Стоял июль месяц 1914 года. Исколесив Балтийское море вдоль и поперек. парусная шхуна Лиги обновления Флота «УТРО», под командой участника Цусимского боя, академика-гидрографа старшего лейтенанта в отставке Николая Николаевича Зубова, имея на борту 80 молодых представителей самых разнообразных учебных заведений возвращалась, как всегда в ветренную погоду, под парусами домой. О событиях, волновавших в тот момент весь мир мы ничего не знали и потому, полной неожиданностью для нас, была встреча со 2-й Минной дивизией в Ганге. Миноносцы проходили мимо нас с двумя рядами мин заграждения на палубах и с головного «ГРОМЯЩЕГО» контр-адмирал Курош сообщил нам в рупор об объявлении войны, на что мы ответили долгим и дружным «ура!»
В палубе оживление было огромное и все 80 человек тотчас же решили записаться добровольцами на флот. Вместо этого, миноносец «РАСТОРОПНЫЙ» отбуксировал нас в Лапвик, наш корабль был разоружен и затоплен в шхерах а мы — посажены в вагоны и отправлены по домам «доучиваться».
Каникулы еще не кончились и я, возбужденный и радостный, разгуливал по Петербургу, в полной матросской форме, мечтая уже о будущем НЕСОМНЕННО Георгиевском кресте, а пока что лихо отдавая честь офицерам и четко становясь во фронт, многочисленным в столице, генералам. Еще год и у меня на плечах появятся гардемаринские белые погоны Морского Корпуса, мечта с детских лет. Однако, как это часто бывает в жизни, все сложилось иначе.
На берега Невы съезжалось тогда много молодежи, только что окончивших среднюю школу, для поступления в военные училища. В их числе был и один из моих кавказских двоюродных братьев, прихвативший с собой близкого товарища, с которым он и появился в нашем доме. Это было мое первое знакомство с И. М. Исаковым, с которым потом нас связала дружба в течении трех лет. Тогда, конечно, я не мог предполагать что он станет адмиралом советского флота и, после долгой и сложной флотской жизни будет доживать свой век где-то на покое. Приехал он поступить в Отдельные Гардемаринские Классы, новое морское училище, основанное в 1913 году, в предвидении осуществления большой судостроительной программы, которая потребовала бы большое количество офицеров и Морской Корпус один не смог бы справиться с этой задачей. Поэтому, он много рас- прашивал меня о нашем плаваньи и подробностях военно-морской службы, которую я уже несколько прошел.
Узнав о моем желании идти в Морской Корпус, мой новый приятель стал говорить о том что Отдельные Классы — училище новое, совсем по иному оборудованное а главное — каждому из выпусков предстоят дальние учебные плаванья, да еще в заграничных водах. После мучительных колебаний, я отправился в канцелярию нового училища, узнал досконально все детали и правила и, в положенное время, подал прошение на Высочайшее Имя. Исаков, в ту пору, был уже в плаваньи, в Тихом Океане.
Принимали нас по конкурсу аттестатов, причем конкурс был очень высокий, чуть ли не 4Vг по пятибальной системе. (В конкурсе приемные экзамены были отменены в следующем 1916 году). Медицинский осмотр был долгий и тщательный, забракованных было порядочное количество. Несмотря на мой хороший аттестат, я попал в училище далеко не из первых. Все 120 вакансий заполнены не были и, впоследствии, начальству пришлось вызывать поименно, тех, кто не попал в первую очередь и еще оставался в городе.
Училищу было отведено левое крыло, так называемых, Дерябинских казарм, в конце Большого проспекта на Васильевском Острове. Все помещения были заново отремонтированы и снабжены всем необходимым для существования училища. В двух последних имелись всевозможные приборы, образцы пушек и мины заграждения и Уайтхеда. Ротные помещения, с конторками для каждого гардемарина, огромные спальни, столовый зал, с большим портретом государя, во весь рост, на «ШТАНДАРТЕ» был, просто великолепен.
В вестибюле нас встречала большая модель «ПЕТРОПАВЛОВСКА» и… зоркие глаза двух швейцаров, из старых заслуженных унтеров, закончивших действительную службу. Во дворе были собственные швальня и баня. На этом дворе происходили строевые учения и мы занимались гимнастикой и фехтованием, собствен- но же гимнастический зал находился в нижнем этаже главного здания. Кормили нас отменно — обед и ужин из трех блюд, на столах кувшины с клюквенным или солодовым квасом. В такой обстановке нам предстояло пробыть, без малого, три года.
Начальник училища, тогда еще не произведенный в контр-адмиралы, капитан 1 ранга Сергей Иванович Фролов был одним из представителей новых веяний во флоте, прекрасный специалист по девиации, умный, энергичный, отзывчивый но очень нетерпеливый человек, он делал все чтобы поставить созданное им детище на должную высоту. К гардемаринам он относился по отечески и называл нас на «ты», мы, со своей стороны, его любили и окрестили «папаш- кой». Чтобы яснее охарактеризовать нашего Начальника, расскажу один небезинтересный случай. В один прекрасный день, не знаю по какой причине, Сергей Иванович решил сам сделать репетицию по девиации нашей смене. Смена эта считалась одной из лучших по учению, насчитывая в своих рядах большинство «капралов» (унтер-офицеров). По своей горячности С.И. не умел ясно ставить вопросы и, кроме того, требовал молниеносно быстрого ответа. Результат — вся смена получила неудовлетворительные и, кажется, только один каким-то чудом получил восьмерку (первый удовлетворительный балл). Такой результат поразил самого Сергея Ивановича и он назначил повторную репетицию, которую поручил провести спокойному и обстоятельному лейтенанту М. А. Докушевскому. Контраст был разительный — ни одного балла меньше 11.
Вполне понятно что первые дни после поступления в Училище не показались нам особенно радужными. Не легко было освоиться с порядками и дисциплиной нам, только что оторванным от своих семей и домашнего обихода. Кроме того, надо было изучать «словесность», преподаваемую незабвенным кондуктором Ба- куном. Строевые занятия, отдание чести, постановка во фронт, ружейные приемы — все это казалось трудным молодым людям, никогда не проходившим никакой воинской подготовки.
Все мы были пострижены «под нуль» нашим училищным парикмахером, ходили в го- ланках без погон и длинных штанах. Никаких отпусков не существовало. Помню как приехавший с фронта мой шурин взял билеты в Мариинский театр для всей нашей семьи. Мне пришлось подать особую докладную записку ротному командиру. Разрешение было дано но в театре, а антрактах, я прятался в глубине ложи — уж очень у меня был вид непрезентабельный в «безпогонном» состоянии.
Примерно через неделю после поступления, к нам пришел знакомиться с ротой наш постоянный ротный командир старший лейтенант Б. М. Петров 7-ой, бывший Порт-Артурец. Думаю что лучшего ротного командира трудно себе и представить. Под его грубоватой и суровой внешностью скрывалось замечательное сердце. Строгий, лаконичный в своих распоряжениях, о каждом из нас, он заботился, как о родном сыне.
Время проходило быстро и незаметно приближался срок нашей отправки на Дальний Восток, для 9-месячного плавания на крейсере «ОРЕЛ». Гардемарины сживались, знакомились друг с другом, завязывали дружеские отношения. По утрам, при первых звуках барабана или горна, нашего замечательного сверхсрочного горниста Пересыпкина, уже без ропота, вскакивали с коек. В свободное время начали заучивать текст присяги, которую мы должны были принимать уже во Владивостоке.
Наступило утро. Когда «большие чемоданы», с утра, были отправлены на вокзал, мы поняли что наступил день отъезда. По всему училищу разнеслась весть что с нами прощаться приедет Морской Министр адмирал Григорович. Уже под вечер, рота была выстроена в столовом зале. Вошел адмирал, высокий, красивый, с седеющими усами и небольшой бородкой, в орденах и ленте. В кратком слове, он пожелал нам успеха в будущей службе и счастливого плавания.
Совсем стемнело, когда рота, построенная по отделениям, бодрым шагом двинулась по Невскому к Николаевскому вокзалу. Немногочисленная в этот час, публика, с любопытством, посматривала на нас. Выглядели мы уже совсем прилично, так как были одеты в бушлаты с черными погонами и золотым якорем на них. Не хватало только галунов на погонах но и такой внешности стесняться уже не приходилось.
На путях стоял, приготовленный для нас, специальный поезд, составленный из красивых пульмановских вагонов, с продолговатыми зеркальными стеклами. Платформа была заполнена родственниками, у кого они были, и провожающими. Моя заплаканная мать и сестра крестили меня и, передавая большой пакет с печеньями и фруктами, умоляли быть осторожным. Сердце у меня разрывалось на части.
Наконец — «большой сбор» и команда — «по вагонам». Рота была размещена по 4 человека в купе. Последние прощальные приветствия и поезд тихо двинулся. Начался 12-дневный путь через всю Российскую империю.
Старшина нашей смены Синицын быстро наладил порядок в нашем купе. Он был кадетом Морского Корпуса, ушел оттуда в Мореходное училище Дальнего плаванья (подготовлявшее коммерческих моряков) и теперь поступил в наши Классы. Военного и флотского опыта у него было достаточно, к тому же он был отменным товарищем а по службе — требовательным и строгим начальником.
Наше долгое путешествие дало нам возможность познакомиться с разнообразными картинами нашей родины. По-вахтенно, ходили пить утренний чай в вагон-столовую, там же происходили некоторые занятия, в частности, неподражаемый «сэр» Тончу к учил нас английскому языку «по своей собственной системе». Система была так замечательна что в памяти нашей не осталось буквально ни одной английской фразы и познания в этом языке остались чрезвычайно ограниченными.
Поезд шел без задержек, так как пропускали его всюду вне очереди. Обедали и ужинали на больших станциях, куда заранее давалась телеграмма с заказом. Наше появление за центральным столом буфета производило сенсацию среди вокзальной публики и пассажиров других поездов.
Так перевалили Урал и, оставив Европу, оказались в Азии. Ландшафт начал меняться и вскоре потянулись бесконечные леса — тайга!
Леса, леса и невиданные сибирские реки. Неизгладимо впечатление от неимоверно широкого и могучего Енисея. Казалось что мосту не будет конца… Здесь где-то совсем недалеко готовил Ермак подарок русскому Царю!
За Енисеем ослепляет своим великолепием бурная, кристально прозрачная Ангара. И наконец — Иркутск. Холодеет. Ведь на дворе уже октябрь.
После отличного вокзального обеда, в ясный лунный вечер поезд начинает огибать Байкал. Мы не можем оторваться от окон до того феерично-красива эта масса, дрожащей в лунном свете, воды. Среди нагромаждения гор, наш состав то и дело прячется в безчисленных тунелях. Под утро, отходим от озера моря — Забайкалье, Чита, Манчжурия. Картина опять меняется и становиться однообразной со своими сопками, с редкими деревьями. То там, то здесь — укрепленные посты нашей Пограничной Стражи. Иногда, из них выглядывают жерла пушек. В нас еще живы воспоминания, сравнительно не давней, японской войны. Всматриваемся в лица китайцев — неискренние, загадочные глаза, подобострастная вежливость и невольно думается — что то будет если ему дать силу, если он получит уверенность в своей силе?
Поезд снова вступает на русскую территорию. Уже чувствуется приближение океана. И гот поезд тихонько подходит к красивому, в русском стиле, Владивостокскому вокзалу. Насколько я помню, на перроне нас встретил флаг-капитан Штаба Командующего Флотилией капитан 1 ранга барон Остен-Сакен с группой офицеров. Тут же оркестр Сибирской Флотилии. После официальной части, под звуки марша «Кого-то нет, кого-то жаль», в лучах уже бледноватого не летнего солнца, рота втягивается в Светланскую улицу и, через весь город, шагает вглубь Золотого Рога, где стоит у стенки наш крейсер. Разочарование неописуемо: вместо настоящего военного корабля, перед нами небольшой двухтрубный пароход, с голыми мачтами, весь окрашенный в светло-шаровую краску… Четыре 37 мм пушки на баке, две 120 мм Канэ на юте и на кормовой рубке, прибавьте еще одинокий Максим и это определит боевую мощь нашего крейсера.
На этом закончился для нас этап подготовительного флотского существования, суливший нам в будущем много радостей но и много испытаний.
— О —
В октябре 1915 года, еще не была закончена немцами корсарская война. Совсем недавно еще, был потоплен в Пенанге наш «ЖЕМЧУГ». По агентурным сведениям, по голландским портам, в нынешней Индонезии, прятались немецкие подводные лодки. Поэтому, совершенно было непонятно по каким соображениям, для плавания гардемарин, был выбран коммерческий пароход. Может быть чтобы своей миролюбивой внешностью не привлекать особого внимания? Или играли роль какие либо особые, высшие соображения — дело было неизвестное и никому непонятное.
Так или иначе, крейсер «ОРЕЛ» был один из шести, кажется, пароходов Добровольного Флота, построенных в 1909 году, в Штетине. Водоизмещение около 4000 тонн, с «парадным» ходом — 14 узлов. Один из этих шести, не помню какой, уже был захвачен немцами. Как наш пароход ни драили, как ни подкрашивали, он никак не подходил на корабль Российского военного флота. Нужно сказать что, в то время, и вся то Сибирская Флотилия выглядела как-то тускло. «АСКОЛЬД» ушел в Средиземное море и во Владивостоке оставалось несколько миноносцев времен японской войны, разоруженный, несший брандвахтенную службу, «МАНДЖУР», транспорта «КСЕНИЯ», «МОНГУГАЙ», «ШИЛ- КА», охранявший промыслы — «ЯКУТ» и вооруженный трехтрубный пароход Добровольного флота «ПЕЧЕНГА»..
Гардемарины были размещены в жилой палубе и спали на рундуках и в подвесных койках. Нашей смене подвезло, так как нас поместили в кормовых каютах 2-го класса, по 4 человека в каждой, на одной двойной койке, диванчике и в подвесной. Посередине стол под люком, словом, что-то вроде маленькой кают-компании. Нашим кормлением заведывал буфетчик, ведший это дело исключительно хорошо и добросовестно, так что по приходе в каждый иностранный порт нам выдавалась на руки некая сумма, экономия от нашего морского довольствия. Деньги эти выдавались в валюте данной страны и бывали нам очень кстати. Пища была вполне удовлетворительна, только в тропиках донимали чуть не ежедневные котлеты и рисовая каша с ананасами.
Уже на следующий день по прибытии, нас принял сменный офицер мичман Пашков но, почему-то, вскоре он перешел в другую смену, а к нам был назначен мичман В. А. Тихвинский, который с нами и занимался всю кампанию. Недавно произведенный в офицеры, выпуска 1915 г., застенчивый по натуре и несовсем еще уверенный в себе он часто смущался и краснел. Оказался он милейшим человеком но неопытность его мы сразу почувствовали и, к чести нашей сказать, всячески старались его не подвести.
Одновременно с ним, к нам был назначен унтер-офицер Чуксин. Надо отметить что почти половина нашей команды была с погибшего «ЖЕМЧУГА», люди видавшие виды на своем веку, главным образом, из сибиряков. Выдержанный, подтянутый, прекрасно знавший свое дело Чуксин постепенно и с большим умением преподносил нам премудрости флотской науки. Несравненные Российские унтер-офицеры!.. Вероятно, они были такими спокон веку на Императорском флоте! Сколько нужно было иметь терпения и настойчивости чтобы вдолбить в голову совершенно незнакомых с морской жизнью людей своеобразную судовую науку. Как, до мельчайших подробностей, ухитрялись они знать свое дело! Каким спокойствием, какой смекалкой и находчивостью отличались они в трудные и опасные минуты… Нельзя забыть вас Чуксин, Водопьянов, Аршинкин…
Не скажу того же о старшем боцмане кондукторе Качимове, уже хотя бы за его привычку «давать зуботычину», увлекая матроса в какой-нибудь укромный угол, куда не проникал нескромный офицерский или гардемаринский глаз. С нами он обращался с некоторым этаким «почтительным презрением». Мы для него являлись какими-то «сосунками» и он никак не хотел видеть в нас будущих офицеров.
С первых же дней на нас свалились три «развлечения»: первое — вязание коек. Для этого нужна была сноровка и большая практика, тем более что наши коечные сетки, на левых шханцах были подогнаны как раз точно по уставной мерке и если койка имела хотя бы малейшее «пузо», ее засунуть на место не представлялось возможным. Кончалось это тем что вахтенный начальник отсылал неудачливого «раба Божьего» вниз, перевязать ее. Правда, первое время при нас был неизменный Чуксин но в дальнейшем это попахивало постановкой под винтовку. Второе, по началу изнурительное, занятие было гребное ученье. Шлюпочное весло — тяжело. Грести им нужно умеючи. В результате долго не проходившие, подчас кровавые, мозоли.
А тут подоспело еще третье развлечение, впоследствии, к нашей общей радости, больше не повторявшееся, — угольная погрузка, очевидно свалившаяся на наши головы, с целью ознакомить нас с подлинной жизнью рядового матроса. Угольная пыль проникала всюду а на наши мозоли просто страшно стало смотреть…
В плаваньи все это упростилось, так как поставщик угля, поставлял обыкновенно и рабочую силу, для его погрузки. Нужно сказать что, несмотря на все эти проходящие неприятности, наше настроение не падало и мы продолжали совершенно нормально поддерживать свой крепкий «марсафлотский» дух.
В скорости, нас стали отпускать на берег, до девяти часов вечера. Не скажу чтоб во Владивостоке это представляло для нас значительный интерес — гуляли по городу, заходили на вокзал — пить какую-нибудь, совершенно невинную, жидкость, похаживали в парке, окружавшем дом Командующего, знакомились с гимназистками. В городе было две женских гимназии, из которых одна была нашей «избранницей», передававшейся потом из выпуска в выпуск. Однажды, задержанные двумя местными красотками, я с моим товарищем кадетом 2 кадетского корпуса Романовым, попали по возвращении на миноносец на блестящего но строгого офицера лейтенанта Сергея Антоновича Бутвиловского. «Посмотрите на часы» — краткое распоряжение, «десять минут десятого, господин лейтенант…» «Следующий раз без отпуска, доложите ротному командиру». Печаль и тоска… но ничего не поделаешь. Кстати сказать, через некоторое время, лейтенант Бутвиловский получил в командование эск. минон. «ВЛАСТНЫЙ» и привел его вокруг Азии и Европы в Белое Море. На наше счастье, следующий отпуск совпал со днем присяги и все наказания были сняты.
Если в Морском Корпусе, устраивались «Похороны Альманаха», то у нас происходили «похороны Шпака». Церемониал, по установленному ритуалу, был установлен и выполнялся накануне дня присяги, то есть, фактического нашего вступления в ряды Императорского Флота. Уже за несколько дней, по роте стали ходить листовки, с изображениями, в самых мрачных красках, состояния здоровья «Шпака». Утром, в канун торжественного для нас дня присяги, «Шпак» перестал существовать. Его бренное тело лежало на лазаретных носилках, окруженное совершенно невероятно одетым караулом, «начальством» и «дипломатическим корпусом». Совершенно оригинально разодетые «послы» произносили длинные погребальные речи затем «покойника» спустили в трюм, чем и была закончена вся церемония.
Ко дню присяги, на крейсере производились какие-то довольно сложные работы, почему для церемонии нас перевели на только что пришедший с моря, под Андреевским флагом, транспорт «Ксения». С понятным волнением, построенные по вахтенно на юте, произносили мы за священником слова присяги, обязывавшей нас на всю последующую жизнь и конечно никому из нас не приходила да и не могла прийти в голову мысль о том что через полтора года, эта присяга будет снята с нас в столь трагических и позорных обстоятельствах.
Через несколько дней после присяги, появились несомненные признаки нашего близкого ухода в плавание. Крейсер оттянулся от пристани, дежурного офицера сменил вахтенный начальник и вступил в исполнение своих обязанность унтер-офицерский караул и вот в один прекрасный день, мы снялись с якоря, миновали, стоявший у входа «Манджур» и вышли в открытое море.
Съемка с якоря на военном корабле носит особенный, я бы сказал, торжественный характер. Так было и тогда. «Орел» постепенно набавлял хода, перед нами открытый океан, горизонт хмурился и наша первая встреча со стариком- океаном не предвещала ничего доброго. По мере удаления от берегов, ветер крепчал, крейсер стало трепать все сильнее и сильнее. Валы подымались выше и выше, превращаясь в настоящие водяные горы. Развело сильную килевую качку… Корабль сползал куда-то далеко вниз, перед ним выростала огромная пенистая глыба воды, тогда он судорожно взлетал вверх и снова скатывался в разверзшуюся перед ним пропасть. Такого состояния водной стихии я не видал позднее в Черном море и Средиземном, хотя и там и там приходилось испытывать свежую погоду.
Протянули штормовые леера, по палубе пробирались с большим трудом, еле за них удерживаясь, большая часть гардемарин, команды и даже офицеров были в довольно плачевном виде. Ужасная смесь запаха угольного дыма с разболтавшейся трюмной водой, при закрытых наглухо люках, проникала всюду и становилась положительно непереносимой… Действовала даже на тех, кто был на ногах. Служба, однако, шла своим чередом. Наш буфетчик с поварами ухитрился как-то смастерить котлеты но, правду сказать, мало кто ими воспользовался. Однако, были и такие, на которых качка не только никак не действовала но нагоняла какой-то волчий аппетит и у них котлеты находили нужное применение. Про себя не могу сказать чтобы я себя чувствовал прекрасно однако не лежал и никаких неприятных последствий не испытывал.
«Крещенье» наше продолжалось и ночью. Для тех из нас кто спал в подвесных койках было легче но лежавшие на рундуках, всю ночь ездили в разные стороны, ругали друг друга, так как, по существу, опереться ногами во что бы то ни было не было возможности.
На следующие сутки, океан стал успокаиваться, экипаж — оживать и в Фузан, порт в Корее, мы пришли уже подчищенными и прибравшимися.
Чтобы понять мое дальнейшее повествование о том что произошло в Фузане, необходимо учесть условия нашего плавания, в условиях военного времени, в полной темноте, при всех заряженных, по сигналу, пушках, с плотно задраенными иллюминаторами и люками, покрытыми чехлами. Затеснение тщательно проверялось. Оставались только ходовые огни: отличительные, гакабортный и быстроходный. Поздно вечером, в таком положении мы и стали на внешнем Фузанском рейде.
5 числа следующего дня, утро выпало ясное солнечное. По рейду проходила легкая рябь. Только что сыграли отбой. Комендоры разряжали орудия. Наша смена пила чай и переживала события только что окончившегося бурного перехода. Вдруг, на палубе, почти над нашим люком, раздало страшный взрыв. От люка посыпались осколки, гардемарины бросились наверх, чтобы узнать что случилось.
Картина была, примерно, следующая: наша, задранная к небу, 120 мм пушка, чуть дымилась в казенной части. Замка не было. На палубе, под ней, проступала кровь. Справа на шканцах спускали дежурную шестерку. Около талей суетился боцман, по правым шканцам бежал старший офицер, справа же по корме, плавал какой-то предмет, в расстоянии примерно кабельтова от корабля. Что это такое — нам определить сразу не удалось. Произошла какая-то драма и шлюпка должна была объяснить нам многое. И действительно: она возвращалась и возвращалась с половиной туловища комендора Ершова. Несколько позже, на вантах фок-мачты были обнаружены части его внутренностей.
Выстрел произошел — снаряд вылетел и был найден в городе. Заклинило-ли боек и Ершов, по какой-то непонятной причине, пробовал закрыть замок, не вынув патрона, — осталось навсегда неизвестным… От Фузана шел катер — японские власти, очевидно, хотели узнать причину внезапного «обстрела» города. Тело погибшего зашили в брезентовый мешок положили у кормового флага и, на другой день, похоронили в Нагасаках, на Русском кладбище.
Д. Д. Понафидин
От Редакции:
На этом обрываются записки лейтенанта Димитрия Димитриевича Понафидина. Принес он мне их буквально за неделю до своей неожиданной кончины, обещав, закончить их в путешествии, откуда он более не вернулся.
Алексей Геринг
(Не оценивали)
Loading ...Похожие статьи:
- Отдельные Гардемаринские классы (№119). – В. Тархов
- Отдельные Гардемаринские Классы (продолж., №120). – В. Тархов
- Штабс-капитан В. Д. Парфенов. – Анатолий Векслер
- Обзор военной печати (№109)
- Учебное судно «Великая Княгиня Ксения Александровна». – Г.А. Усаров
- Двойной хлюст. – Д. А.
- Н А Ш С Т Я Г
- От Редактора «Военной Были»
- Конская мобилизация в 1915 г. – Д. Харьков
Loading ...