Статьи из парижского журнала "Военная Быль" (1952-1974). Издавался Обще-Кадетским Объединением под редакцией А.А. Геринга
Monday October 14th 2024

Номера журнала

Чаусанлинский перевал. – А. П. Редькин



Уже два дня мы идем горами. Корпус генерала Штакельберга направляется на Янтайские ко­пи, составляя ле­вый фланг наступающей армии. Переходим вброд реченки, подни­маемся по вью­щейся между гор дороге, спуска­емся в долины и становимся биваками, расставляя палатки. Ве­чером уже холодно, а ночами и просто невтер­пеж. Пока все тихо, стрельбы не слышно, роты, пополненные после Ляоянских потерь до 175­200 человек, идут легко и свободно, поют песни, на привалах обедают, варят неизбежный чай, после которого половина фанз остается без крыш и дверей. Сопки покрыты кустарником и лесом. Сухой лист шуршит под ногами, либо, не свалившись еще с дерева, шумит при малейшем ветерке.

С вечера 26-го сентября послышалась отда­ленная канонада: передовые части вошли в со­прикосновение с противником. Вечером, прохо­дя мимо какой то деревушки, видим, что у ее околицы что то роют. Спросили на ходу, в чем дело? Оказывается, что роют могилу: сапер, шедший по гребню горы, убит случайным снаря­дом, попавшим в него. Вот уже именно — не знаешь где найдешь, а где потеряешь. Здесь же стояли 4 японца, взятые в плен. Прошло еще немного времени и впереди послышалась ру­жейная перестрелка.

Мне было приказано принять 6-ую роту, так как ротный командир, капитан Брусницын, еще не возвратился после ранения. До этого време­ни роту вел только что назначенный из офицер­ского резерва прапорщик запаса и на него, как еще необстрелянного, не очень надеялись. Рота назначалась в сторожевое охранение и в ней было около 200 стрелков. Поставив посты, по­слал для связи стрелков к командиру батальо­на, капитану Хаскину. Расположился сам за се­рединой участка, на берегу сухого русла не­большой реченки. Соорудили шалаш из снопов гаоляна. Он был уже снят, но еще не увезен и стоял огромными снопами, а все поле было по­крыто острыми его пеньками. Начало пробирать холодом. На мне была шинель и теплая китай­ская, на меху, куртка, зябли очень ноги в лег­ких шагреневых сапогах.

Холодно, совершенно темно, ни звездочки на небе, нигде никаких огней и полнейшая ти­шина. Дозоры обходят посты, вернувшись — докладывают, что все благополучно; прошел и я два раза по постам, но ровнехонько ничего не видно и не слышно. Так темно, что ничего не видно и то и дело, что натыкались либо на ку­сты, либо на ствол дерева; шелестят только су­хие листья и больше никаких звуков, точно мы одни на белом свете.

Вернувшись, лег на твердые гаоляновые стебли, поджал ноги и незаметно уснул. Про­сыпаюсь, — уже светло, около шалаша горит и потрескивает костерок с неизбежным котел­ком над ним. Мне почему то тепло, осмотрелся, а на меня положены солдатские шинели. Пока я спал, стрелки меня прикрыли. Выпил пахну­щий дымом и щами чай. Из штаба полка при­шел стрелок с приказанием вернуться к полку, он же должен был и дорогу показать. Пока стя­гивались к роте посты, прошло не менее полу­часа, в это время тишина была нарушена на­чавшейся стрельбой, заговорили и батареи.

Стрелок сказал, что конно-охотничья ко­манда ушла вперед и заняла перевал.

Вышли в долину и, пройдя ее поперек, по­дошли к подошве большой сопки, тут же стоял и наш полк. Группа начальства смотрит, как впереди влево наступают цепи 9-ой стрелковой дивизии, а над головами высоко свистят наши и японские снаряды. Цепи упорно лезут в гору, оставляя убитых и раненых, некоторые идут, ковыляя или поддерживая руку, у всех — вин­товки за плечами.

Прискакал конно-охотник и передал коман­диру полка, полковнику Земляницыну, записку от командира конно-охотников, штабс-капита­на Дмитрия Федоровича Горностаева: просит прислать в помощь батальон, так как с одной конно-охотничьей командой в 100 человек удер­жать перевал трудно.

Приказано идти 2-му батальону. Вытяну­лись на дорогу и пошли вдоль по долине. Влево отходит другая и вот, на скрещении долин и пролегающих по ним дорог, стоит большое де­рево, а дальше поляна, слева стоит облако ды­ма, и в дыму все время сверкают огни и грохот разрывов. Японцы обстреливают видимый им участок дороги беглым огнем, а за деревом пря­тались, спасаясь от пуль, танцуя то влево, то вправо, застигнутые врасплох стрелки. По-видимому, пройти без больших потерь нельзя. Ко­мандир батальона, капитан Хаскин, приказал бежать цепочкой. Люди побежали, пригнув­шись, а сам он, верхом, двинулся рысью. Быст­ро мелькали солдатские сапоги, впереди меня повалился стрелок, из запасных, уже в летах и с бородой. Я подбежал к нему, он лежит нич­ком, а кровь расплывается из под него лужей. Вот еще и еще падают, кое-кто повернул назад и, ковыляя, подошел к обочине дороги, где при­валились раненые.

Но вот мы перебежали поражаемое про­странство, попали в закрытое от выстрелов ме­сто. Передохнули, разобрались по ротам. Под­считали и выяснили, что во время перебежки под шрапнелью потеряли человек до 10-15 уби­тыми и ранеными. Потери сравнительно неболь­шие, можно было думать, что они будут гораздо больше.

Пошли по ущелью, свернули направо и по дороге начали подниматься к перевалу, за нами тарахтели патронные двуколки, они проскочи­ли благополучно, ездовые гнали лошадей в ка­рьер.

Подъем горы густо зарос кустарником. Даль­ше ни идти, ни ехать нельзя, дорога обстрели­вается ружейным огнем с близко лежащей про­тивоположной высокой, массивной сопки, от ко­торой вправо отходило 3-4 гребня, а левая сто­рона круто опускалась вниз. Между массивом этой горы и гребнем, через который шла дорога, был еще другой небольшой гребень, на вершине которого стояла древняя кумирня серого камня, обнесенная такой же стеной. От кумирни гре­бень влево круто обрывался, а вправо шел, сни­жаясь. Все поросло кустарником и деревьями.

Дорога шла совершенно открыто, по сторонам дороги был густой кустарник, шумящий сухой листвой.

Батальон подошел и стрелки, по-одиночке, пользуясь кустарником, начали перебегать гре­бень. 5-ая рота перебежала, подошла и наша очередь.

Наше движение было японцами замечено, и они начали обстреливать видимую им часть до­роги. Застучали выстрелы, и пули, тонко свистя, пролетали над головами, а некоторые, ударив в дорогу, поднимали столбики пыли.

Сняв фуражку и перекрестясь, капитан Ха­скин спокойно вышел на дорогу и пошел, спу­скаясь в лощину. У меня не хватило духу так спокойно идти, а поэтому, путаясь между ку­старниками, я просто сбежал вниз, а за мной целью сбежала и вся рота. По мере подхода рот, они занимали участки, 5-ая слева у кумир­ни, 6-ая по гребню, 7-ая еще правее, а 8-ая в ре­зерве. Кони охотничьей команды, кухня и пат­ронные двуколки остались за гребнем перевала.

Редкая стрельба продолжалась. Весь массив горы и ее отроги были заняты японцами, кото­рые и обстреливали и кумирню, и дорогу, и наш участок. Стрелки, скрываясь за камнями, ство­лами деревьев, стенками кумирни, старательно выцеливая вели редкий огонь.

Было жарко, хотелось и пить, и есть, но с этим делом надо было подождать, когда с на­ступлением темноты можно было если и не под­вести кухню, то принести в котелках и ведрах ужин или обед. Что же касается воды, то чи­стый ключ бежал рядом с нами. Солнце начало садиться за сопку, потянуло свежестью. Цепь роты расположилась по гребню. Стрелки, укры­ваясь частью за камнями, частью аз стволами деревьев, расположились довольно удобно, вни­зу на костерке кипятили чай, кое кто прикурнул и, накрывшись шинелью, похрапывал, тя­нулся дымок крученок, то тут то там щелкал выстрел, да и к нам, время от времени, залета­ли пули.

Сзади роты прошло несколько конно-охот­ников; проходя мимо меня они остановились. «Ваше благородие, не хотите ли винограда?» «А где же вы его достали, ребята?» «А здесь, Ваше благородие, сколько угодно растет». Дей­ствительно, я и не заметил, что по стволам де­ревьев вились лозы с небольшими гроздьями винограда. «Куда же вы идете, ребята?» спро­сил я унтер-офицера. «С наступлением темноты приказано атаковать эту сопку, Ваше благоро­дие, а идем мы на правый фланг, чтобы не охва­тили нас». И вся команда из 15-20 человек, неся цинки с патронами, цепочкой, теряясь в кустах, двинулась дальше.

Пошел в кумирню, там был сбор всего на­чальства. Действительно, приказано взять эту сопку. На самую сопку пойдет команда конно-охотников, правее ее, по 3-4 гребням, пойдет 6-я рота, 7-ая и 8-ая останутся в резерве. Куда на­значена была 5-я рота, не знаю.

До наступления темноты успели поесть, по­полнить патроны, всякий взял, сколько мог- Уже совершенно стемнело, когда слева от моей роты конно-охотники двинулись вперед.

Выслав заблаговременно для обеспечения своего правого фланга один взвод, я с остальны­ми цепью пошел на первый гребень, темневший передо мной. Было совершенно тихо, никаких выстрелов, только шелестели сухие листья ку­старника, временами трещала под сапогом су­хая ветка, или стучал камень, сдвинутый ногой. Так прошли, то спускаясь вниз, то карабкаясь вверх, один за другим два гребня и никого там не встретили.

Неужели японцы ушли?

Добрались и до третьего гребня и начали подниматься. Здесь сразу затрещала ружейная стрельба, заблистали огоньками выстрелы японских винтовок, но все пули шли поверху. На верхушке главной сопки тоже открылся силь­ный огонь, потом закричали «ура!», в ответ крик «банзай!». То вспыхивая, то затихая, раздава­лись, перемешиваясь, и «ура»,и «банзай». Нако­нец «ура» все покрыло, наша взяла. Наверху загорелся большой огонь: костер или веши жгли. Сверху вниз к нам свалилось 2-3 тела убитых. В темноте не было видно, наши это или японцы. Мы все ползли, добираясь до гребня. Вот и он темнеет на фоне более светлого неба, видны фигуры японцев, стреляющих в нас. Еще несколько усилий, и я с несколькими стрелка­ми вскочил на гребень и сразу столкнулся с японцами.

При слабом свете, идущем от горевшего на­верху огня, я увидел стоящего против меня японца: он дергал затвор винтовки. Я развер­нулся и ударил его шашкой наотмашь. Удар был мягкий, японец присел; ожидая, что он в меня выстрелит или ударит штыком, я отско­чил и еще раз рубанул его по голове; на этот раз удар был по твердому. Японец упал, а в это время рядом стрелки без выстрела заколо­ли еще двух.

Были слышны выстрелы, крики. Я пошел по гребню, стрелки уже лежали и вели огонь вниз, в темноту, откуда тоже стреляли по нас, но пу­ли безвредно проносились над головами; Даль­ше гребней не было, была долина, где были слышны крики. Кое-где лежали тела японцев, заколотых штыками. Прошел до конца цепи, послал во взвод, охранявший наш правый фланг, там все было спокойно, японцев не бы­ло, но наверху все еще трещала перестрелка.

Что делать дальше? я дошел до указанной мне грани и занял ее. Впереди долина, мест­ность совершенно неизвестная, кто там? и ско­лько их? У меня же не более трех взводов, так как в темноте, пользуясь ею, не все стрелки до­шли, часть их, из недавно прибывшего попол­нения, конечно, застряла по дороге. Послал до­несение, но ответа никакого. Со стороны япон­цев огонь усилился, послышались выстрелы справа, прибежал стрелок и доложил, что япон­цы наступают и обходят фланг. Послал еще од­ного стрелка на гору, к Горностаеву, с вопро­сом, что делать дальше?.

Пули начали бить в склон горы, около кото­рого я стоял; ясно, что обошли правый фланг, там все трещало от огня пачками, это отстрели­вался мой взвод и небольшая команда конно-охотников. Не дождавшись ответа, я полез, ка­рабкаясь и цепляясь за камни и неровности крутого ската; сколько пролез, не знаю, а рядом и выше щелкали пули обходивших японцев. Удар по сгибу правой кисти. Рука не сдержала и я повалился вниз. Упал, ударившись спиной о камни, и потерял сознание.

Очнулся. На голову лили из баклаги воду. «Вы ранены, Ваше благородие?» «Не знаю, сей­час посмотрю». Хотел встать и не мог, ноги не действовали.

В это время сверху закричали: «начинайте отходить». Послал по цепи приказание отхо­дить, а правофланговому взводу — прикрывать отход. Меня взяли подмышки и потащили, где — волоком, где — на руках, по всем этим буг­рам, гребням и впадинам. С трудом перебираясь по крутизне, хватаясь за ветви кустарника, оскальзываясь на катящихся из под ног камнях, дотащили до кумирни. Боли не было никакой, только саднила рука в сгибе кисти. В кумирне положили на солому. Раненых было не так уже много, человек35-40. Фельдшера перевязывали и отправляли к двуколкам, стоящим за перева­лом.

Посмотрели фельдшера и на меня: на сгибе кисти, с внутренней стороны, рваная рана, за­дето сухожилие, по-видимому — осколок камня, а может быть и оболочка пули, отброшенная ударом, попала так не во время; на спине — страшнейший синяк.

Дотащили меня до двуколки и положили вместе с прапорщиком Гвоздевым, раненым в грудь навылет. Японцы ограничились тем, что прогнали нас и дальше не пошли, а ведь могли бы просто смести нас или, окружив, взять в плен.

Спять полнейшая тишина, только стучат ко­леса, да застонет раненый. Проехали долину с деревом, где так рвались шрапнели. Убитые убраны, никого по дороге не встретили. Куда девались полки, шедшие в гору цепями? К рассвету довезли до дивизионного пункта. Дивизи­онный врач, доктор Подольский, осмотрев спи­ну, покачал головой и приказал забинтовать меня от подмышек до конца спины гипсовыми бинтами. «Боюсь, что у вас позвоночник по­врежден, лечиться придется долго».

Меня и Гвоздева опять положили в двукол­ку. Дорога шла старая, по которой мы шли раньше. Тогда мы шли, а теперь — нас везут. Мне это беспокойства не причиняло, я боли не чувствовал, как не чувствовал и ног, а бедняга Гвоздев мучился. Всякая тряска была для не­го мучением. Как на зло, встречаясь с идущи­ми навстречу полками, батареями, транспорта­ми, возница сворачивал на гаоляновые поля, представлявшие из себя несчетное количество валиков и канавок. Трясло на них ужасно.

Два раза ночевали в расставленных лазарет­ных шатрах на этапных пунктах. Раненых там перебинтовывали, поили, кормили, снабжали чистым бельем. Меня не трогали.

На одном из таких ночлегов я оказался ле­жащим рядом с офицером, который был ранен в плечо. Что было там в плече перебито, я не знаю. Но он мучился ужасно от нестерпимой боли. Рядом с ним сидел его денщик и все вре­мя гладил своего офицера по здоровому плечу.

Наконец добрались и до железной дороги, не помню, какая это была ветка и куда она шла. Положили на циновку в товарном вагоне, всех вперемежку, и офицеров, и солдат. На шестой день путешествия привезли нас в Харбин, и на приемном пункте я был назначен в 318 полевой госпиталь Красного Креста, где старшим вра­чей был милейший доктор Вознесенский.

В Ноябре, как длительного больного, меня отправили в Россию… Отвоевал.

Убитого мною японца успели все таки осмот­реть. Первым ударом шашки я перерубил ему почти шею: удар пришелся по обрезу ворот­ника. Ударь я ниже, вряд ли шашка переруби­ла бы толстый суконный воротник. Этот пер­вый удар и был для него смертельным. Второй удар пришелся по скуле, которая была разруб­лена от виска и до подбородка. Его винтовку успели захватить и до 1917 года она висела у меня в кабинете на Миллионной улице, в казар­мах Лейб-Гвардии Павловского полка.

А. П. Редькин

Добавить отзыв