник Макаров (вр. командующий бригадой). Передаю трубку, — закончил адъютант.

— Что такое случилось? — услышал я голос полковника.

Я доложил все, что знал.

— Подождите у телефона: с вами хочет говорить начальник штаба.

У телефона затем оказался шт. кап. Арнольдов. Я повторил ему свой доклад.

— Где ваш наблюдательный пункт? — спросил он затем. — Подождите меня на нем, я сейчас приду к вам.

Ждать не пришлось долго: через 10 минут я уже видел его шагающим ко мне и вышел навстречу. Он остановился и начал смотреть в бинокль во все стороны, но, как и я, ничего не увидел, ни своих, ни чужих, — все потонуло среди хуторов, деревьев, перелесков и лесов.

— Да, никого нет! — сказал Арнольдов. —Надеюсь, я могу вернуться в батарею? — закончил я вопросом, которым начал свои телефонные разговоры. — Конечно, — ответил он, и мы пошли к понтонному мосту, через который уже не нужно было бегать.

На батарее новость уже знали и наслаждались отсутствием летающих пуль. День был, кстати, солнечный и теплый. Потом было получено сообщение, что для преследования вызвана кавалерия (и это вызвало иронические замечания наших номеров!). Но ни кавалерия, ни мы не могли перейти Сан, пока не будет поставлен понтонный мост, ибо тот, через который я бегал, был вне дорог и упирался в обрыв холма, с ямой барона Бэра внизу и нашим набл. пунктом наверху, с противоположной стороны. Когда мост был готов, и мы переправились через него, то могли до наступления темноты пройти только 5-6 верст и остановились на ночлег в каком-то селении.

Вопрос, почему наши пустились преследовать противника, не известив об этом штаб дивизии, остался для нас вопросом навсегда. Но относительно самого преследования, мы узнали от путивльцев интересную подробность: один из батальонов (батальоны тогда по своей численности равнялись роте) преследовал противника так энергично, что опередил его, попал в окружение и был взят в плен. Однако, когда конвой вел пленных через лес, кто-то из пленных подал команду: «Разбегайся во все стороны!» Конвой был поставлен перед совершившимся фактом, а батальон присоединился к полку (к сожалению, без оружия). Плен продолжался всего лишь два часа.

9.2.1974

В.Е. Милоданович