ВОЕННАЯ БЫЛЬ

III. … И В ТРЕТИЙ РАЗ.

— Сигнал с «Минотавра», почтительно доложил флаг-офицер, подавая грифельную доску с расшифрованным текстом сигнала.

— Что еще ему нужно? Проворчал контр-адмирал д’Артиньи, нехотя вынимая руки из глубоких карманов теплой кожаной куртки.

— НСП – на правый нок, АВТ – на левый.. суетился флаг-офицер, — пошевеливайтесь немного веселей, сигнальщики, подгонял он – поднимайте.

— Лечь в дрейф, читал д’Артиньи: адмирал приглашает младшего флагмана… Sacre nom… Не может без того, чтобы лишний раз не подчеркнуть своего старшинства… — Он обвел недовольным взглядом, шедший в трех-четырех кабельтовых на ветре, английский отряд, на головном корабле которого развевался сигнал.

— Поднимите сигнал: лечь в дрейф, бросил он флаг-офицеру.

— Commandant, продолжал он, обращаясь к подошедшему командиру и показывая ему доску: приходится ехать к уважаемому сэру Джону Лоуренсу… Прикажите спустить катер… парадные уборы, мой флаг… Тоже удовольствие в такой холод, — продолжал он бурчать, зябко втягивая шею в поднятый воротник куртки: — какой собачий климат.

На ноках запестрели флаги сигнала. Трели боцманских дудок, команды, скрип блоков… Корабли один за другим, приводили к ветру и через несколько минут обе колонны – английская и французская – лежали в дрейфе, тихо покачиваясь на пологой зыби… Серо-зеленое море, серое небо… В двух-трех милях по курсу белела густая стена тумана. От нее несло холодом и сыростью.

— … и вот, только благодаря этому туману, не во время, ей удалось проскочить… — говорил сэр Джонс Дауренс, шагая по своему адмиральскому салону и, выпуская клубы дыма из короткой трубки.

— Я предлагал вашему превосходительству послать в погоню «Камрисьез» и «Бхлликез», наших лучших ходоков, но вы… — вставил несколько обиженным тоном д’Артиньи, сидевший в глубоком кресле у стола, заваленного картами

— Нет, — буркнул Лауренс, — разделять силы не в моих принципах. Впрочем… но в этом деле – она все равно не уйдет от нас. Джонс, по какому румбу скрылась «Аврора»?

Флаг-офицер заглянул в лезжавший на столе флагманский журнал.

— 3 ч. 40 м… «Аврора» вошла в полосу тумана и скрылась по румбу НН01|40.

Лауренс подошел к карте: — All right. Вне всякого сомнения, она вошла в Татарский залив и сидит теперь в вышеловке. Нам остается только следить, чтобы она не выскочила назад, пользуясь туманом, а завтра, когда он разсеется, мы войдет в залив и возьмем ее голыми руками.

— А если она все-таки уйдет?

— Как? Невозможно.

— Видите ли, ваше превосходительство, — продолжал д’Артиньи, придвигая к себе карту, — мне пришлось в Макао говорить с одним американским шкипером, охотником за котиками. Он много лет уже плавает в этих водах и категорически утверждает, что полуостров Сахалин – на самом деле – остров и Татарский залив – не залив, а пролив, имеющий выход на север…

— Пустяки, — разсмеялся Лауренс. – Меня удивляет, что ваше превосходительство могли отнестись мало-мальски серьезно к басням какого-то пьяницы-янки. Пусть он разскажывает, что ему угодно – для меня существует только один авторитет – вот – он хлопнул рукой по карте – вот – Admiralty Chart №1370. Eastern Coast of Russia Asia… Здесь ясно написано: Татарский ЗАЛИВ, и видно что полуостров Сахалин связан с материком. Нет, нет. Все остается как я сказал: мы крейсируем у входа, пока не разойдется туман, а затем… Вы возьмете западный участок – до середины входа, а мы – восточный до южной оконечности полуострова Сахалин. (Лауренс сделал особенное ударение на слове «ПОЛУ»)… Все ясно?

— Приказание вашего превосходительства будет исполнено в точности, — холодно официально произнес д’Артиньи, поднимаясь, — но я все же позволю себе остаться при опасении, что «Аврора» уйдет еще один раз…

Адмирал Лауренс побагровел. Намек был достаточно прозрачен. Вспомнилось изумление, перешедшее в бешенство, когда, там, где вчера еще стояла «Аврора», окруженная судами его отряда, — оказалось пустое место. Потребовалась вся британская выдержка, чтобы проводить «дорогого союзника» с соблюдением традиционного морского церемониала.

——

— Насалинго. Видно еще неприятеля? – крикнул Альский, приложив руки ко рту.

— Никак нет, вашбродие, — донесся сверху, — туманом застило.

— Ну, Федор Максимович, вовремя вы нам опять туман наколдовали, — обратился Альский к штурману, критическим взглядом обводившему паруса, слабо надуваемые прерывистым бризом.

— На все господня воля… наше дело маленькое-с… — с обычной скромностью ответил Потапов. – Лишь бы верет не сдал. Иван Иванович, как последний отсчет лага?

— Три с половиной изла, — отозвался младший штурман, — сейчас пожалуй и до четырех наберется – чуть свежеет.

— Андрей Петрович, ставьте лиселя. Потом давайте обедать, повахтенно. Половине прислуги остаться у орудий…

Изыльметев пошел в рубку, где Потапов орудовал циркулем и линейкой над картой.

— Федор Максимович, уйдем и на этот раз? – На усталом лице командира отражалась, подавляемая большим усилием воли, тревога. Потапов молча смотрел на карту.

— Не люблю-с, — заговорил он наконец – вперед заглядывать… От отцов и дедов там идет. Все в руках Господних, а на море, паче чем где-либо…

Помолчав немного, он прибавил:

— Ну, а предполагать нам не возбраняется… Так вот я и возволю себе предполанать, что они в этот туман у незнакомых берегов не сунутся, будут выжидать… Туман, по моим расчетам, продержится до утра. За ночь, считая что будем идти те же четыре узла, мы уйдем миль на сорок, может бть, на пятьдесят…

— А идти проливом, ночью, в тумане?..

— Смею думать, что пройдем, — ответил Потапов с какой-то полу-виноватой улыбкой. – Я здесь еще с Невельским плавал, кое-что приметил, кое-что в книжицу записал…

— Федор Максимыч, — Изыльметев схватил обе руки Потапова и крепко поряс их, — с вами мы нигде не пропадем.

— Бросьте-с помилуйте-с, — смутился Потапов, — Иван Иванович, почаще бросайте лаг. Если, при том же ветре, скорость прибавится, — скажите… Здесь есть теченьице одно, для нас весьма полезное… Смотри, Ковалев, — обратился он к рулевому квартимейстеру, — и передай по вахте, чтобы за НН01|4Н к осту никак не податься, понял? А вы бы, все-таки, прилегли малость, — заботливо шепнул он командиру, — вторые сутки с мостика не сходите. Часа два-три никаких перемен не предвидится. Мы с Андреем Павловичем побудем здесь, а в случае чего – сейчас вам доложим.

— Ну, уговорили, Федор Максимыч, — слабо улыбнулся Изыльметьев, направляясь к трапу. – Спасибо вам за работу. Теперь я чувствую, что действительно устал…

Да, теперь он действительно почувствовал… Больше двух суток, с момета появления на горизонте парусов, вскоре опознанных, как старые знакомые из Кальяо, — он не покидал мостика, все время тревожно оценивая разделявшее их расстояние… И теперь, лежа на койке, он не мог, несмотря на всю эту усталость, сразу заснуть. Мысль возвращалась к недавнему прошлому… Выход из Капштадта, двое суток урагана, занесшего «Аврору» далеко на юг… И вставши перед ним трагичечкий вопрос: куда идти?.. долгие совещания со штурманом и старшим офицером. Стало ясным, что не было ни малейшего шанса пройти весь Атлантический океан, Бискайку и Канал, не нарвавшись на встречу… А всякая встреча означала гибель…

Оставалось одно – пересечь другой океан – Индийский и Китайские годы, где можно было надеяться проскочить незамеченными и добраться до одного из своих портов – Охотска или Петропавловска… Вспомнились тяжелые, мучительные недели тропического пекла, тайфун, от которого они едва ушли в Южно-Китайское море…

— Да, это было единственным верным решением. Охотск или Петропавловск… Завтра видно будет, который из них… Завтра…

Изыльметьев уснул. Усталость взяла свое…

Штурман, посмотрев вслед уходившему командиру, вынес из рубки, сооруженную по его заказу высокую табуретку, уселся вплотную к парусиновому обвесу мостика и полез в карман за своей неразлучной табакеркой.

………………..

Соединившиеся после ночного крейсерства, английский и французский отряды шли снова строем двух колонн. Бледное солнце, пробиваясь сквозь остатки поднявшегося тумана, освещало белые пирамиды парусов и черные корпуса кораблей, отчетливо выделявшиеся на зеленовато-серой, лениво катившейся пологой зыби.

В открытых портах чернели дула, придвинутых к борту орудий. На топах мачт развевались – здесь белые флаги с красным крестом Святого Георгия, там трехцветные флаги Франции. Сотни глаз жадно искали, загнанного в ловушку противника, на которого должна была обрушиться вся сила союзного оружия…

На мостике «Минотавра» царила напряженная атмосфера. Контр-адмирал сэр Джон Лауренс мерил мостик нервными крупными шагами. Чувствуя надвигавшуюся грозу, не только сигнальщики, но и вахтенный лейтенант и сам флаг-капитан благоразумно убрались с его пути на самые крылья мостика.

— Мортон, — крикнул адмирал в открытое окно рубки флагманского штурмана, с растерянным видом работавшего над картой. – Дождусь я, наконец, места? Где мы?..

Лауренс рванул дверь рубки и подошел к карте. – Ну?..

— Я не понимаю, сэр, — забормотал Мортон – наблюдения сделаны тщательным образом…

— Ну и что же? Где место? Получу я, наконец, ответ?

— Вот, сэр, — дрожащим пальцем штурман растерянно указал на отмеченный карандашом кружок с пометкой 9 ч. 30 с.

— Что?.. Не время для дурацких шуток. – Голос адмирала сорвался и лицо побагровело. «Место» находилось милях в пяти от берега, на суше, посреди полуострова.

— Сигнал – уменьшить парусность. Warrior выйти форзейлем, на две мили вперед. Кто делал наблюдения?

— Вахтенный лейтенант и все мидшипы, сэр. Все наблюдения сошлись… Может быть… ошибка на карте?..

— На картах Британского Адмиралтейства ошибок не бывает. Зарубите себе это на носу, Мортон. Потрудитесь лично проверить наблюдения.

— Есть, сэр. – Мортон схватил секстан и, подозвав кивком головы одного из мидшипменов, направился на крыло мостика. На мостике наступило гробовое молчание, прерываемое лишь монотонным голосом мидшипмена, отсчитывавшего удары четырехдесятника: «… ноль-десять, ноль-одиннадцать…» да отрывистым ворчанием адмирала.

— Стоп. – Скомандовал Мортон, в последний раз опуская секстан и направляясь к рубке… После получаса лихорадочной работы с таблицами логарифмов, Алманахом, циркулем и линейкой, Мортон, со стоном, схватился за голову, глядя безумными глазами на карту: нанесенное новое место находилось  на три мили севернее старого – еще больше вглубь полуострова Сахалин, в той его части, где, судя по карте, он соединялся с материком…

— Кто-то из нас сошел с ума, Мортон – задохнулся Лауренс, взглянув на карту. – Джонс, семафор по линии: показать места в 9 ч 30 и в 10 ч.

— Простите сэр, может быть, в рассказе французского адмирала была доля истины? – рискнул флаг-офицер.

— Заткнитесь, — зарычал адмирал, сжимая кулаки. – Занимайтесь своим делом… Какие ответы?..

Джонс бросился к сигнальщикам, но столкнулся с бежавшим к рубке мидшипменом.

— Смотрите куда вы лезете. – Набросился на него флаг-офицер. – В чем дело?

— Извините, сэр, сигнал с Warrior’а.

— Читайте, Джонс, — крикнул адмирал, выходя из рубки.

— Warrior – адмиралу. Вышел в открытое море. Неприятеля не вижу. Прошу…

— Ушла, проклятая, — прохрипел Лауренс, побагровев и хватаясь за горло…

Джонс уронил леску и бросился к пошатнувшемуся, задыхавшемуся адмиралу.

 

IV. МЫШКА ПОКАЗЫВАЕТ КОГТИ.

… Еще раз грохнул залп верхней батареи. С воем и свистом понеслись вдаль ядра…

— Опять недолет… — пробормотал Изыльметьев, не отрывавший глаза от трубы — … вышли из обстрела… Нечего зря порох тратить… Отбой…

Пропели две резких ноты рожка, протрещали барабаны… Следуя «старшему на рейде», подхватили сигнал «Авроры» корвет «Оливуца» и бодро участвовавший в бою своими мелкими пушками, транспорт «Двина». Наступила полная тишина, казавшаяся неестественной после грохота, воя, свиста, визга и треска, царивших в течение двух с лишком часов боя. Бедые облака дыма, застилавшие корабли и небо, медленно оседали на тихую воду Петропавловской гавани и, подгоняемые слабым вечерним бризом, вытягивались длинными полосами в небо.

На западе, где солнце уже низко стояло над горизонтом, разыгрывалась буйная красочная феерия северного заката… Небольшие, легкие облачка горели всеми оттенками – от расплавленного серебра через сверкающее золото до оранжевых и ярко-красных, напоминавших свежую кровь, тонов, переходивших выше в удивительную гамму фиолетово-лиловых завес, прорывавшихся бледно-зелеными и бирюзовыми полосами вечернего неба, постепенно темневшего ввысь… Нежными перламутровыми тонами переливала вершина Авачинской сопки, над которой клубился легкий розоватый дымок. На мглистом горихонте скрывались смутно белевшие паруса неприятеля…

Изыльметьев, сняв фуражку и подставляя разгоряченный лоб свежему береговому бризу, прохаживался по мостику. На палубе шла работа по приборке корабля после боя. Под однозвучный подсчет старшин: «ать-два-три-четыре», артиллерийская прислуга промывала длинными банниками еще не успевшие остынуть каналы пушек. Другие выравнивали ряды ядер в кранцах или передавали по рукам оставшиеся пороховые картузы, для уборки их в крюйт-камеру. Два брандспойнта скатывали тонкими струйками воды с палубы песок с видневшимися здесь и там темно-бурыми пятнами… Боцман Гаврилыч, с конопатчиками и плотниками объезжал на плотике вокруг фрегата, разыскивая и заделывая пробоины в корпусе. Альский, сдавший вахту князю, — по обыкновению изящному и безукоризненно одетому, как будто никогда и не было ни боя, ни дыма, ни крови, — разсматривал теперь с артиллеристами и старшим плотником, разбитый в шепы станок безпомощно лежавшей на боку пушки, около которой возился, заводя гини для ее подъема, младший боцман с полудюжиной марсовых.

На миостик поднялся доктор, еще в халате с засученными, забрызганными кровью по локоть рукавами.

— Ну, как, Карл Христианович? – встретил его Изыльметьев.

— Восемь убитый… — доктор кивнул головой в сторону фок-мачты, где четверо парусников, сидя на палубе, молча зашивали какие-то парусиновые свертки, похожие на скатанные койки, — двадцать два раненый, два нога, три рука резайт имел… нишефо… все молодец. Думайт, все выживайт будет…

— Слава Богу. Дешево отделались – отозвался командир – если бы знать, как там у них?.. – продолжал он, приоткрывая дверь рубки – Федор Максимыч, доктор доложил только что наши потери: восемь убирых, двадцать два раненых. Андрей Павлович даст вам позже все повреждения, их, кажется, тоже немного. А вот там-то как?

— Похуже-с, полагаю-с, — ответил Потапов, отрываясь от вахтенного журнала, на правой странице которого он старательно выводил своим ровным четким почерком «случаи» дня. – Иван Иванович был все время на фор-марсе и видел отчетливо, что на головном англичанине была сбита фор-брам-стеньга и снесены бугшприт, его верхняя батарея долгое время не отвечала, на двух следующих – большие повреждения в рангоуте, выходили даже из строя… На двух французах были сильные пожары… Да уж раз бросили бой – значит…

— Команда во фронте, доложил, появившийся в двери, вахтенный начальник.

Командир вышел на мостик:

— Давайте.

— На молитву. Фуражки снять.

Ровный строй обнажившихся, коротко остриженных голов прерывался местами свежими перевязками с преступавшими иногда темными пятнами запекшейся крови.

— «Отче Наш…» — прозвучал в тихом вечернем воздухе старческий слегка дрожащий голос отца Дионисия – «иже еси.»

Можно волной понеслись звуки молитвы. Вливались, чуть запаздывая голоса с других кораблей и волна ширилась, росла и катилась над серо-зеленой гладью уснувшего Охотского моря…

Багрово-красный край заходящего солнца ушел под горизонт. На мгновенье вспыхнул на его месте сверкающий гигантский изумруд. Яркие краски заката перешли в нежные пастельные тона… Вершина сопки потухла… Тихо надвигалась ночь…

…………..

Тяжело поднимались и опускались на короткой крутой волне союзные корабли. Свинцово-серое небо с низкими быстро несущимися разорванными тучами. Усиливающийся норд-ост свистящий в такелаже, стригающий клочья пены с гребней волн… Частые шквалы с крупным косым дождем, временами совершенно застилающим и без того тесный горизонт… Холодно, сыро, уныло…

Д’Артиньи отбросил перо. По стеклам наглухо задраенных полупортиков адмиральской каюты медленно скатыались одна за другой безконечные крупные капли дождя. Монотонно поскрипывали переборки. Где-то вдали раздражающе хлопала приоткрытая дверь. Серые сумерки все больше окутывали помещение, сгущаясь в углах в мрачные тени… Стук в дверь.

— Войдите.

На пороге показался флаг-офицер в мокром блестящем дождевом платье.

— Сигнал с «Минотавра», ваше превосходительство. – Взять вторые рифы на марселях…

— Хорошо – в усталом голосе адмирала прозвучала нотка раздражения. — Оставьте меня в покое, Гонтран. Докладывайте все флаг-капитану. Только самое важное…

— Есть. – Дверь закрылась.

Д’Артиньи зябко передернул плечами. Его воспаленные от бессонной ночи глаза уставились невилящим взглядом на светлый прямоугольник стекла, с гипнотизирующей игрой дождевых капель на нем… Вставали в памяти события последних двух ночей… Подход к Петропавловской гавани двух безукоризненно выравнянных колонн, развевающиеся стеньговые флаги, прислуга наготове у орудий… Бодрое веселое настроение у всех, уверенность в быстрой и легкой победе. И вдруг, со стороны противника, к которому относились с таким пренебрежением, — такой отпор. Меткий, губительный огонь, попадания за попаданиями, пробоины, разрушения, пожары, убитые и раненые повсюду… Вторая атака и опять то же самое. Эти несчастные три корабля, остающиеся каким-то чудом почти неуязвимыми и продолжающие так же методически наносить удар за ударом. А затем… отход…

— Нет, — бегство – простонал адмирал, впиваясь зубами в нижнюю губу – бегство… Соединенные силы двух великих морских держав позорно бежали перед горсточкой русских дикарей…

И дальше… С неумолимой точностью воспроизводила память все мелочи этих злосчастных дней… План захвата порта с тыла – десантом… Высокомерный отказ Лауренса даже выслущать его доводы о необходимости действовать быстро и внезапно… Тупое упорство, тщеславное желание «пройти церемониальным маршем» и – потерянное время… Разсказ начальника французского десанта, старшего офицера с «Наяра» о подходе какими-то тропами, по горным перевалам и ущельям под огнем невидимых русских стрелков, выбивавших, на выбор всех офицеров… Неожиданная атака русских во фланг… Разгром и плен большей части десанта и опять – бегство.

А дальше он видел сам. Перед ним ярко встала картина неописуемого хаоса бегущих, сталкивающихся между собой шлюпок, падающих в воду людей, сражаемых безпощадно меткими пулями все тех же невидимых стрелков.

— Позор… Несмываемый позор… — шептали его побелевшие губы…

……………..

Флаг-офицер постучал в третий раз. Прислушался… Монотонно скрипели переборки… Ни ответа, ни звука. Может быть, адмирал прилег отдохнуть? Но этот сигнал старшего флагмана требовал немедленного доклада. Лайтенант осторожно приоткрыл дверь.

— Ваше превосходительство…

Внезапно Гонтран почувствовал запах порохового дыма, потянувшегося к открытой двери. Он бросился к столу. Правая рука адмирала безжизненно свесилась за ручку кресла. На светлой ткани алжирского ковра валялся еще дымившийся пистолет и расплывалось темное пятно… На столе было несколько корвертов с крупными сургучными печатями… Взгляд офицера упал на небольшой лист бумаги с набросанными на нем несколькими строчками. Он поднес его к свету:

«Mon cher Gontran, отправьте пакеты по назначению. Не поминайте лихом, есля я был сегодня с вами немного резок… Старый моряк не может пережить позора французского флага.»

М. фон-Кубе.