Вечером нам привозят раненого.
То Миша Пискунов шестого класса. Убит семиклассник Михаил Кулагин. Убит в цепи, пулей в грудь. Наш фельдшер омывает его в мертвецкой, рядом с часовней. Тело оттаивает, делается снова гибким. Из рваной раны в груди выходит кровавая пена. «Пробито легкое», – говорит фельдшер, — «ну и замерз потом в снегу». Но все равно, «рана смертельная», утешает он кадет. Бедный Миша Кулагин. Тонкий и нежный, как девочка. Шестнадцати лет.
Хоронили его 14-го, на Военном кладбище с исключительной торжественностью. Нужно пройти через весь город и почти целиком, главную улицу. Первая рота со своими новенькими трехлинейками. На взводах кадеты, т.к. из воспитателей в строю один полковник Рацуль. Директор и остальные только присутствуют. Медленная процессия огибает генерал-губернаторский дворец, выходит на Николаевскую улицу. Оркестр играет «Не бил барабан»… Марша Шопена разучить не успели. В этот день весь город на улицах. Люди стоят шпалерами. Молчат. Слава Богу нет хоть враждебных выкриков. То ли боятся винтовок, то ли просто стыдно еще. Ведь гражданская война только начинается здесь, на далекой туркестанской границе. На кладбище речи. Какой-то штатский в пенсне говорит, что Миша Кулагин погиб за Родину и – (он здесь поколебался)… и за … революцию. Мы молчали только потому что были в строю. Три залпа. Первые три залпа Неплюевской кадетской роты, которая родилась здесь, сейчас, у свежей могилы Михаила Кулагина. Усталые и озябшие, но все же равняясь и печатая шаг, возвращаемся в корпус. Сегодня белые отряды отошли к станции Каргалла, что только в двадцати пяти верстах от города. На юго-востоке, красные в Илецкой Защите.
Пятнадцатого утром, вся рота собирается в одном из классов. Пришел сын нашего историка, прапорщик Хрусталев. Он прошлогоднего 89 выпуска и недавно окончил Павловское училище. Восемнадцать кадет. «Ребята, если мы не поможем, завтра большевики будут в Оренбурге. На фронте двести человек. Вас просит командир Добровольческого батальона, через меня. Я и Миллер – командуем ротами.» – Миллер того же 89 выпуска, но он еще не офицер, так как он Николаевского училища, а не Павловского, где курс длиннее. Эти два училища наши традиционные, в особенности Николаевское, в сотню которого шло много наших кадет. Он тут же в кавалерийской шинели и алой бескозырке.
«Не ставьте «Отца» в неудобное положение. Не уходите целой ротой и строем.» – продолжает Хрусталев – «нужно быть самое позднее через два часа в казармах Запасного полка, около вокзала».
Менее, чем через час, мы были все в сборе. Мне пришлось воевать с Озбашевым, – мне не было пятнадцати лет. Но, ведь я был в Первой роте, на самом законном основании, в ней четвертый взвод – такой же строевой, как и первый. Нас спешно одели. Ватные куртки и штаны, бараньи полушубки, валенки, папахи. До вокзала шли в кадетских фуражках. Первый раз запели ротой, уже дошедшую до Оренбурга песню:
«Смело мы в бой пойдем
За Русь Святую…»
Был солнечный, морозный день пятнадцатого января восемнадцатого года, один из последних дней белого Оренбурга. Об этом мы даже не думали. Не могло же быть, чтобы мы, с нашими старшими друзьями юнкерами не отбросили банды Кобозева обратно к Самаре. А там Корнилов и Алексеев двинутся с Дона и разгонят большевиков.
До Каргаллы ехали час в отопленных и хорошо оборудованных теплушках.
Вот она Каргалла, маленькая станция в Оренбургской степи. Здесь когда-то бродили шайки Пугачева и проходили на рысях гусары Михельсона. Кругом белая, бесконечная степь. Далеко, в стороне большевиков, вправо от одноколейной железнодорожной линии, – дымки большой деревни. Это Поповка и в ней – большевики. Дымок на линии их эшелон, а может быть бронированная площадка, такая же как и наша, что стоит на путях. На станции сотня казачьих юнкеров и роты две эсеровских добровольцев.
Эсеровские добровольцы (они ходят без погон и называют себя отрядами Учредительного собрания) величают друг друга «товарищами». Пытаются так называть и нас. Дело чуть не доходит до драки, а связиста из штабного вагона выкидывают из купэ. Даже не мы, а дежурный офицер, бывший кадет 2-го корпуса. Их офицеры, они в погонах, приходят с извинениями. Слово «товарищ» у них было будто бы в обращении всегда – и употребляют его они не в политическом, а в «обиходном» смысле.
Славно поели жирного солдатского кулеша и, как настоящим солдатам, нам выдали по полстакана водки. Вечером, в двух вагонах, кадетскую роту передвинули к железнодорожной будке, в двух верстах от станции.
Сменяем в заставе офицерскую роту. Застава в полуверсте от будки, с снеговых окопах, по обеим сторонам железнодорожного полотна. Там, на всю ночь, остается одно отделение. Спим в большой землянке, – рабочих казармах, на нарах. Печь больше дымит, чем греет. На дворе градусов двадцать мороза. Каково должно быть нашим в заставе. Овощные консервы. Промерзший хлеб. Под утро, Хрусталев сменяет в заставе Миллера с его отделением. Приходят замерзшие, но бодрые. У большевиков все тихо, только где-то очень далеко слышны паровозные гудки. Должно быть, в самом Сырте – верст 10 или 12 впереди. В Поповке, что почти на фланге заставы, только лают собаки. С этой стороны позицию защищает глубокий снег.
Утро шестнадцатого января. День обещает быть таким же солнечным и морозным, как вчера. Грели чай на плохо горящей печке. Слава Богу, оттаял хлеб. Первое отделение третьего взвода готовится идти в заставу, в подкрепление. На Оренбургском фронте воюют только днем.
Было часов девять утра, когда, со стороны заставы, послышалась частая ружейная стрельба и, почти сразу, разорвался первый снаряд. Вошел в дело, приданный нам пулемет.
– Ведите всю вашу роту, прапорщик, – распорядился капитан – начальник участка – Вы, на Каргаллу, бегом с донесением – повернулся он ко мне.
Трудно бежать, в тяжелых валенках, по шпалам. Станционные здания, с дымками паровозов на путях, никак не хотят приближаться. А сзади – бой разгорается и мне видно с полотна, как ложатся, совсем близко от нашей будки, снаряды.
Из Поповки показалась стрелковая цепь. Черные муравьи на белом фоне. Их цель, по-видимому, обойти нашу позицию справа. С Каргаллы их цепь конечно видят и, вот красивым барашком рвется первая шрапнель нашей бронированной площадки. От меня, с высокой насыпи полотна, все видно, как на ладони. Сзади, где железнодорожный, прямой как стрела путь исчезает в белой дали – тоже дымки и темнеет большевицкий бронепоезд.
На станции добровольческие роты уже грузятся и юнкера седлают коней. Они постараются обойти красных на нашем левом фланге, но – снег их остановит…
Паровоз, прицепленный сзади, толкает пять теплушек с добровольцами. Я примостился на подножке паровоза. Холодно, светло, весело и жутко. Там, в стороне Сырта, перестрелка принимает характер настоящего огневого боя. Пули уже посвистывают около будки, у которой разгружаются добровольцы. Одна из их рот разворачивается пол-оборотом направо против цепи, вышедшей из Поповки и медленно начинает продвижение, утопая в глубоком снегу.
Наших нет никого. Даже дневального около наших вещевых мешков. Дневальный (это мой одноклассник – Доможиров) сбежал «на фронт». «Фронт» был в полуверсте и идти на «фронт» можно было только по полотну железной дороги.
– Идите осторожно, напутствовал меня начальник участка – ниже полотна, если сможете.
Но ниже полотна лежал глубокий снег, с подмерзшей корочкой, дающей ему обманчиво солидный вид. Два-три раза я проваливался по пояс и, в конце концов, взобрался на насыпь. Я, как-то не сразу сообразил, что то, что свистит и мяукает в воздухе или со стеклянным звоном бьет по рельсам – это и есть пули, которые убивают людей. Но, и поняв это, я до первой крови, не мог сообразить, что они могут убить или ранить. Потом я много слышал и пуль и снарядов, и знал, что значит их жужжание и мяуканье и относился к ним, как относятся все: боялся и старался, по мере возможности, не показывать, что я боюсь. Удавалось это конечно «по разному», но в это утро, шестнадцатого января восемнадцатого года, я спокойно шел по железнодорожному полотну Самаро-Ташкентской железной дороги, под жестким ружейным и пулеметным обстрелом.
Вот, наконец, вправо от полотна, перпендикулярно к нему вырытый в снегу окоп. Красно-черные фуражки – Неплюевская рота. Солнце заливает окоп, повернутый на юго-восток своим профилем. Над ними свистят те же пули, которые свистели только что на насыпи. Кадеты сидят, покуривая, выданную вчера, махорку. Винтовки прислонены к брустверу. В амбразуре – пулемет. Мы не стреляем. Впереди, шагах в восьмистах перед нами лежит «их» цепь. Все в черном, должно быть матросы. Это мне рассказывают, т.к. цепи почти не видно: она зарылась в снег. Когда матросы поднимаются и пытаются сделать перебежку, Хрусталев поднимает роту и делает два-три залпа. Говорят, что успех потрясающий, и цепь зарывается снова. Конечно, сильно помогает пулемет. Все же они продвинулись шагов на пятьсот, но как объясняет Хрусталев, нужно было их подпустить поближе, для большей меткости огня.
Справа, у Поповки, большевицкая цепь отходит, а добровольцы приближаются к деревне.
Красный бронепоезд пытается нащупать нас из своей пушки. Но им также нас не видно, как и мы не видим их цепи. Только головы, когда стреляем залпами. Уже за полдень. Едим мерзлый хлеб и вкусные мясные консервы под свист пуль и, иногда близкие, разрывы снарядов.
Вот, по насыпи прошла наша броневая площадка, привлекая на себя огонь красной артиллерии. Целая очередь падает совсем близко от окопа, засыпая нас снегом. К счастью, снаряды «глохнут» в снегу и не дают осколков.
Бой оживляется. Все чаще и чаще поднимает Хрусталев свою роту к брустверу. За красной цепью, вне достижимости ружейного огня, останавливается эшелон. Виден, как на ладони, паровоз и красные вагоны, из которых высовываются люди и двигаются, густыми цепями, на поддержку матросов.
Матросы снова поднялись и идут перебежками. Между залпами, «беглый огонь» – командует прапорщик Хрусталев. – «Миллер ранен» – кричат с правого фланга. Наш конный юнкер идет вдоль окопа, побледневший и со стиснутыми зубами, поддерживая левой рукой – правую, которую заливает кровь. Кровь на снегу окопа и на бруствере. Вот она. Первая кровь. Для Неплюевского корпуса, увы, она не первая.
Почти сразу, после ранения Миллера, убит пулей в лоб один из пулеметчиков.
«Рота… пли. Рота … пли» – командует Хрусталев. «Веселей, ребята, веселей». – Он боится, что этот первый в кадетском окопе убитый плохо подействует на его молодых солдат.
«Рота … пли. Беглый огонь». Матросы не просто останавливаются, а убегают. «Рота … пли» – винтовки накаляются. «Уррра… Рота… пли».
Пули продолжают петь над окопами, но уже не в таком количестве и не такие меткие.
Вот капитан, начальник боевого участка, спокойный, молодой еще, офицер. «Славно, однокашники, славно. Я сам Воронежец. Приятно за своих». Оказывается, мы только что отбили сильную атаку. Снег нам, конечно, помог, но и без снега мы ее отбили бы, – только несколько лишних раз скомандовал бы прапорщик Хрусталев: «Рота… Пли», да сильнее бы кричали «ура».
Еще несколько раз пытаются подниматься красные цепи, но – почти немедленно – зарываются в снег.
Короткий зимний день на склоне. Синие тени ложатся в окоп и холод начинает пронизывать до костей. С той стороны, красные начинают грузиться в эшелоны. «Един спать в Сырт» – шутят знатоки «железнодорожной» войны. Мы тоже скоро в Каргаллу.
Нас оттягивают к будке еще засветло. Редкие, уже пули свистят над полотном. Идем гуськом, поддерживая дистанцию, шагов в пятнадцать. Это, пожалуй, самый жуткий момент за сегодняшний день. Ранен в мякоть ноги – Доможиров. Упал на шпалы и пытается подняться. Его ведут под руки два кадета. Ранен в щеку Мишка Дубровский. И он и Доможиров моего первого отделения Пятого класса. На этом кончаются наши потери. В строевой роте Неплюевского корпуса, за день три легко раненных. Это свои. Убит прапорщик-пулеметчик. Все атаки отбиты, и, судя по поведению красных цепей, потери с той стороны несоизмеримо больше.
У железнодорожной будки нас ждет для смены офицерская рота. Сейчас он пошлет заставу в наш славный снеговой окоп, заваленный пустыми гильзами и политый кровью.
Снова теплушки и Каргалла. Только теперь, вечером, чувствуется насколько мы устали. Что-то наспех едим и ложимся вповалку вокруг пылающей печки. Свирепый ночной мороз проникает в теплушку. Тепло только у печки. Не помогают ни полушубки, ни валенки. Ночью, наши вагоны катают по путям. Все время гремят буфера и толчки мешают спать. Просыпаемся утром в Оренбурге. В чем дело. На отдых. После одного дня. Не может быть. Должно быть, генерал Пузанов настоял на нашем возвращении в корпус.
Строимся, чтобы идти в казармы Запасного полка. Третьего дня мы выглядели очень красочно в новеньких желтых полушубках. Плохо отделанная кожа не выдержала снега и жара раскаленной печки. Полушубки покоробились и почернели. Лица, усталые от двух полубессонных ночей и двух дней на жестоком морозе.
Снова запели: …смело мы в бой пойдем… Только в казармах, когда мы пили чай из жестяных солдатских кружек, обжигая с непривычки пальцы и губы, Хрусталев сообщил нам ошеломляющую новость: атаман Дутов решил оставить город. Большевики уже должно быть в Каргалле, которую белые оставили еще ночью, по приказу из Оренбурга. Со стороны Туркестана – красные у ворот города. Сил нет. Всего, считая офицеров, юнкеров, эсеровский добровольцев и нас кадет, у Дутова не более полуторы тысячи человек. Это на два фронта и для поддержания порядка, в глухо волнующемся городе. Атаман уходит с казачьими отрядами и юнкерами на северо-восток, к Верхнее-Уральску, чтобы оттуда организовать новую борьбу. Добровольческие отряды отходят в Уральскую область, где власть еще в руках атамана.
Сегодня вечером город будет оставлен и завтра большевики в него войдут.
«Кто куда, ребята.» – Сам Хрусталев и раненый Миллер идут в Уральскую область. Часть оренбуржцев решает идти с атаманом, местные остаются в городе. Человек сорок иногородних идут с Хрусталевым и Миллером, в том числе брат и я.
Я пошел в корпус, взять кое-что из вещей, – не заходя встретил полковника Азарьева. Старый полковник спешил в казарму, задыхаясь от астмы. Не дал мне стать во фронт. Я знал, что ему нужно: «Убитых нет, господин полковник. Только три раненых.» – «Кто? Тяжело?» – Я успокоил старика, и он также быстро продолжал свой путь к казармам. Корпус пустой и осиротелый. Не видно даже младших кадет. Их наверное не выпускают из рот. Мы уйдем, а завтра придут большевики, и некуда спрятать полтораста мальчиков, кто остались в стенах корпуса. Может быть поэтому наши ротные командиры только молча нас благодарили. Завтра они снимут погоны, которые мы не сняли, и будут унижаться перед людьми Кобозова, чтобы спасти этих полтораста детей. Ведь не вести же их к Уральску, по голой степи и двадцатиградусному оренбургскому морозу. Остается распустить старших и взять на себя ответственность за караулы в Училище, за Сырт, за торжественные похороны Кулагина и за вчерашний бой.
В первой роте ни души. Даже Пискунов уехал куда-то на извозчике из лазарета. В последний раз вижу свой класс. В парте еще остатки позавчерашней будки, на стене снова повешаны, найденные на чердаке портреты Императорской фамилии.
Мрачный дядька второй роты, которого все с незапамятных времен зовут «Паном», брюзжит под нос. Он очень стар и не совсем понимает, что происходит. – «Что это за манера, в классах спать. Никогда этого не было. Давно уже уроки начаться должны. Ведь вот уже семнадцатое января. – Дисциплины нет. Да, что с вами говорить. Вы – первая рота, скоро в офицеры, нас стариков не слушаете.» У него рукав в золотых шевронах, на носу трясутся очки. «Прощай, пан». В пятнадцать лет не верится, что я больше никогда не увижу Оренбурга и не войду в свое отделение. Все кажется еще очень простым и разрешимым. Через две недели Корнилов их прогонит и нам пришлют телеграммы на дом. А сейчас нужно спешить к Корнилову, пока не поздно.
Из Уральска в Саратов. Там нет моста и поезд грузится на «ферри-бот». Это страшно интересно, совсем как в Японскую войну, когда не существовало Кругобайкальской дороги. Из Саратова в Балашев, оттуда в Лиски. Здесь начинает щемить сердце – от Лисок уже одинаково близки и к дому и к Корнилову.
Ну, увидим, что делать в Лисках.
Прощай, Пан, до свиданья первое отделение пятого класса. Жаль, что нет никого из воспитателей, чтобы рассказать про Каргаллу.
Снова казарма Запасного полка, Хрусталев и знакомые, ставшие родными за долгие годы, лица.
Деятельно готовимся к выступлению. Опять новые полушубки. Учат накручивать солдатские портянки. Трудно и занятно. – Взять с собой валенки и рукавицы, – идем ночными переходами. Не отставать – в степи много волков. Волки страшнее большевиков. Должно быть, из-за нянюшкиных рассказов. А большевиков мы видели вчера. Черные прыгающие фигурки на белом снегу – «Рота… пли» и фигурки падают на снег. Смешно и не страшно. А волки едят коз и маленьких детей, а когда их много, нападают даже на взрослых, таких как мы. Так написано в «Детях капитана Гранта» и в «Сибирочке» Черской. Можно не успеть вложить новую обойму в «Каргаллинскую» трехлинейку. Ведь на морозе пальцы плохо повинуются, а волки не ждут.
Вечером семнадцатого января восемнадцатого года остатки первой роты Оренбургского-Неплюевского кадетского корпуса оставили город с юнкерами и добровольцами. Всего около трехсот человек. До первой станицы, около двадцати верст, пешком. Оренбург замер. Фонари еще освещают странно пустые улицы с закрытыми наглухо ставнями домов. Хрустит мерзлый снег под солдатскими сапогами и глухо стучат подметки по деревянному Сакмарскому мосту. Маленькая колонна поворачивает влево, вдоль Урала, по старой Пугачевской дороге. Впереди двести пятьдесят верст голой Яицкой степи, годы жужжащих пуль и рвущихся снарядов.
«Не отставай ребята», – озабоченно говорит вице-фельдфебель Юзбашев. Он беспокоился за маленьких. – «Сзади обоз – отстанешь – влезай на сани. Винтовок не бросать» – кончает он строго.
Последние домики Оренбурга остались сзади.
Спереди в лицо била степная Российская пурга.
Евгений ЯКОНОВСКИЙ
(Не оценивали)
Loading ...Похожие статьи:
- КАРГАЛЛА. – Евгений Яконовский.
- КАДЕТУ – А.ГЕНКИН.
- Рота Его Высочества Морского Наследника Цесаревича кадетского корпуса. – Б. А. Щепинский
- Письма в Редакцию. (№111)
- Рота Его Высочества Морского Е. И. В. Наследника Цесаревича Кадетского корпуса (Продолжение). – Б. А. Щепинский
- Н А Ш С Т Я Г
- Бунт роты 5-го саперного батальона в Киеве в ноябре 1906 года. – К. Сазонов
- Конец Первого кадетского корпуса. – Н. А. Косяков
- О бронепоездах Добровольческой армии (Окончание). – Анд. Алек. Власов.
Loading ...