ВОЕННАЯ БЫЛЬ

В «Военной Были» мне очень часто прихо­дится читать воспомина­ния о «последних днях», и я все ждал, чтобы кто-нибудь рассказал о по­следних днях и моего родного Первого кадет­ского корпуса.

Так как никто до сих пор этого не сделал, а нас, свидетелей этих дней, становится все меньше и меньше, при­дется попытаться сделать это мне, заранее про­ся прощения за возможные неточности дат, мне, бывшему в 1918 году, уже при большевиках, в 6-м классе. В этом году наш корпус, после 186 лет деятельности на пользу и славу Престола, Родины и Веры, прекратил свое существование.

Это в стенах нашего корпуса заседала ко­миссия по освобождению крестьян от крепост­ной зависимости. Стол заседаний, самый обык­новенный по виду, стоял потом в нашем кор­пусном музее со прибитой подобающей этому событию медной дощечкой. Заседания происхо­дили в зале рядом со Сборным залом и бывшем в наше время Гимнастическим.

Следуя завету «лежачего не бьют», в сте­нах нашего корпуса раненым декабристам была оказана первая медицинская помощь. Импера­тор Николай 1-й, любивший наш корпус, не по­ставил этого кадетам в укор и зачислил в ряды корпуса своего сына, Наследника, будущего Ца­ря — Освободителя. Бюст Императора Николая 1-го с надписью «Царю — благодетелю» стоял у нас в Сборном зале, и рота Его Величества имела на погонах накладные серебряные вен­зеля не царствующего Императора, бывшего его Шефом, но, по Высочайшему Указу, именно вензеля Императора Николая 1-го, его первого Шефа.

В 1916-17 учебный год возвращавшиеся из отпуска в воскресенье вечером кадеты прино­сили в корпус листовки с отчетами о заседани­ях Государственной думы, и мы одобрительно относились к выступлениям депутата В. Пуришкевича. После убийства Распутина эти листов­ки уже откровенно занялись оплеванием всего прошлого и настоящего, из чего многое было для нас святым. Мы встретили появление этих ли­стовок недоброжелательно, но все же они про­изводили свое действие и в молодых душах ос­тавался от них какой-то осадок.

В 1917 году из-за войны не могло, конечно, быть и речи о торжественном праздновании нашего корпусного праздника в день святого Фе­дора Тирона, 17 февраля. Государь Император не мог посетить корпус, и мы должны были удовольствоваться скромным, можно сказать — семейным праздником. На этот праздник яви­лись, как всегда, и бывшие кадеты. Среди них был и Князь Иоанн Константинович, кадет, ес­ли не ошибаюсь, 157-го выпуска и бывший знаменшик. Как и все бывшие кадеты, он собирал­ся стать на левом фланге четырех построенных по-полуротно кадетских рот и взвода нашей корпусной школы Императрицы Александры Федоровны, малышей от восьми лет, готовив­шихся к поступлению в корпус и носивших во­енную форму, но с поперечными погончиками.

По просьбе нашего всеми любимого директо­ра корпуса генерал-лейтенанта Федора Алек­сеевича Григорьева, Князь Иоанн Константино­вич согласился принять парад. Я до сих пор помню, как он, в погонах ротмистра, обходил фронт в сопровождении директора и, сильно картавя, здоровался с кадетами и с малышами.

Для незнающих наш Сборный зал я должен сказать, что был он самым большим в Петрогра­де. Был он двухсветный и без всяких колонн. Зал Морского корпуса был больше, но он был с колоннами. В просветах между окнами стояли громадные, выше человеческого роста, портре­ты в золотых рамах Основательницы корпуса Императрицы Анны Иоанновны, чьи вензеля были на наших погонах, и других Царствовав­ших Особ. На стене были развешаны мрамор­ные доски с именами бывших кадет, удостоив­шихся награждения орденом св. Георгия.

Потом в корпусе говорили, что Государь был недоволен согласием Князя Иоанна Константи­новича принять парад, и что Князь получил за это нагоняй. Этот нагоняй за проявленную ини­циативу напоминает мне другой, полученный на этот раз за отсутствие инициативы. Случилось это за два почти года раньше, на похоронах Ве­ликого Князя Константина Константиновича в 1915 году.

Похороны были в начале июня (Великий Князь скончался 2-го, но точной даты похорон я не помню) и нас, бывших в лагере в Петерго­фе, привезли в Петроград и с несколькими ка­детами, приехавшими из предместий и дачных мест, повели к Царскосельскому вокзалу, куда должно было прибыть тело Великого Князя. Не­смотря на лето, утро было удивительно холод­ное и даже выпал град. В корпусе нам приказа­ли надеть под гимнастерки по второму тельни­ку, но были мы все же, как полагалось, в лет­ней форме. На улицах стояли шпалерами ка­деты, юнкера и войсковые части.

Государь шел сейчас же за гробом, устано­вленным на лафете. Проходя мимо нас, он по­дозвал шедшего немного сзади военного мини­стра генерала Сухомлинова и, показав на нас, сделал ему выговор за то, что в такую холодную погоду кадеты не были в мундирах.

После всенощной, наш ротный командир полковник Грегер объявил нам, что Государь Император, не имея возможности навестить нас, как каждый год, по случаю праздника, все же подумал в этот день о «своих» кадетах, и Вы­сочайшим Указом было повелено писать в наи­меновании корпуса слово «Первый» буквами, а не цифрой, как было до этого.

Я написал, что Государь подумал о «своих» кадетах потому, что в Петергофе, в лагере, мы ходили строем купаться в море и два раза при возвращении с купанья встретили Государя вер­хом. Государь здоровался с нами: «Здорово, мои кадеты!». Это лето он проводил во дворце в Петергофе, и яхта «Штандарт» стояла в не­скольких саженях от места, где мы купались.

Через несколько дней после нашего праздни­ка в 1917 году произошла «бескровная револю­ция». Уже давно замечались по временам пере­бои в снабжении столицы продовольствием из-за неудовлетворительной работы транспорта, чем и воспользовались смутьяны и любители рыбной ловли в мутной воде.

Наши воспитатели сразу как-то опешили, по­старели и опустили головы, но жизнь в корпусе продолжала идти по заведенному порядку. Только после отречения Государя и потом и Ве­ликого Князя Михаила Александровича мы, как и везде, перестали поминать при пении молитвы «Спаси, Господи, люди твоя» имя Государя, за­менив его «христолюбивым воинством». Все мы как-то притихли и ходили как бы на цыпочках, точно боясь потревожить больного.

Мне кажется, 4 марта были в Петрограде похороны «жертв революции». Тела всех, кто имел родственников, были ими взяты и остава­лись только тела «неизвестных жертв». На эти похороны «жертв революции» директор корпу­са получил «приглашение» прислать оркестр и делегацию. Заранее предвидя это, директор отпустил всех кадет в отпуск на несколько дней. Все же, так как одна из многочисленных про­цессий должна была проходить по Универси­тетской набережной мимо здания корпуса, он был вынужден выставить черный траурный плакат с надписью: «Слава героям, павшим в бою!». Плакат этот выставили на балконе над парадным входом, а сзади стояли мы, не ушед­шие в отпуск по той или иной причине. В этом только и заключалось участие корпуса в «на­циональном трауре». Ни о каких красных бан­тах не могло, конечно, быть и речи.

Последний Шеф корпуса Император Николай II и последний директор ген. лейтен. Ф. А. Григорьев

В эти первые дни революции нам не при­шлось долго заниматься: в апреле у нас случился ночью пожар. Пожар был замечен про­ходившим по Кадетской линии патрулем мили­ции под начальством прапорщика 3., покинув­шего наш корпус в 4-м классе и оказавшегося в дни «великой и бескровной» в Петрограде, в чине прапорщика. Так как полицию упраздни­ли, перебив при этом многих полицейских, то Временное правительство спешно образовало «временную» милицию. Причиной пожара бы­ло курение кадетами нашей 2-й роты в отдуши­ны, которые выходили в трубы, обложенные внутри войлоком, чтобы подогревать поступа­ющий в помещения свежий воздух. Искра от папиросы тлела в войлоке до тех пор, пока он не вспыхнул, а тогда из труб взвился вверх столб огня. Мы были разбужены по тревоге ча­са в 3-4 ночи и принимали деятельное участие в эвакуации помещений (классов 2-й роты). Заня­тий, конечно, продолжать было нельзя, и не помню уже как других, но нас, пятиклассников, отпустили на лето, чем я немедленно восполь­зовался и уехал сейчас же, получив приказание ждать особого извещения о начале занятий осе­нью, после ремонта помещений, и не возвра­щаться в корпус 15 августа, как обычно.

А «великая и бескровная» тем временем все более углублялась. Никто не верил, что «это» может долго продолжаться, и даже «дело Кор­нилова» никого ни в чем не убедило. В середи­не октября я получил приказ явиться в корпус, в 6-й класс, 28 октября. Подходил конец октя­бря, газеты писали о втором возможном высту­плении большевиков, потом — уже о состояв­шемся перевороте, о бесславном конце правительства Керенского, но все продолжали еще на­деяться… Надеяться настолько, что мой отец на­стоял на том, чтобы я ехал. «Нужно учиться, — говорил он. — Пока ты доедешь, все войдет в норму >). И он сам повез меня на вокзал.

Таким образом, 26 октября днем я сел в ско­рый поезд прямого сообщения Кисловодск — Петроград с моим кадетским льготным билетом 3-го класса и покинул Ростов — на Дону.

Через несколько минут по отходе поезда проходил контроль и контролер сказал мне: «Вам, кадет, будет лучше во 2-м классе» и во­дворил меня в вагон 2-го класса. Почему он это сделал, я не знаю, может быть он счел меня мо­ложе моих 16 лет. Ехал я, конечно, в погонах и в летней форме, шинель — внакидку. Удиви­тельнее всего то, что в этом же вагоне 2-го класса я и прибыл в Петроград, хотя и потратил на поездку больше полагавшихся 60 часов, но не на много, часов на 5-6. Думаю, что в то время та­кая скорость была редкостью. В Москве поезд стоит, как мне сказали, около часа, и я решил пройтись, чтобы размять ноги. Для этого мне было нужно обогнуть весь состав и выйти на другую платформу. Не успел я сделать двух де­сятков шагов по этой платформе, как услышал: «А вот еще кадет недорезанный!». Я посмотрел в ту сторону, откуда был слышен голос, и уви­дел трех разнузданных, полупьяных «товари­щей», перевитых пулеметными лентами, полу­лежащих облокотясь на стену зала 1-го класса, с папиросами в зубах.

Попытки привстать, чтобы подняться, по-ви­димому, так их всех утомили, что они, плюнув, остались на месте, начав крыть на чем свет сто­ит контрреволюцию вообще, а кадет и юнкеров, в частности. Не встречая до сих пор ни с чьей стороны неприязненного отношения, я все же решил лучше не рисковать встречей с менее «утомленными» «товарищами», повернулся и двинулся обратно к своему вагону. В Москве была слышна стрельба и борьба как будто бы продолжалась.

По приезде в Петроград, где все уже было спокойно и, с виду, нормально, я на трамвае до­брался до корпуса. Кадеты ходили еще в пого­нах, хотя все преподаватели и многие воспита­тели их и сняли. Нашего любимого директора, «дядю Пупа», еще Временное правительство уволило без предупреждения в отставку, и все корпуса были переименованы в «военные гим­назии». Новый директор, полковник Лёвшин был оставлен в своей должности и советами, приставившими к нему комиссара, бывшего до этого политруком на Юго-Западном фронте. На­сколько мне помнится, фамилия его была Ко­лесников. Этот бывший солдат чувствовал себя не на своем месте, и мы видели его всего два или три раза за этот короткий учебный год. Он удовольствовался тем, что занял себе квартиру во втором этаже воспитательского флигеля, обив ее стены черным кадетским сукном.

Через несколько дней после моего возвраще­ния в корпус нас, уже не как роту Его Величе­ства и не как «первую» роту, а как «старший возраст», собрали в нашем ротном зале и рот­ный командир полковник Забелин после ма­ленького вступления объявил нам, что новые власти требуют, чтобы мы — как гимназисты — сняли погоны, перестали называть себя «каде­тами» и перестали бы именовать воспитателей и преподавателей по чинам.

Это было настолько тяжело для нас, что мы, забыв дисциплину, загудели всем строем, что мы были кадетами и ими останемся, а погон не снимем. На это полковник Забелин приоткрыл двери зала, и до нас донесся гул: как и нужно было ожидать, 2-я, 3-я и даже 4-я роты, где первый класс так и не получил погон, тоже про­тивились этому приказу.

Полковник Забелин закрыл двери и сказал: «Я совершенно с вами согласен, что это для вас трудно. Но что можете вы сделать? — и он по­казал рукой на то место, где с двух сторон на­шей ротной иконы стояли всегда наши берданки и которые были отобраны летом, во время кани­кул. «Вы ответственны за младшие классы, а сами и сопротивляться не можете. Будьте же кадетами и покоритесь!».

Повесив головы, мы спустились в первый этаж, в нашу спальню, где каптенармус ждал нас с большими ножницами. По нашей просьбе он обрезал погоны, оставляя красную полоску в 2½ — 3 сантиметра. Накинув шинели на плечи, мы должны были продефилировать по нижнему коридору и подняться по большой лестнице к себе в роту. Приходилось проходить мимо клас­сов 3-й роты, где кадеты, увидя, что мы подчи­нились приказу, освистали нас. Должен сознать­ся, что самочувствие наше было неважное.

Сравнительно скоро всякое сопротивление перевороту было в Петрограде сломлено и все живое и патриотически настроенное ушло в подполье. После назначения в корпус комисса­ра было приказано избрать совет, в который входили бы дядьки, или служителя, как они у нас назывались. Председателем этого совета был выбран заведующий учебной библиотекой старый служащий, спасший таким образом наш корпус от избрания какого-нибудь большевика. В совет вошли все старые служителя, прослу­жившие в корпусе десятки лет: старик Петр, 30 лет службы, рабочий-каменщик инвалид Васи­лий и другие. Кадеты должны были выбрать де­путатов для присутствия на заседаниях педаго­гического комитета, «совета нечестивых» — по-кадетски.

Занятия велись с перебоями из-за недостат­ка продовольствия. Чтобы как-нибудь кормить кадет, их отпускали время от времени по домам

на несколько дней, а продукты, получаемые на всех, за это время накапливались. Конечно, нам, имеющим «кадетский аппетит», было голодно­вато, но мы все же отдавали должное усилиям нашего эконома Ивана Павловича наполнить на­ши желудки и не встречали его, как раньше, жужжанием: «ж-ж-жулик!», но напевали на мотив послеобеденной молитвы: «благодарим тя, Иван Павлович, за хлеб, за кашу, яко насы­тил утробу нашу». Это вызывало его доволь­ную улыбку, и он семенил ногами дальше.

Котлеты были прежнего «кадетского» раз­мера, но уже из конины. Чего нам особенно не хватало, — это хлеба, которого полагалось в то время по 1/8 фунта, то есть по 50 грамм, в день, а так как нужно было их дать в четыре раза, то… получали мы все же больше. Как изворачи­вался Иван Павлович, неизвестно. Чай давали нам уже сладкий, с сахарином. При особых при­ступах голода мы наполняли свои желудки ча­ем, который сами кипятили в классе электриче­ством. Так как сахара не было, то пили чай с «гузинакой», которую было можно достать. «Гузинакой» у нас называлось кавказское ла­комство,— сгущенный виноградный сок с ореха­ми. Из-за частого чаепития все мы ходили со вздутыми животами, от чего впоследствии при­шлось лечиться.

Наш Сборный зал еще с начала октября был занят пулеметной ротой, прибывшей из Орани­енбаума для поддержки Временного правитель­ства, но по прибытии в Петроград решившей держать «нейтралитет» и так в нашем зале и задержавшейся. Портреты Особ Императорской Фамилии были без повреждений перенесены в наш музей, а солдаты расположились биваком в Сборном зале и в зале 4-й роты.

Ели эти солдаты хорошо, их еще побаива­лись, и готовили себе пищу в походных кухнях, поставленных во внутреннем корпусном сквери­ке, после ворот и входа в младшие роты. К ка­детам они относились благожелательно, и у нас составилось даже мнение, что пока пулеметчи­ки остаются у нас, нам ничто не угрожает. Но один раз мы все же были на волосок от катас­трофы.

На Рождество, несмотря на свои как будто бы левые взгляды, пулеметчики решили устро­ить у себя елку. Надо сказать, что до революции корпус устраивал, как полагалось, елку, но бы­ла она не для кадет, а для детей низшего пер­сонала и служителей. Кадеты были на елке как бы хозяевами и раздавали детям подарки: сла­дости, игрушки, часто — одежду.

Пулеметчики же решили веселиться сами, под звуки гармошки. Но только что они зажгли на елке электрические лампочки, как свет по­гас. Перерывы в подаче тока были вообще очень часты, но здесь пулеметчики почему-то решили, что это дело кадет, и уже готовились идти рас­правляться с нами. Как раз в это время элек­тричество зажглось снова, и они успокоились, узнав к тому же, что перерыв в подаче тока был во всем квартале, а не только у них.

Всех кадет беспокоила судьба наших двух знамен, стоявших как и прежде в церкви. Вре­менное правительство еще в самом начале рево­люции потребовало, чтобы знамена были сда­ны, как говорили — для переделки, то есть для снятия с них корон, вензелей и эмблем, против­ных новым взглядам на армию. Никто не торо­пился выполнять этот приказ, и наши знамена продолжали и при большевиках стоять на том же месте. Два кадета седьмого класса сняли зна­мена с древков и спрятали их, оставив пустые чехлы. Насколько это было так и также даль­нейшая судьба знамен, мне неизвестно, но ста­рые знамена оставались, как и прежде, в нашем музее, где они были в относительной безопас­ности и где я их видел, навсегда покидая Пе­троград.

Как я уже говорил выше, все противники большевиков ушли в подполье. Существовали организованные группы, переправлявшие жела­ющих в Финляндию, что было довольно легко, или на юг, в организовавшуюся там белую ар­мию. Эти организации бывали очень часто рас­крыты и их участники арестовывались и уни­чтожались. Поэтому, при раскрытии одной та­кой организации, в которой участвовали и каде­ты, можно было ожидать кровавых репрессий. Корпус поспешил отпустить всех кадет по до­мам, выдав свидетельства об окончании учебно­го года. В этот то момент, конец марта — нача­ло апреля 1918 года, корпус и перестал сущест­вовать. Не помню точно даты, но знаю, что слу­чилось это в первую неделю Великого поста.

Я лично с моим одноклассником Сережей Р. поехали, благо еще можно было проехать, на юг. Из корпуса нам выдали паек на проезд из расчета на 8 дней, хотя нормально езды было на 2½ дня. Паек заключался в одном фунте черного хлеба на каждого, и хотя он был с гро­мадной примесью отрубей, все же это был хлеб. Мы достали банку сгущенного молока, две боль­шие плитки шоколада, пачку галет и так хоро­шо знакомой нам «гузинаки». Запаслись папи­росами и навсегда покинули родной корпус. Се­режа Р. ехал в Новочеркасск, я — в Ростов-на Дону.

Перед отъездом нам было предложено в кор­пусе купить «на память» по кружке с вензелем погона, что мы и поспешили сделать. Путешест­вие наше было характерно для того времени: в октябре 1917 года я приехал в Петроград в ско­ром поезде прямого сообщения и во 2-м классе; покидал я его в марте 1918 года в совершенно другой обстановке. До Москвы мы доехали в грязном, переполненном вагоне 3-го класса че­рез сутки с небольшим, хотя и устроились довольно комфортабельно на полках для багажа (из Петрограда все уезжали без багажа). В Мо­скве нам пришлось менять вокзал и пересечь площадь, для того, чтобы попасть на Курский. Так как билеты мы уже имели, то много этим выиграли, потеряв только несколько часов, что­бы пробраться на перрон.

Уже вагоны так долго ожидавшегося поезда показались в конце платформы, толкаемые па­ровозом, как мы услышали крики: «Стой! Дер­жи, держи его!». Прикрыв голову руками и сог­нувшись, в толпу, хлынувшую на перрон, вре­зался какой-то молодой человек в полувоенной одежде. Расступившаяся толпа пропустила его и сейчас же сомкнулась снова перед подбежав­шими вооруженными до зубов «товарищами». Видя, что беглеца они не поймают, те выразили свой гнев в стрельбе в потолок вокзала. Народ им помешал.

Недалеко от нас стояли две женщины с мальчиком лет 10-12, который вдруг упал и за­бился в припадке падучей, с пеной у рта. Был он, наверное, перепуган стрельбой и криками. Упал он на рельсы, а поезд был уже близко. Мы с Сережей наклонились и быстро втащили мальчика на платформу. Еще секунда, и было бы поздно!

Поезд состоял из товарных вагонов, еще не чищеных после перевозки скота, но все были рады хоть этому и кинулись еще на ходу брать вагоны приступом. Ехали мы от Москвы дней, наверно, восемь. Почему-то поезд проходил че­рез станции почти не останавливаясь, но часа­ми стоял в поле. Был он переполнен солдатами, едущими «делить землю», и мешочниками. По несколько раз в день происходили всякого рода контроли и перед одним из них, предупрежден­ные солдатами, что он будет особенно тщателен и строг, мы с Сережей выбросили наши «памят­ные кружки» в снег. Ехавшие с нами солдаты относились к нам хорошо и даже подкармлива­ли нас, хотя по мере приближения к югу про­дукты становились лучше, дешевле и разно­образнее. От Воронежа мы ехали уже опять в вагоне 3-го класса.

7-й класс я кончал уже в Новочеркасске, в Донском Императора Александра 3-го корпусе.

Н. А. Косяков

Голосовать

(2 votes, average: 5.00 out of 5)

 Loading ...

Похожие статьи:

• Рота Его Высочества Морского Наследника Цесаревича кадетского корпуса. – Б. А. Щепинский
• Последние дни Первого кадетского корпуса. – М.С.
• Н А Ш С Т Я Г
• Кадетский лагерь. – Н. А. Косяков
• ВОСПОМИНАНИЯ ВОСПИТАТЕЛЯ О ПЕРВОМ КАД. КОРПУСЕ Продолжение. – Н.ДОННЕР.
• Библиотека Первого Кадетского корпуса
• Рота Его Высочества Морского Е. И. В. Наследника Цесаревича Кадетского корпуса (Продолжение). – Б. А. Щепинский
• Рота Его Высочества Морского Е. И. В. Наследника Цесаревича Кадетского корпуса (Продолжение, №117). – Б. А. Щепинский
• Письма в Редакцию. (№111)