«Господин вольноопределяющийся, поднимайтесь скорее, наш взвод идет в разъезд!» мой вестовой, Иван Зайцев, крестьянин Псковской губернии, верой и правдой прослуживший мне всю войну, трясет меня за плечо. Открываю глаза и не сразу соображаю, что происходит. Но быстро прихожу в себя, сон как рукой сняло, и я, поеживаясь от утреннего холода, вскакиваю, натягиваю сапоги, шинель, беру шапку, винтовку и бегу еще погреться к догорающему костру.
Наш взвод (6-го эскадрона 7-го драгунского Кинбурнского полка) уже поседлал, и драгуны идут строиться перед квартирой командира эскадрона, ротмистра П. Насонова. Оттуда, с картой в руке выходит корнет Хаджи-Мирзаев, здоровается, и мы, справа по три, вытягиваемся по улице еще спящей деревни. Солнце еще не всходило, росно, туманно, будет хороший, ясный день.
Хаджи вызывает меня из строя, протягивает карту, на которой красным карандашом отмечен путь разъезда, и объясняет задачу: пройти через город Ржешув (Галиция), только вчера вечером оставленный противником, перейти через сторожевое охранение Старооскольского пехотного полка и идти дальше, вдоль реки Вислок, на Чудец, Стришов, Фришток до соприкосновения с противником… Хаджи-Мирзаев в плохом настроении: ему хочется спать, а не смотреть на карту, и мне приказано ехать с ним рядом и вести разъезд по карте. Хаджи клюет носом, но потом внезапно просыпается и поминутно спрашивает меня: какая справа деревня, куда ведет эта дорога, далеко ли до Чудеца и т. д. Я ориентируюсь хорошо и немедленно ему докладываю все, что он хочет знать. Я горд, полон сознанием ответственности, мечтаю о подвиге, о георгиевском кресте, словом — мне 20 лет…
Через полчаса входим в Ржешув, чистенький австрийский городок. По хорошему, ровному шоссе втягиваемся в него рядами. Белые домики под зелеными и красными крышами еще спят, все ставни закрыты наглухо; подковы наших коней звонко бьют по каменной мостовой в утренней тишине. То там, то сям открывается окошечко, и из него выглядывает молоденькая «паненка» в папильотках или пейсатый жид в ермолке, но при виде чужой конницы с пиками окно моментально захлопывается. Вот и главная улица, магазины, ларьки, кофейни, которые постепенно открываются. Как-то странно-возбужденно чувствуешь себя «победителем» и временным «хозяином» этого местечка. Ведь, кроме нашего разъезда, никаких других частей в городе нет… Останавливаемся около первой попавшейся открытой двери и вызываем хозяина, старика-еврея. Голова и руки у него трясутся, но мой немецкий язык его немного успокаивает, и он рассказывает, что австрийцы поспешно отступили еще вчера, и ночью вошла наша пехота, но не задержалась, а ушла куда-то вперед.
Разъезд двигается дальше. На углу двух больших улиц — кафе «Cukiernia», окна и двери уже открыты, но публики еще нет. «Зайдемте, Скоробогач, выпить напоследок в приличной обстановке кофе», говорит Мирзаев, «когда-то еще придется…» Соскакиваем с коней. Взводному — приказ: «Остановка на полчаса, двух драгун послать за хлебом, колбасой и пивом для взвода; вот деньги! Никуда не отлучаться!» Звеня шпорами, мы входим в кафе, где сразу поднимается суета. Подскакивает хозяин в белом фартуке и не знает, что говорить и как себя вести, чтобы не рассердить «казаков» и угодить им.. Мой немецкий язык опять приходит на помощь, хозяин расплывается в улыбке и скоро сам тащит поднос с кофе, сливками, булочками и прочей давно невиданной снедью. Потом, когда мы выходим, он дает нам в дорогу целый пакет, в котором мы находим булочки («дрожжувки»), сухарики, пирожные и печенье. Суем ему деньги, — он обижается и отказывается.
«По коням, садись!» и мы снова трогаемся в неизвестность. По дороге прошу у корнета разрешения зайти в писчебумажный магазин. Взвод уходит, и я остаюсь с Зайцевым. Когда я захожу в лавочку, хозяин, увидев меня, шарахается в сторону и хочет убежать (он, очевидно, проспал уход «своих» и не знал, что город занят «врагом»). Немецкий язык мой опять его успокаивает, я покупаю записную книжку, конверты, карандаши и опять должен насильно оставить деньги (русские) в уплату за купленное.
Взвод я нахожу спешившимся на главной улице, а корнета Мирзаева пытающимся разговориться с двумя «паненками». Разговор несложный и потому все объясняется мимикой. Это было время еще «джентльменской» войны, магазины были открыты, по улицам спокойно ходила «чистая» публика, звонили в костеле. Никому из драгун не приходило в голову что-либо стащить, не говоря уже о насилиях над жителями. С женщинами и девушками они перемигиваются, пересматриваются, посылают воздушные поцелуи, иногда, правда, и «крепкое» словечко. Женщины — в восторге, некоторые, более смелые, протягивают букетики цветов… Жалко уходить из этой мирной обстановки. Не война, а точно маневры…
Верстах в трех от города проходим через жиденькую цепь пехотного сторожевого охранения. К нам подходит подпоручик и объясняет обстановку: впереди наших частей больше нет; вот в том лесу впереди, час тому назад были замечены конные дозоры противника; по дороге вправо ушел в разведку взвод 11-го Донского казачьего полка (нашей, 7-ой кавалерийской дивизии). Мы благодарим и на рысях выходим вперед. Вот на гребне холма маленький окопчик, в нем — замаскированный «Максим», часовой и подчасок лежат рядом, покуривая и посматривая вперед, сзади, в лощине, спит вповалку усталая рота. Тишина…
Идя переменным аллюром, чтобы наверстать время, потерянное в Ржешуве, мы скоро далеко уже уходим от нашего охранения. Меры предосторожности — по уставу — приняты: впереди и на флангах идут парные дозоры. Люди подтянулись, не слышно ни смеха, ни разговоров. Туман постепенно рассеивается, видимость — прекрасная. Вот и лесок, где пехота видела конных. Проходим его, зорко всматриваясь по сторонам. Никого… Впереди синеют отроги Карпат, справа тянется железнодорожное полотно, за ним шумит быстрый Вислок. Мы проходим еще несколько верст и постепенно втягиваемся в дефиле — долину реки, еще довольно широкую. Справа и слева поднимаются лесистые отроги гор, впереди видны хатки, униатская деревянная церковь. Это — Чудец. Проходим мимо, не останавливаясь.
Вдруг впереди выстрелы: характерные австрийские «двойные» тапу, тапу и наши, более глухие. Перестрелка разгорается, преобладает огонь австрийцев. Через минуту подлетает на взмыленной лошади наш передовой дозорный и докладывает, что противник занимает цепью опушку леса и часть железнодорожного полотна.
Взвод отходит за стоящую рядом хату и спешивается. По шоссе начинают посвистывать пули. Хаджи-Мирзаев посылает меня с двумя драгунами (и Зайцевым) выяснить обстановку и сделать кроки для первого донесения. На рысях, держась мягких обочин шоссе, идем к виднеющемуся вдали железнодорожному мосту. Впереди неожиданно ухают две пушки, слышен приближающийся уже знакомый полет снарядов, и две шрапнели с беловато-красным дымком разрываются высоко над нашими головами. «Вперед, вперед!» кричит Зайцев, поднимая в галоп свою тяжелую кобылу, «под мостом
укроемся!» Шрапнели летят на нас одна за другой, но все дают перелеты, и только одна граната ударяет близко, в середину шоссе, разбросав вокруг щебень.
Но вот и мост. Мы соскакиваем с лошадей и заводим их в укрытие. Тут огонь нам не опасен, да он скоро и прекращается. Наш дозорный, которого мы находим тоже под мостом, говорит, что с опушки леса австрийцы, по-видимому, ушли, тишина стоит полная. Я делаю кроки и мы возвращаемся к взводу и посылаем первое донесение в штаб полка.
Двигаемся дальше. На этот раз я иду в переднем дозоре с четырьмя драгунами, фамилии двух из них я помню еще и сейчас: унтер-офицер Коротченков и трубач Зуев. Оба потом были убиты, Зуев в 1915 году, под Бродами, а Коротченков — в пешей атаке 29 июня 1917 года, когда я уже командовал 4-м эскадроном драгунского дивизиона стрелкового полка 7-ой кавалерийской дивизии. Передовым дозором идти и весело и «нервно», поминутно ждешь из какой-то засады залпа (что не раз и бывало).
Справа и слева маячат фигуры наших парных дозорных, изредка скрываясь в складках местности. Позади, в одной версте от нас, осторожно продвигается наш взвод. Пройдя версты четыре, мы останавливаемся около колодца напоить коней и затем снова двигаемся дальше. Неожиданно у правых дозорных слышится несколько выстрелов, и мы видим несколько конных так близко, что простым глазом видны красные чакчиры и синие мундиры венгерцев), стоящих под прикрытием группы деревьев около шоссе. «Шашки вон!» и мы с места, не задумываясь, атакуем. Венгерцы уходят галопом вправо, к виднеющемуся вдали лесу. Мой темно-рыжий «Игрок» (завода И. Королькова) стелется, как птица, точно захваченный страстью преследования. Несколько гусар уходят вправо и видно, что нам их не догнать, но ближайших четырех мы, очевидно, настигнем, кони у нас еще свежие. Почва становится влажной, и тяжелые кони венгерцев постепенно теряют аллюр, расстояние между нами и гусарами сокращается. Я уже ясно начинаю различать, что передо мною скачет офицер, безжалостно нахлестывающий своего гунтера. Немного в стороне скачут другие три гусара, которых преследуют драгуны. И вдруг я вижу, что лошадь офицера падает, старается подняться на передние ноги и вновь валится на бок. Я уже близко, что-то кричу офицеру, но он, высвободив ногу из-под тела коня, вскакивает и на моих глазах выхватывает из кобуры револьвер и стреляет себе в висок.
Когда я подскакиваю, он уже мертв, белокурый юноша с едва пробивающимися усиками, в красивой гусарской форме! Подхожу к лежащему коню: у него сломана нога, попавшая в глубокую рытвину, и его приходится пристрелить. Между тем драгуны подскакивают к гусарам, которые сошли с коней и подняли руки. Запыхавшись от скачки и волнения только что пережитых минут, с пересохшим горлом, присоединяюсь к своим и стараюсь заговорить с венгерцами по-немецки, но все трое, красивые, статные, загорелые молодцы, молчат и лишь блестят белками глаз. Наши драгуны с любопытством ощупывают красивую гусарскую форму (столь непохожую на нашу, защитного цвета) на пленных, которые от каждого прикосновения вздрагивают, точь в точь как затравленные и соструненные волки. Да и вообще вся эта скачка напоминала мне парфорсную или, вернее, псовую охоту. Пленные молчат, со страхом ожидая, возможно, близкой смерти… Отбираем у них сабли в металлических ножнах и великолепные, новые кавалерийские карабины; я беру у офицера его револьвер и бинокль и затем, гордые и счастливые, возвращаемся к взводу на шоссе, ведя трех пленных и трех коней в поводу.
Хаджи встречает меня и радостно поздравляет, вся погоня происходила у него на глазах. Тело застрелившегося офицера привозят на лошади на хутор, где мы стоим; выкапываем в садике, под деревом, могилу, я читаю «Отче наш» и мы опускаем тело в землю. Из двух планок делаем крест, на котором пишем чин и фамилию (по его книжке донесений), и трогаемся дальше.
Приближался уже вечер. С утра мы ничего не ели, кони были тоже голодные, и наш командир решил стать на ночлег. Был выбран одиноко стоящий хутор, недалеко от м. Стришов. Кругом расставили караулы, коням отпустили лишь подпруги, навесили им торбы, а сами принялись за консервы со свежесваренным картофелем. Ночь была звездная, тихая, но прошла она неспокойно, все время в полной темноте на склонах гор вспыхивали огоньки, очевидно — свет электрических фонариков отходящих австрийских арьергардов.
Утром приехавший драгун нашего эскадрона привез приказание присоединиться к полку, который получил другую задачу и был двинут в район севернее Кракова.
Так кончился мой первый разъезд в октябре 1914 года, пятьдесят лет тому назад, за который я получил мою первую георгиевскую медаль.
Вл. Скоробогач
(3 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading ...| Строительный калькулятор онлайн здесь Информация строительный калькулятор онлайн здесь. stroimaterial-moskva.ru |
Похожие статьи:
- ДРАГУНЫ КРЕСТЬЯНЕ. – Ю. Сречинский
- «Крейсерок» (Из далекого прошлого). – Леонид Павлов
- О мобилизации коня. – М. Залевский
- №117 Июль 1972 г.
- Последнее отступление (Окончание) – В.Е. Милоданович
- Братские могилы Симбирцев. – В.Н. Лукин
- Арьергардный бой. – В. Милоданович
- ЗАПИСКИ ПОЛКОВНИКА ПЕРВЫШИНА О 269 ПЕХОТНОМ НОВОРЖЕВСКОМ ПОЛКУ
- Удачный бой. – Колыванец
Loading ...