ВОЕННАЯ БЫЛЬ

Служба молодого офицера в мирное время, в пехотных полках гвардии, стоящих в С.-Петербурге, была совсем не такая легкая, какой ее воображали лица, мало знакомые с военным бытом, и если в будний день на Невском проспекте встречался молодой офицер петербургского гарнизона, это отнюдь не означало, что он манкирует своей службой.

На самом деле он, после суток проведенных им в карауле или на дежурстве, имел несколько часов вполне заслуженного отдыха.

Вообще же молодой офицер, первый год или два после производства в офицеры, был не менее одного раза в неделю в наряде, но бывали случаи, что, после караула, еще в конце недели, выпадало какое-нибудь дежурство.

После каждого наряда полагалось ½ дня отдыха, но, естественно, если наряд падал на субботу, то воскресный отдых сам по себе пропадал.

В отношении караульной службы С.-Петербург делился рекой Невой на два отделения: 1-ое Отделение — левый берег с караулами: главным в Зимнем Дворце, затем в Аничковом Дворце, в Государственном банке, в Экспедиции Заготовления Государственных бумаг, в Таврическом Дворце, в Комендантском Управлении, и ряд караулов унтер-офицерских, а именно: Гербовое Казначейство, Арестантское Отделение при Николаевском Военном Госпитале, главное Казначейство, Военно-Исправительная тюрьма Морского Ведомства, Казармы местных войск и Продовольственные Магазины: Калинковский, Измайловский и Воскресенский.

2-ое отделение: Петропавловская крепость, Городок огнестрельных припасов, Снаряжательный отдел С.-Петербургского завода и др.

Караулы по первому отделению несли главным образом части 1-ой Гвардейской пех. дивизии, по 2-му отделению — главным образом части 2-ой Гвардейской пех. дивизии. Исключением являлся главный караул в Зимнем Дворце, который несли не только все части С.-Петербургского гарнизона, но и Военно-Учебные заведения, т. е. Пажеский Е. И. В. Корпус, Морской Корпус и Военные Училища, и также караул в Аничковом Дворце, который несли все части, исключая Военно-учебных Заведений.

Гвардейская стрелковая бригада, за исключением Л.-Гв. Стрелкового Е. В. полка, стояла в Царском Селе, где и несла гарнизонную службу. Л.-Гв. 3-ий стрелковый Е. В. полк стоял в С.-Петербурге (1 батальон на Вознесенском проспекте, а другой в Петропавловской крепости) и полк нес караульную службу наряду с другими Гвардейскими полками.

Самым ответственным караулом, особенно в Высочайшем присутствии, считался караул в Зимнем Дворце. Форма одежды в нем, так же как и в Аничковом Дворце, была обыкновенная, т. е. мундир и кивер: караул состоял из караульного начальника, двух младших офицеров, 6 унтер-офицеров разводящих, 1 знаменщика, 33 рядовых на 11 постов и 1 посыльного.

Караул заступал со знаменем, за которым, если оно не было случайно в полку, караул заходил в Зимний Дворец и принимал его из Комендантского подъезда, откуда его выносил знаменщик, предшествуемый полковым адъютантом.

Расчет смены караула был такой, что ровно в 12 часов дня, когда с верков Петропавловской крепости стреляла пушка, оба караульных начальника, и старый и новый, подходили друг к другу, имея шашки подвысь, называли свой чин и фамилию, а новый караульный начальник и пароль.

Этот главный караул был в то же время и самым спокойным, особенно для молодых офицеров. От Дворцового Управления приносили прекрасную еду и вино, нижних чинов также кормили хорошо и, кроме того, им выдавали какие-то деньги, хорошо не помню, сколько.

В морозные дни, когда температура спускалась до —10 градусов и ниже, наружные посты сменялись каждый час и, кроме того, часовые надевали теплые тулупы и на ноги кеньги (деревянные калоши).

Как и во всех караулах, одна смена стояла 2 часа на посту, следующая, после смены, отдыхала лежа, не раздеваясь (ночью), и 3-я, которой предстояло вступить на часы, сидела в полной готовности.

Дежурный по караулам 1-го отделения, полковник, находился при главном карауле, а его помощник, рунд, при карауле в Аничковом Дворце. Рунду вменялось в обязанность в течение дня и ночи объехать все караулы и проверить бдительность несения службы.

В главном карауле сохранилось еще воспоминание о взрыве в столовой Императора Александра II, которая находилась как раз над караульным помещением. Этот взрыв произошел 5-го февраля 1880 года, когда караул занимала рота Л.-Гв. Финляндского полка, которая показала много доблести и знания службы. При взрыве погибло 10 человек убитыми и 54 человека ранеными.

В юбилейном номере журнала «Финляндец» (12/25 декабря 1956 г.), в котором помещено описание этого трагического дня, говорится, что в память этого события, в Прусском Гвардейском полку, Шефом которого был Император Александр II, при вступлении полка в караул, вместо их обязанностей говорилось: «Подражайте геройскому примеру Финляндцев в карауле в Зимнем Дворце».

Следующим по важности считался караул в Аничковом Дворце, в котором проживала Вдовствующая Императрица, Государыня Мария Федоровна. Там необходимо было быть все время начеку и вовремя вызвать караул при ежедневном отъезде и приезде Императрицы.

На молчаливый кивок головы требовалось дружно ответить: «Здравия желаем Вашему Императорскому Величеству». Караул был небольшой, всего 4 поста — 12 человек, 1 унтер-офицер, 1 разводящий, 1 волторнист и 1 посыльный. Такого же состава был караул и в Таврическом Дворце, при Государственной Думе, но туда, как я вспоминаю, наш полк ходил довольно редко; нашими районными караулами были: Государственный Банк, (7 постов), Экспедиция Заготовления Государственных бумаг (6 постов). Оба эти караула были более или менее спокойны. При каждом из них находилась комната для арестованных офицеров, которая часто пустовала.

Окна караула в Государственном Банке выходили на Садовую улицу и можно было часами наблюдать уличное движение столицы.

Как то раз, когда я был караульным начальником, в особом помещении, напоминающем небольшой крематориум, и находящемся справа от входа в караульное помещение, сжигались бумажные деньги; такая операция производилась периодически и в этом случае помещение опечатывалось и к нему, во время сжигания денег, выставлялся часовой.

Караул в Экспедиции Заготовления Государственных бумаг был довольно мрачный, окно выходило на темный двор и, после окончания работ в 6 часов вечера, вся жизнь замирала и оживлялась только появлением рунда, к которому, после 9 часов вечера, полагалось лишь подходить с рапортом.

Караул при Комендантском Управлении, на Садовой улице, считался тоже плохим; его местонахождение рядом с грозными начальниками (комендантом и его помощниками), было крайне неприятно, находясь во втором этаже, и из караульного помещения шел мрачный корридор, в который выходили двери камер, где сидели арестованные офицеры. Арестованные нижние чины находились в другом помещении. Караульный начальник должен был присутствовать при ежедневных перекличках утром и вечером. Лица арестованных были далеко не доброжелательны и обращение с ними фельдфебеля и надзирателей было далеко не гуманным.

Мне пришлось однажды присутствовать в карауле в Святую ночь, и простоять заутреню, прислушиваясь к лязгу цепей, которыми были скованы руки некоторых преступников.

Изредка полку выпадала очередь нести караул в городке Огнестрельных припасов, который находился на взморье. Чтобы дойти до него надо было затратить около 3 часов времени, так что на следующий день, после смены, караул возвращался в казармы только около 6 часов вечера.

Помимо несения караульной службы, на долю молодого офицера выпадали и другие наряды: 1) дежурства при Военных Госпиталях: Николаевском, Семеновском и Клиническом; дежурство при Николаевском Военном Госпитале было очень суетливое. Здание было большое, много флигелей и дежурному офицеру вменялось в обязанность не только наблюдать за пищей и присутствовать при приеме мяса, но и находиться у постели умирающих, подписывать завещания и опись оставшегося имущества. Таких умирающих было несколько за сутки.

В мое время дежурный офицер был освобожден от обхода специального психиатрического отделения, где люди помещались за решеткой и в отдельном здании.

В Семеновском и в Клиническом госпиталях, ввиду их небольшого размера, служба была много легче.

Иногда приходилось дежурить при Военном Суде. Дежурный офицер находился все время в зале суда, а к арестованным, которых приводили из мест их заключения, наряжались конвойные, которые сопровождали и караулили этих арестованных.

Иногда заседание суда сильно затягивалось и служба оканчивалась поздно вечером.

2) Дежурства по полку: дежурный офицер был или ротный командир или старый офицер; его помощником были молодые офицеры.

Тогда как дежурный офицер безотлучно находился в дежурной комнате, находящейся рядом со столовой, помощнику вменялось в обязанность: пробовать пищу во всех 4 батальоных кухнях, осмотреть караул, а вечером и ночью обойти все помещения рот и команд и проверить бдительность несения службы дежурными и дневальными, проверить наружных часовых и дневальных, часть которых у нас в полку стояли у дровяных складов в расстоянии ½ часа ходьбы от собрания. Такой ночной обход продолжался иногда не менее 2-3 часов.

Кроме того, у нас в дежурной комнате, был проведен звонок из Ссудо-Сберегательной Кассы, находившейся на Фонтанке, около Чернышева переулка, против Малого театра.

Я вспоминаю случай, когда будучи помощником дежурного по полку, неожиданно услышал этот тревожный звонок, и мне, как и полагалось, пришлось с полуротой, назначенной в этот день на случай тревоги, бежать в эту кассу, прибыв куда выяснилось, что тревога была ложная.

За все мое пребывание в полку до войны 1914 года, это была единственная тревога оттуда, которая по существу была совершенно бесполезна, т. к. ¼ часа времени, потребного чтобы добежать из казарм до кассы, было бы достаточно для редкой в те времена экспроприации.

3) Наряды на похороны высших чинов.

Обыкновенно офицеры назначались для несения орденов покойного; в таком случае они несли перед катафалком подушку с приколотыми на ней орденами, или же находились в строю своей части, которая со знаменем и с оркестром музыки, игравшим похоронные марши, редким шагом шествовала за катафалком на кладбище, где часто, после еще длинного отпевания, ожидала время для производства 3-кратного залпа, при опускании гроба в могилу.

Вечером, после всех занятий и ужина, молодые офицеры часто были назначаемы для чтения лекций — докладов по истории полка, Отечествоведению, военной истории и проч. Обычно, накануне в приказе по полку значилось, что завтра, подпоручик такой-то прочтет в такой-то роте лекцию о том-то. Начало лекции в 7½ часов вечера. Чтение этих лекций сопровождалось волшебным фонарем, который для этой цели перекочевывал из роты в роту и к которому лектор должен был приноравливать свои лекции.

Особенного успеха эти лекции не имели, но причина неуспеха была не в отсутствии талантов у молодых офицеров, а в физической усталости, особенно у молодых, после трудового Дня.

Но когда на экране появлялись картины жатвы или молотьбы, то аудитория как бы оживлялась и были слышны и реплики и споры; вспоминалась родная деревня.

Заканчивая описание нарядов, вспоминается еще один, который бывал не особенно часто, но был очень утомителен — это оцепление Охтенского стрельбища, которое находилось в расстоянии 5-6 верст от казарм, по ту сторону Невы, южнее Малой Охты.

Обычно зимой, полк по-батальонно ходил на это стрельбище для упражнения в стрельбе в снегу. Стрельба начиналась с рассветом, т. е. около 9 часов утра, и оцепление должно было быть выставлено к этому времени. Для этого назначалась под начальством молодого офицера особая команда, которая выступала из казарм в 1¾ часа ночи и, пройдя спящие окраины Петербурга, приходила примерно в 4 часа утра на место.

Было совсем темно и было холодно. Приятно было немного согреться во флигеле 145-го пехотного Новочеркасского полка, чины которого, очевидно постоянно несли эту сторожевую службу.

Охтенское стрельбище представляло из себя широкую просеку в лесу, по бокам которой находились несколько деревянных вышек, на которых и помещались люди, обязанные наблюдать, чтобы никто не переступал бы линии оцепления.

Нужно сказать, что окрестные жители отлично знали о времени стрельбы и сами избегали подвергаться опасности.

Молодому офицеру полагалось до начала стрельбы, верхом, проверить выставленное оцепление, что не всегда удавалось исполнить полностью из-за глубокого снега и полной темноты.

В 8½ часов утра приходил очередной батальон и в 9 часов утра начиналась стрельба, по окончании которой оцепление снималось, и команда возвращалась в казармы. Около 10 часов утра из полка приезжала походная кухня с горячим чаем.

______

Занятия в полку начинались в 8½ часов утра. К этому времени молодой офицер должен был первым прийти в роту. Дневальный командовал «Смирно!» и офицер здоровался сначала с фельдфебелем, а затем и с ротой. Молодому офицеру было очень неприятно опаздывать, но случалось это чрезвычайно редко, чтобы он опаздывал и приходил бы в роту после ротного командира или даже старшего офицера. В таких случаях дневальный не командовал ему «смирно», и сконфуженный провинившийся спешил извиниться за свое опоздание перед старшим начальником.

Осенью, когда часть офицеров, бравших 28-дневный отпуск, возвращались домой и жизнь в полку входила в свое русло — начинались занятия с будущими учителями молодых солдат (новобранцев).

Их отбирали из числа более толковых и обычно занятия с ними вел старший в роте офицер.

Молодой офицер первое время приглядывался, кроме того, как это уже было указано выше, он был занят нарядами и дежурствами.

В начале ноября командир батальона делал этим учителям смотр и затем в роту начинали постепенно поступать молодые.

Разбивка новобранцев в С.-Петербурге происходила в громадном Михайловском манеже, куда их приводил и строил в несколько рядов Воинский Начальник. До общей разбивки в манеж приезжали заведующие хозяйством и начальники нестроевых команд всех полков, которые выбирали согласно особым спискам чинов в нестроевые роты и каждый старался вырвать своему полку лучших мастеров.

В мое время разбивку производил командир Гвардейского Корпуса и на разбивку собирались командиры полков, полковые адъютанты, младшие офицеры и унтер-офицеры, назначенные для приема новобранцев. Унтер-офицеры были в полной парадной форме и были подобраны и ростом и лицом, типичными для своего полка.

По прибытии Командира Корпуса, к нему подходил огромный унтер-офицер Л.-Гв. Преображенского полка и подавал ему мелок, а сам становился за спиной первого с правого фланга новобранца.

Командир Корпуса быстро определял, в какую часть назначается новобранец и писал на его груди номер или буквы.

Например: 3 означал Л.-Гв. Измайловский полк, 8Х — Лейб-Гвардии Гусарский Е. В. полк и т. д.

Преображенец смотрел, что Командир Корпуса начертал на груди молодого, брал его за плечи и громовым голосом вопил: «Измайловский» и одновременно швырял его в толпу унтер-офицеров, которые на лету подхватывали своего новобранца и ставили его в определенное место, где понемногу накапливались молодые того же полка.

Самых высоких назначали на катер Его Величества — Гвардейского Экипажа — затем в роту Его Величества Л.-Гв. Преображенского полка и в Кавалергарды. Каждый полк имел как бы свой тип и каждому хотелось получить в свой полк наиболее красивых солдат.

После разбивки, молодых выстраивали и затем, имея впереди полковой оркестр музыки, а сзади подводы с их сундучками, вели в полковые казармы.

Интересно, что переживал какой-нибудь пермяк, не видевший до сего времени ничего, кроме своей деревни, которого два дня тому назад привезли по чугунке в столицу, и теперь идущий по ярко освещенным улицам, запруженным толпами народа, под звуки марша из Конька-Горбунка? Уже один Невский проспект с его трамваями должен был произвести на них большое впечатление.

В полковом манеже, куда приводили новобранцев, командир полка разбивал их по ротам, отбирая самых высоких и красивых в роту Его Величества.

Молодых стригли, водили в баню, одевали в солдатскую форму, но без погон и, накормив ужином, укладывали их спать. На следующий день, офицер которому поручалось обучение новобранцев, знакомился с вновь прибывшими, и одной из первых фаз их обучения — были письма, которые они должны были написать к себе на родину, с указанием их нового адреса.

В случае неграмотности молодого, эти письма писались офицером под диктовку.

Разбивка производилась 5-6 раз в течении ноября и декабря.

Принимая во внимание, что по штату в роте состояло 123 егеря, при трехгодичном сроке службы, в каждую роту поступало примерно 40 молодых.

С первых же дней прибытия новобранцев, их начинали понемногу учить службе в строю. Сначала поворотам направо и налево, затем кругом; учили, как отвечать на приветствия начальства; тут же обучали вздваиванию рядов. Молодых солдат ставили в одну шеренгу, учили равнению, затем, спустя некоторое время, их выводили на двор и там, под монотонную дробь барабанщика, заставляли ходить редким шагом, дабы приспособить их к слуху и к правильной постановке ноги.

Занимались также гимнастикой, сначала простой, а затем и на снарядах, а также отданием чести.

Занятия производились до 12 часов, когда роты, имея деревянные ложки в руках, спускались в столовую, где, пропев молитву, получали или наваристый борщ, или не менее наваристые щи, а также гречневую или пшенную кашу. Кроме того, каждый солдат получал 3 ф. черного хлеба на весь день и в обед порцию вареного мяса, по ¾ фунта, нанизанного на палочку. Вечером опять суп и каша.

Необходимо отметить, что старослужащие не съедали всего, что им полагалось, и даже оставляли хлеб, молодые же обладали отличным аппетитом и съедали все. Каждому солдату полагалось еще в день 0,48 золотников чая, 6 зол. сахара и ½ фунта мыла в месяц. В каждом полку существовала солдатская лавочка, где, по дешевым ценам, можно было приобрести ситный хлеб, баранки, почтовую бумагу, мыло, карандаши и проч.

После обеда полагался отдых, разрешалось снять сапоги и прилечь. От двух часов дня снова занятия, или же в помещении роты, или во дворе. В три часа учителя молодых солдат, забрав своих молодых, рассаживались в разных местах роты, и обучали молодых «словесности», т. е. объясняли обязанности воина, состав полка, смысл присяги, значение знамени, фамилии начальствующих лиц, Императорский Дом, и пр. Молодой офицер наблюдал за этим обучением, если он не бывал в наряде.

В 4 часа занятия прекращались и молодых сажали за обучение грамоте. Хотя процент неграмотных и был невелик, все же неграмотные попадались и с ними занимались особо, так что к концу учебного года неграмотных не было.

Иногда попадались такие, из отдаленных северных губерний, которые ни на каком языке не говорили и, несмотря на переводчиков, которых искали в других ротах, объясниться с ними было совершенно невозможно; в таком случае их отправляли или на кухню или в нестроевую роту, т. к. в строю они не могли понять никакой команды.

Часто, на словесности, молодых заставляли писать письма на родину и, как уже было сказано выше, молодой офицер приходил на помощь. Все эти письма были очень своеобразны. Обычно они начинались бесконечными поклонами, причем не забывался и пастух — Федька Кривой и лишь в конце письма прибавлялось, что автор письма жив и здоров, харч хороший и никто не обижает. Изредка задавались хозяйственные вопросы: отелилась ли корова или починили ли плетень, но совершенно ничего в письме не писалось про свои личные впечатления и переживания, связанные со всем, что пришлось увидеть в столице.

Полагаю, что эти авторы не обладали достаточным запасом слов, чтобы описать все виденное, а, может быть, и то, что в деревне могли и не поверить всему тому, что удалось повидать их сыну или мужу.

Я приобрел в Гвардейском Экономическом О-ве для своей роты подробную стенную карту России, которая висела у нас в роте и пользовалась большим успехом, т. к. у каждого было желание и радость найти свою деревню. Через некоторое время эту карту пришлось застеклить, т. к. нажимы пальцев, при нахождении своего села или деревни, оставляли такой след, что затирали другие названия; этой мерою карта была предохранена.

В роте висел ротный образ, стояла стойка с винтовками, были параллельные брусья. На стене была нарисована траектория полета пули — мало понятная для солдатского ума — и висел портрет фельдмаршала Суворова в красках. Этот портрет, на котором знаменитый полководец был неизвестным художником украшен огромной шевелюрой, очень часто вызывал у молодых солдат не совсем толковые ответы.

Во время очередного обхода Командиром полка, генералом Яблочкиным, помещения роты, последний остановился у этого портрета и спросил у одного из молодых: «Кто это такой?» Ответ явно не удовлетворил Командира полка, т. к. молодой, после известного напряжения памяти, ответил, что это «Вдовствующая Императрица». Я, как заведующий обучением молодых солдат, получил выговор.

Через некоторое время я был приглашен завтракать к Великой Княгине Ольге Александровне, при которой я состоял камер-пажом перед производством в офицеры. Завтрак был скромный и к концу его Великая Княгиня просила меня рассказать что-нибудь из казарменной жизни полка; я рассказал вышеизложенный случай; Великая Княгиня искренно смеялась и сказала, что завтра же она расскажет об этом случае матери, Государыне Марии Федоровне, но чтобы я не беспокоился «дальше это не пойдет». При прощании Великая Княгиня дала мне свою фотографию с собственноручной подписью и, кроме того, тут же дала и другую, подписав «Ольга — 4-й роте» (рота в которой я служил) и просила меня держать ее в курсе ответов, которые могут вызвать ее фотография. Эта фотография была вставлена в рамку и висела у нас в помещении 1-й полуроты до выхода полка на войну.

В 12 часов офицеры тоже уходили завтракать; семейные и те, кто жил недалеко от казарм, шли к себе, другие ехали в город за покупками, главным образом в Гвардейское Экономическое Общество, которое в то время представляло собой большой военный универсальный магазин с отделами парфюмерии, писчебумажным и продуктовым.

Там можно было приобрести, и дешевле, чем в других магазинах, все, что было необходимо офицеру; все шилось по форме и офицеры Гвардии пользовались небольшим кредитом; получая весной т. н. полугодовое жалование (примерно 180 рублей молодому офицеру, т. к. это жалование высчитывалось по ставкам царствования Императора Александра II), из него никаких вычетов не делалось, лишь все заказанное обмундирование в Гвардейском Экономическом Обществе за год, погашалось из этого жалования.

Так же в Экономке можно было очень дешево и вкусно позавтракать, но без спиртных напитков.

Большинство же офицеров, главным образом холостых, шло в собрание, для чего не надо было выходить на улицу, а можно было попасть в него, пройдя ряд ротных помещений.

При входе в собранскую столовую, надлежало остановиться и сделать всем общий поклон.

При входе Командира полка и старшего полковника, присутствующие вставали и старший из них спрашивал разрешения курить.

У нас в собрании завтрак из 2 блюд с хлебом стоил 50 коп.

Если перед завтраком выпить у закусочного стола рюмку водки и закусить ее вкусным пирожком, то это удорожало завтрак на 10 копеек.

Также удорожался он на 10 копеек, если после него выпить стакан чая с пирожным.

Главный соблазн состоял в наличии закусочного стола; этот стол изобиловал всевозможными закусками, как холодными так и горячими. Все казалось аппетитно.

Буфетчик Зелин, стоявший за этим столом, отмечал на большом разграфленном листе против фамилии каждого офицера все им выпитое и съеденное, с тем, чтобы к 20-му числу каждого месяца, жалование соответственно уменьшалось бы, для чего этот расчет представлялся казначею.

Жалование молодого подпоручика Гвардии, включая и квартирные деньги, составляло в мое время 100 рублей 70 копеек в месяц.

Во время лагерного сбора, полагалось еще 30 рублей суточных. Даже при скромном поведении в собрании и питания дома, редко можно было 20-го числа в конверте с жалованием прощупать что-нибудь существенное.

Вычеты бывали разные: на историю полка, на полковое серебро, на ежемесячный обязательный обед, на проводы уходящих, подарки, венки, полковой праздник и т. д. и, конечно, для холостых — вычет в офицерское собрание за еду.

После завтрака часть офицеров переходила из столовой в бильярдную или в читальню, часть усаживалась на три роббера в входивший тогда в моду бридж. Азартные игры в собрании были запрещены.

По субботам роты по очереди ходили в баню, вечером желающие шли ко всенощной, в воскресенье старослужащие имели право выходить в город, что на военном жаргоне называлось идти со двора.

Молодых до присяги из казарм не выпускали.

Исключением служили прогулки строем, но без оружия, по городу, причем молодым показывали Казанский и Исакиевский Соборы, Дворцовую площадь, Петропавловскую крепость с гробницами всех почивших Царей. Припоминаю, что я водил как-то молодых в Зоологический сад.

Эти прогулки совершались большой частью на маслянице или на второй день больших праздников.

Молодые понемногу вливались в строй роты. С ними начинали проходить устав гарнизонной службы, а также и курс стрельбы, сначала дробинками в ротном помещении, затем во дворе уменьшенными зарядами на 50-100 шагов и лишь в феврале, боевыми патронами на прекрасном стрельбище, на Семеновском плацу *).

Новобранцы постепенно совершенно забывали свой крестьянский облик и все больше и больше начинали походить на бравых защитников родины.

В конце февраля молодых приводили к присяге, объяснив им заранее ее смысл и значение.

На двор 1-го баталиона выносилось знамя; присутствовали все офицеры полка во главе с Командиром. Молодые поднимали правую руку с пальцами, сложенными для крестного знаменья, и повторяли за священником слова присяги **) после чего целовали знамя, святой крест и евангелие. Молодые егеря проходили церемониальным маршем мимо командира полка, затем весь полк выстраивался шпалерами вдоль Рузовской улицы, на которой находились наши казармы и вновь принявшие присягу относили знамя в Зимний Дворец.

С этого времени они одевали погоны, полковой значек и считались егерями.

В начале марта увольняли в запас прослуживших на службе три года. Для этого их выстраивали на дворе 1-го батальона, служили молебен перед полковым знаменем, с которым они трогательно прощались. Также трогательно они прощались и с офицерами и во многих случаях просили их простить за их прегрешения. Затем они в последний раз проходили церемониальным маршем под звуки полкового марша.

Им устраивали прощальный обед и вечером их командами разводили на вокзалы. Я не по-

*) Стрельба на стрельбище Семеновского плаца начиналась обычно в 6 часов утра.

**) А назначенный офицер громко читал законы и наказания за нарушения присяги. Особенно жутко звучали его слова в конце каждого случая: «смертная казнь».

мню, чтобы в этот день в полку были какие-нибудь злоупотребления спиртными напитками — все было сердечно и чинно.

С уходом старослужащих рота сильно редела, молодые начинали нести караулы.

Весной командир полка производил смотр молодых, сначала строевой, а затем по уставам. На последних, молодые больше всего попадались на уставе гарнизонной службы.

В 1914-ом году, 22 марта, Государь Император произвел смотр молодых на Дворцовой площади. К этому смотру готовились особенно усердно.

Прошел Великий пост, весь полк исповедовался и приобщался. Уже в страстной четверг после обеда занятий не было. В страстную пятницу всем офицерам надлежало быть в полковом храме на выносе плащаницы, которую выносили командир полка и старшие офицеры, а по бокам шли фельдфебеля с большими зажженными свечами. После выноса плащаницы все прикладывались, причем надлежало снимать оружие, равно как и тем лицам, которые выносили плащаницу. Вечером состоялось трогательное погребение.

В страстную субботу с утра, все ротные помещения чистились, мылись, украшались гирляндами из цветной бумаги, снаружи казармы украшались флагами, люди доставали из своих сундучков чистое белье, на розговены в роты и команды выдавались добавочно колбаса, сало, куличи, яйца и пасха, и часто ротные командиры добавляли еще кое-что от себя.

К заутрене все желающие офицеры в полной парадной форме собирались в храме, но т. к. дамы у нас в собрании не бывали, то никаких официальных розговен в собрании не было.

В первый день Пасхи офицеры с утра спешили в свои роты, где все егеря в мундирах ждали своих начальников, которые христосовались с ротой. Фельдфебелю, взводным и учителям молодых солдат дарились мыльные или каменные яйца, в ответ на которые мы получали крашенки, присланные из дальних деревень матушки России.

Щеки молодых офицеров горели от множества поцелуев при христосовании с солдатами, но надо было еще спешить в собрание, а затем впереди был один из самых утомительных дней, особенно для молодых офицеров, коим предстояло от 2 часов дня до 6-6 1/2 часов вечера, в полной парадной форме проделать ряд необходимых визитов.

Заканчивая воспоминания зимнего периода жизни полка, хочется добавить еще описание полковых спектаклей.

В 1913 году в память 300-летия Дома Романовых, в полковом манеже была поставлена целиком опера «Жизнь за Царя» (была пропущена лишь сцена польского бала), причем все солисты, хоры, декорации и оркестр принадлежали к составу полка.

Только Антониду и Сабинина исполняли артисты Музыкальной Драмы. Струнный оркестр был заменен балалаечным (60 егерей), увертюру и заключительное «Славься» играл хор полковой музыки. Успех спектакля превзошел все ожидания. На нем присутствовал Начальник Придворно-певческой капеллы, генерал Барон Штакельберг, по представлении которого, всем участникам спектакля были Высочайше пожалованы Романовские медали.

Кроме «Жизнь за Царя» в полковом манеже ставились и другие пьесы, а именно: «Денщик подвел», «Барыня почивает», «Как кур во щи» и др., а также и кинематографические сеансы.

В декабре 1912-го года у нас в роте был поставлен ротный спектакль: «На маневрах» и «С легкой руки», причем все женские роли исполнялись егерями, что вызывало неудержимый хохот.

После окончания спектакля, в ротном помещении были устроены танцы с дамскими призами (брошки, духи, платочки). Дамы были, большею частью, горничные соседних домов, знакомые старослужащих. На отдельном столе стояло угощение — пряники, конфеты, лимонад.

Офицеры роты с семьями присутствовали на этом спектакле и оставались до самого конца. Спектакль этот также очень удался.

После Пасхи начинали готовиться к лагерному сбору в Красном Селе. Недели за две до перехода полка из столицы в лагери, туда высылалась сборная команда под начальством офицера, для приведения лагеря в порядок и для установки палаток. Походным порядком (25 верст) полк переходил в Красное Село, в Лигово; на полпути бывал большой привал.

Красносельский лагерь делился на две части мелкой речушкой Лиговкой; на ее восточном берегу был расположен главный Лагерь, а на западном — авангардный.

Авангардный лагерь, в котором были расположены все военные училища, Гвардейские стрелки, когда они приходили в Красное Село, Армейские части, гауптвахта и все Штабы, был как бы продолжением Красного Села и одним своим фасадом выходил на громадное Военное поле, на котором постоянно происходили всякие учения и артиллерийская стрельба. На нем же в конце лагерного сбора бывал Высочайший смотр всему Красносельскому гарнизону.

Главный лагерь, в отличие от авангардного, в котором все, не только офицеры, но и солдаты, размещались в одноэтажных бараках, был весь палаточный, кроме офицерских бараков и маленького барака Пажеского Е. И. В. Корпуса, на самом левом фланге этого лагеря. В нем были расположены 1-я и 2-я Гвард. пех. дивизии с их артиллерией и Л.-Гв. Стрелковый Артиллерийский Дивизион. Кроме того один участок между расположением Л.-Гв. Финляндского полка и Пажеского Корпуса был предоставлен полкам 3-ей Гвар. пех. дивизии, которые по очереди приходили из Варшавы для отбытия Красносельского Лагерного Сбора. Вся кавалерия была расквартирована очень разбросанно по окрестным деревням.

На южном конце глав. лагеря, на берегу озера, находилось дачное место Дудергоф, над которым высилась лесистая Дудергофская гора, и где жили некоторые семьи офицеров, отбывающих лагерный сбор.

По прибытии полка в лагерь и устройства на новых квартирах, начинались занятия: впереди лагеря, на лугу, спускающемся к линии железной дороги, занимались рассыпным строем, перебежками, глазомерным определением расстояния, отданием чести, гимнастикой, но очень мало занимались самоокапыванием, которое так было важно на войне, особенно в первый ее период, во время наступательных боев.

Сзади лагеря были устроены канавы с водой, которые надо было перепрыгивать или переходить по бревну. Еще далее, в тылу всего главного лагеря, находилось громадное стрельбище, совершенно достаточное для всех дистанций.

Курс стрельбы состоял из 8 упражнений начиная с 600 шагов в поясную мишень и кончая на 1600 шагов в щит с 4 мишенями. Стреляли лежа, с колена, стоя, стреляли и на время, т. е. надо было выпустить 6 пуль в полминуты, иными словами целую обойму и вновь вложить еще один патрон.

Перед началом стрельбы волторнисты (у нас в полку вместо горнов были волторны — возвращенные полку в день 100-лет. юбилея Бородинского боя) играли сбор, а по окончании стрельбы — отбой.

Особые махальные, сидящие в углублениях около мишеней, по этому сигналу выходили из своих укрытий и считали пули. Они особыми указателями показывали число попаданий. Если был промах — они махали этим указателем несколько раз перед мишенью. В случае попадания, стрелок громким голосом докладывал: егерь такой-то попал три пули, Ваше Высокоблагородие; в противном случае — он вопил: промах.

После окончания стрельбы, все винтовки тщательно осматривались взводными унтер-офицерами, не остался ли в стволе патрон.

Наряду с ружейной стрельбой, там же происходила стрельба из револьверов для офицеров и фельдфебелей. За этой стрельбой наблюдал командир полка.

По окончании курса стрельбы происходил смотр стрельбы.

Затем происходили стрельбы на Гореловском стрельбище, которое находилось в трех верстах от расположения нашего полка. На этом стрельбище производились весьма полезные стрельбы с маневрированием, по разным мишеням, которые падали, появлялись в другом месте и в других положениях.

Таким путем подготовлялись и офицеры и стрелки к боевой стрельбе. Надо было менять прицелы, делать перебежки и применять разные способы стрельбы, (залпами, редким огнем и проч.).

Воспоминания об этих поучительных для всех нас стрельбах, связаны с сильной жарой и отсутствием питьевой воды, которую привозили бочками из лагеря.

Оцепление для этого стрельбища должно было быть выставлено к началу стрельбы, т. е. к 6 часам утра, для чего команда под начальством молодого офицера выступала из лагеря около 3 часов утра и возвращалась по окончании стрельбы, т. е. к обеду.

Красносельский сезон был в полном разгаре; все высшее военное начальство было налицо. То и дело на передней линейке дневальные передают приказ: «Дежурные на линию»; это означает, что, вероятно, на правом фланге лагеря, в расположении Л.-Гв. Преображенского полка, появилось начальство (дежурный по лагерю).

Если дневальные кричали: «Дежурные 1-ой Гвардейской пехотной дивизии — на линию» — это значило, что едет или дежурный по дивизии или сам Начальник дивизии. По этим крикам дежурные по ротам становились впереди гриба, под которым стоял дневальный, а дежурный офицер становился впереди лагеря для рапорта, имея своего помощника в 3 шагах позади себя.

При появлении начальства в расположении полка, дежурный офицер подходил с рапортом.

Путем таких возгласов передавались также различные приказания, например, перед вечерней перекличкой или когда менялась погода, передавали: дежурным и дневальным одеть шинели в рукава, или же передавали: послать каптенармуса 7-ой роты в полковую канцелярию.

Если этот каптенармус оставался глухим к этому приказанию, то через пять минут его передавали снова с добавлением: «Бегом».

Перед вечерней перекличкой (в 8¾ ч.) люди собирались для спевки. Они обозначали шаг на месте и пели чудные солдатские песни, с которыми они часто возвращались со стрельбы или с ближнего маневра. Были прекрасные запевалы, которые и руководили спевками.

В 8¾ вечера роты выстраивались на передней линейке и фельдфебель производил перекличку и читал наряд на следующий день.

К 9 часам вечера дежурный офицер, имея помощника позади себя, становился впереди лагеря лицом в поле. Ровно в 9 часов вечера орудие дежурной батареи делало холостой выстрел, после чего все дежурные офицеры поворачивались кругом и командовали: «На молитву, шапки долой», и весь лагерь пел «Отче наш» и затем «Спаси, Господи, люди Твоя»… После этой молитвы команда «накройся» и «смирно», и весь лагерь пел «Боже, Царя Храни». По окончании гимна — команда «по палаткам» и трудный день считался законченным.

Офицерские бараки, окруженные березами, стояли в 2 линии на средней линейке, между этими линиями шла дорожка. Бараки были деревянные, с балконом, по 2-3 комнаты. Офицерское собрание занимало отдельный дом и находилось около стрельбища.

В лагерное время поневоле все офицеры столовались в собрании.

У нас в полку было введено неписанное правило: не говорить во время завтрака о службе. Провинившийся подвергался штрафу в виде бутылки вина, которую тут же охотно распивали за столом.

Вообще в полку жили очень дружно, ни ссор, ни сплетен не было, чему может быть способствовало правило, что дамы никогда не переступали порог собрания; исключение было в Красном Селе, где при собрании были две комнаты, куда разрешалось приглашать и дам.

Наступало время маневров, сначала ротных, батальонных, а затем и полковых, на которые полк уходил на 1-2 дня.

Солдаты любили маневры, они им напоминали их деревни и во время похода разговоры были о качестве овса, о посевах и проч. Когда бывали дневки, т. е. полк ночевал около какой-нибудь деревни, солдаты пели вечером солдатские песни; соседний помещик приглашал офицеров к себе к ужину, организовывались танцы, заканчивающиеся иногда чудным фейерверком.

Солдаты ходили по избам, говорили с крестьянами, купались в речке и, конечно, воровали яблоки, что строго каралось.

Большим событием в лагерной жизни был Высочайший объезд лагеря и заря с церемонией, а на следующий день парад всего красносельского гарнизона на Военном поле, на который съезжались все Военные Агенты иностранных держав.

Высочайший объезд начинался с авангардного лагеря и затем переходил к левому флангу главного Лагеря и далее по передней линейке до самого правого фланга Л.-Гв. Преображенского полка.

Государь ехал верхом а за ним в коляске, Государыня Императрица с Дочерьми, а иногда и с Наследником. Позади, верхами, Государева Свита и Дежурство. Шагов за 25 до Государя ехал Командир Гвардейского Полевого Жандармского Эскадрона.

Все полки стояли без оружия на передней линейке; кавалерия стояла по главным улицам ближайших к Красному Селу слобод: Коломенской, Павловской и Братошинской.

Государь здоровался с полками, которые отвечали и кричали «Ура!».

По окончании Высочайшего Объезда, в расположении Л.-Гв. Семеновского полка, на площадке передней линейки, вокруг которой к тому времени были собраны оркестры всех полков и на которой стояла Царская Палатка с креслами впереди ее для Высочайших Особ, бывала заря с церемонией; после прибытия Царского кортежа к вышеуказанной палатке, сборный оркестр играл концерт.

Ровно в 8 часов вечера, Государь подавал знак, с ближайшей батареи взвивались по очереди три ракеты. По 3-ей ракете все батареи всего лагеря давали залп. Затем барабанщики и горнисты Л.-Гв. Преображенского полка били повестку и дежурный по лагерю командовал: «На молитву, шапки долой». Старший барабанщик читал «Отче наш». Затем команда «Накройся» и «Смирно» и хоры музыки плавно вступали все в хор всего лагеря, певшего гимн, — звуками «Коль Славен» и затем «Боже, Царя храни».

По окончании гимна Государь принимал письменные рапорты адъютантов Шефских частей, т. е. рот, эскадронов, батарей.

Первыми подходили адъютант и фельдфебель Пажеского Е. И. В. Корпуса.

Вечером в Красносельском театре бывал парадный спектакль в Высочайшем присутствии.

На следующий день на Военном поле происходил Высочайший объезд всех войск расставленных вокруг Царского Валика и разбитых на четыре фаса, после которого Государь Император со свитой направлялся к этому Валику, где стоял верхом, и все войска проходили мимо него церемониальным маршем. Начальствующие лица бывали приглашены затем в Царскую палатку на Высочайший завтрак.

После Высочайшего смотра, полки уходили на большие маневры, которые продолжались несколько дней и происходили около станции Волосово или еще дальше.

Маневры обычно оканчивались на Военном поле; игрался отбой, подхватываемый всеми горнистами, волторнистами и трубачами, и с этого момента лагерный сбор можно было считать оконченным.

Обычно 6-го августа в день праздника Л.-Гв. Преображенского полка, на площадке у церкви 1-ой Гвардейской пехотной дивизии, происходило производство в офицеры камер-пажей и юнкеров.

Описание этого памятного для каждого офицера дня и слова Государя Императора, сказанные им в 1911 году уже были помещены в № 24-ом журнала «Военной Были».

Заканчивая описание жизни в Красном Селе, нельзя обойти молчанием воспоминание о красносельском карауле, который считался самым строгим уже потому, что он находился на главной артерии Красного Села, вблизи дома Главнокомандующего, ввиду присутствия многочисленного начальства, а также крайне придирчивого в то время коменданта, генерала Павлова.

Было почти что положено за правило, что караульный начальник в чем-нибудь да провинится и будет сидеть под арестом в том же карауле.

Так это и случилось со мною и попался я не в незнании гарнизонного устава, который для этого караула особенно тщательно изучался, и не в несвоевременном вызове караула, а в том, что мой денщик, который нес небольшой чемоданчик с умывальными принадлежностями и с книгой, шел якобы пристроившись к караулу, а не сбоку.

Однако, положенных мне грозным комендантом 3 дней ареста, отсидеть мне не пришлось. Очередь отбывающих наказания была велика, а затем вскоре наступила война и эти мелочи отошли на второй план.

Но в общем на этот караул смотрели как на вопрос чести полка и никто не хотел опозориться в глазах других.

По окончании лагерного сбора, полки через несколько дней переходили в С.-Петербург в свои казармы, которые за летнее время бывали отремонтированы.

Часть офицеров уезжала в 28-дневный отпуск, а оставшимся приходилось усиленно нести наряды и дежурства.

В сентябре каждого года от полков требовались команды из унтер-офицеров и ефрейторов, под начальством офицеров, для отправки в провинцию, для обучения ратников 2-го разряда.

Это были люди, достигшие призывного возраста, но пользовавшиеся льготой по семейному положению, (например — единственный сын).

Они были освобождены от воинской повинности, но призывались два раза за свою жизнь на 28 дней, в течение которых они должны были постичь всю мудрость военной службы, включая и стрельбу боевыми патронами.

Я был в таких командировках два раза: в 1912 году в городе Бежецке (Новгородской губернии) и в 1913 году в городе Череповце (тоже Новгородской губернии).

Занятия производились на воздухе и без праздников. Призванным выдавали пояса и фуражки.

Имея пять прекрасных унтер-офицеров и восемь ефрейторов, я мог вести занятия очень успешно. Кроме того было четыре барабанщика-флейтиста. Нас было в Бежецке пять офицеров от 1-ой Гвардейской пехотной дивизии, в Череповце мы были вдвоем.

В конце 4-ой недели Воинский начальник делал смотр, который проходил всегда благополучно.

К концу 3-ей недели мы решили в Бежецке пройтись с нашими ратниками, имея впереди небольшой оркестр (16 барабанщиков-флейтистов), по городу. Успех был большой, особенно когда проходили мимо женской гимназии, где все уроки прекратились и все гимназистки повисли на окнах.

Да и вообще все жители высыпали на улицу и с трудом загоняли во дворы совершенно обезумевших псов, которые своим лаем открыто выражали протест против нарушения мирной жизни города.

Не обошлось и без курьеза: на следующий день мы получили из гимназии записочку примерно такого содержания: «Душки военные, мы ІѴ-ый класс гимназии очень просим вас пройтись с вашими солдатами завтра от 2-3 часов дня. У нас урок немецкого языка и мы его не выучили. Спасибо».

К сожалению остановка учебных занятий в женской гимназии не входила в расписание наших занятий и мы не могли исполнить эту просьбу.

За 4-недельную командировку полагалось 2 недели отпуска, что в то время было очень заманчиво.

К числу служб вне столицы надо также отнести службу по охране железной дороги по пути следования поезда Государя Императора. Эта охрана выражалась в том, что к железнодорожной магистрали, по которой должен был проехать Царский поезд, стягивались войска, которые несли охранную службу, состоящую из 3 положений.

Первое положение выставлялось примерно за неделю до проезда поезда и выражалось в выставлении постов у мостов, переездов и искусственных сооружений. Затем примерно за сутки выставлялось второе положение. Это были подвижные дозоры по обеим сторонам железнодорожного полотна, примерно два человека на версту и, наконец 3-е положение по которому все вызывались на линию и становились спиной к поезду, в шахматном порядке в расстоянии 50 сажен один от другого. Станции закрывались, все поезда ставились на запасные пути, стрелки подробно осматривались и запирались на ключ в присутствии жандармских властей и железнодорожного начальства.

Все это происходило за несколько часов до прохода Царского поезда, причем обычно шло два поезда один за другим. В одном из них ехала Свита, в другом Царская семья.

В котором из этих двух поездов ехал Государь, знали лишь старшие чины охраны.

Спустя 10 минут после прохода обоих поездов, охрана снималась, люди шли обедать и отдыхать.

На следующий день специальный поезд забирал по станциям всех, кто нес охрану.

В 1912 году мне пришлось с моей ротой занимать участок по Николаевской железной дороге от станции Любань до станции Померанье.

Люди размещались в Померанье по дачам, пищу готовили в походной кухне. На станции Любань был отличный буфет и было очень оживленно, особенно во время остановок скорых поездов.

В 1913 году весной, нашей роте достался участок на передаточной ветке Тосно-Гатчино. На этой ветке поезда почти не ходили, мы жили в лесу в палатках и было приятно после душных казарм очутиться на несколько дней среди большого леса, где водилось немало зверья.

При окончании этих моих кратких воспоминаний о счастливом времени нашей молодости, полной самых радужных надежд, невольно встают в памяти воспоминания и о частной жизни молодого офицера, которому наряду со своей службой, часто приходилось принимать приглашения и на обеды и на балы, которые заканчивались сравнительно поздно.

И все же, все военные всегда и везде должны были сознавать, что они находятся на военной службе, которая не оставляла много досуга русскому офицеру, помнившему, что служба прежде всего.

12 июля 1914 года наш полк, под проливным дождем, экстренно и уже без привала перешел из Красного Села в С.-Петербург, с тем, чтобы после 2 недель мобилизации 3-го августа навсегда покинуть свои родные казармы и никогда не возвратиться ни в Красное Село, ни в С.Петербург.

Наш чудный полковой храм (строил архитектор Тон), в котором покоились тела 27 убитых офицеров на войне 1914-1917 гг., был разрушен.

Л.-Гв. Егерского полка Капитан В. Каменский

© ВОЕННАЯ БЫЛЬ