Статьи из парижского журнала "Военная Быль" (1952-1974). Издавался Обще-Кадетским Объединением под редакцией А.А. Геринга
Friday March 29th 2024

Номера журнала

Отдельные Гардемаринские Классы. – Д. Д. Понафидин



Стоял июль месяц 1914 года. Иско­лесив Балтийское море вдоль и попе­рек. парусная шху­на Лиги обновления Флота «УТРО», под командой уча­стника Цусимского боя, академика-гид­рографа старшего лейтенанта в от­ставке Николая Ни­колаевича Зубова, имея на борту 80 молодых представителей самых разнообразных учебных заведений возвращалась, как всегда в ветренную погоду, под парусами домой. О со­бытиях, волновавших в тот момент весь мир мы ничего не знали и потому, полной неожи­данностью для нас, была встреча со 2-й Минной дивизией в Ганге. Миноносцы проходили мимо нас с двумя рядами мин заграждения на палу­бах и с головного «ГРОМЯЩЕГО» контр-адми­рал Курош сообщил нам в рупор об объявлении войны, на что мы ответили долгим и дружным «ура!»

В палубе оживление было огромное и все 80 человек тотчас же решили записаться добро­вольцами на флот. Вместо этого, миноносец «РАСТОРОПНЫЙ» отбуксировал нас в Лапвик, наш корабль был разоружен и затоплен в шхе­рах а мы — посажены в вагоны и отправлены по домам «доучиваться».

Каникулы еще не кончились и я, возбуж­денный и радостный, разгуливал по Петербур­гу, в полной матросской форме, мечтая уже о будущем НЕСОМНЕННО Георгиевском кресте, а пока что лихо отдавая честь офицерам и чет­ко становясь во фронт, многочисленным в сто­лице, генералам. Еще год и у меня на плечах появятся гардемаринские белые погоны Мор­ского Корпуса, мечта с детских лет. Однако, как это часто бывает в жизни, все сложилось иначе.

На берега Невы съезжалось тогда много мо­лодежи, только что окончивших среднюю шко­лу, для поступления в военные училища. В их числе был и один из моих кавказских двоюрод­ных братьев, прихвативший с собой близкого товарища, с которым он и появился в нашем до­ме. Это было мое первое знакомство с И. М. Иса­ковым, с которым потом нас связала дружба в течении трех лет. Тогда, конечно, я не мог пред­полагать что он станет адмиралом советского флота и, после долгой и сложной флотской жиз­ни будет доживать свой век где-то на покое. Приехал он поступить в Отдельные Гардема­ринские Классы, новое морское училище, осно­ванное в 1913 году, в предвидении осуществле­ния большой судостроительной программы, ко­торая потребовала бы большое количество офи­церов и Морской Корпус один не смог бы спра­виться с этой задачей. Поэтому, он много рас- прашивал меня о нашем плаваньи и подробно­стях военно-морской службы, которую я уже несколько прошел.

Узнав о моем желании идти в Морской Кор­пус, мой новый приятель стал говорить о том что Отдельные Классы — училище новое, сов­сем по иному оборудованное а главное — каж­дому из выпусков предстоят дальние учебные плаванья, да еще в заграничных водах. После мучительных колебаний, я отправился в канце­лярию нового училища, узнал досконально все детали и правила и, в положенное время, подал прошение на Высочайшее Имя. Исаков, в ту по­ру, был уже в плаваньи, в Тихом Океане.

Принимали нас по конкурсу аттестатов, при­чем конкурс был очень высокий, чуть ли не 4Vг по пятибальной системе. (В конкурсе приемные экзамены были отменены в следующем 1916 го­ду). Медицинский осмотр был долгий и тща­тельный, забракованных было порядочное ко­личество. Несмотря на мой хороший аттестат, я попал в училище далеко не из первых. Все 120 вакансий заполнены не были и, впоследст­вии, начальству пришлось вызывать поименно, тех, кто не попал в первую очередь и еще оста­вался в городе.

Училищу было отведено левое крыло, так называемых, Дерябинских казарм, в конце Большого проспекта на Васильевском Острове. Все помещения были заново отремонтированы и снабжены всем необходимым для существо­вания училища. В двух последних имелись все­возможные приборы, образцы пушек и мины заграждения и Уайтхеда. Ротные помещения, с конторками для каждого гардемарина, огром­ные спальни, столовый зал, с большим портре­том государя, во весь рост, на «ШТАНДАРТЕ» был, просто великолепен.

В вестибюле нас встречала большая модель «ПЕТРОПАВЛОВСКА» и… зоркие глаза двух швейцаров, из старых заслуженных унтеров, закончивших действительную службу. Во дво­ре были собственные швальня и баня. На этом дворе происходили строевые учения и мы зани­мались гимнастикой и фехтованием, собствен- но же гимнастический зал находился в нижнем этаже главного здания. Кормили нас отменно — обед и ужин из трех блюд, на столах кувшины с клюквенным или солодовым квасом. В такой обстановке нам предстояло пробыть, без малого, три года.

Начальник училища, тогда еще не произве­денный в контр-адмиралы, капитан 1 ранга Сер­гей Иванович Фролов был одним из представи­телей новых веяний во флоте, прекрасный спе­циалист по девиации, умный, энергичный, от­зывчивый но очень нетерпеливый человек, он делал все чтобы поставить созданное им детище на должную высоту. К гардемаринам он отно­сился по отечески и называл нас на «ты», мы, со своей стороны, его любили и окрестили «папаш- кой». Чтобы яснее охарактеризовать нашего На­чальника, расскажу один небезинтересный слу­чай. В один прекрасный день, не знаю по какой причине, Сергей Иванович решил сам сделать репетицию по девиации нашей смене. Смена эта считалась одной из лучших по учению, насчи­тывая в своих рядах большинство «капралов» (унтер-офицеров). По своей горячности С.И. не умел ясно ставить вопросы и, кроме того, требо­вал молниеносно быстрого ответа. Результат — вся смена получила неудовлетворительные и, кажется, только один каким-то чудом получил восьмерку (первый удовлетворительный балл). Такой результат поразил самого Сергея Ивано­вича и он назначил повторную репетицию, ко­торую поручил провести спокойному и обстоя­тельному лейтенанту М. А. Докушевскому. Кон­траст был разительный — ни одного балла мень­ше 11.

Вполне понятно что первые дни после по­ступления в Училище не показались нам осо­бенно радужными. Не легко было освоиться с порядками и дисциплиной нам, только что отор­ванным от своих семей и домашнего обихода. Кроме того, надо было изучать «словесность», преподаваемую незабвенным кондуктором Ба- куном. Строевые занятия, отдание чести, поста­новка во фронт, ружейные приемы — все это казалось трудным молодым людям, никогда не проходившим никакой воинской подготовки.

Все мы были пострижены «под нуль» на­шим училищным парикмахером, ходили в го- ланках без погон и длинных штанах. Никаких отпусков не существовало. Помню как приехав­ший с фронта мой шурин взял билеты в Мариинский театр для всей нашей семьи. Мне при­шлось подать особую докладную записку рот­ному командиру. Разрешение было дано но в театре, а антрактах, я прятался в глубине ложи — уж очень у меня был вид непрезентабельный в «безпогонном» состоянии.

Примерно через неделю после поступления, к нам пришел знакомиться с ротой наш посто­янный ротный командир старший лейтенант Б. М. Петров 7-ой, бывший Порт-Артурец. Думаю что лучшего ротного командира трудно себе и представить. Под его грубоватой и суровой вне­шностью скрывалось замечательное сердце. Строгий, лаконичный в своих распоряжениях, о каждом из нас, он заботился, как о родном сы­не.

Время проходило быстро и незаметно при­ближался срок нашей отправки на Дальний Во­сток, для 9-месячного плавания на крейсере «ОРЕЛ». Гардемарины сживались, знакомились друг с другом, завязывали дружеские отноше­ния. По утрам, при первых звуках барабана или горна, нашего замечательного сверхсрочного горниста Пересыпкина, уже без ропота, вскаки­вали с коек. В свободное время начали заучи­вать текст присяги, которую мы должны были принимать уже во Владивостоке.

Наступило утро. Когда «большие чемоданы», с утра, были отправлены на вокзал, мы поняли что наступил день отъезда. По всему училищу разнеслась весть что с нами прощаться приедет Морской Министр адмирал Григорович. Уже под вечер, рота была выстроена в столовом зале. Во­шел адмирал, высокий, красивый, с седеющими усами и небольшой бородкой, в орденах и лен­те. В кратком слове, он пожелал нам успеха в будущей службе и счастливого плавания.

Совсем стемнело, когда рота, построенная по отделениям, бодрым шагом двинулась по Нев­скому к Николаевскому вокзалу. Немногочис­ленная в этот час, публика, с любопытством, по­сматривала на нас. Выглядели мы уже совсем прилично, так как были одеты в бушлаты с чер­ными погонами и золотым якорем на них. Не хватало только галунов на погонах но и такой внешности стесняться уже не приходилось.

На путях стоял, приготовленный для нас, специальный поезд, составленный из красивых пульмановских вагонов, с продолговатыми зер­кальными стеклами. Платформа была заполне­на родственниками, у кого они были, и провожа­ющими. Моя заплаканная мать и сестра крести­ли меня и, передавая большой пакет с печенья­ми и фруктами, умоляли быть осторожным. Сердце у меня разрывалось на части.

Наконец — «большой сбор» и команда — «по вагонам». Рота была размещена по 4 человека в купе. Последние прощальные приветствия и поезд тихо двинулся. Начался 12-дневный путь через всю Российскую империю.

Старшина нашей смены Синицын быстро на­ладил порядок в нашем купе. Он был кадетом Морского Корпуса, ушел оттуда в Мореходное училище Дальнего плаванья (подготовлявшее коммерческих моряков) и теперь поступил в на­ши Классы. Военного и флотского опыта у не­го было достаточно, к тому же он был отменным товарищем а по службе — требовательным и строгим начальником.

Наше долгое путешествие дало нам возмож­ность познакомиться с разнообразными карти­нами нашей родины. По-вахтенно, ходили пить утренний чай в вагон-столовую, там же проис­ходили некоторые занятия, в частности, непо­дражаемый «сэр» Тончу к учил нас английскому языку «по своей собственной системе». Система была так замечательна что в памяти нашей не осталось буквально ни одной английской фра­зы и познания в этом языке остались чрезвы­чайно ограниченными.

Поезд шел без задержек, так как пропуска­ли его всюду вне очереди. Обедали и ужинали на больших станциях, куда заранее давалась телеграмма с заказом. Наше появление за цент­ральным столом буфета производило сенсацию среди вокзальной публики и пассажиров других поездов.

Так перевалили Урал и, оставив Европу, оказались в Азии. Ландшафт начал меняться и вскоре потянулись бесконечные леса — тайга!

Леса, леса и невиданные сибирские реки. Неиз­гладимо впечатление от неимоверно широкого и могучего Енисея. Казалось что мосту не будет конца… Здесь где-то совсем недалеко готовил Ермак подарок русскому Царю!

За Енисеем ослепляет своим великолепием бурная, кристально прозрачная Ангара. И нако­нец — Иркутск. Холодеет. Ведь на дворе уже октябрь.

После отличного вокзального обеда, в ясный лунный вечер поезд начинает огибать Байкал. Мы не можем оторваться от окон до того фее­рично-красива эта масса, дрожащей в лунном свете, воды. Среди нагромаждения гор, наш со­став то и дело прячется в безчисленных тунелях. Под утро, отходим от озера моря — Забай­калье, Чита, Манчжурия. Картина опять меня­ется и становиться однообразной со своими соп­ками, с редкими деревьями. То там, то здесь — укрепленные посты нашей Пограничной Стра­жи. Иногда, из них выглядывают жерла пушек. В нас еще живы воспоминания, сравнительно не давней, японской войны. Всматриваемся в лица китайцев — неискренние, загадочные гла­за, подобострастная вежливость и невольно ду­мается — что то будет если ему дать силу, если он получит уверенность в своей силе?

Поезд снова вступает на русскую террито­рию. Уже чувствуется приближение океана. И гот поезд тихонько подходит к красивому, в русском стиле, Владивостокскому вокзалу. На­сколько я помню, на перроне нас встретил флаг-капитан Штаба Командующего Флотили­ей капитан 1 ранга барон Остен-Сакен с груп­пой офицеров. Тут же оркестр Сибирской Фло­тилии. После официальной части, под звуки марша «Кого-то нет, кого-то жаль», в лучах уже бледноватого не летнего солнца, рота втягива­ется в Светланскую улицу и, через весь город, шагает вглубь Золотого Рога, где стоит у стенки наш крейсер. Разочарование неописуемо: вместо настоящего военного корабля, перед нами не­большой двухтрубный пароход, с голыми мач­тами, весь окрашенный в светло-шаровую крас­ку… Четыре 37 мм пушки на баке, две 120 мм Канэ на юте и на кормовой рубке, прибавьте еще одинокий Максим и это определит боевую мощь нашего крейсера.

На этом закончился для нас этап подготови­тельного флотского существования, суливший нам в будущем много радостей но и много испы­таний.

— О —

В октябре 1915 года, еще не была закончена немцами корсарская война. Совсем недавно еще, был потоплен в Пенанге наш «ЖЕМЧУГ». По агентурным сведениям, по голландским портам, в нынешней Индонезии, прятались немецкие подводные лодки. Поэтому, совершенно было непонятно по каким соображениям, для плава­ния гардемарин, был выбран коммерческий па­роход. Может быть чтобы своей миролюбивой внешностью не привлекать особого внимания? Или играли роль какие либо особые, высшие соображения — дело было неизвестное и нико­му непонятное.

Так или иначе, крейсер «ОРЕЛ» был один из шести, кажется, пароходов Добровольного Фло­та, построенных в 1909 году, в Штетине. Водоиз­мещение около 4000 тонн, с «парадным» ходом — 14 узлов. Один из этих шести, не помню ка­кой, уже был захвачен немцами. Как наш па­роход ни драили, как ни подкрашивали, он ни­как не подходил на корабль Российского воен­ного флота. Нужно сказать что, в то время, и вся то Сибирская Флотилия выглядела как-то тускло. «АСКОЛЬД» ушел в Средиземное море и во Владивостоке оставалось несколько мино­носцев времен японской войны, разоруженный, несший брандвахтенную службу, «МАНДЖУР», транспорта «КСЕНИЯ», «МОНГУГАЙ», «ШИЛ- КА», охранявший промыслы — «ЯКУТ» и во­оруженный трехтрубный пароход Доброволь­ного флота «ПЕЧЕНГА»..

Гардемарины были размещены в жилой па­лубе и спали на рундуках и в подвесных кой­ках. Нашей смене подвезло, так как нас поме­стили в кормовых каютах 2-го класса, по 4 чело­века в каждой, на одной двойной койке, диван­чике и в подвесной. Посередине стол под лю­ком, словом, что-то вроде маленькой кают-компа­нии. Нашим кормлением заведывал буфетчик, ведший это дело исключительно хорошо и доб­росовестно, так что по приходе в каждый ино­странный порт нам выдавалась на руки некая сумма, экономия от нашего морского довольст­вия. Деньги эти выдавались в валюте данной страны и бывали нам очень кстати. Пища была вполне удовлетворительна, только в тропиках донимали чуть не ежедневные котлеты и рисо­вая каша с ананасами.

Уже на следующий день по прибытии, нас принял сменный офицер мичман Пашков но, почему-то, вскоре он перешел в другую смену, а к нам был назначен мичман В. А. Тихвинский, который с нами и занимался всю кампанию. Не­давно произведенный в офицеры, выпуска 1915 г., застенчивый по натуре и несовсем еще уве­ренный в себе он часто смущался и краснел. Оказался он милейшим человеком но неопыт­ность его мы сразу почувствовали и, к чести нашей сказать, всячески старались его не под­вести.

Одновременно с ним, к нам был назначен унтер-офицер Чуксин. Надо отметить что поч­ти половина нашей команды была с погибшего «ЖЕМЧУГА», люди видавшие виды на своем веку, главным образом, из сибиряков. Выдер­жанный, подтянутый, прекрасно знавший свое дело Чуксин постепенно и с большим умением преподносил нам премудрости флотской науки. Несравненные Российские унтер-офицеры!.. Вероятно, они были такими спокон веку на Им­ператорском флоте! Сколько нужно было иметь терпения и настойчивости чтобы вдолбить в го­лову совершенно незнакомых с морской жизнью людей своеобразную судовую науку. Как, до мельчайших подробностей, ухитрялись они знать свое дело! Каким спокойствием, какой смекалкой и находчивостью отличались они в трудные и опасные минуты… Нельзя забыть вас Чуксин, Водопьянов, Аршинкин…

Не скажу того же о старшем боцмане кон­дукторе Качимове, уже хотя бы за его привыч­ку «давать зуботычину», увлекая матроса в ка­кой-нибудь укромный угол, куда не проникал нескромный офицерский или гардемаринский глаз. С нами он обращался с некоторым этаким «почтительным презрением». Мы для него яв­лялись какими-то «сосунками» и он никак не хотел видеть в нас будущих офицеров.

С первых же дней на нас свалились три «развлечения»: первое — вязание коек. Для этого нужна была сноровка и большая практи­ка, тем более что наши коечные сетки, на левых шханцах были подогнаны как раз точно по уставной мерке и если койка имела хотя бы ма­лейшее «пузо», ее засунуть на место не пред­ставлялось возможным. Кончалось это тем что вахтенный начальник отсылал неудачливого «раба Божьего» вниз, перевязать ее. Правда, первое время при нас был неизменный Чуксин но в дальнейшем это попахивало постановкой под винтовку. Второе, по началу изнурительное, занятие было гребное ученье. Шлюпочное вес­ло — тяжело. Грести им нужно умеючи. В ре­зультате долго не проходившие, подчас крова­вые, мозоли.

А тут подоспело еще третье развлечение, впоследствии, к нашей общей радости, больше не повторявшееся, — угольная погрузка, оче­видно свалившаяся на наши головы, с целью ознакомить нас с подлинной жизнью рядового матроса. Угольная пыль проникала всюду а на наши мозоли просто страшно стало смотреть…

В плаваньи все это упростилось, так как по­ставщик угля, поставлял обыкновенно и рабо­чую силу, для его погрузки. Нужно сказать что, несмотря на все эти проходящие неприятности, наше настроение не падало и мы продолжали совершенно нормально поддерживать свой крепкий «марсафлотский» дух.

В скорости, нас стали отпускать на берег, до девяти часов вечера. Не скажу чтоб во Влади­востоке это представляло для нас значительный интерес — гуляли по городу, заходили на вок­зал — пить какую-нибудь, совершенно невин­ную, жидкость, похаживали в парке, окружав­шем дом Командующего, знакомились с гимна­зистками. В городе было две женских гимназии, из которых одна была нашей «избранницей», передававшейся потом из выпуска в выпуск. Однажды, задержанные двумя местными кра­сотками, я с моим товарищем кадетом 2 кадет­ского корпуса Романовым, попали по возвраще­нии на миноносец на блестящего но строгого офицера лейтенанта Сергея Антоновича Бутвиловского. «Посмотрите на часы» — краткое распоряжение, «десять минут десятого, госпо­дин лейтенант…» «Следующий раз без отпуска, доложите ротному командиру». Печаль и то­ска… но ничего не поделаешь. Кстати сказать, через некоторое время, лейтенант Бутвиловский получил в командование эск. минон. «ВЛАСТНЫЙ» и привел его вокруг Азии и Ев­ропы в Белое Море. На наше счастье, следую­щий отпуск совпал со днем присяги и все нака­зания были сняты.

Если в Морском Корпусе, устраивались «По­хороны Альманаха», то у нас происходили «по­хороны Шпака». Церемониал, по установлен­ному ритуалу, был установлен и выполнялся накануне дня присяги, то есть, фактического нашего вступления в ряды Императорского Флота. Уже за несколько дней, по роте стали ходить листовки, с изображениями, в самых мрачных красках, состояния здоровья «Шпака». Утром, в канун торжественного для нас дня при­сяги, «Шпак» перестал существовать. Его брен­ное тело лежало на лазаретных носилках, окру­женное совершенно невероятно одетым карау­лом, «начальством» и «дипломатическим корпу­сом». Совершенно оригинально разодетые «пос­лы» произносили длинные погребальные речи затем «покойника» спустили в трюм, чем и бы­ла закончена вся церемония.

Ко дню присяги, на крейсере производились какие-то довольно сложные работы, почему для церемонии нас перевели на только что пришед­ший с моря, под Андреевским флагом, транспорт «Ксения». С понятным волнением, построенные по вахтенно на юте, произносили мы за священ­ником слова присяги, обязывавшей нас на всю последующую жизнь и конечно никому из нас не приходила да и не могла прийти в голову мысль о том что через полтора года, эта присяга будет снята с нас в столь трагических и позор­ных обстоятельствах.

Через несколько дней после присяги, появи­лись несомненные признаки нашего близкого ухода в плавание. Крейсер оттянулся от при­стани, дежурного офицера сменил вахтенный начальник и вступил в исполнение своих обя­занность унтер-офицерский караул и вот в один прекрасный день, мы снялись с якоря, ми­новали, стоявший у входа «Манджур» и вышли в открытое море.

Съемка с якоря на военном корабле носит особенный, я бы сказал, торжественный харак­тер. Так было и тогда. «Орел» постепенно набав­лял хода, перед нами открытый океан, горизонт хмурился и наша первая встреча со стариком- океаном не предвещала ничего доброго. По ме­ре удаления от берегов, ветер крепчал, крейсер стало трепать все сильнее и сильнее. Валы по­дымались выше и выше, превращаясь в настоя­щие водяные горы. Развело сильную килевую качку… Корабль сползал куда-то далеко вниз, перед ним выростала огромная пенистая глыба воды, тогда он судорожно взлетал вверх и сно­ва скатывался в разверзшуюся перед ним про­пасть. Такого состояния водной стихии я не видал позднее в Черном море и Средиземном, хотя и там и там приходилось испытывать све­жую погоду.

Протянули штормовые леера, по палубе про­бирались с большим трудом, еле за них удер­живаясь, большая часть гардемарин, команды и даже офицеров были в довольно плачевном ви­де. Ужасная смесь запаха угольного дыма с раз­болтавшейся трюмной водой, при закрытых на­глухо люках, проникала всюду и становилась положительно непереносимой… Действовала даже на тех, кто был на ногах. Служба, однако, шла своим чередом. Наш буфетчик с поварами ухитрился как-то смастерить котлеты но, прав­ду сказать, мало кто ими воспользовался. Одна­ко, были и такие, на которых качка не только никак не действовала но нагоняла какой-то вол­чий аппетит и у них котлеты находили нужное применение. Про себя не могу сказать чтобы я себя чувствовал прекрасно однако не лежал и никаких неприятных последствий не испыты­вал.

«Крещенье» наше продолжалось и ночью. Для тех из нас кто спал в подвесных койках бы­ло легче но лежавшие на рундуках, всю ночь ез­дили в разные стороны, ругали друг друга, так как, по существу, опереться ногами во что бы то ни было не было возможности.

На следующие сутки, океан стал успокаи­ваться, экипаж — оживать и в Фузан, порт в Корее, мы пришли уже подчищенными и при­бравшимися.

Чтобы понять мое дальнейшее повествова­ние о том что произошло в Фузане, необходимо учесть условия нашего плавания, в условиях военного времени, в полной темноте, при всех заряженных, по сигналу, пушках, с плотно за­драенными иллюминаторами и люками, покры­тыми чехлами. Затеснение тщательно проверя­лось. Оставались только ходовые огни: отличи­тельные, гакабортный и быстроходный. Поздно вечером, в таком положении мы и стали на внешнем Фузанском рейде.

5 числа следующего дня, утро выпало ясное солнечное. По рейду проходила легкая рябь. Только что сыграли отбой. Комендоры разря­жали орудия. Наша смена пила чай и пережива­ла события только что окончившегося бурного перехода. Вдруг, на палубе, почти над нашим лю­ком, раздало страшный взрыв. От люка посы­пались осколки, гардемарины бросились наверх, чтобы узнать что случилось.

Картина была, примерно, следующая: наша, задранная к небу, 120 мм пушка, чуть дыми­лась в казенной части. Замка не было. На палу­бе, под ней, проступала кровь. Справа на шкан­цах спускали дежурную шестерку. Около талей суетился боцман, по правым шканцам бежал старший офицер, справа же по корме, плавал какой-то предмет, в расстоянии примерно ка­бельтова от корабля. Что это такое — нам опре­делить сразу не удалось. Произошла какая-то драма и шлюпка должна была объяснить нам многое. И действительно: она возвращалась и возвращалась с половиной туловища комендора Ершова. Несколько позже, на вантах фок-мач­ты были обнаружены части его внутренностей.

Выстрел произошел — снаряд вылетел и был найден в городе. Заклинило-ли боек и Ершов, по какой-то непонятной причине, пробовал за­крыть замок, не вынув патрона, — осталось на­всегда неизвестным… От Фузана шел катер — японские власти, очевидно, хотели узнать при­чину внезапного «обстрела» города. Тело погиб­шего зашили в брезентовый мешок положили у кормового флага и, на другой день, похоронили в Нагасаках, на Русском кладбище.

Д. Д. Понафидин

От Редакции:

На этом обрываются записки лейтенанта Димитрия Димитриевича Понафидина. Принес он мне их буквально за неделю до своей неожи­данной кончины, обещав, закончить их в путе­шествии, откуда он более не вернулся.

Алексей Геринг

Добавить отзыв