Разбив противника в Восточной Галиции, наша 3-я армия перешла через реку Сан, продвинулась значительно вперед, произвела легкомысленный — и поэтому неудачный — штурм Перемышля и остановилась. В это время я возвращался из Киева по излечении от ранения, полученного в первом бою, и, проходя по дороге всевозможными этапами, мог видеть, что штаб 3-й армии переместился в Ярослав, штаб 11-го армейского корпуса — в Пржеворск, а штаб 32-й пехотной дивизии с управлением 32-й артиллерийской бригады — в село, названия которого теперь не помню (хотя и помню, в сметане, а командир бригады сказал: «Начался штурм Перемышля», что вызвало пессимистические предсказания присутствовавших).
Отсюда я на следующий день приехал в село Маркову (южнее Ланцута) к своему дивизиону, прибыв как раз в такой неудачный момент, когда голова колонны дивизиона вытянулась по дороге на север и на окраине села наткнулась на длинную колонну, шедшую на запад. Таким образом, вместо того, чтобы поесть и выспаться после долгого путешествия из Киева, пришлось сидеть в хате и «выражаться» по адресу наших «Вейротеров», вспоминая знаменитое: «Ди эрсте колонне марширт…». А на дворе накрапывал «осенний мелкий дождичек», дул ветер и было «сыро, холодно, мовэ» (Егор Егоров, в рассказе об «урочище Погибель»). Наконец, когда уже было темно, перекресток освободился и мы могли начать движение.
Поход был вообще ужасный, в особенности для человека, только что приехавшего из Киева. Отчасти помогло то, что по дороге был Ланцут, а в нем завод спиртных напитков графа Потоцкого. Наш «корнет», подпоручик Максимовский (Тверского кавалерийского училища, выпуска 1914 года), не утерпел: заехал на завод и разжился несколькими бутылками «Кюммеля» и вишневки, которыми мы затем поддерживали свое существование в седле.
Поход казался бесконечным. Мы шли все время по каким-то отвратительным, мокрым и грязным полевым дорогам, в кромешной тьме. Особенно много времени заняла переправа через реку Вислоку по какому-то неудачному мосту. На рассвете мы наконец дотащились до села Чарна, где и остановились. Оказалось, что это и есть наша окончательная цель и завтра — дневка, которая затем растянулась на четыре дня. Село было таким же отчаянным, как и погода, и грязь всюду была невылазная.
На следующий день, 22 сентября старого стиля, поехали на разведку позиций, которая была произведена под личным руководством командира бригады. По возвращении из разведки батареи выслали команды для постройки окопов. Ни к разведке, ни к укреплению позиций меня не привлекали, и я старался как можно больше спать.
Наконец 25 сентября утром мы выступили из Чарны и заняли построенные окопы. Они оказались совсем недалеко от села, за лесом. Какую задачу имел наш дивизион, мы, младшие офицеры, не знали, а командиры дивизиона и батарей, если и знали, нам не говорили. Мы же, еще не отвыкшие от обычаев мирного времени, их не спрашивали, после же занятия позиции увидели, что она не годится ни для какой задачи. Мы стояли на поляне, имевшей вид растянутой по фронту трапеции, километра 2-3 по фронту и, примерно, 1 км. в глубину. Перед орудиями была низкая складка местности. Стоявший у орудий человек мог видеть подножие леса впереди и полоску поля перед ним, но панорамы прицелов были ниже. Пехота предполагалась шагах в 200-300 перед фронтом дивизиона, но мы ёе не видели из-за упомянутой возвышенности. Наблюдательные пункты двух левых батарей были на дороге, между этими батареями, тут же был и командир дивизиона. Наблюдательный пункт командира 6-й батареи был вправо от позиции.
Совершенно исключительной особенностью позиции было то, что 90 °/о фронта было закрыто передним лесом, всего лишь в каком-нибудь одном километре от наблюдательных пунктов, а вправо — плоским холмом с костелом. Видеть дальше можно было только по дороге, проходившей между батареями, и далее, вдоль южной опушки переднего леса, но и то — не далее, чем километра на три. Да и тут наблюдение было затруднено горизонтальным характером местности, отдельными деревьями, мелким дождем и туманом.
Для улучшения наблюдения командиры 4-й и 5-й батарей посадили на деревья придорожной аллеи наблюдателей (фейерверкеров), а от дивизиона был выслан к костелу вправо передовой наблюдатель подпоручик С. Н. Козырев, 4-й батареи.
Повторяю, что мы, младшие офицеры, не знали, что нам предстоит арьергардный бой, но начальнику дивизии и командиру артиллерийской бригады это, вне всякого сомнения, должно было быть известно! Тем не менее они лично и выбрали нам такую позицию! Ведь что является задачей арьергарда? Поскольку это касается артиллерии, цитирую ст. 169 «Наставления для действий полевой артиллерии в бою» 1912 года: «…Батареи арьергарда открывают огонь с самых дальних дистанций… Артиллерия должна замедлить наступление противника, не дать ему двигаться беспрерывно и беспрепятственно… Помочь войскам выйти из сферы огня, собраться и перейти в походный порядок…» (цитирую в обратном порядке). Но наша позиция под Чарной позволяла противнику сразу же «сесть нам на шею». Немудрено было предположить, что грядущий бой окажется для дивизиона последним!
Полдня мы протомились в бездействии… Наконец наш наблюдатель на дереве, фейерверкер Егор Вуколович Ершков, заметил колонну противника, шедшую по дороге. Она двигалась «спустя рукава», без признаков разведки и охранения. Немедленно же, с благословения командира батареи Ершков открыл огонь. Начал он с прицела 50 (2 версты), но сейчас же съехал на 40 (800 саженей). Это и были наши «самые дальние дистанции», упомянутые «Наставлением!» С дерева Ершков доложил, что колонна противника разбегается по обеим сторонам дороги, что артиллерия старается повернуть с дороги, но часть запряжек перебита, и часть орудий осталась на месте. Вскоре мы получили и подтверждение слов Ершкова: неприятельская батарея открыла по нам огонь. Стреляло только три орудия, ни взвод и ни батарея (австро-венгерские батареи были в то время шестиорудийными). Но командир батареи со своего, надо полагать, торопливо выбранного наблюдательного пункта не разобрался в том, где мы стоим, и обстреливал край леса за нами.
Развернувшаяся пехота противника сразу же перешла в наступление, и Ершкову пришлось все время укорачивать прицел: 30, потом — 20… Когда прицел опустился ниже 20, послышались встревоженные голоса нашей прислуги: «Ваше Благородие, что это значит? Мы никогда не стреляли на такую короткую дистанцию!». Хотя я и был недоволен нашими прицелами пожалуй даже больше, чем прислуга, все же по долгу службы сделал «деликатную улыбочку» и отвечал: «Не стреляли, а вот сегодня стреляем! Воюем ведь только пять недель!» (последняя фраза относилась к ним, а не ко мне: это был мой всего лишь второй бой!).
Выше я говорю лишь о своей 5-й батарее, но две остальные батареи тоже стреляли и, если мы себе представим стрельбу всего тогдашнего дивизиона, 24 орудия, то можно сделать только одно заключение: лобовая атака противника — дело совершенно безнадежное! Противник и был остановлен на прицеле 13, — 260 саженей! Было даже странно, что он все-таки подошел так близко! Итак, это был конец его наступления, настала тишина и даже пули перестали свистеть над нашими головами.
Тут произошел такой инцидент: «Ваше Благородие! — обратилось ко мне сразу несколько человек, — за нами в лесу австрийцы!». В этом не было ничего странного: они могли обойти нас. Влево от 4-й батареи я не видел никого и даже подозревал, что наш дивизион составляет левый фланг всей позиции! Я посмотрел в указанном мне прислугой направлении, сперва невооруженным глазом, потом — в бинокль, но сколько ни смотрел, не видел там ни одного человека, ни чужого, ни своего.
«Где вы их видите?», переспросил я их. «Вот там!» указывали мне канониры. Но сколько я ни смотрел, продолжал не видеть никого. «Не говорите ерунды!», сказал я, и все сразу успокоились и об австрийцах больше не вспоминали.
К вечеру наступила повсюду полная тишина. Наступила и темнота, тоже полная. Дождь продолжал накрапывать. На дороге между батареями послышалось какое-то движение. Командиры уехали назад, в лес, а затем оттуда приехал наш разведчик с передками левого взвода. Взвод взялся на задки, и разведчик повел его за собой. Мокрая почва делала эту операцию совершенно бесшумной.
Мне пришлось ждать своей очереди довольно долго: мой взвод был правым в батарее. Но наконец разведчик, младший фейерверкер Мальцев, приехал и за мной и повел меня в неизвестном мне направлении. На нашем бывшем наблюдательном пункте, где теперь мы выехали на дорогу, стоял начальник нашей дивизии генерал-лейтенант Вендт, которого, очевидно, интересовал вопрос, удастся ли нашему дивизиону уехать?.. Однако австрийцы, которым принадлежал решающий голос, ничем не интересовались.
Фейерверкер Мальцев довел меня до Чарны и доложил там, на окраине села, что «в темноте пропустил нужный поворот». Я оказался в глупом положении, которое усугублялось еще и тем, что один из зарядных ящиков взвода пропал где-то по дороге. Кроме того, после своего возвращения из Киева я был еще без карты. Все же в Чарне, во время дневки, я на чужую карту посмотрел и у меня осталось в памяти, что Чарнавский лес прорезан сетью параллельных просек, продольно и поперечно, в соответствии со странами света.
Куда мы отступаем, я не знал, но полагал, что на восток. Возвращаться на только что покинутую позицию, чтобы «начать от печки», мне не хотелось: я был рад, что унес оттуда ноги! Поэтому я решил идти ближайшей просекой на север в уверенности, что на каком-нибудь перекрестке наткнусь на какую-нибудь нашу батарею или на пехоту (5-я батарея уходила первой, и потому время у меня было). Мальцева я послал вперед, на разведку, и двинулся за ним по той же просеке.
Мальцев быстро вернулся и доложил, что перекрестком проходит 4-я батарея, невидимая и бесшумная. Через пять минут были там и мы и с разрешения командира пристроились к ее колонне. А на пропавший ящик пришлось пока махнуть рукой: искать его было совершенно невозможно!
Я ехал рядом с подпоручиком Козыревым, нашим бывшим передовым наблюдателем. Под влиянием пережитого он был все еще во взволнованном состоянии, «крыл» все начальство и говорил, что спасся только чудом. Он рассказал мне, что, придя в село, поместился при какой-то роте. Прошло некоторое время и, когда показались австрийцы, его рота (и соседние тоже) поднялась из окопов и пошла в наступление. «Привычка свыше нам дана» и, кроме наступления, пехота нашей дивизии еще ничего иного не знала.
Но тут раздались свистки и послышался крик командира батальона: «Назад!». Козырев узнал таким образом, что переходить в наступление воспрещено. «Ах так!» — сказал с возмущением командир «козыревской» роты, который был под сильным влиянием ланцутских напитков..»Ребята! — обратился он к солдатам, — если нам не дают наступать, для чего мы вообще здесь? Будем отступать! Смотрите на своего командира: за мной!». И с этими словами повел свою роту назад, увлекая и соседей. Образовался прорыв фронта, и Козырев, бросив телефон, едва унес ноги. Тем самым его задача как передового наблюдателя была закончена.
Рассказ Козырева вернул меня к инциденту «за нами австрийцы!». Выходило так, что охват нашей позиции справа, а не слева (чего я спасался) был возможным. Однако в его рассказе не было никаких точных данных. Все же можно было полагать, что командир батальона, который не пустил роты вперед, не пустил их и далеко назад, и этим заключением я корректировал рассказ Козырева. Вообще же вдаваться в подробности у меня не было никакой охоты.
Мы шли, вернее даже — плыли, в полной темноте в такой жидкой и мягкой грязи, что даже щиты не позванивали. Надо было беречь глаза от ветвей и не упустить движущуюся впереди невидимую же запряжку, в предположении, что она не упустит идущую перед ней. Помимо всего, у нас был вредный обычай питаться не из котла, а ждать, пока по приходе на место офицерский повар дивизиона не сварит нам наш обед и ужин вместе, и потому мы в течение целого для никогда ничего не ели во время походов, но только в позиционной войне.
В местечке Жолыня мы вышли на шоссе. Само местечко с беловато — грязными стенами еврейских домов, сожженных, по общему правилу, производило кошмарное впечатление. Тут я мог наконец занять свое место в батарее и поинтересоваться пропавшим ящиком. Оказалось, что он не пошел со мной в Чарну, но свернул совершенно правильно на том перекрестке, который был пропущен Мальцевым, и потому был налицо. А командир батареи считал пропавшим не зарядный ящик, а меня, но беспокоился обо мне не больше, чем я о ящике!..
После остановки в Жолыня мы пришли в какое-то село, кажется — в Гродзиско (не могу сказать теперь точно, так как следующий день, 26 сентября 1914 года, не был ничем замечателен). Первый этап отступления перед только что разбитой австрийской армией был закончен.
Тут. командующий 6-й батареей штабс-капитан А. М. Ходоровский рассказал нам свои впечатления о появлении австрийцев в тылу дивизиона: «Старший офицер вдруг докладывает мне по телефону, что в лесу за батареей — австрийцы! Мне это казалось совершенно невероятным! Однако, повернув туда стереотрубу, вижу — действительно австрийцы! Что мне было делать? Сказать «да!» означало бы возбудить панику. Я подумал и сказал старшему офицеру: «Ошибаетесь, это — наши!», и больше меня не беспокоили».
Итак, этих австрийцев в лесу за батареями видели не только канониры моего взвода, но и 6-я батарея, включая ее старшего офицера, штабс-капитана Абамеликова, и самого командира батареи! Но я все-таки верю только своим глазам: их там не было! И когда я слышу о каких либо видениях, я считаю их совершенно подобными этой массовой галлюцинации наших артиллеристов в арьергардном бою 25 сентября ст. стиля под Чарной.
В. Милоданович
(1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading ...| Застройщики алушта тут Смотрите информацию застройщики алушта тут. интерстрой.рф |
Похожие статьи:
- Бой на Злотой Липе Тоустобабы-Хорожанка. – Полк. Архипов
- Последнее отступление (Окончание) – В.Е. Милоданович
- Исторический архив (№105)
- 26 дней на реке Сан. – В.Е. Милоданович
- По поводу статьи «4-й гусарский Мариупольский полк» в №103 «Военной Были». – А. Левицкий
- Лейб-гвардии Гренадерский полк в войну 1914-1917 гг. Бой у деревни Крупе. – С. П. Андоленко.
- Удачный бой. – Колыванец
- Последнее отступление 1917 год . – В.Е. Милоданович
- «Полтавский бой» 27 ноября 1918 года. – В. Милоданович
Loading ...