ВОЕННАЯ БЫЛЬ

Черты подлинного русского геройства.

При объявлении мобилизации 1914 года судьба сыграла со мною плохую шутку. Из г. Орла, где я был начальником 2-ой Отдельной Кавалерийской бригады (полки: 17-й гус. Чер­ниговский и 18-й Нежинский), мне, по мобили­зационному наряду, пришлось пропутешество­вать в г. Екатеринодар для формирования 2-й Кубанской казачьей дивизии. По приезде туда выяснилось, что «произошла ошибка», и я дол­жен возвратиться к своей бригаде, которая уже находилась на нашей границе с Австро-Венгри­ей, в районе южнее гор. Грубешова.

Это удивительное двухнедельное путешест­вие через всю центральную и южную Россию, охваченную мобилизационной горячкой, заста­вило меня с головой окунуться в совершенно необычайный, ни с чем несравнимый, стихий­ный подъем, охвативший тогда всю Россию. Он заразил нас всех и наложил свой отпечаток на все наши военные действия первых месяцев войны. За счет этого подъема, так ярко вскрыв­шего всю бездонную глубину 1000-летней души нашего русского народа, мы живем и по сей день.

После всевозможных мытарств и долгих по­исков моей бригады, я вновь вступил в коман­дование ею 1-го августа (все даты по ст. ст.) на­кануне весьма серьезной и ответственной операции, где она должна была принять участие вместе с 3-й Отд. Кав. бригадой (полки: 16-й ул. Новоархангельский и 17-й ул. Новомиргород­ский), с которою она составила Сводную Ка­валер. дивизию генерал-майора Ванновского (Сергея).

После разрушения важного железно-дорож­ного узла Рава-Русска, 6-го августа, на рассве­те, нами был взорван самый большой желез­но-дорожный мост у Камионки-Струмиловой. Теперь нужно было, не теряя времени, собрать все отдельно действовавшие части, многочис­ленные команды специального назначения и разъезды и уходить по добру по здорову, так как противник (2-я Авст.-Венг. Кавал. дивизия и 2 отряда егерей) начал нас окружать, чтобы не выпустить из лесисто-болотистого района, в котором действовала дивизия.

Но это оказалось не так просто. Вывод ча­стей, участвовавших во взрыве моста, был за-

1) Было мною описано в Белградском «Русском Го­лосе» в 1939 г.

2) Операция эта подробно мною описана в Юго-славянском Кавалер. Журнале: «Коньички Гласник». Кн. III и IV, 1930.

держан огнем противника из 2-х-этажной ка­менной казармы, окруженной палисадом. По­пытка овладеть ею нахрапом — не удалась. Ге­нерал Ванновский был смертельно ранен, а ко­мандир Нежинского гусарского полка полковник Витковский — убит.

Получив донесение о положении дела, я вы­ехал на место боя. Меня сопровождал трубач 17-го гусарского Черниговского полка унтер-офицер Иван Гороховец, с которым я, с этого рокового дня, никогда больше не расставался. И для него, и для меня это было наше первое серьезное боевое крещение.

Под укрытием железно-дорожного полотна мы спешились, передали лошадей одному из бывших здесь гусар и выползли на полотно же­лезной дороги, с которого ясно можно было разглядеть в бинокль положение наших частей, атаковавших казарму. Редкие цепи улан и гу­сар лежали, прижавшись вплотную к палиса­ду. На каждую попытку двинуться вперед или назад сыпались ружейные пули из бойниц па­лисада и окон обоих этажей. Офицеры полз­ком пробирались между кочанами капусты, чтобы вытащить стрелков, находившихся впе­реди. А время все уходило и каждая потерян­ная минута ухудшала общее положение диви­зиона.

Я вызвал конно-пулеметную команду 2-ой бригады и приказал начать обстрел окон и бойниц казармы, а трубачу Ивану Гороховец тру­бить сигнал «назад».

Услышав сигнал, наши цепи начали отхо­дить. Австрийцы открыли бешеный огонь, но наши пулеметы заставили их замолчать. Скоро между нами и нашим противником установил­ся неписанный договор: пока ты молчишь, и мы тебя трогать не будем; но на каждую твою пу­лю, ты получишь несколько десятков наших. Е силу этого договора все участники боя были благополучно выведены и присоединены к сво­им частям.

Меня поразил Гороховец. Точно он был не на войне, а на маневрах мирного времени. Для подачи сигнала он выходил на насыпь, стано­вился в традиционную ухарскую позу труба­ча, с трубой задранной кверху и левой на бед­ре и отчетливо трубил сигнал за сигналом. По­сле второго раза он обернулся ко мне и спро­сил: «Ваше Превосходительство, отчего это, каждый раз, как я прикладываю трубу к губам, мне кажется, что пуля влетит мне в рот?» Не потому ли он и держал трубу поднятой кверху, чтобы она, своим раструбом не собирала всех летавших вокруг него пуль? Я ему ответил что-то вроде: “А чего ей, дуре, тебе в рот лезть? Разве ей мало места кругом?… Труби с Богом!”

В тот же день, в самый разгар солнечного затмения, Гороховцу пришлось еще раз трубить сигнал «сбор», но уже в иной обстановке, когда окруженная со всех сторон дивизия, в конном строю, шла на прорыв из неприятель­ского кольца. Этот сигнал дал возможность со­брать дивизию, растянувшуюся на забитых лес­ных дорогах, по которым передача приказаний через ординарцев оказалась невозможной.

За все мое 9-месячное командование кава­лерийскими соединениями мне никогда больше не пришлось прибегать к сигналам.

* * *

Прошло три месяца непрерывных боев и пе­редвижений. После вторичного нашего перехода через р. Сан и преследования отходившей Авст.-Венг. армии, Сводный кавалерийский корпус (Сводная кавалерийская и 3-я Донская казачья дивизия) занял 8-го ноября город Новый Сандец, а 10-го выбил из Старого Сандеца арьер­гард австрийцев, прикрывавший отход в Карпатские ущелья главных сил противника. В на­шу задачу не входило преследование далеко на юг и поэтому части, выбившие австрийцев из Ст. Сандеца, пройдя через город, остановились у его южной окраины и продолжали преследо­вать отходящего противника огнем. Был очень холодный день с ледяным ветром. Резервы укрылись по дворам. На главной улице стоял взвод конно-пулеметной команды с пулемета­ми на двуколках. Прислуга понемногу разбре­лась, оставив при запряжках по одному ездо­вому. Австрийцы отходили, отстреливаясь, и время от времени бросали в город свои грана­ты с характерным бело-розовым дымком при разрыве. Ничего ни серьезного, ни интересного день не обещал. Начальники всех степеней си­дели на балконе школы и мирно беседовали. Внизу лестницы сидел Гороховец, держа в по­воду мою и свою лошадь.

Неожиданно все переменилось…

Шальная граната разорвалась позади самого пулеметного взвода. Лошади шарахнулись, сби­ли с ног державшего передний унос ездового и полным ходом понеслись по улице в сторону противника. Все обомлели. Ни одной команды, ни одного распоряжения не было дано, а обе запряжки, с пулеметами, неслись к противнику и были от него не дальше 800-1000 шагов… Ни­кто не заметил, как Гороховец, бросив моего ко­ня, вскочил на своего и пустил его полным хо­дом вслед за пулеметами. Обогнав их, стал впе­реди первой запряжки и некоторое время про­должал итти, не убавляя хода, к противнику.

Не доходя, примерно, 400-500 шагов, он начал медленно заходить налево кругом; за ним по­шла вся колонна.

Через несколько минут Гороховец, уже спо­койной рысью, привел пулеметы назад, не по­теряв ни одной лошади и сохранив в целости и невредимости оба пулемета. Все произошло так молниеносно, что даже австрийцы опомни­лись и открыли сильный огонь только тогда, когда все уже было кончено.

Гороховец, взволнованный и сконфуженный, не знал куда деваться от благодарностей и по­хвал, которые сыпались на него со всех сторон. Он как будто не сознавал, что все это сделал именно он — Гороховец… Никогда он не мог пе­редать своих внутренних переживаний: как вселилась в него такая счастливая мысль, а в особенности — мгновенная решимость, не знав­шая ни сомнений, ни колебаний…

Я часто рассказывал в наших офицерских бе­седах об описанном случае с пулеметами и за­давал вопрос — как поступили бы слушатели в подобном случае? Ни разу я не получил ни од­ного удовлетворительного ответа. Только ар­тиллеристы предлагали расстрелять беглым ог­нем лошадей, а потом, ночью, в темноте, вывезти пулеметы, но шансы спасти пу­леметы были минимальные и даже самая возможность расстрела лошадей была весьма гадательна, так как при системе стрель­бы с закрытых позиций, по указаниям на­блюдателя, все внимание которого обращено на действия противника, несущаяся с нашей сто­роны к противнику запряжка могла быть взя­та под огонь только перед самым носом против­ника, то есть слишком поздно, чтобы можно было спасти пулеметы.

Гороховец, несомненно, мог бы взять патент на свое изобретение.

В ожидании такового, он вечером того же дня приказом по Сводно-Кавалерийскому кор­пусу был награжден Георгиевским крестом 4-ой степени.

В апреле 1915 года я был назначен командиром IX корпуса и с большим сожалением рас­стался с моим верным стремянным, не чая его больше видеть. Но судьба решила иначе.

В конце того же года готовился первый боль­шой прорыв укрепленной неприятельской пози­ции на Юго-Западном фронте, на р. Стрипе. Для преследования противника, в случае удачи, бы­ла собрана под моим начальством внушитель­ная масса из 4-х кавалерийских дивизий: (9-я, 12-я, Кавказская и Сводная: полки Л. гв. Улан­ский Его Величества, Гродненский гусарский и Заамурская конная бригада).

Прорыв фронта не удался. Операция была отменена, кавалерийский корпус был расформирован, и я, не солоно хлебавши, возвращал­ся в свой ІХ-й армейский корпус, стоявший на фронте, в районе Минска.

На станции Казатин я сел ужинать в ресто­ране. Ко мне подошел швейцар и сказал, что на платформе построились солдаты из проходив­шего эшелона и просят меня к ним выйти. Я вышел. Раздалась команда: «смирно, глаза на­право». Ко мне подошел Гороховец и отрапор­товал: «Ваше Превосходительство, гусары, ула­ны и артиллеристы 16-ой кавалерийской диви­зии*) едут в отпуск к себе домой. Мы узнали, что вы находитесь на станции и хотели с вами поздороваться…» Мы обнялись с Гороховцем как старые, закадычные друзья. После дружного ответа на мое приветствие они меня обступили со всех сторон и начали, захлебываясь, напере­бой, рассказывать через какие мытарства они прошли после того, как мы расстались, Среди них оказалось несколько солдат других частей, которые раньше меня и в глаза не видели, но, тем не мене, не знали, как высказать свое вни­мание.

Воинский поезд готовился к отходу. Наше свидание пришлось прекратить, но на меня оно произвело впечатление, которое не изгладилось и до сего дня…

Всякая кавалерийская операция сколько-ни­будь широкого размера, в особенности имею­щая характер «набега» (поиска), складывается из большого числа специальных предприятий, в которых чрезвычайно важную, хотя и невид­ную, роль исполняют отдельные чины и мел­кие партии, выполняющие на свой страх и риск весьма ответственные задачи, имеющие гро­мадное значение для успеха главной операции.

Какая невероятная сила духа, какое само­отвержение, выносливость, находчивость, бес­страшие и чисто-звериная способность ориен­тироваться в местности нужны всаднику, ве­зущему донесение из разъезда в штаб Отряда, иногда за несколько десятков верст, среди враждебного иностранного населения, при не­возможности пользоваться населенными пунк­тами для отдыха, разыскивая дорогу в луч-

*)Так называлась теперь бывшая сводно-кав. ди­визия.

шем случае по весьма примитивному наброску карандашом на клочке бумажки, за которую ему грозит быть захваченным в плен. И все это при условии, что сам штаб уже не находится там, откуда был выслан разъезд, а переместился в неизвестном направлении. И, несмотря на все эти, казалось бы, непреодолимые трудности, до­несения приходили по назначению с порази­тельной регулярностью и случаи их пропажи были чрезвычайно редки. Поэтому, чрезвычай­ное впечатление произвела пропажа, в ноябре 1914 года, во время операции под Краковым, целого разведывательного эскадрона 17 улан­ского полка, из которого вернулись только око­ло 20 улан. Этот случай долго оставался за­гадкой, пока о нем не рассказал, в начал 30-ых годов, маршал Пилсудский в своей книге «Mes premiers cmbats». Но об этом эпизоде когда-ни­будь в другой раз.

Не менее трудна была работа и маленьких партий особого назначения (разрушение желез­ных дорог, порча телеграфных линий, служба связи, всевозможные нападения, фуражировки и т. п.); которые в большинстве случаев разре­шались самолично, по своему разумению, и хит­ростью их начальников, знавших, что ни на ка­кую помощь они расчитывать не могут.

Все это приводило к проявлению геройства, совершенно изумительного, но о котором гро­мадное большинство исполнителей сами даже и рассказать не умели и смотрели на него, как на что-то вполне естественное, само собою ра­зумеющееся…

При настойчивых расспросах, всегда выяс­нялось главное качество всех действий этих безчисленных героев: это — крайняя, солдат­ская простота приема, которым они пользова­лись; находчивость, за которою чувствовался какой-то очень большой, многовековый опыт борьбы за существование, по наследству пере­дававшийся из поколения в поколение, глубо­ко лежащий в подсознании и сам собою выхо­дящий наружу в минуты крайнего волевого на­пряжения; необычайная скромность и полное отсутствие бахвальства. И над всем этим, ни­когда ясно не выражаемая словами, всегдаш­няя забота об интересах общего дела, глубокое сознание важности той задачи, которая была на него возложена.

А. Драгомиров

Голосовать

(Не оценивали)

 Loading ...

Похожие статьи:

• Письма в Редакцию. – Юрий Солодков, А. Хохлов
• К справке М. Бугураева «первый Георгиевский кавалер войны 1914-1917 гг.» – Вл. Бастунов
• Письма в Редакцию (№114)
• Оценка австрийцами русских войск к началу 1917 г. – Г. Гринев
• Лейб-гвардии Гренадерский полк в войну 1914-1917 гг. Бой у деревни Крупе. – С. П. Андоленко.
• Черноморский Флот в войну 1914-1917 гг (Окончание) – Г. фон Гельмерсен
• Воспоминания саперного офицера о войне 1914-1917 гг. – Г.К.
• Кавказская Гренадерская Артиллерийская бригада Август 1914 г. — Сентябрь 1915 г. – A.B. Козьмин
• Памяти трагически погибших офицеров одного полка. – А. Волков