В «Военной Были» мне очень часто приходится читать воспоминания о «последних днях», и я все ждал, чтобы кто-нибудь рассказал о последних днях и моего родного Первого кадетского корпуса.
Так как никто до сих пор этого не сделал, а нас, свидетелей этих дней, становится все меньше и меньше, придется попытаться сделать это мне, заранее прося прощения за возможные неточности дат, мне, бывшему в 1918 году, уже при большевиках, в 6-м классе. В этом году наш корпус, после 186 лет деятельности на пользу и славу Престола, Родины и Веры, прекратил свое существование.
Это в стенах нашего корпуса заседала комиссия по освобождению крестьян от крепостной зависимости. Стол заседаний, самый обыкновенный по виду, стоял потом в нашем корпусном музее со прибитой подобающей этому событию медной дощечкой. Заседания происходили в зале рядом со Сборным залом и бывшем в наше время Гимнастическим.
Следуя завету «лежачего не бьют», в стенах нашего корпуса раненым декабристам была оказана первая медицинская помощь. Император Николай 1-й, любивший наш корпус, не поставил этого кадетам в укор и зачислил в ряды корпуса своего сына, Наследника, будущего Царя — Освободителя. Бюст Императора Николая 1-го с надписью «Царю — благодетелю» стоял у нас в Сборном зале, и рота Его Величества имела на погонах накладные серебряные вензеля не царствующего Императора, бывшего его Шефом, но, по Высочайшему Указу, именно вензеля Императора Николая 1-го, его первого Шефа.
В 1916-17 учебный год возвращавшиеся из отпуска в воскресенье вечером кадеты приносили в корпус листовки с отчетами о заседаниях Государственной думы, и мы одобрительно относились к выступлениям депутата В. Пуришкевича. После убийства Распутина эти листовки уже откровенно занялись оплеванием всего прошлого и настоящего, из чего многое было для нас святым. Мы встретили появление этих листовок недоброжелательно, но все же они производили свое действие и в молодых душах оставался от них какой-то осадок.
В 1917 году из-за войны не могло, конечно, быть и речи о торжественном праздновании нашего корпусного праздника в день святого Федора Тирона, 17 февраля. Государь Император не мог посетить корпус, и мы должны были удовольствоваться скромным, можно сказать — семейным праздником. На этот праздник явились, как всегда, и бывшие кадеты. Среди них был и Князь Иоанн Константинович, кадет, если не ошибаюсь, 157-го выпуска и бывший знаменшик. Как и все бывшие кадеты, он собирался стать на левом фланге четырех построенных по-полуротно кадетских рот и взвода нашей корпусной школы Императрицы Александры Федоровны, малышей от восьми лет, готовившихся к поступлению в корпус и носивших военную форму, но с поперечными погончиками.
По просьбе нашего всеми любимого директора корпуса генерал-лейтенанта Федора Алексеевича Григорьева, Князь Иоанн Константинович согласился принять парад. Я до сих пор помню, как он, в погонах ротмистра, обходил фронт в сопровождении директора и, сильно картавя, здоровался с кадетами и с малышами.
Для незнающих наш Сборный зал я должен сказать, что был он самым большим в Петрограде. Был он двухсветный и без всяких колонн. Зал Морского корпуса был больше, но он был с колоннами. В просветах между окнами стояли громадные, выше человеческого роста, портреты в золотых рамах Основательницы корпуса Императрицы Анны Иоанновны, чьи вензеля были на наших погонах, и других Царствовавших Особ. На стене были развешаны мраморные доски с именами бывших кадет, удостоившихся награждения орденом св. Георгия.
Потом в корпусе говорили, что Государь был недоволен согласием Князя Иоанна Константиновича принять парад, и что Князь получил за это нагоняй. Этот нагоняй за проявленную инициативу напоминает мне другой, полученный на этот раз за отсутствие инициативы. Случилось это за два почти года раньше, на похоронах Великого Князя Константина Константиновича в 1915 году.
Похороны были в начале июня (Великий Князь скончался 2-го, но точной даты похорон я не помню) и нас, бывших в лагере в Петергофе, привезли в Петроград и с несколькими кадетами, приехавшими из предместий и дачных мест, повели к Царскосельскому вокзалу, куда должно было прибыть тело Великого Князя. Несмотря на лето, утро было удивительно холодное и даже выпал град. В корпусе нам приказали надеть под гимнастерки по второму тельнику, но были мы все же, как полагалось, в летней форме. На улицах стояли шпалерами кадеты, юнкера и войсковые части.
Государь шел сейчас же за гробом, установленным на лафете. Проходя мимо нас, он подозвал шедшего немного сзади военного министра генерала Сухомлинова и, показав на нас, сделал ему выговор за то, что в такую холодную погоду кадеты не были в мундирах.
После всенощной, наш ротный командир полковник Грегер объявил нам, что Государь Император, не имея возможности навестить нас, как каждый год, по случаю праздника, все же подумал в этот день о «своих» кадетах, и Высочайшим Указом было повелено писать в наименовании корпуса слово «Первый» буквами, а не цифрой, как было до этого.
Я написал, что Государь подумал о «своих» кадетах потому, что в Петергофе, в лагере, мы ходили строем купаться в море и два раза при возвращении с купанья встретили Государя верхом. Государь здоровался с нами: «Здорово, мои кадеты!». Это лето он проводил во дворце в Петергофе, и яхта «Штандарт» стояла в нескольких саженях от места, где мы купались.
Через несколько дней после нашего праздника в 1917 году произошла «бескровная революция». Уже давно замечались по временам перебои в снабжении столицы продовольствием из-за неудовлетворительной работы транспорта, чем и воспользовались смутьяны и любители рыбной ловли в мутной воде.
Наши воспитатели сразу как-то опешили, постарели и опустили головы, но жизнь в корпусе продолжала идти по заведенному порядку. Только после отречения Государя и потом и Великого Князя Михаила Александровича мы, как и везде, перестали поминать при пении молитвы «Спаси, Господи, люди твоя» имя Государя, заменив его «христолюбивым воинством». Все мы как-то притихли и ходили как бы на цыпочках, точно боясь потревожить больного.
Мне кажется, 4 марта были в Петрограде похороны «жертв революции». Тела всех, кто имел родственников, были ими взяты и оставались только тела «неизвестных жертв». На эти похороны «жертв революции» директор корпуса получил «приглашение» прислать оркестр и делегацию. Заранее предвидя это, директор отпустил всех кадет в отпуск на несколько дней. Все же, так как одна из многочисленных процессий должна была проходить по Университетской набережной мимо здания корпуса, он был вынужден выставить черный траурный плакат с надписью: «Слава героям, павшим в бою!». Плакат этот выставили на балконе над парадным входом, а сзади стояли мы, не ушедшие в отпуск по той или иной причине. В этом только и заключалось участие корпуса в «национальном трауре». Ни о каких красных бантах не могло, конечно, быть и речи.
В эти первые дни революции нам не пришлось долго заниматься: в апреле у нас случился ночью пожар. Пожар был замечен проходившим по Кадетской линии патрулем милиции под начальством прапорщика 3., покинувшего наш корпус в 4-м классе и оказавшегося в дни «великой и бескровной» в Петрограде, в чине прапорщика. Так как полицию упразднили, перебив при этом многих полицейских, то Временное правительство спешно образовало «временную» милицию. Причиной пожара было курение кадетами нашей 2-й роты в отдушины, которые выходили в трубы, обложенные внутри войлоком, чтобы подогревать поступающий в помещения свежий воздух. Искра от папиросы тлела в войлоке до тех пор, пока он не вспыхнул, а тогда из труб взвился вверх столб огня. Мы были разбужены по тревоге часа в 3-4 ночи и принимали деятельное участие в эвакуации помещений (классов 2-й роты). Занятий, конечно, продолжать было нельзя, и не помню уже как других, но нас, пятиклассников, отпустили на лето, чем я немедленно воспользовался и уехал сейчас же, получив приказание ждать особого извещения о начале занятий осенью, после ремонта помещений, и не возвращаться в корпус 15 августа, как обычно.
А «великая и бескровная» тем временем все более углублялась. Никто не верил, что «это» может долго продолжаться, и даже «дело Корнилова» никого ни в чем не убедило. В середине октября я получил приказ явиться в корпус, в 6-й класс, 28 октября. Подходил конец октября, газеты писали о втором возможном выступлении большевиков, потом — уже о состоявшемся перевороте, о бесславном конце правительства Керенского, но все продолжали еще надеяться… Надеяться настолько, что мой отец настоял на том, чтобы я ехал. «Нужно учиться, — говорил он. — Пока ты доедешь, все войдет в норму >). И он сам повез меня на вокзал.
Таким образом, 26 октября днем я сел в скорый поезд прямого сообщения Кисловодск — Петроград с моим кадетским льготным билетом 3-го класса и покинул Ростов — на Дону.
Через несколько минут по отходе поезда проходил контроль и контролер сказал мне: «Вам, кадет, будет лучше во 2-м классе» и водворил меня в вагон 2-го класса. Почему он это сделал, я не знаю, может быть он счел меня моложе моих 16 лет. Ехал я, конечно, в погонах и в летней форме, шинель — внакидку. Удивительнее всего то, что в этом же вагоне 2-го класса я и прибыл в Петроград, хотя и потратил на поездку больше полагавшихся 60 часов, но не на много, часов на 5-6. Думаю, что в то время такая скорость была редкостью. В Москве поезд стоит, как мне сказали, около часа, и я решил пройтись, чтобы размять ноги. Для этого мне было нужно обогнуть весь состав и выйти на другую платформу. Не успел я сделать двух десятков шагов по этой платформе, как услышал: «А вот еще кадет недорезанный!». Я посмотрел в ту сторону, откуда был слышен голос, и увидел трех разнузданных, полупьяных «товарищей», перевитых пулеметными лентами, полулежащих облокотясь на стену зала 1-го класса, с папиросами в зубах.
Попытки привстать, чтобы подняться, по-видимому, так их всех утомили, что они, плюнув, остались на месте, начав крыть на чем свет стоит контрреволюцию вообще, а кадет и юнкеров, в частности. Не встречая до сих пор ни с чьей стороны неприязненного отношения, я все же решил лучше не рисковать встречей с менее «утомленными» «товарищами», повернулся и двинулся обратно к своему вагону. В Москве была слышна стрельба и борьба как будто бы продолжалась.
По приезде в Петроград, где все уже было спокойно и, с виду, нормально, я на трамвае добрался до корпуса. Кадеты ходили еще в погонах, хотя все преподаватели и многие воспитатели их и сняли. Нашего любимого директора, «дядю Пупа», еще Временное правительство уволило без предупреждения в отставку, и все корпуса были переименованы в «военные гимназии». Новый директор, полковник Лёвшин был оставлен в своей должности и советами, приставившими к нему комиссара, бывшего до этого политруком на Юго-Западном фронте. Насколько мне помнится, фамилия его была Колесников. Этот бывший солдат чувствовал себя не на своем месте, и мы видели его всего два или три раза за этот короткий учебный год. Он удовольствовался тем, что занял себе квартиру во втором этаже воспитательского флигеля, обив ее стены черным кадетским сукном.
Через несколько дней после моего возвращения в корпус нас, уже не как роту Его Величества и не как «первую» роту, а как «старший возраст», собрали в нашем ротном зале и ротный командир полковник Забелин после маленького вступления объявил нам, что новые власти требуют, чтобы мы — как гимназисты — сняли погоны, перестали называть себя «кадетами» и перестали бы именовать воспитателей и преподавателей по чинам.
Это было настолько тяжело для нас, что мы, забыв дисциплину, загудели всем строем, что мы были кадетами и ими останемся, а погон не снимем. На это полковник Забелин приоткрыл двери зала, и до нас донесся гул: как и нужно было ожидать, 2-я, 3-я и даже 4-я роты, где первый класс так и не получил погон, тоже противились этому приказу.
Полковник Забелин закрыл двери и сказал: «Я совершенно с вами согласен, что это для вас трудно. Но что можете вы сделать? — и он показал рукой на то место, где с двух сторон нашей ротной иконы стояли всегда наши берданки и которые были отобраны летом, во время каникул. «Вы ответственны за младшие классы, а сами и сопротивляться не можете. Будьте же кадетами и покоритесь!».
Повесив головы, мы спустились в первый этаж, в нашу спальню, где каптенармус ждал нас с большими ножницами. По нашей просьбе он обрезал погоны, оставляя красную полоску в 2½ — 3 сантиметра. Накинув шинели на плечи, мы должны были продефилировать по нижнему коридору и подняться по большой лестнице к себе в роту. Приходилось проходить мимо классов 3-й роты, где кадеты, увидя, что мы подчинились приказу, освистали нас. Должен сознаться, что самочувствие наше было неважное.
Сравнительно скоро всякое сопротивление перевороту было в Петрограде сломлено и все живое и патриотически настроенное ушло в подполье. После назначения в корпус комиссара было приказано избрать совет, в который входили бы дядьки, или служителя, как они у нас назывались. Председателем этого совета был выбран заведующий учебной библиотекой старый служащий, спасший таким образом наш корпус от избрания какого-нибудь большевика. В совет вошли все старые служителя, прослужившие в корпусе десятки лет: старик Петр, 30 лет службы, рабочий-каменщик инвалид Василий и другие. Кадеты должны были выбрать депутатов для присутствия на заседаниях педагогического комитета, «совета нечестивых» — по-кадетски.
Занятия велись с перебоями из-за недостатка продовольствия. Чтобы как-нибудь кормить кадет, их отпускали время от времени по домам
на несколько дней, а продукты, получаемые на всех, за это время накапливались. Конечно, нам, имеющим «кадетский аппетит», было голодновато, но мы все же отдавали должное усилиям нашего эконома Ивана Павловича наполнить наши желудки и не встречали его, как раньше, жужжанием: «ж-ж-жулик!», но напевали на мотив послеобеденной молитвы: «благодарим тя, Иван Павлович, за хлеб, за кашу, яко насытил утробу нашу». Это вызывало его довольную улыбку, и он семенил ногами дальше.
Котлеты были прежнего «кадетского» размера, но уже из конины. Чего нам особенно не хватало, — это хлеба, которого полагалось в то время по 1/8 фунта, то есть по 50 грамм, в день, а так как нужно было их дать в четыре раза, то… получали мы все же больше. Как изворачивался Иван Павлович, неизвестно. Чай давали нам уже сладкий, с сахарином. При особых приступах голода мы наполняли свои желудки чаем, который сами кипятили в классе электричеством. Так как сахара не было, то пили чай с «гузинакой», которую было можно достать. «Гузинакой» у нас называлось кавказское лакомство,— сгущенный виноградный сок с орехами. Из-за частого чаепития все мы ходили со вздутыми животами, от чего впоследствии пришлось лечиться.
Наш Сборный зал еще с начала октября был занят пулеметной ротой, прибывшей из Ораниенбаума для поддержки Временного правительства, но по прибытии в Петроград решившей держать «нейтралитет» и так в нашем зале и задержавшейся. Портреты Особ Императорской Фамилии были без повреждений перенесены в наш музей, а солдаты расположились биваком в Сборном зале и в зале 4-й роты.
Ели эти солдаты хорошо, их еще побаивались, и готовили себе пищу в походных кухнях, поставленных во внутреннем корпусном скверике, после ворот и входа в младшие роты. К кадетам они относились благожелательно, и у нас составилось даже мнение, что пока пулеметчики остаются у нас, нам ничто не угрожает. Но один раз мы все же были на волосок от катастрофы.
На Рождество, несмотря на свои как будто бы левые взгляды, пулеметчики решили устроить у себя елку. Надо сказать, что до революции корпус устраивал, как полагалось, елку, но была она не для кадет, а для детей низшего персонала и служителей. Кадеты были на елке как бы хозяевами и раздавали детям подарки: сладости, игрушки, часто — одежду.
Пулеметчики же решили веселиться сами, под звуки гармошки. Но только что они зажгли на елке электрические лампочки, как свет погас. Перерывы в подаче тока были вообще очень часты, но здесь пулеметчики почему-то решили, что это дело кадет, и уже готовились идти расправляться с нами. Как раз в это время электричество зажглось снова, и они успокоились, узнав к тому же, что перерыв в подаче тока был во всем квартале, а не только у них.
Всех кадет беспокоила судьба наших двух знамен, стоявших как и прежде в церкви. Временное правительство еще в самом начале революции потребовало, чтобы знамена были сданы, как говорили — для переделки, то есть для снятия с них корон, вензелей и эмблем, противных новым взглядам на армию. Никто не торопился выполнять этот приказ, и наши знамена продолжали и при большевиках стоять на том же месте. Два кадета седьмого класса сняли знамена с древков и спрятали их, оставив пустые чехлы. Насколько это было так и также дальнейшая судьба знамен, мне неизвестно, но старые знамена оставались, как и прежде, в нашем музее, где они были в относительной безопасности и где я их видел, навсегда покидая Петроград.
Как я уже говорил выше, все противники большевиков ушли в подполье. Существовали организованные группы, переправлявшие желающих в Финляндию, что было довольно легко, или на юг, в организовавшуюся там белую армию. Эти организации бывали очень часто раскрыты и их участники арестовывались и уничтожались. Поэтому, при раскрытии одной такой организации, в которой участвовали и кадеты, можно было ожидать кровавых репрессий. Корпус поспешил отпустить всех кадет по домам, выдав свидетельства об окончании учебного года. В этот то момент, конец марта — начало апреля 1918 года, корпус и перестал существовать. Не помню точно даты, но знаю, что случилось это в первую неделю Великого поста.
Я лично с моим одноклассником Сережей Р. поехали, благо еще можно было проехать, на юг. Из корпуса нам выдали паек на проезд из расчета на 8 дней, хотя нормально езды было на 2½ дня. Паек заключался в одном фунте черного хлеба на каждого, и хотя он был с громадной примесью отрубей, все же это был хлеб. Мы достали банку сгущенного молока, две большие плитки шоколада, пачку галет и так хорошо знакомой нам «гузинаки». Запаслись папиросами и навсегда покинули родной корпус. Сережа Р. ехал в Новочеркасск, я — в Ростов-на Дону.
Перед отъездом нам было предложено в корпусе купить «на память» по кружке с вензелем погона, что мы и поспешили сделать. Путешествие наше было характерно для того времени: в октябре 1917 года я приехал в Петроград в скором поезде прямого сообщения и во 2-м классе; покидал я его в марте 1918 года в совершенно другой обстановке. До Москвы мы доехали в грязном, переполненном вагоне 3-го класса через сутки с небольшим, хотя и устроились довольно комфортабельно на полках для багажа (из Петрограда все уезжали без багажа). В Москве нам пришлось менять вокзал и пересечь площадь, для того, чтобы попасть на Курский. Так как билеты мы уже имели, то много этим выиграли, потеряв только несколько часов, чтобы пробраться на перрон.
Уже вагоны так долго ожидавшегося поезда показались в конце платформы, толкаемые паровозом, как мы услышали крики: «Стой! Держи, держи его!». Прикрыв голову руками и согнувшись, в толпу, хлынувшую на перрон, врезался какой-то молодой человек в полувоенной одежде. Расступившаяся толпа пропустила его и сейчас же сомкнулась снова перед подбежавшими вооруженными до зубов «товарищами». Видя, что беглеца они не поймают, те выразили свой гнев в стрельбе в потолок вокзала. Народ им помешал.
Недалеко от нас стояли две женщины с мальчиком лет 10-12, который вдруг упал и забился в припадке падучей, с пеной у рта. Был он, наверное, перепуган стрельбой и криками. Упал он на рельсы, а поезд был уже близко. Мы с Сережей наклонились и быстро втащили мальчика на платформу. Еще секунда, и было бы поздно!
Поезд состоял из товарных вагонов, еще не чищеных после перевозки скота, но все были рады хоть этому и кинулись еще на ходу брать вагоны приступом. Ехали мы от Москвы дней, наверно, восемь. Почему-то поезд проходил через станции почти не останавливаясь, но часами стоял в поле. Был он переполнен солдатами, едущими «делить землю», и мешочниками. По несколько раз в день происходили всякого рода контроли и перед одним из них, предупрежденные солдатами, что он будет особенно тщателен и строг, мы с Сережей выбросили наши «памятные кружки» в снег. Ехавшие с нами солдаты относились к нам хорошо и даже подкармливали нас, хотя по мере приближения к югу продукты становились лучше, дешевле и разнообразнее. От Воронежа мы ехали уже опять в вагоне 3-го класса.
7-й класс я кончал уже в Новочеркасске, в Донском Императора Александра 3-го корпусе.
Н. А. Косяков
Похожие статьи:
- Рота Его Высочества Морского Наследника Цесаревича кадетского корпуса. – Б. А. Щепинский
- Последние дни Первого кадетского корпуса. – М.С.
- Н А Ш С Т Я Г
- Кадетский лагерь. – Н. А. Косяков
- ВОСПОМИНАНИЯ ВОСПИТАТЕЛЯ О ПЕРВОМ КАД. КОРПУСЕ Продолжение. – Н.ДОННЕР.
- Библиотека Первого Кадетского корпуса
- Рота Его Высочества Морского Е. И. В. Наследника Цесаревича Кадетского корпуса (Продолжение). – Б. А. Щепинский
- Рота Его Высочества Морского Е. И. В. Наследника Цесаревича Кадетского корпуса (Продолжение, №117). – Б. А. Щепинский
- Письма в Редакцию. (№111)