Уже два дня мы идем горами. Корпус генерала Штакельберга направляется на Янтайские копи, составляя левый фланг наступающей армии. Переходим вброд реченки, поднимаемся по вьющейся между гор дороге, спускаемся в долины и становимся биваками, расставляя палатки. Вечером уже холодно, а ночами и просто невтерпеж. Пока все тихо, стрельбы не слышно, роты, пополненные после Ляоянских потерь до 175200 человек, идут легко и свободно, поют песни, на привалах обедают, варят неизбежный чай, после которого половина фанз остается без крыш и дверей. Сопки покрыты кустарником и лесом. Сухой лист шуршит под ногами, либо, не свалившись еще с дерева, шумит при малейшем ветерке.
С вечера 26-го сентября послышалась отдаленная канонада: передовые части вошли в соприкосновение с противником. Вечером, проходя мимо какой то деревушки, видим, что у ее околицы что то роют. Спросили на ходу, в чем дело? Оказывается, что роют могилу: сапер, шедший по гребню горы, убит случайным снарядом, попавшим в него. Вот уже именно — не знаешь где найдешь, а где потеряешь. Здесь же стояли 4 японца, взятые в плен. Прошло еще немного времени и впереди послышалась ружейная перестрелка.
Мне было приказано принять 6-ую роту, так как ротный командир, капитан Брусницын, еще не возвратился после ранения. До этого времени роту вел только что назначенный из офицерского резерва прапорщик запаса и на него, как еще необстрелянного, не очень надеялись. Рота назначалась в сторожевое охранение и в ней было около 200 стрелков. Поставив посты, послал для связи стрелков к командиру батальона, капитану Хаскину. Расположился сам за серединой участка, на берегу сухого русла небольшой реченки. Соорудили шалаш из снопов гаоляна. Он был уже снят, но еще не увезен и стоял огромными снопами, а все поле было покрыто острыми его пеньками. Начало пробирать холодом. На мне была шинель и теплая китайская, на меху, куртка, зябли очень ноги в легких шагреневых сапогах.
Холодно, совершенно темно, ни звездочки на небе, нигде никаких огней и полнейшая тишина. Дозоры обходят посты, вернувшись — докладывают, что все благополучно; прошел и я два раза по постам, но ровнехонько ничего не видно и не слышно. Так темно, что ничего не видно и то и дело, что натыкались либо на кусты, либо на ствол дерева; шелестят только сухие листья и больше никаких звуков, точно мы одни на белом свете.
Вернувшись, лег на твердые гаоляновые стебли, поджал ноги и незаметно уснул. Просыпаюсь, — уже светло, около шалаша горит и потрескивает костерок с неизбежным котелком над ним. Мне почему то тепло, осмотрелся, а на меня положены солдатские шинели. Пока я спал, стрелки меня прикрыли. Выпил пахнущий дымом и щами чай. Из штаба полка пришел стрелок с приказанием вернуться к полку, он же должен был и дорогу показать. Пока стягивались к роте посты, прошло не менее получаса, в это время тишина была нарушена начавшейся стрельбой, заговорили и батареи.
Стрелок сказал, что конно-охотничья команда ушла вперед и заняла перевал.
Вышли в долину и, пройдя ее поперек, подошли к подошве большой сопки, тут же стоял и наш полк. Группа начальства смотрит, как впереди влево наступают цепи 9-ой стрелковой дивизии, а над головами высоко свистят наши и японские снаряды. Цепи упорно лезут в гору, оставляя убитых и раненых, некоторые идут, ковыляя или поддерживая руку, у всех — винтовки за плечами.
Прискакал конно-охотник и передал командиру полка, полковнику Земляницыну, записку от командира конно-охотников, штабс-капитана Дмитрия Федоровича Горностаева: просит прислать в помощь батальон, так как с одной конно-охотничьей командой в 100 человек удержать перевал трудно.
Приказано идти 2-му батальону. Вытянулись на дорогу и пошли вдоль по долине. Влево отходит другая и вот, на скрещении долин и пролегающих по ним дорог, стоит большое дерево, а дальше поляна, слева стоит облако дыма, и в дыму все время сверкают огни и грохот разрывов. Японцы обстреливают видимый им участок дороги беглым огнем, а за деревом прятались, спасаясь от пуль, танцуя то влево, то вправо, застигнутые врасплох стрелки. По-видимому, пройти без больших потерь нельзя. Командир батальона, капитан Хаскин, приказал бежать цепочкой. Люди побежали, пригнувшись, а сам он, верхом, двинулся рысью. Быстро мелькали солдатские сапоги, впереди меня повалился стрелок, из запасных, уже в летах и с бородой. Я подбежал к нему, он лежит ничком, а кровь расплывается из под него лужей. Вот еще и еще падают, кое-кто повернул назад и, ковыляя, подошел к обочине дороги, где привалились раненые.
Но вот мы перебежали поражаемое пространство, попали в закрытое от выстрелов место. Передохнули, разобрались по ротам. Подсчитали и выяснили, что во время перебежки под шрапнелью потеряли человек до 10-15 убитыми и ранеными. Потери сравнительно небольшие, можно было думать, что они будут гораздо больше.
Пошли по ущелью, свернули направо и по дороге начали подниматься к перевалу, за нами тарахтели патронные двуколки, они проскочили благополучно, ездовые гнали лошадей в карьер.
Подъем горы густо зарос кустарником. Дальше ни идти, ни ехать нельзя, дорога обстреливается ружейным огнем с близко лежащей противоположной высокой, массивной сопки, от которой вправо отходило 3-4 гребня, а левая сторона круто опускалась вниз. Между массивом этой горы и гребнем, через который шла дорога, был еще другой небольшой гребень, на вершине которого стояла древняя кумирня серого камня, обнесенная такой же стеной. От кумирни гребень влево круто обрывался, а вправо шел, снижаясь. Все поросло кустарником и деревьями.
Дорога шла совершенно открыто, по сторонам дороги был густой кустарник, шумящий сухой листвой.
Батальон подошел и стрелки, по-одиночке, пользуясь кустарником, начали перебегать гребень. 5-ая рота перебежала, подошла и наша очередь.
Наше движение было японцами замечено, и они начали обстреливать видимую им часть дороги. Застучали выстрелы, и пули, тонко свистя, пролетали над головами, а некоторые, ударив в дорогу, поднимали столбики пыли.
Сняв фуражку и перекрестясь, капитан Хаскин спокойно вышел на дорогу и пошел, спускаясь в лощину. У меня не хватило духу так спокойно идти, а поэтому, путаясь между кустарниками, я просто сбежал вниз, а за мной целью сбежала и вся рота. По мере подхода рот, они занимали участки, 5-ая слева у кумирни, 6-ая по гребню, 7-ая еще правее, а 8-ая в резерве. Кони охотничьей команды, кухня и патронные двуколки остались за гребнем перевала.
Редкая стрельба продолжалась. Весь массив горы и ее отроги были заняты японцами, которые и обстреливали и кумирню, и дорогу, и наш участок. Стрелки, скрываясь за камнями, стволами деревьев, стенками кумирни, старательно выцеливая вели редкий огонь.
Было жарко, хотелось и пить, и есть, но с этим делом надо было подождать, когда с наступлением темноты можно было если и не подвести кухню, то принести в котелках и ведрах ужин или обед. Что же касается воды, то чистый ключ бежал рядом с нами. Солнце начало садиться за сопку, потянуло свежестью. Цепь роты расположилась по гребню. Стрелки, укрываясь частью за камнями, частью аз стволами деревьев, расположились довольно удобно, внизу на костерке кипятили чай, кое кто прикурнул и, накрывшись шинелью, похрапывал, тянулся дымок крученок, то тут то там щелкал выстрел, да и к нам, время от времени, залетали пули.
Сзади роты прошло несколько конно-охотников; проходя мимо меня они остановились. «Ваше благородие, не хотите ли винограда?» «А где же вы его достали, ребята?» «А здесь, Ваше благородие, сколько угодно растет». Действительно, я и не заметил, что по стволам деревьев вились лозы с небольшими гроздьями винограда. «Куда же вы идете, ребята?» спросил я унтер-офицера. «С наступлением темноты приказано атаковать эту сопку, Ваше благородие, а идем мы на правый фланг, чтобы не охватили нас». И вся команда из 15-20 человек, неся цинки с патронами, цепочкой, теряясь в кустах, двинулась дальше.
Пошел в кумирню, там был сбор всего начальства. Действительно, приказано взять эту сопку. На самую сопку пойдет команда конно-охотников, правее ее, по 3-4 гребням, пойдет 6-я рота, 7-ая и 8-ая останутся в резерве. Куда назначена была 5-я рота, не знаю.
До наступления темноты успели поесть, пополнить патроны, всякий взял, сколько мог- Уже совершенно стемнело, когда слева от моей роты конно-охотники двинулись вперед.
Выслав заблаговременно для обеспечения своего правого фланга один взвод, я с остальными цепью пошел на первый гребень, темневший передо мной. Было совершенно тихо, никаких выстрелов, только шелестели сухие листья кустарника, временами трещала под сапогом сухая ветка, или стучал камень, сдвинутый ногой. Так прошли, то спускаясь вниз, то карабкаясь вверх, один за другим два гребня и никого там не встретили.
Неужели японцы ушли?
Добрались и до третьего гребня и начали подниматься. Здесь сразу затрещала ружейная стрельба, заблистали огоньками выстрелы японских винтовок, но все пули шли поверху. На верхушке главной сопки тоже открылся сильный огонь, потом закричали «ура!», в ответ крик «банзай!». То вспыхивая, то затихая, раздавались, перемешиваясь, и «ура»,и «банзай». Наконец «ура» все покрыло, наша взяла. Наверху загорелся большой огонь: костер или веши жгли. Сверху вниз к нам свалилось 2-3 тела убитых. В темноте не было видно, наши это или японцы. Мы все ползли, добираясь до гребня. Вот и он темнеет на фоне более светлого неба, видны фигуры японцев, стреляющих в нас. Еще несколько усилий, и я с несколькими стрелками вскочил на гребень и сразу столкнулся с японцами.
При слабом свете, идущем от горевшего наверху огня, я увидел стоящего против меня японца: он дергал затвор винтовки. Я развернулся и ударил его шашкой наотмашь. Удар был мягкий, японец присел; ожидая, что он в меня выстрелит или ударит штыком, я отскочил и еще раз рубанул его по голове; на этот раз удар был по твердому. Японец упал, а в это время рядом стрелки без выстрела закололи еще двух.
Были слышны выстрелы, крики. Я пошел по гребню, стрелки уже лежали и вели огонь вниз, в темноту, откуда тоже стреляли по нас, но пули безвредно проносились над головами; Дальше гребней не было, была долина, где были слышны крики. Кое-где лежали тела японцев, заколотых штыками. Прошел до конца цепи, послал во взвод, охранявший наш правый фланг, там все было спокойно, японцев не было, но наверху все еще трещала перестрелка.
Что делать дальше? я дошел до указанной мне грани и занял ее. Впереди долина, местность совершенно неизвестная, кто там? и сколько их? У меня же не более трех взводов, так как в темноте, пользуясь ею, не все стрелки дошли, часть их, из недавно прибывшего пополнения, конечно, застряла по дороге. Послал донесение, но ответа никакого. Со стороны японцев огонь усилился, послышались выстрелы справа, прибежал стрелок и доложил, что японцы наступают и обходят фланг. Послал еще одного стрелка на гору, к Горностаеву, с вопросом, что делать дальше?.
Пули начали бить в склон горы, около которого я стоял; ясно, что обошли правый фланг, там все трещало от огня пачками, это отстреливался мой взвод и небольшая команда конно-охотников. Не дождавшись ответа, я полез, карабкаясь и цепляясь за камни и неровности крутого ската; сколько пролез, не знаю, а рядом и выше щелкали пули обходивших японцев. Удар по сгибу правой кисти. Рука не сдержала и я повалился вниз. Упал, ударившись спиной о камни, и потерял сознание.
Очнулся. На голову лили из баклаги воду. «Вы ранены, Ваше благородие?» «Не знаю, сейчас посмотрю». Хотел встать и не мог, ноги не действовали.
В это время сверху закричали: «начинайте отходить». Послал по цепи приказание отходить, а правофланговому взводу — прикрывать отход. Меня взяли подмышки и потащили, где — волоком, где — на руках, по всем этим буграм, гребням и впадинам. С трудом перебираясь по крутизне, хватаясь за ветви кустарника, оскальзываясь на катящихся из под ног камнях, дотащили до кумирни. Боли не было никакой, только саднила рука в сгибе кисти. В кумирне положили на солому. Раненых было не так уже много, человек35-40. Фельдшера перевязывали и отправляли к двуколкам, стоящим за перевалом.
Посмотрели фельдшера и на меня: на сгибе кисти, с внутренней стороны, рваная рана, задето сухожилие, по-видимому — осколок камня, а может быть и оболочка пули, отброшенная ударом, попала так не во время; на спине — страшнейший синяк.
Дотащили меня до двуколки и положили вместе с прапорщиком Гвоздевым, раненым в грудь навылет. Японцы ограничились тем, что прогнали нас и дальше не пошли, а ведь могли бы просто смести нас или, окружив, взять в плен.
Спять полнейшая тишина, только стучат колеса, да застонет раненый. Проехали долину с деревом, где так рвались шрапнели. Убитые убраны, никого по дороге не встретили. Куда девались полки, шедшие в гору цепями? К рассвету довезли до дивизионного пункта. Дивизионный врач, доктор Подольский, осмотрев спину, покачал головой и приказал забинтовать меня от подмышек до конца спины гипсовыми бинтами. «Боюсь, что у вас позвоночник поврежден, лечиться придется долго».
Меня и Гвоздева опять положили в двуколку. Дорога шла старая, по которой мы шли раньше. Тогда мы шли, а теперь — нас везут. Мне это беспокойства не причиняло, я боли не чувствовал, как не чувствовал и ног, а бедняга Гвоздев мучился. Всякая тряска была для него мучением. Как на зло, встречаясь с идущими навстречу полками, батареями, транспортами, возница сворачивал на гаоляновые поля, представлявшие из себя несчетное количество валиков и канавок. Трясло на них ужасно.
Два раза ночевали в расставленных лазаретных шатрах на этапных пунктах. Раненых там перебинтовывали, поили, кормили, снабжали чистым бельем. Меня не трогали.
На одном из таких ночлегов я оказался лежащим рядом с офицером, который был ранен в плечо. Что было там в плече перебито, я не знаю. Но он мучился ужасно от нестерпимой боли. Рядом с ним сидел его денщик и все время гладил своего офицера по здоровому плечу.
Наконец добрались и до железной дороги, не помню, какая это была ветка и куда она шла. Положили на циновку в товарном вагоне, всех вперемежку, и офицеров, и солдат. На шестой день путешествия привезли нас в Харбин, и на приемном пункте я был назначен в 318 полевой госпиталь Красного Креста, где старшим врачей был милейший доктор Вознесенский.
В Ноябре, как длительного больного, меня отправили в Россию… Отвоевал.
Убитого мною японца успели все таки осмотреть. Первым ударом шашки я перерубил ему почти шею: удар пришелся по обрезу воротника. Ударь я ниже, вряд ли шашка перерубила бы толстый суконный воротник. Этот первый удар и был для него смертельным. Второй удар пришелся по скуле, которая была разрублена от виска и до подбородка. Его винтовку успели захватить и до 1917 года она висела у меня в кабинете на Миллионной улице, в казармах Лейб-Гвардии Павловского полка.
А. П. Редькин
(Не оценивали)
Loading ...Похожие статьи:
- Исторический архив (№105)
- ИСТОРИЧЕСКИЙ АРХИВ ВЫСОЧАЙШАЯ ГРАМОТА
- 14-й Конный Пограничный полк в 1914 году (Продолжение, №105). – П. Маковой
- ИМЕНА КОТОРЫХ НЕЛЬЗЯ ЗАБЫВАТЬ.
- Бой на Злотой Липе Тоустобабы-Хорожанка. – Полк. Архипов
- Лейб-гвардии Гренадерский полк в войну 1914-1917 гг. Бой у деревни Крупе. – С. П. Андоленко.
- Штурм Гуниба. – Б. М. Кузнецов
- Письма в Редакцию (№ 127)
- Евфратская и Ванская операции и отступление. – Ф. И. Елисеев
Loading ...