При первой же представившейся мне возможности я ушел из Авиационного Корпуса Славяно-Британского Легиона и как русский офицер был прикомандирован к русскому разведывательному отделу. (Как раньше, так и теперь, я считаю позорной страницей в моей жизни время, когда я носил английскую военную форму).
В конце ноября месяца 1919 года я был вызван к генералу Марушевскому, который объявил мне, что назначается экспедиция для вывоза из села Ляпино остатков хлеба, заготовленного для Архангельской губернии еще до войны. Хотя Архангельская губерния богата лесом и пушниной, славилась холмогорскими коровами, молочными продуктами и многим другим, запашных земель было в ней недостаточно, почему и приходилось обращаться за хлебом к другим. Возглавлять экспедицию будет г. Романов. Для охраны же экспедиции должен быть сформирован отряд, начальником которого назначаюсь я, почему мне и приказывалось представить в письменной форме мои соображения по этому поводу.
Ввиду того, что фронт по реке Северной Двине и по железной дороге на город Вологду был прерывчатым, а деревни, отстоявшие одна от другой на 35-50 и более верст, были по большей части покинуты своими жителями, рассчитывать на возможность пропитания отряда местными средствами было нельзя и, принимая все это во внимание, я счел необходимым иметь отряд возможно меньшей численности, увеличив его мощь оружием. По моим соображениям отряд должен был быть не больше 50 человек, вооруженных винтовками, и при двух пулеметах.
Все это я изложил генералу Марушевскому, который настаивал на большей численности отряда, но после ознакомления с моими соображениями согласился со мной, и я начал формирование отряда, выбирая желающих из сибиряков, вернувшихся из плена, которых нашлось не мало. Отряд получил два пулемета с четырьмя лентами на каждый и по 50 патронов на винтовку. В отряд был назначен поручик Жилинский. Получили мы теплую одежду, которая была заготовлена для какой-то полярной экспедиции, получили савики и малицы, меховые спальные мешки и, также, продукты на 40 дней, все, конечно, в консервированном виде.
В предписании, полученном мною, было сказано, что мне надлежит войти в связь с партизанским отрядом Князя Вяземского для получения от него ориентировки, а с каждой радиостанции доносить о своих действиях.
Когда я был вызван к генералу Миллеру, который в то время оставался заместителем главы правительства Чайковского, уехавшего на мирную конференцию в Париж, генерал, расспросив меня про отряд, подвел меня к карте и начал меня информировать о положении на фронте. Сличая мысленно все информации, генерала Миллера, генерала Марушевского и английского штаба, у меня невольно зародилось сомнение в их правильности, настолько все они были различны. Вызван я был и в Русский морской штаб, где начальник штаба дал мне два пакета, прося, при случае, переправить их в морской штаб в Омске.
В общем, отряд был готов, люди набраны в числе 50 человек, среди которых были четыре пулеметчика, хорошо знакомых с полученными нами пулеметами, что было очень важно. Все необходимое было получено, даже охотничьи ружья с запасом пороха, дроби и картечи.
Дня за два до выступления в отряд были назначены 10 французов и три англичанина: лейтенант Диксен, сержант Медж Нисем и сержант Кольман.
Как мне сказали, эти иностранцы были назначены в отряд «для представительности». Я просил, чтобы меня избавили от этой «представительности», так как это не что иное, как мертвый груз, с которым будет немало возни и хлопот, но ничто не помогло и все они остались в отряде.
В назначенный день мы выехали из Архангельска на подводах, по 2-4 человека на каждой. В пути всегда один пулемет с двумя пулеметчиками двигался в голове колонны, а другой — в хвосте ее. На втором перегоне заболели два француза, и я этих больных в сопровождении здоровых отправил обратно в Архангельск. В отряде у нас фельдшера не было. Отряд должен был двигаться по маршруту Усть-Кильма, Усть-Уса, Обдорск, но в дальнейшем путь следования изменился.
Чуть ли не с первого дня нашего путешествия отношения у меня с г. Романовым все время обострялись. Г. Романов был в приятельских отношениях с генералом Марушевским и, пользуясь этим, захотел мною командовать, предписывать, что нужно мне делать, и отдавать распоряжения, касающиеся отряда. Конечно, на его распоряжения и предписания я не обращал внимания, почему у нас бывали иногда бурные объяснения, в результате чего я решил его бросить и отправиться на соединение с сибирскими войсками, тем более, что я убедился, что экспедиция г. Романова может обойтись без всякой охраны.
С первой же встречной радиостанции я отправил радиограмму в Омск, Верховному Правителю Адмиралу Колчаку, прося его разрешения прибыть с отрядом в Омск, так как имею весьма важные пакеты для передачи в Морской Штаб, — это у меня был большой козырь, и что отряд мой состоит из сибиряков, которые только что вернулись из германского плена и хотели бы побывать в своих родных краях. В Архангельск я донес, что в отряде все «окей». Вскоре я получил предписание прибыть с отрядом в Омск.
Я ликовал и сейчас же сообщил г. Романову, что маршрут пути своего следования я изменяю и чтобы он не рассчитывал больше на меня как на охрану. Конечно, безо всякого объяснения, почему такие перемены и каков мой дальнейший путь. Тут же нашлись самоеды, которые согласились нас доставить на оленях в город Чердынь.
Когда мы ехали на подводах, то пользовались деревнями, в которых делали привалы и останавливались на ночлег. Нередко у крестьян выменивали консервы на рыбу и этим разнообразили свое питание. Однажды, когда мы подъезжали к одной деревне, нас встретило несколько человек крестьян, которые нам сообщили, что в деревне находятся два красноармейца. Оставив отряд у деревни и взяв с собой десять человек, мы с этими крестьянами отправились в деревню и по их указанию арестовали этих красноармейцев. Оказалось, что дня три тому назад тут орудовали мародеры, которые в деревнях собирали теплые вещи. Отряд этот отправился дальше, а эти два остались здесь, насилуя тут женщин. Из допроса этих красноармейцев я ничего не мог выяснить и хотел их отпустить, но один крестьянин просил меня отдать их ему. Я отдал их в полное его распоряжение, заинтересовавшись, что он с ними будет делать. Оказалось, что крестьяне раздели их донага и спустили в прорубь, под лед, за то, что они изнасиловали их дочерей и жен.
Когда мы двигались на оленях, то в деревни не заходили, никаких ночлегов не было, а были остановки часов на 10-12 для кормления оленей, и собаки прогоняли их от привала, кроме одного оленя, которого оставляли при себе. Олени, разгребая снег, ели какую-то траву, кажется мох. Когда же надо было собирать оленей, то отпускали оленя с привала и он, найдя оленей, приводил их на привал. Мы пробовали давать оленям сено, но они его не ели. Что же касается самих самоедов, то они ели все в сыром, холодном виде, рыбу, мясо и прочее. От наших консервов и галет отказывались, сигареты курили, но больше любили жевать трубочный табак. На этих привалах мы питались консервами, нередко в холодном виде, и спали на снегу в спальных мешках. Хотя морозы были довольно сильные, но мы, благодаря теплой одежде и спальным мешкам, переносили их довольно легко и обмороженных не было, ни среди нас, ни среди англичан.
Самоед, правящий оленями, никаких вожжей не имел, а управлял ими посредством пики, которая оканчивалась не острием, а круглой шишкой, и ею он тыкал оленей. Олени двигались с места привала и до следующего привала рысью, пробегая в час, я думаю, не меньше 8 верст. Остановки хотя и были, но весьма редкие и короткие, и таким образом мы проходили ежедневно верст 70-80, двигаясь вдвое скорее, чем на подводах. Весь путь в 1.500 верст приблизительно, мы проделали в 40 суток.
В одном переходе от Чердыни мы встретили сибиряков, а в городе Чердыни нас встретил командир Тобольского пехотного полка полковник Бордзиловский, который принял нас, как представителей войск Архангельского фронта. Чествовали нас парадом и обедом с представителями гражданских властей. Из разговоров нельзя было не заметить не только интереса, но как бы и волнения о том, как Архангельск относится к власти Верховного Правителя, о чем я никогда не задумывался, не интересовался и про это не слышал от других, так как всегда был вдали от власть имущих. Теперь же, на банкете, слыша многочисленные тосты, пришлось и мне ответить тостом, взяв на себя смелость заявить, что Архангельск стремится к скорейшему соединению с сибиряками под Адмиральским флагом.
Положение мое было трагикомическое: из Архангельска я был послан в село Ляпино для содействия г. Романову в перевозке хлеба. Маршрут мой изменился случайно, благодаря тому, что Омск мне разрешил прибыть туда, куда мы все стремились, но о каком бы то ни было представительстве не могло быть и речи. Нас же приняли за представителей, а мы молчали и нас чествовали. Будь это в Архангельске, нас, вернее — меня, не только не чествовали бы, но могли бы и вздернуть. Безусловно, г. Романов донес обо мне в Архангельск не только подробно, но и с большими добавлениями того, чего и не было.
После недельного отдыха от дороги и консерв, сдав винтовки и пулеметы полку, мы отправились в Омск по железной дороге. Про партизанский отряд князя Вяземского я расспрашивал везде и всюду, но никто о нем не имел понятия.
В Екатеринбурге сделали остановку, осматривали дом, где была расстреляна Царская Семья.
По прибытии в Омск я явился в Ставку Верховного Правителя к начальнику штаба (Верховный Правитель был в то время на фронте) и сделал подробный доклад об Архангельском фронте и об иностранцах, о которых я ничего хорошего не мог сказать; ругать их открыто я постеснялся, почему пришлось о многом молчать и быть осторожным в своем письменном докладе.
Являлся я к генералу Ноксу и к генералу Жанену, делал им доклады; оба генерала свободно говорили по-русски. Я и сибиряки были переведены в Сибирскую армию, англичане откомандированы к своим, поручик Жилинский с остатками отряда, человек 15, были отправлены обратно в Архангельск каким-то речным путем. С первого дня сформирования отряда я начал вести дневник военных действий, теперь этот дневник пришлось передать поручику Жилинскому для продолжения ведения такового.
Штабом авиации я был командирован во Владивосток формировать авиационный отряд.
Не могу обойти молчанием один интересный случай: в Архангельске тротуары были дощатые и требовали ремонта. Еще будучи в Славяно-Британском Легионе, шел я как-то по такому тротуару, а впереди меня, в том же направлении, шагах в 10, шла молодая, худощавая девица. Навстречу нам шел какой-то дядя, высокий и здоровый. Я увидел, что девица вдруг подпрыгнула и упала. Я, конечно, помог ей встать и оказалось, что она наступила на один конец доски, а здоровый дядя, одновременно, наступил на эту же доску на противоположном ее конце, почему девица и взлетела кверху. Поравнявшись с дядей (он оказался татарином), я его выругал по-татарски. Он был ужасно удивлен, что англичанин ругается по-татарски (я был в английской форме), но когда я с ним заговорил по-русски, он понял, кто я, и был обрадован так, как будто встретил близкого родственника, и мы стали приятелями. Оказывается, что не только дым отечества нам сладок и приятен, но и своя брань вдали от родины нам также приятна. Скажу больше, отборная брань, я думаю, не только мне, но и многим другим спасала жизнь. В 1914-15 годах приходилось часто бывать в разъездах и нам обыкновенно не сообщали секретные слова – отзыв и пропуск; возвращаясь из разведки ночью, на оклик часового «что пропуск?», кричишь, обыкновенно: «Свои!», но это иногда не помогало, и лишь после отборной брани часовой не сомневался, что перед ним — свои, так как ругаться так виртуозно не мог никакой противник.
Н. Мензелинцев
(1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading ...Похожие статьи:
- ИМЕНА КОТОРЫХ НЕЛЬЗЯ ЗАБЫВАТЬ.
- Бой бронепоезда «Иоанн Калита» у ст. Волноваха 17 мая 1919 года. – В. Федоров
- 13-й пехотный Белозерский Генерал-фельдмаршала кн. Волконского полк в гражданскую войну. – И. Горяйнов
- На транспорте «Дон». – В. А. Бекеч
- Боевая деятельность М.Ю.Лермонтова на Кавказе. – Н.С. Трубецкой
- НА БАЯЗЕТ. – Ф. И. Елисеев
- 13-я и 34-я пехотные дивизии. – И. Н. Горяйнов
- Памяти капитана 2-го ранга Н.С. Чирикова. – В.М. Федоровский
- Роковая ночь в Зимнем Дворце. – Полк. Данильченко
Loading ...