ВОЕННАЯ БЫЛЬ

 

В «Войне и Мире» графа Толстого есть следующая фраза:

«….не та победа, которая определяется подхваченными кусками материи на палках…» Она не понравилась генералу Драгомирову: «Графу Толстому, конечно, известна та особенность человеческой натуры, в силу которой всякая матерьяльная вещь приобретает значение не столько сама по себе, сколько по тем понятиям, которые он соединяет с этой вещью. С этой точки зрения самый ничтожный предмет может стать для человека святыней, сохранение которой для него сливается с сохранением собственной чести и становится неизмеримо выше сохранения собственной жизни. Мы идем дальше, спускаемся в разряд тех вещей, с которыми человек не соединяет собственно никакого особенного значения и которые бросает, как только они отслужили свой срок. Какое чувство возникнет в вас, если незнакомый человек, подойдя к вам и схватив положенную вами подле хоть папиросницу, бросит ее на пол. Этот человек оскорбляет этим вас, между тем как в сущности он сделал самое невинное дело, бросил копеечную вещь на пол. Из этого следует, что всякая самая ничтожная вещь, становясь принадлежностью человека, обращается как бы в часть его самого до такой степени, что грубый поступок относительно ее вы считаете уже посягательством на ваше личное достоинство.

Что верно относительно единичных личностей, то еще более верно относительно тех больших сборных личностей, которые называются батальонами, полками. Не представляя по внешности одного существа, они нуждаются в таких символах, в таких вещественных знаках, служащих осязательным свидетельством внутреннего духовного единения людей, составляющих известную часть. Знамя именно и есть этот символ. В порядочной части все может умереть для войсковой жизни, одно остается неизменным и вечным, насколько вечны создания человека: дух и знамя, его вещественный представитель. Часть, в бою сохранившая знамя, сохранила свою честь неприкосновенной, несмотря на самые тяжелые, иногда гибельные положения; часть, потерявшая знамя, то же, что опозоренный и не отплативший за свой позор человек. Взяв это в соображение, всякий согласится, что кусок материи, который соединяет около себя тысячи человек, сохранение которого стоило жизни сотням, а может быть и тысячам людей, входивших в состав полка в продолжение его векового существования, что такой кусок материи есть святыня, не условная военная святыня, но святыня в прямом и непосредственном значении этого слова и что изо всех трофеев это именно тот, который более всего свидетельствует о нравственной победе над врагом».

«А егда опасной случай в ретираде учинится, тогда знамя от древка отодрать надлежит и у себя схоронить или около себя обвить и тако со оным спасаться».

Император Петр Великий

Возможно, что, занося эти слова в свой регламент 1716 г., Петр вспоминал, как были спасены многие знамена под Нарвой. С тех пор, следуя его завету, так и спасались попавшие в беду русские знамена. Так было и в Семилетнюю войну, и в кампанию 1799 г., и под Аустерлицем, так было и в 1914-м году.

Тяжкие испытания выпали на долю полков армии генерала Самсонова, попавших в окружение в августе 1914 г. в Восточной Пруссии.

Исполнить свой долг по отношению к знамени было не легко.

Тяжелая артиллерия и пулеметы, сметавшие с лица земли целые роты, вообще ставили вопрос о целесообразности присутствия знамен в бою. Ведь знамя служило символом, вокруг которого собирались бойцы, а в новых условиях боя, когда пришлось зарываться в землю и стремиться оставаться невидимыми, казалось, знамени вообще не было места. Некоторые армии, как, например, английская, знамен в поход не брали уже с 80-х годов прошлого столетия, другие, как германская и австро-венгерская, с 1915 г. отослали их в тыл. Только французы и русские остались при другом мнении и держали всегда знамена при полках… Даже во вторую мировую войну.

Армия Самсонова попала в тесное кольцо окружения. О судьбе ее знамен мы уже имели случай кратко писать на страницах этого журнала. Здесь мы возможно подробно разбираем два случая, обращаясь к читателям с просьбой пополнить приведенные нами данные. Оба свидетельствуют о геройском, жертвенном одушевлявшем офицеров, унтер-офицеров и рядовых Императорской Армии, от которых мы не отделим и представителей военного духовенства.

Какие чувства питали к своим знаменам и штандартам русские офицеры, ясно вырисовывается из следующих двух выписок из воспоминаний полковника Успенского, 106-го пех. Уфимского полка, и генерала графа Нирода, командира л. гв. Драгунского полка:

«На душе было невесело. Несмотря на страшную усталость, я въ эту ночь заснуть не могъ въ той хате, где пришлось ночевать, настолько нервы мои были напряжены. Забота о полковом знамени, зашитом у меня в шинели, не давала мне покою. Я снял с себя эту шинель, повесил ее в углу около икон и сам не отходил отсюда. Все те статьи закона, на которых мы, офицеры и солдаты, были воспитаны, о хранении и спасении знамени, как полковой святыни, и о страшной ответственности, как моральной так и юридической, за потерю знамени, неотступно стояли в моем уме. Почему командир не снял с меня этой ответственности вчера, по окончании боя. Почему не охранять знамя караулом, как всегда, а не потайно, одним человеком. Мысленно упрекал я командира полка. Ведь вот, сейчас, ночью, когда полное изнурение и глубокий сон объяли весь полк, немцы могут ворваться в эту хату и что я смогу сделать? Я нервничалъ, волновался, хотел опять идти к командиру полка… но в то же время начинал оправдывать командира, упрекать себя в малодушии и трусости… и так до рассвета, в полубреду, провел всю эту ночь». (полк. Успенскій).

«Живо припоминаю одну мысль, гвоздем засевшую у меня в голове и не покидавшую меня весь день. Куда девать штандарт в случае неудачи, если нам отрежут единственный путь к отступлению. Под командой в этот день было около 1.000 человеческих жизней, а я думал и мучился о куске шелковой материи, прибитой к куску дерева. Что же это значит? Теперь, когда у нас все потеряно, значение этого куска материи еще ярче выступает и еще более понятно. Это была эмблема всего святого, всего соединяющего, без чего немыслима никакая правовая организация, и за нее то я боялся больше, нежели за все человеческие жизни, мне порученные». (гр. Ниродъ).

_______

Один из приводимых нами эпизодов относится к гвардейскому полку, л. гв. Кексгольмскому, а другой к армейскому, 29-му пехотному Черниговскому. Оба полка были старыми, Петровскими. Оба, по завету своего основателя, спасли, несмотря на, казалось, безвыходное положение, в которое они попали, свои знамена и свою честь.

 

ЛЕЙБ-ГВАРДИИ КЕКСГОЛЬМСКИЙ ПОЛК

Полк этот своим сопротивлением 27-29 августа дал возможность отойти разбитому XV корпусу. Из германских дневников и полковых памяток видно, что за эти три дня все полки их I армейского корпуса, имели дело с Кексгольмцами.

Уже 28 августа полк выдерживает тяжелый бой со 2-й германской пехотной дивизией. Генерал Головин пишет: «Вскоре после полудня выясняется наступление немецкой пехотной дивизии на Ронцкен. Огонь многочисленной артиллерии сопровождает это наступление, противопоставить которому ген. Кондратович может только л. гв. Кексгольмский полк. Громадное превосходство в силах немцев заставляет этот полк отодвигаться. Но отходит он шаг за шагом, осаживая в общем направлении на Лана». О том, какое сопротивление оказали врагу Кексгольмцы косвенно свидетельствует германская официальная история войны: «Атака 2-й дивизии развивается очень медленно. Эта дивизия потеряла свой прежний боевой дух».

«В поле ржи, к югу от Ронцкен, среди васильков (эмблема полка) лежит оставшаяся верной долгу рота Кексгольмцев, целиком скошенная немецкими пулеметами».

29-го положение ухудшилось. На оставшиеся 8 рот под д. Радомин навалилось уже две дивизии. На следующий день из всего полка отступали только две роты со знаменем. По мере продвижения, к остаткам полка присоединились отдельные небольшие группы, что составило еще одну роту. Окруженные со всех сторон Кексгольмцы сильно беспокоились о судьбе своего знамени.

Уже в ночь с 29 на 30 августа, сознавая почти неизбежную гибель, командир полка, генерал-майор Малиновский, приказал срезать полотнище знамени и передал его подпоручику Константину Анучину, как молодому, высокому и худому, дабы обмотанное вокруг тела знамя не бросалось бы в глаза. Древко с двуглавым орлом продолжал нести знаменщик.

К рассвету увидели д. Валлендорф. С севера и северо-запада начался артиллерийский обстрел. Командир созвал офицеров. Древко было уничтожено, а навершие закопано в землю. Судьба скобы нам неизвестна. Место отмечено на карте. Выбрали двух лучших коней, на которых посадили Анучина и призванного из запаса унтер-офицера Васильева, служившего в кадровый период л. гв. в Уланском Его Величества полку и ген. Малиновский приказал им пробираться со знаменем в Россию, а всем остальным Кексгольмцам, разбившись на мелкие группы, пробиваться через окружение.

Отметим, что запас синего шелка, находившийся на древке, был снят и спрятан. Некоторые офицеры взяли по маленькому кусочку полотнища. Всего в Россию пробилось 6 офицеров и около 400 солдат, в числе их была в полном составе пулеметная команда.

«5 октября», пишет принявший остатки полка в Варшаве ген. Адамович, «один из офицеров, пробившихся из окружения, передал мне крохотный обрывок синего полотнища, взятый им при снятии знамени с древка. Много времени спустя, делопроизводитель по хозяйственной части, состоявший постоянно при обозе, представил мне хранившуюся в канцелярской двуколке синюю, скрученную в трубку длинную полосу шелка, очевидно — оставшуюся на древке при срезывании полотнища и сорванную с древка перед его закапыванием и как-то вывезенную и сохранившуюся».

Это были единственные части знамени, вынесенные из окружения.

Что же касается полотнища, то судьба его была другая.

Расставшись с полком на рассвете 30 августа, Анучин и Васильев пустились в путь. Они поскакали на юг, но счастье им не улыбнулось. Вскоре они попали под ружейный огонь и обе лошади были убиты. Они спешились и стали пробираться среди кустов. Где они маялись до ночи, где они шли и где ночевали, они не знали сами. Со всех сторон раздавалась стрельба, виднелись и слышались немцы. С рассветом 31 августа, изнеможенные и голодные, они снова пустились в путь, но, пробираясь в кустах, наткнулись на какой-то патруль.

Васильев встал во весь рост и со словами: «Ваше Высокоблагородие, спасайте знамя, я их задержу», начал стрелять. Немцы ответили. Васильев успел выпустить одну обойму и упал смертельно раненным. У него из горла хлынула кровь, и Анучин смог разслышать только его последние слова: «Бегите, спасайте знамя». Герой Васильев своей смертью спас знамя, дав возможность Анучину уйти от немецкой заставы. Пригнувшись к земле, то ползком, то на четвереньках, подпоручик скрылся в лабиринте пересекающихся тропинок.

Весь день, до вечера, Анучин, обернутый знаменем под походным мундиром, искал выхода. Казалось, что спасение близко, но он был окружен внезапно налетевшим разъездом и взят в плен. К счастью, немцы его не обыскали…

Трагедия 2-й армии оканчивалась. Пленные отводились в тыл. Вот что пишет бывший полковой адъютант Кексгольмского полка, полковник Янковский о встрече с Анучиным:

«С чувством затаенного беспокойства, каждый из нас осматривал вновь подводимую партию офицеров, страшась найти в ней Анучина. К своему неописуемому ужасу, в одной из них мы увидели и нашего знаменосца. Красноречивый разговор немигающих глаз нам пояснил, что знамя при нем. Картина спасения знамени унтер-офицером Старичковым стала перед нашими глазами. Наш путь еще не кончен, наш долг еще не выполнен. Знамя должно быть спасено и доставлено в Россию. Окружив подпоручика Анучина, мы старались, не привлекая всеобщего внимания, охранять его. В городе Нейсе нам удалось попасть в одну из комнат казарм, где находился и подпоручик Анучин. Потянулись печальные дни нашего заточения».

«Немцы что-то тщательно искали», записывает ген. Адамович. «Ходили слухи, что они искали знамена. Казалось, что при этих условиях сохранившегося чудом у Анучина знамени спасти невозможно. Однажды ночью, когда после обхода стражи все наружно затихло, все «спавшие» офицеры, бесшумно, по одиночке, собрались в комнате командира. В 1926-м году, полковник В. И. Чашинский мне писал: «Прошло уже почти двенадцать лет с той страшной ночи, но все происшедшее стоит у меня перед глазами. Совершалось священнодейственное святотатство. С лицевой стороны знамени был вырезан Лик Спаса Нерукотворенного. Знамя разорвали, куски расщипали на мелкие куски и сжигали в печи. Оставили один из угловых российских гербов и один большой лоскут, как доказательство сохранения частей нашего знамени. Эти неуничтоженные три части вложили между доской и жестью большой иконы, оказавшейся у отца Константина Введенского, и с этой иконой они были ему переданы на хранение. Когда же отца Константина переводили в другой лагерь (он умер в плену), то он передал эту икону трем нашим полковникам».

«Из опасения раскрытия тайны», продолжает ген. Адамович, «командир приказал, чтобы никто не оставлял у себя ни одной частицы знамени. У некоторых все же, кроме частей знамени, запрятанных в икону, сохранились: большая корона с одного из угловых гербов, герб царства польского с крыла российского герба и наружная кромка с шитой звездой. В последующих частых обысках ни одна часть знамени не попала в руки немцев».

Чувства, волновавшие офицеров при частичном уничтожении знамени, очень живо передает полковник Янковский:

«Приняв решение, командир полка приказал, после вечерней укладки, когда весь лагерь

заснет, всем офицерам приступить к работе, выставив к дверям комнаты сторожевых, на обязанности которых было предупредить при приближении немецких дозорных, обходивших все помещения по несколько раз в ночь.

Наступил трагический момент в нашей жизни, когда каждый из нас, с торжественным благоговением прикасаясь к священной материи знамени, разделял его на части, во имя его же спасения. Безмолвно выполняя эту страшную по существу, но необходимую по создавшемуся положению работу, каждый из нас рисовал себе картины первой присяги, первого целования и всегдашнюю торжественность выноса знамени под звуки исторического полкового марша.

Прислушиваясь к малейшему шуму и шороху, при слабом свете огарка Кексгольмцы спешно делали свое дело, превращая части знамени, подлежащие уничтожению, в пушистую волну синего шелка, густо перемешанную с серебром и золотом. Большое присутствие металла в пушистом шелку, делало знамя несгораемым. В слабом пламени печи медленно тлели разрозненные остатки полковой святыни, дабы по дыму из трубы немцы не могли бы обнаружить нашего священнодействия. Многие офицеры, желая принять участие в сохранении знамени, решили оставить и небольшия части его для более наглядного воспроизведения знамени впоследствии. Тяжело было отделять себя от полковой святыни».

Ища знамена, немцы не стеснялись разворачивать иконы. Один такой случай увенчался успехом. В связи с этой новой опасностью, остатки полотнища были вынуты из иконы, двуглавый орел с частью канвы взял на себя полковник Владимир Иосифович Чашинский, икону Нерукотворенного Спаса — полковник Георгий Львович Буланже, а вензель Государя — полковник Владимир Эрнестович Бауер.

Полковник Богданович вспоминает: «Около двух лет я сидел в плену в Крефельде, где находилась главная масса Кексгольмцев, во главе с командиром полка. Старший полковник, полковник Бауер, не снимал с себя шинели ни летом, ни зимой и даже спал в ней. Я его неоднократно спрашивал, особенно летом, почему он мучается в теплой шинели, на что он отвечал мне и всем, что его замучил ревматизм и он спасается только шинелью, а врачам не верит. Потом выяснилось, что Бауер носил зашитым в его шинель полковое знамя».

В сентябре 1914 г. командиром восстанавливаемого полка был назначен генерал Адамович. Перед отъездом на фронт он представлялся Государю Императору. Государь был уверен, что знамя Кексгольмского полка в руки немцев попасть не могло. Вот какой произошел разговор:

«Вы получили ваше знамя?»

«Никак нет, Ваше Императорское Величест-

во, но разве знамя спасено? Мы ничего не знаем».

«У немцев вашего знамени нет. Мне говорил военный министр, что знамя доставлено… Впрочем, если знамени еще нет, возьмите с собой старое полковое знамя. Но ваше знамя погибнуть не могло. Знамя вернется полку».

О судьбе знамени в полку ничего не было известно, когда начали получаться письма от пленных офицеров из Германии. В них часто писалось о «Зине». «Зина с нами, шлет привет старику», «Зине лучше», «Зина надеется вернуться к старику» и т. д.

Но первое определенное известие о спасении знамени привезла в Россию как будто вдова генерала Самсонова, ездившая в Германию разыскивать тело генерала и побывавшая в лагерях военнопленных.

По окончании войны пленные были освобождены. Все части спасенного знамени были вывезены из Германии. Один из полковников отправился в Петербург. С ним вернулся в Россию и образ Нерукотворенного Спаса. Полковник давно скончался. Судьба хранившегося им куска полотнища неизвестна. Другой полковник возвратился на свою квартиру в Варшаве; он тоже умер и как распорядился своим куском, неизвестно. Только полковник Чашинский очутился на территории, занятой Добровольческой Армией, и мог представить хранимый им кусок полотнища по команде. После эвакуации Крыма он хранился в Русском Кадетском Корпусе, директором которого был генерал Адамович. Вот что он пишет:

«В 1921 г. на мое служебное попечение были переданы все сохранившиеся регалии Императорской Армии… с душевным трепетом увидел я среди срезанных полотнищ знамен угловой герб от знамени родного пола с прикрепленной к нему запиской «л. гв. Кексгольмский полк». Наше знамя вернулось».

Кроме орла, генерал Адамович получил еще в эмиграции семь мелких частиц полотнища.

Не будь революции, подвиг спасения знамени был бы отмечен внесением в полковые списки имен доблестных Кексгольмцев: генерала Малиновского, за отдачу распоряжений по спасению знамени, и за сохранение его в плену: полковников Чашинского, Буланже и Бауера, подпоручика Анучина (впоследствии разстрелянного большевиками), отца Константина Введенского и, возможно, старшего унтер-офицера Васильева, принявшего геройскую смерть во имя спасения полковой святыни. 1).

 

29-й ПЕХ. ЧЕРНИГОВСКИЙ ГЕНЕРАЛ-ФЕЛБДМАРШАЛА ГР. ДИБИЧА — ЗАБАЛКАНСКОГО ПОЛК

История спасения этого знамени кажется еще более чудесной. Два раза оно было спасено в бою, первый раз — 23 августа, под Орлау, а второй раз при окружении полка, 30 августа. Вынесено оно было в Россию сразу же по окончании боев, при совершенно исключительных обстоятельствах и уже в октябре 1914 г. возвращено в полк.

К глубокому сожалению история сохранила только одно имя отца Иоанна Соколова. Имена многих других, жертвенно содействовавших сохранению знамени, остались неизвестными.

Первый эпизод подробно описан полковником Богдановичем, офицером штаба 6-й пехотной дивизии, производившим расследование на следующий день после боя под Орлау. Из его книги «Вторжение в Восточную Пруссию в августе 1914 г.», изданной в 1964 г., мы позволили себе заимствовать следующие выдержки:

«Командир 29-го Черниговского полка Алексеев, находившийся за центром боевого расположения, увидя отходившие части его полка, вызвал последний резерв, знаменную полуроту, приказал развернуть знамя и во главе полуроты, имея знамя справа, а полкового адъютанта, поручика Голубева, слева, пошел в контратаку против немцев, появившихся уже на плато к се-

1) Почти все данные о знамени л. гв. Кексгольмского полка нам были любезно сообщены генералом Витковским.

веру от высоты 189. Полковник Алексеев сразу был ранен в шею, подбежавший фельдшер хотел перевязать рану, но Алексеев крикнул ему: «Нашел время заниматься перевязками, уходи вон!» В следующий момент немецкая пуля в рот прекратила жизнь доблестного командира полка, сложившего свою голову под знаменем родного полка… 1)

Как магнит притягивает железо, так и вид гордо реющего знамени неудержимо влек к полковой святыне и немцев и Черниговцев. 2) Завязалась упорная борьба. Первые стремились овладеть самым почетным боевым трофеем, который может дать поле брани, вторые рванулись на защиту своей военной чести и своего полка. Трижды раненный знаменщик наконец выпускает из своих ослабевших рук знамя, его подхватывает поручик Голубев. Падает смертельно раненный поручик Голубев у тела своего командира, а знамя подхватывается следующим Черниговцем, и опять продолжается эпическая борьба; немцы пишут: «Может быть не существует в мире другого военного трофея, за обладание которым шла бы такая героическая и драматическая с обеих сторон борьба, как велась за знамя Черниговского полка. Снова падает убитым Черниговец, державший свое знамя, тогда раненый знаменщик срезает полотнище и прячет его у себя на груди. На этот раз поднимается уже древко, снова идет смертельная схватка за него, груда трупов и раненых растет и растет…»

Немцы не могут овладеть древком. Отогнанные от него, они теперь решили ружейным и пулеметным огнем истребить всех защитников древка. Это им не удалось, древка больше не видно, как нет больше ни одного Черниговца, стоящего на ногах в этом печальном месте, все или ранены или убиты. Но все же немцы не могут овладеть знаменем, все доступы к нему теперь находятся под жестоким обстрелом других Черниговцев…

Попытки немцев подойти к месту знамени обходятся им слишком дорого. Находящиеся у древка раненные Черниговцы, не зная, как окончится бой, частями разбитого затвора, выламывают Георгиевский крест из копья знамени, а древко пытаются закопать, сломать на куски древко ни у кого не хватает физических сил, и недостаток этих сил не дал возможности закопать древко на поле, заросшем волчаном. Атака Берникова, картечь Слухоцкого, контратака Алексеева и удар Цимпакова снова погнали немцев, но для далекого их преследования уже не было организованных сил. Наступили сумер-

ки, густой туман, шедший клубам из расщелины р. Алле, еще более усилил темноту…»

С наступлением темноты явилась наконец возможность добраться до того места, где произошел рукопашный бой за знамя. К несчастию первым попавшим на это место был егерь Аве, 1-го егерского батальона, он и подобрал древко.

«Как только стих бой», продолжает полк. Богданович, «Черниговцы бросились к тому месту, где шла такая нечеловеческая борьба за их знамя. Горы убитых и раненых окружали это место. Докопались, наконец, до знаменщика, подпрапорщика, он был тяжело ранен, но был еще жив, говорить не мог, лишь жестом указал на свою грудь на вопросы о знамени. Расстегнули залитую кровью гимнастерку и под ней нашли полотнище знамени. На вопросы о древке никто из раненых ничего не мог сказать, кроме того, что в темноте его кто-то вытащил и унес. Решили поиски древка и выломанного из копья Георгиевского креста отложить до утра. Утром нашли в волчане крест, но древка найти не удалось к глубокому горю и отчаянию доблестных Черниговцев».

Назначенный 1 сентября командиром полка генерал Ступин впоследствии писал: «Рука немца не коснулась знамени. Несколько немцев бросились, чтобы взять знамя, но раньше чем добежать до него, были переколоты. Положение только такое, что унести знамя не было возможности. Солдаты спороли знамя и одному из них навернули на тело».

Древко попало в руки немцев. При каких точно обстоятельствах выяснено не было. В донесении XX германского армейского корпуса было сказано следующее: «23 августа 1914 г., в бою под Орлау, егерский батальон графа Иорка, после того как русские были оттеснены, нашел в их окопах, под грудой убитых, знамя русского полка фон-Дибича». Но полковая история 147-го полка уточняла, что дело шло не о знамени, а о древке, без полотнища и без Георгиевского креста, но со скобой. История егерей так описывает бой: «Затем отход… настроение угнетенное, никто не говорил ни слова от отчаяния неудачи и громадных потерь батальона. Он потерял 17 офицеров и 254 н. чина. Древко знамени русского 29-го полка было найдено под кучей убитых, поздно вечером, егерем Аве…».

Впоследствии, несомое подобравшим его егерем Аве, древко парадировало в Берлине и было поставлено в Цейхгауз.

Полковник Богданович предполагает, что, Аве набрел в темноте на место боя и случайно ему попалось древко. Было тихо и покойно и никакого боя за древко Аве не пришлось вести. «Я думаю, что Аве просто запутался в отдельных очагах боя, которые были брошены и нами и немцами. Не забудьте, что это был первый бой и бой очень упорный и, как первый бой, очень кровопролитный».

Дальнейшая судьба знаменщика, имя которого мы не установили, была следующей. Эвакуированный в Нейденбургский госпиталь, он сначала был взят в плен, но потом, при вступлении в город отряда генерала Сирелиуса, был освобожден и с описанием его подвига отправлен в Варшаву. Полковник Богданович свидетельствует, что Высочайшим приказом он был произведен в подпоручики и награжден орденом св. Георгия.

24-го утром в расположение полка прибыл командир XV корпуса, генерал Мартос. Спасенное знамя было ему представлено и тут же прибито к казачей пике. В таком вид и оно вновь стало в строй полка, порученное новому знаменщику.

Но на этом не оканчивается история знамени Черниговского полка. 30 августа, после нескольких дней тяжелых боев, Черниговцы оказались в окружении. 700 человек пробились. Знамя вынести не удалось. Оно было вновь снято с импровизированного древка и вновь спрятано на солдатской груди, под гимнастеркой. Знаменщик попал в плен.

В одну из ночей после последнего боя, пленных Черниговцев и Полтавцев разместили в большом сарае, под охраной часовых. Беспокоясь об участи знамени и страшась обыска, хранивший его солдат узнал среди бывших в сарае своего полкового священника, отца Соколова. Он подполз к нему в полумраке сарая и доложил о спасении знамени. Считая, что священнику было бы легче сохранить знамя, чем простому солдату, он просил его принять от него полотнище. Батюшка согласился. Тут же, не спуская глаз с часовых, солдат передал знамя священнику, а последний спрятал его под рясу.

Утром отца Соколова вызвали в лазарет к умирающим. Воспользовавшись этим, он просил сестру милосердия забинтовать знамя на нем, что и было исполнено.

Вскоре в барак явился немецкий офицер и объявил, что император Вильгельм приказал отпустить на родину одного священника и десять солдат, которые могли бы свидетельствовать о том, как хорошо немцы обращаются с пленными. В бараке было несколько священников, но выбор пал как раз на отца Соколова. На другой день было подано две подводы, на которых батюшку и солдат в сопровождении немецкого унтер-офицера двинули в направлении границы. Сразу по возвращении отец Соколов отправился в Ставку, в Барановичи, где лично передал спасенное им знамя Великому Князю Николаю Николаевичу. Увы, фамилию солдата, передавшего ему знамя, батюшка не знал.

По реставрации и укреплении на новом древке, знамя было возвращено в полк. Отец Соколов был принят Государем и лично награжден им золотым крестом на Георгиевской ленте. Вот что писали тогда газеты: «Государю Императору, в 29 день минувшего сентября, благоугодно было лично Высочайше пожаловать при представлении Его Императорскому Величеству священнику церкви 29 пех. Черниговского Генерал-Фельдмаршала графа Дибича Забалканского полка От. Иоанну Соколову, за спасение полкового знамени, золотой наперсный крест на Георгиевской ленте, из кабинета Его Императорского Величества».

Старое же древко осталось у немцев. Полковник Богданович пишет:

«Зима 1938-го года. Я в Берлинском военном музее, перед легендарным древком знамени 29-го Черниговского полка. Следы сабельных ударов, выбоины, царапины и рыжие пятна крови покрыли все древко. Дыра в копье на месте выломанного из него Георгиевского креста зияет грозной слепотой. В глубоком душевном волнении стоял я перед немым, но, одновременно, и слишком красноречивым свидетелем того, как в злобном вое шрапнелей, в зловещем стрекотании пулеметов, и в предательском визге ружейных пуль, в лязге скрещивающихся штыков и в глухом треске ударов прикладами, в клубах пыли, в тяжелом вихре первого боя, с короткими, хриплыми выкриками «Ура» шла смертельная борьба за обладание знаменем. Сколько людей, бившихся за обладанием им, покоится уже 50 лет в вечном сне братских могил у Орлау.

В скупом свете берлинского зимнего дня, бесконечно одиноким, заброшенным и забытым пленником казалось древко, в его пустом копье чудился какой-то суровый укор… Я уходил с такой болью в сердце, с какой, вероятно, уходят после свидания из тюрьмы, в которой находится в пожизненном заключении близкое и дорогое существо».

С. Андоленко

© ВОЕННАЯ БЫЛЬ