В конце августа горел форштат Оренбурга. Было сухо и сильный ветер гнал из степи туркестанский песок. Дым заволакивал город. Не помню как мы узнали, что солдаты гарнизона отказались итти тушить пожар, помогать казацкой “гидре”.
В форштате жило много наших товарищей из местных, и мы, всей первой ротой, пошли тушить пожав. Заправив белые брюки в сапоги, вооружившись чем попало: лопатами, кирками, просто цигелями от кроватей. Форштата не спасли конечно. Он сгорел до тла. Это было первое наше выступление, пока еще мирное, но в нем первый раз коллективно выразился тот дух, с которым несколько месяцев спустя, цвет Русской молодежи взялся за винтовку.
Вернувшись с каникул, мы нашли много нового. Официально, мы не были даже кадетами, а какими-то гимназистами Военного Ведомства, – даже не “военными гимназистами”, как при Александре II а просто “подведомственными”. Роты назывались “возрастами”, строевые занятия были отменены и даже в столовую мы ходили ” по-классно”. Форму, пока, не трогали, должно быть из экономии, но уже говорилось о снятии погон, кокард и прочих воинских отличий. Вместо Педагогического Комитета был образован Педагогический Совет, в который вошли выбранные “делегаты” трех старших классов. Воспитатели назывались классными наставниками, и их, по возможности, заменили штатскими. Мое первое отделение пятого класса подполк. Г.К. Чердигелли попало нашему историку, прекрасному педагогу и твердому патриоту, Григорию Семеновичу Хрусталеву. Конечно, вначале мы в какой-то мере распустились. Но длилось это недолго: до Корниловского выступления, в конце августа. Тогда, мы сами, кадеты пятого и шестого классов, обратились к седьмому с просьбой заменить привычным для нас авторитет, вдруг исчезнувший, оставив за собой пустое место.
На далекой от центров Туркестанской границе Всероссийские события отражались с опозданием. Корнилов со своими сподвижниками был уже в Быховской тюрьме, когда, в свою очередь заволновался Оренбург .
Так как мы не был и больше кадетами и не производили строевые занятия, наши берданки хранились под замками где-то в подвалах Корпуса. Не помню как это началось и какова была непосредственная причина нашего кадетского “бунта против Правительства”, как писали потом эсеровские газеты, но всей ротой мы носились по подвалам и чердакам корпуса, в поисках берданок, а бывшие воспитатели и “класные наставники” попрятались, как и распущенная солдатня, наводнившая корпусные службы после революции. Мы носились по лестницам и коридорам за нашим фельдфебелем Юзбашевым, ставшим с этого дня нашим, молчаливо и единогласно, признанным начальником.
Берданок мы не нашли, но против корпуса неуклюже выстроился пехотный батальон. “Сознательные” товарищи”, которых, – вот уже полгода, – нужно было упрашивать каждый раз, чтобы вывести на занятия, по-видимому с охотой пошли разоружать “буржуазную гидру”. Офицеры стояли у них на ротах и взводах. Из окон третьего этажа мы им кричали: “Афицера, что же вы не приказываете вашей сволочи стрелять”. Кажется только тогда вмешалось наше бывшее начальство. Солдат в корпус все-таки не пустили и берданки выносились на улицу, – корпусной прислугой. Повидимому она и предупредила местный совет. С этого для мы, самовольно, начали строиться ротным строем по ранжиру и превратили уроки гимнастики в строевые занятия.
Странная была жизнь в Оренбургском-Неплюевском корпусе после Корниловского выступления. Вставали в семь вместо шести под какой-то колокольчик, заменивший барабан и горниста. Утренних занятий не было, как не было и определенной формы: можно было надеть гимнастерку или бушлат, сидеть на уроках в мундире, оставаться в освещенных классах после 9 часов вечера. В городе нас часто задевали, по вечерам вокруг корпуса бродили банды хулиганов, в надежде встретить и избить запоздавшего из отпуска кадета. В театре ” интеллигентная молодежь” встречала нас ироническими возгласами и взглядами. Приходилось иногда пускать в ход кулаки. В сентябре, на Урале, совсем недалеко от 2-го корпуса, – после футбольного матча, в котором одна из лучших в то время кадетских команд, команда 2-го Оренбургского корпуса, жестоко ” наложила” местным гимназистам, – раздосадованное хулиганье бросилось на не очень многочисленных присутствовавших на матче кадет. Избивали, срывали погоны, кое-кого бросили даже в Урал. Вмешаться и помочь было некому. Досталось и нескольким присутствовавшим Неплюевцам. Мы ответили чисткой ” Собачьего сада”, как назывался небольшой парк рядом с корпусом, полный вечерами оренбургским хулиганьем, влюбленными парочками, и пьяными солдатами. Здесь тоже организовывались нападения на кадет.
Вооруженная цигелями от кроватей первая рота спустилась бегом по парадной лестнице так быстро и внезапно, что бедный дежурный ” надзиратель” (в этот день дежурил наш симпатичный француз Гра) не успел раскрыть рта. Только минут через десять полковники Разул и Азарьев появились в освещенной парадной двери. Бедные старые Русские офицеры были совершенно растеряны. Не звать же им было распущенную революционную милицию. К счастью, им даже не пришлось “уговаривать” . Чистка произошла молниеносно. Хулиганы и их подруги в панике бросались к заборам, влезали на деревья, бросались на землю, пользуясь кромешной темнотой. Но многим все же досталось. Кое-кого удалось даже выпороть толстыми железными прутьями. Инцидент остался без последствий, – во всяком случае, во внутренней корпусной жизни. Директор Корпуса генерал-майор Пузанов прекратил начатое было расследование, а со стороны жалоб тоже не было.
Октябрьские события дошли до Оренбурга с опозданием и в неправильном освещении. По оренбургским эсеровским газетам выходило, что Петербургское восстание большевиков только неприятный и неожиданный инцидент и что скоро, на днях, монет быть завтра, войска революционной демократии войдут в столицу со своим Главнокомандующим во главе. Как ни не любили в военной среде Керенского, все же ему искренне желали успеха в этом предприятии.
Все это кончилось очень скоро и очень плохо. Оренбург всколыхнул слух о больших потерях (их конечно преувеличивали) Оренбургской сотни под Лужковым и о неудаче похода Генерала Краснова. Оренбургский Атаман, – молодой и энергичный полковник Дутов, – немедленно разоружил и распустил по домам солдат Запасных полков и взял на себя полноту власти от имени Оренбургского Казачьего Войска. Местные большевики временно затихли. К несчастью, прибывающие с фронтов Великий Войны были почти так же разложены, как и пехота. Очень скоро выяснилось что в случае военных действий рассчитывать на казаков не приходится. А тем временем белый Оренбург все теснее и теснее зажимался между красной Самарой и красным же Ташкентом. Хотя до декабря месяца никаких боевых действий не происходило и поезда на Ташкент свободно проходили через голод, было ясно, что так продолжаться долго не может. Красные заставы занимали станцию за станицей без всякого сопротивления – и уже совсем близко подходили к Оренбургу. В это время к нам в корпус попала небольшая группа кадет 2-го Корпуса. Они рассказывали нам, как чернь срывала с кадет погоны в дни юнкерского восстания и бросала кадет в воду. Прорывались к нам так же небольшими группами Ярославцы, Аракчеевцы и Симбирцы. Их корпуса были также разгромлены и разогнаны новой властью. Их искали по вагонам, выбрасывали на полном ходу с поездных площадок.
Каждый день приносил что то новое, всегда плохое. 17-го декабря поезда стали. Со стороны Самары и Бузулука на Оренбург наступал красногвардейский отряд инженера Кобозева, поддержанный матросами. Одновременно ташкентские большевики подошли к Млецкой Защите. Город был взят между двух огней. В распоряжении полковника Дутова было несколько добровольческих отрядов эс-еровского толка и отдельных казачьих сотен, тоже из добровольцев, довольно низкой боеспособности. Все же первое наступление Кобозева было отбито, благодаря посылке на фронт пехотного и казачьего училищ.
Утром 17 декабря наш вице-фельдфебель Юзбашев построил первую роту. Полковник Рацул поздоровался, молча прошел по фронту и вышел из ротного помещения. Старик благословил своих кадет.
От корпуса до казачьего училища довольно далеко. Шли гимнастическим шагом и бедный четвертый взвод еле поспевал. Оружия с нами не было никакого, но в пустынном, омертвевшем городе мы не встретили ни друзей, ни врагов.
Помню как восторженно встретили нас юнкера. Только что одна сотня ушла под Бузулук, а оставшиеся сбились с ног от патрулей и караулов. С этого дня Неплюевская рота взяла на себя все внутренние караулы училища, превращенного Дутовым в Арсенал. Подходило Рождество. Об отпуске и доме, о веселых Рождественских базарах и балах нечего было и думать, хотя под самый Сочельник красные отошли на Бузулук и даже открылось железнодорожное сообщение. Мы вернулись в корпус. Разъехались только Уральцы: прямо степью на Млек и дальше по своим станицам. Ушли в отпуск местные оренбуржцы. В Первой роте оставалось больше 30 человек. Зато Казачье училище отблагодарило нас за неделю патрулей и караулов, вооружив нас трехлинейными винтовками. Их торжественно водрузили на законное место под ключ, и седьмой класс спешно начал учить бывших “гимназистов” ружейным приемам.
Корпусной Праздник Оренбургского Неплюевского Корпуса празднуется второго января. Дата не очень удобная в нормальное время, так как даже в далеком Оренбурге больше половины кадет обыкновенно разъезжалось. На этот раз волей-неволей мы были гораздо многочисленнее.
Как всегда, бал происходил в спальне Первой рты, и, совсем как раньше, играло два оркестра: наш, кадетский и знаменитый на всю Россию симфонический оркестр Оренбургского Казачьего Войска. Приглашены были ставшие классы Оренбургского Института, юнкера обоих училищ и много офицеров. Классы были превращены в традиционные китайские, персидские и т.п. комнаты-гостинные. Был крюшон, пирожные, бутерброды. Последний бал в истории старого и славного корпуса, девяностый выпуск которого должен был состояться через несколько месяцев. Сейчас все это кажется невероятным. В осажденном городе люди, которым новая власть обещает только смерть и исчезновение, танцуют под звуки “Дунайских волн” и “Березки”. Красивые, с голубыми лампасами, казачьи формы, черные мундиры кадет и белые пелеринки институток… Как будто бы в Петербурге не бросали кадет в воду и товарищ Кобозев не готовился в своем Бузулуке к новому нападению на казачью контрреволюцию.
На следующее же утро, 3 января, красные повели новое наступление на Оренбург.
Стояла суровая уральская зима. Снежная и морозная. Каждый день новая станция падала в руки красных, теснивших слабые добровольческие отряды. Все яснее становилось, что, в своей массе, казачество защищаться не желает и не будет.
Вот уже меньше ста верст осталось Кобозеву до Оренбурга. Слава Богу, глубокий снег мешает ему продвигаться скорее. Война ведется по железнодорожной линии, и обе стороны подвозят свою пехоту в эшелонах, прямо в стрелковую цепь. 7-го января, конечно, никто из отпуска не вернулся. уроки не начинались, и мы продолжали спать в классах. Кадеты нервничали. Однажды днем, внизу, в вестибюле, шум и громкие голоса. Неизвестный военный без погон, хорошо одетый, с худым и красивым лицом, что то с жаром говорит. Спускаемся почти всей ротой. Мало ли что бывает… “Кадеты, я левый эсер, но я порвал с этой с….. Чего.вы ждете. Кобозев будет завтра в городе и его матросня вас всех перережет, как цыплят. Идите в мой отряд”. Левый эсер волнуется, убеждает. Он, конечно, начал с психологической ошибки: с ”левого эсера”, но положение таково, что кадеты готовы итти за кем угодно, лишь бы не дать себя “зарезать как цыплят”. Полковник Рацул вмешивается. Вежливо выпроваживает гостя, но на следующее утро целая группа наших кадет исчезает. Пошли, значит, в “левые эсеры”. Раздаются голоса: нужно выступать всей ротой… но куда и с кем… Волнение достигает высшей точки, когда 12-го утром мы узнали, что вчера, под станцией Сырт, наша группа понесла первые потери. Кто-то был убит, есть раненые. Помню, что я очень волновался за моего брата Андрея, ушедшего на фронт. С другой стороны, станица Сырт – меньше, чем в 50 верстах от Оренбурга.
/Окончание следует/
Евгений Яконовский.
РЕДАКЦИЯ полагает не лишним напомнить кадетам слова старой песни ДВОРЯНСКОГО ПОЛКА, с давних пор, ставшей чем то в роде Обще-Кадетского Гимна.
Братья все в одно моленье
Души Русские сольем –
Ныне день поминовенья
Павших в поле боевом.
Но не вздохами печали
Память павших мы почтим,
А в нетленные скрижали
Имена их начертим.
Вот каким летописаньем
Царь – Отец нам повелел
Сохранить воспоминанье
Православных ратных дел.
Вот нетленные уроки
Братья, мы ль их не поймем
К этим строкам новы строки
Мы ли все не принесем.
Братья все в одно моленье
Души Русские сольем
Ныне день поминовенья
Павших в поле боевом.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading ...Похожие статьи:
- Ташкентский Наследника Цесаревича Алексея Николаевича кадетский корпус. – П. И. Крылов
- Письма в Редакцию. (№111)
- Н А Ш С Т Я Г
- Письма в Редакцию (№114)
- Рота Его Высочества Морского Наследника Цесаревича кадетского корпуса. – Б. А. Щепинский
- ХРОНИКА ЖИЗНИ ОБЪЕДИНЕНИЯ.
- КАДЕТСКИЕ КОРПУСА
- ВОСПОМИНАНИЯ ВОСПИТАТЕЛЯ О ПЕРВОМ КАД. КОРПУСЕ Продолжение. – Н.ДОННЕР.
- № 126 Январь 1974 года
Loading ...