ВОЕННАЯ БЫЛЬ

Фото Знамя лейб-гв. 1-го Стрелкового Его Величества полка на фронте, в войну 1914-1917 гг. Впереди — полковой священник Иеромонах Амвросий.*).

1916 год был в сущности годом более или менее позиционной войны. Разумеется это не значит, что мы бессменно сидели в окопах. Атаки укрепленных позиций противника че­редовались с более спокойными днями и неде­лями, равно как и с переброской с одного фрон­та на другой.

Проволочные заграждения, тяжелые гер­манские мины, не знающие пощады, козырьки, щиты, глубокие окопы с лисьими норами — с одной стороны, с другой — хлябанье, а подчас и сидение в болоте, летние жары и зимние сту­жи. Все это было. Но были временами и боль­шие потери в людях.

В последующих трех своих повествованиях автор хотел бы ознакомить читателя — и это в виде продолжения к своему рассказу «На Стоходе» («Военная Быль» № 47) — с некоторыми моментами из боевой жизни своего полка осе­нью и зимой 1916 года.

*) Иеромонах Амвросий, впоследствии, был переве­ден в 3-й гренад. Перновский полк и вскоре был убит. Посмертно награжден Орд. Св. Георгия 4-й ст.

1. БОЙ 3-ГО СЕНТЯБРЯ

Каждый отдельный бой интересен в своем роде и не только с чисто военной точки зрения, но и теми психологическими моментами, кото­рые являются стимулами его начала, кульми­национной точкой и венчают исход.

3-го сентября мы должны были сделать то, чего не могли добиться другие. Количеством, массой думали одолеть все препятствия, а в результате — огромные потери, страшные жер­твы людьми.

Не помню, за сколько дней до 3-го сентября мы заняли окопы перед деревней Войнин, сме­нив армейский полк. Офицеры этого полка, знакомя нас с обстановкой, говорили, что они несколько раз пробовали брать немецкие око­пы, но ничего из этого не выходило. Впереди какая-то страшная долина — «Долина смерти», которую пройти живым невозможно. Много убитых и сейчас лежали в ней неубранными.

Армейцы ушли, а мы остались.

Окопы, в несколько линий, были вырыты глубоко, имели удобные землянки и блиндажи.

Разместились, как могли, и зажили позицион­ной жизнью.

А ведь жизнь эта, хотя и опасная, имела всегда и свои прелести. Ночью бодрствуешь, бродишь по окопам, проверяешь секреты, вы­двинутые вперед, то и дело освещаешь мест­ность ракетами.

Вдруг где-то влево выстрел, другой… царив­шая ночная тишина сразу превращается в треск пулеметов, шум рвущихся бомб, гул го­лосов. А через четверть часа снова все тихо. Наконец, наступает утро, а с ним и время отды­ха. Идешь к себе в землянку, ложишься и на­чинаешь думать. Конечно, выспаться как сле­дует за эти две-три недели стоянки на позиции едва ли когда удавалось, и ведешь такую дре­мотную жизнь. К часу просыпаешься. Весто­вые принесли обед. Поешь с апетитом, попьешь чаю и снова пойдешь посмотреть, что делается впереди.

Впрочем несколько слов о чае. Пили мы его, можно сказать, целый день, согревая на желез­ной печи, которая обыкновенно была в землян­ке. Пили, заедая Чуевскими сухарями, пече­ньем, всякого рода сластями. Чай был нашей страдой в холодные, сырые ночи, когда прихо­дилось не спать, когда возвращались из обхода своего участка. Он же услаждал нашу жизнь и во время тридцати-верстных переходов в жар­кие летние дни. Хвала и честь ему, милому русскому чаю!

Так вот каково было «утро помещика»…

А потом приходили приятели с соседнего участка, болтали, пели, смеялись. Вечером чи­тали, если было что, а то снова бродили по око­пам и разговаривали со стрелками.

А стрелки, они-то какую вели жизнь? Да такую же, что и мы. Ночью спали мало, ходили в секреты, сменяли караулы, а днем пили чай и спали. Жизнь, безусловно располагающая к ле­ни. Но требовать от стрелка исполнение каких- либо особенных обязанностей, кроме его пря­мых, относящихся к окопной службе, было не­возможно. Игра в жизнь и смерть, риск, кото­рому подвергался каждый в любой момент, — требовали не малого напряжения силы воли, и если, казалось, физически жилось легко и при­вольно, то морально зачастую было очень тя­жело. Ведь многие были оторваны от семьи, от дома, от своего привычного дела и им, навер­ное, легче было бы идти за плугом или сохой, чем сидеть тут в окопе, а потому, повторяю, мы строго следили за правильным несением окоп­ной службы, в остальном же, в личной жизни каждого, старались поменьше стеснять.

После обеда начинался обыкновенно об­стрел окопов и длился так до самого вечера. Тогда, в ожидании возможной атаки противни­ка, каждый устраивал в отверстии козырька или клал на бруствер свою винтовку, тут же, пониже, патроны и, засев, наблюдал за окопа­ми недруга.

Часто нервы не выдерживали и, хотя еще никакой атаки не было, поднималась ружейная стрельба. Начиналась она обыкновенно с конца участка, более отдаленного и опасного, стреляли безудержно, бессмысленно, пока, нако­нец, не удавалось прекратить. И когда снова все утихало, стрелки сами удивлялись, кому это померещился враг.

Третьего сентября был чудный, солнечный день. На фронте все спокойно: ни выстрела, ни лишнего шума. Но сегодня ровно в час дня должна быть наша атака.

Часов в 10 утра в окопы пришел священник, (он впоследствии был епископом в Северной Америке, на Аляске). Он обходил стрелков, да­вал целовать крест и кропил святой водой. Ко­нечно, все знали, что предстоящее дело очень серьезное, что многие будут убиты, а потому люди были серьезными и сосредоточенными.

Один мой подпрапорщик, храбрейший сол­дат, имевший все четыре георгиевских креста, сказал мне: «Ваше Высокородие, я чувствую, что сегодня мой последний день». И действи­тельно, хотя он на груди нес стальной щит, пу­ля попала ему в голову и он был убит.

Перед атакой расположение батальона было такое, что правее меня стояла 10-ая рота под­поручика Малиновского, за мною, во второй линии, 4-ая рота первого батальона поручика Дампеля.

Ровно в час роты Малиновского и моя долж­ны были выйти из окопов и броситься вперед. Разумеется, предполагалось, что первая волна едва ли добежит до расположения неприятеля, но зато вторая, третья и т. д. должны будут уже взять окопы противника.

Часы наши были сверены и, когда стрелка показала час, я дал условленный сигнал и сам полез из окопа. Гак как он был высок, то во многих местах были сделаны ступеньки.

И вот, в тот момент, когда я с верхней сту­пеньки переходил на бруствер, в нескольких шагах от меня ударила граната. С большой си­лой я был брошен обратно в окоп и, вероятно, на минуту потерял сознание. Я снова пришел в себя, когда стрелки меня поднимали и уносили в ближайший блиндаж. Там был фельдшер, ко­торый сейчас же дал мне нюхать какое-то ле­карство. Несколько минут спустя, немного оправившись, я бросился в передний окоп, что­бы идти за ротой. Там застал я капитана Сергея Николаевича Шмидта, командира 1-го батальо­на. Но как я не стремился подняться на бруст­вер, Сергей Николаевич меня не пустил. Пом­ню, я плакал и, заикаясь, просил разрешения идти вперед, но ничего не помогало. Шмидт, ви­дя мое состояние, приказал двум стрелкам отвести меня в тыл на перевязочный пункт. Весь китель мой был в крови, но сам я ранен не был.

Кругом стоял ужасный шум от несмолкае­мой пулеметной и ружейной стрельбы. В это же время противник перенес огонь своей ар­тиллерии с передовой линии окопов на наш тыл, чтобы помешать подходу резервов. В тот момент мне, в моем положении контуженного, понять что-либо было невозможно. Два стрел­ка взяли меня под руки и пошли по ходам со­общения. Вдруг чувствуем какой-то странный запах. К счастью, во время догадались, что германцы стреляют химическими снарядами и что мы попали в полосу газа. Как можно ско­рее, не смотря на явную опасность, выбрались из хода сообщения. Надели маски и продолжа­ли путь.

Еще несколько шагов и впереди, в неболь­шой лощине, увидели нашу батарею, а немного в стороне флаг красного креста. Там уже было много раненых и много крови и стонов.

Мне дали выпить коньку и каких-то капель, после чего уложили на нары. Голова бо­лела и. будто разрывалась на части, глаза были воспалены и сильно слезоточили. Самочувст­вие было отвратительное, говорить мог только с трудом, сильно заикаясь. Раненые прибыва­ли, а с ними и всякие слухи. Передавали, что первые пошедшие в атаку роты, моя, двенадцатая и десятая Малиновского, почти совер­шенно уничтожены, что есть много убитых.

Как это всегда бывает, слухи, к счастью, бы­ли сильно преувеличены, но, разумеется, поте­ри все же были огромные.

Вскоре меня отправили дальше. Однако эвакуироваться не было надобности и я, проле­жав короткое время в обозе; снова вернулся в сбой батальон.

Печальную картину я там застал. Малинов­ский, командир роты, которая была правее ме­ня, был, по всей вероятности, убит, но тело его не было найдено. Стрелки рассказывали, что будто его сразила пуля у самой проволоки. Моя рота очень пострадала, много было убитых и раненых.

Оказывается, что выйдя из окопов, роты бросились вперед и добежали до германских окопов, преодолев проволочное заграждение. Забросав его гранатами и перебив германцев, ринулись дальше и скоро весь плацдарм был в наших руках. Однако удержать взятое не уда­лось и пришлось вернуться в свои окопы. Мы потеряли убитыми из офицерского состава, кроме подпоручика Малиновского, еще штабс-капитана Бонч-Богдановича и зауряд-прапор- щика Топоркова.

Так закончился день 3-го сентября, памят­ный и печальный для всего полка.

«КВАДРАТНЫЙ ЛЕС» — 19-ГО СЕНТЯБРЯ

Название свое лес этот получил оттого, что на карте занимал более или менее квадратное место. Окопы Л. Гв. 3-го Стрелкового Его Вели­чества и нашего полков проходили по западной опушке, вправо и влево от него. В самом лесу сидели германцы.

Батальоном, в который входила и моя рота, командовал полковник Димитрий Димитриевич Лебедев (+ весной 1920 года в городе Нарва, Эстляндия). Устроились так, что мы с ним жи­ли в одном блиндаже. Левее нас окопы занима­ла рота 3-го полка корнета Юрия фон Бретцеля. Позиция оказалась довольно спокойной, но в виду того, что неприятельская передовая линия проходила весьма близко от нас, часто приходилось терпеть от тяжелых мин,, бомб и ручных гранат.

Димитрий Димитриевич неизменно обходил позиции и брал меня тогда с собой. Любопытно было наблюдать за полетом бомбы, особенно но­чью. Летит и кувыркается и почему-то напоми­нает собою поросенка, а из ее задней части сыпятся огненные искры. Стрелки всегда ловко убегали от того места, куда должна была упасть такая бомба.

Зато с тяжелыми минами шутки были пло­хи. Куда такая махина ляжет — все расковы­ряет, от землянок и блиндажей одни щепки останутся.

Ручными гранатами любили перебрасывать­ся и считали это больше забавой, а то и своего рода спортом, чем серьезным делом. Ранения или даже смертные случаи от них бывали ред­ко..

Так вот, в этом-то «Квадратном лесу» наши саперы вздумали подвести под немецкие око­пы минную галерею и взорвать их на воздух. День, когда был назначен взрыв, настал, и я пошел больше из любопытства, ибо моя рота на этот раз не принимала участия, в соседнюю ро­ту посмотреть вблизи результаты этого дела. Предполагалось, что, когда окопы противника взлетят на воздух, рота должна броситься впе­ред и, воспользовавшись общей суматохой, прогнать Немцев как можно дальше и занять их позиции.

В назначенное время я был у блиндажа со­седнего ротного командира. Там же находился и саперный офицер, руководивший подрывны­ми работами.

Когда все было готово, последний нажал кнопку и электрическим током мина была взорвана.

Впечатление было такое, как будто мы при­сутствуем при легком землетрясении. Земля рванулась, дрогнула, и нас, силой воздуха, тол­кнуло в блиндаж.

Моментально выбежав, мы увидели как роты бросились в образовавшуюся воронку и дальше в германские окопы. Сколько немцев при этом погибло — не знаю, но своими глаза­ми видел, повисшего на дереве солдата — си­лой взрыва его подбросило настолько высоко, что он зацепился за верхушку березы. К сожа­лению, в этом деле были убиты доблестный ко­мандир роты 3-го полка корнет Юрий фон Бретцел и наш прапорщик Глибенко.

Воронка, к слову сказать огромнейшая, осталась в наших руках. Впоследствии в ней, приспособленной под окопы, стояла рота на­шего полка подпоручика Карамышева. Я часто навещал Константина Модестовича, но как-то жутко было сидеть в этих окопах, особенно темной ночью. Ракеты беспрестанно освещали местность, окопы противника были, что назы­вается, на самом носу.

3. ЗВИНЯЧЕ

Случилось однажды, что мне пришлось ве­сти батальон на позицию. Шли поздним вече­ром. Впереди роты, а за ними пулеметные дву­колки.

Стояла зима. Дорога прекрасная, промерз­шая. Поля белой фатой покрывал снег.

Вот деревушка Звиняче, а впереди нее, ка­ким-то полуостровом, раскинулась наша пози­ция.

Окопы противника где-то далеко, совер­шенно не видны и местность летом очевидно болотистая и плохо проходимая.

Сменив армейскую часть, заняли окопы.

Моей роте пришелся участок прямо перед деревней. Прекрасные, глубокие укрепления, лисьи норы, блиндажи, козырьки — все устро­ено солидно и, прочно. И вот жизнь наша по­текла мирно и безмятежно. Стрелки устрои­лись в теплых хороших землянках и несли более или менее размеренную гарнизонную службу.

Вообще вся позиция носила характер како­го-то сторожевого охранения и влево и вправо были довольно большие прорывы, никем не за­нятые. Помню, как я однажды ходил к коман­диру расположенной влево от меня роты.

То спускаешься в овраг, то тропинкой об­ходишь холм. Кругом тишина невозмутимая: ни человека, ни зверя и все, насколько видит глаз, покрыто снегом.

К сожалению, совершенно не помню, когда и сколько времени нам пришлось сидеть в этом забытом, казалось, всеми уголке тысячеверст­ного фронта. Одно только событие ярко запе­чатлелось в памяти и об этом хочу рассказать.

Для того, чтобы стрелки, идя в разведку, были бы менее заметны, им выдавали белые халаты. Одев их на шинели и покрыв папаху капюшоном, они почти совершенно не были видны на серовато-белом фоне снега.

Стало известно, что и противник высылает подобные разведки, и вот мы решили подкара­улить германцев и, если возможно будет, взять «языка», то есть пленного.

Собрались вечером, одели халаты и пошли. Отойдя от окопов шагов на пятьсот, залег­ли. Приблизительно на том месте, где знали, что там должны проходить немцы.

Местность ли была неудачная или по какой- либо другой причине, но заметили германский патруль только тогда, когда он был уже в не­скольких десятках шагов от нас. Дали залп. Противник, одетый тоже в халаты, сразу скрылся. Пошли смотреть. На снегу, раскинув руки, лежал убитый.

Это был начальник разведки, совсем еще молодой, безусый лейтенант.

Николай барон Будберг

Голосовать

(Не оценивали)

 Loading ...

Похожие статьи:

• Лейб-гвардии Гренадерский полк в войну 1914-1917 гг. Бой у деревни Крупе. – С. П. Андоленко.
• Братские могилы Симбирцев. – В.Н. Лукин
• Воспоминания саперного офицера о войне 1914-1917 гг. – Г.К.
• Бой на Злотой Липе Тоустобабы-Хорожанка. – Полк. Архипов
• Арьергардный бой. – В. Милоданович
• Российские солдаты. – Полковник Попов
• Мои воспоминания. – Балабин
• 24-пехотный Симбирский генерала Неверовского полк (Продолжение, №109). – В. Павлов
• Первая мировая война. – Г. К.