Статьи из парижского журнала "Военная Быль" (1952-1974). Издавался Обще-Кадетским Объединением под редакцией А.А. Геринга
Thursday December 5th 2024

Номера журнала

14-й Конный Пограничный полк в 1914 году (Продолжение, №105). – П. Маковой



Великое сражение, разыгравшееся на полях Галиции, к этому времени уже достигло своего кульминационного пункта, и успех сражения явно склонялся на нашу сторону.

14-я кавалерийская дивизия, которая вместе с прибывшими к тому времени 5-й и 8-й кавале­рийскими дивизиями составила 1-й кавалерий­ский корпус, была двинута к г. Сандомиру. Это был единственный пункт на левом берегу Ви­слы, который еще удерживали австрийцы.

Разнообразные чувства волновали меня, ког­да наша дивизия подходила к Сандомиру. В этом городе я провел свои юношеские годы, и в тех местах, где я бродил с ружьем, охотясь на куропаток, звучали другие выстрелы, лилась человеческая кровь.

Мы подошли к городу ночью. На другое утро мы любовались этим маленьким, живописным городком, красиво лепившимся со своими ста­ринными башнями и костелами на высоком хол­ме, круто обрывающемся к Висле. Еще сохра­нился замок, в котором жила Марина Мнишек, жена самозванца «Димитрия». В мое время там по какой-то странной иронии судьбы помеща­лась тюрьма.

Сандомир был занят венгерской пехотой, и нам предстояло выбить венгров из города. Ча­сти 1-го кавалерийского корпуса обложили го­род с разных сторон, но по понтонному мосту венгры все же сообщались с правым берегом Вислы, где в это время кипели жаркие бои, в которых особенно отличились доблестные стрелки Императорской Фамилии.

Наш 14-й конный пограничный полк зани­мал крайний правый фланг боевого участка, примыкая непосредственно к Висле. Скрытно, лощинами, подошли мы по возможности ближе к городу и остановились. Прозвучала команда: «Готовься к пешему строю!», глухо залязгали пики, передаваемые коноводам. Сотни постро­ены в пешем строю… Еще одна команда: «Вин­товки!», и винтовки сняты со спины, примкнуты штыки, отобраны патроны у коноводов, и мы двигаемся к городу.

Австрийцы нас уже заметили, снаряды рвут­ся вокруг нас, но потерь, к счастью, пока нет. Я с полусотней занимаю позицию в выемке до­роги, по скату горы. Через некоторое время це­пи венгерцев начинают перебежками продви­гаться к нам и, несмотря на наш огонь постепен­но накапливаясь, приближаются к нам все бли­же и ближе. Огонь австрийцев все усиливается. Город Сандомир они опоясали целым рядом окопов, создав ярусную оборону, и так как их расположение доминирует над нашим, наше поло­жение становится довольно тяжелым. Огонь ав­стрийцев достигает наконец такого напряжения, что положительно нельзя поднять голову и при­ходится вести стрельбу, быстро высунувшись, и, выстрелив, немедленно прятаться. Мой взводный унтер-офицер, находившийся рядом со мной, не выдержал, осторожно поднимает го­лову из-за выемки, задерживается так на не­сколько мгновений, и вдруг я вижу, как он грузно оседает вниз. Наклоняюсь к нему и ви­жу, что голова его облита кровью. Пуля попала в ухо и вышла у носа. Приказываю снять с не­го патроны и осторожно положить его в сторо­ну, так как я полагал, что он убит. Со всех сто­рон я слышу доклады, что нет больше патро­нов. Это начинает сильно меня беспокоить, так как я уже несколько раз посылал в штаб пол­ка донесения с просьбой прислать патронов, но вместо патронов получал только обещания.

Посылаю двух пограничников для связи с митавцами, цепи которых находились влево от моего расположения. Через некоторое время мои люди возвращаются и докладывают, что никого на нашли. Влево от меня, на бугре, — ветряная мельница, и я решаю выставить там свой пост. Посылаю опять двух человек. Поползли они по земле и наконец добрались до мельницы. В то же самое время я вижу четы­рех человек, убегающих в сторону противника. Оказывается, на мельнице уже был австрий­ский пост. Столкнувшись, обе стороны от нео­жиданности и страха побежали к своим.

Решаю высунуться и рассмотреть, что дела­ется впереди, но не успеваю поднять голову, как совсем близко со свистом зарывается в зем­лю снаряд, к счастью — не разорвавшийся, но оглушивший меня и изрядно засыпавший зем­лей. Уже вечереет, австрийцы подобрались так близко, что слышны их отдельные возгласы по-немецки. Самочувствие наше неважное, патро­ны на исходе, слева связи никакой, на все мои донесения никакого ответа…

Наконец становится совсем темно, и из штаба полка приходит распоряжение от­ходить к коноводам. С облегчением я по­кидаю этот неприятный участок. Отходим на пол-версты назад, сюда же стягивают­ся и остальные сотни. В полку были по­тери убитыми и ранеными. Ранен в ногу по­ручик Сташевский.

Выставив сторожевое охранение и закусив чем Бог послал, дремлем у стогов сена. Ав­стрийцы на ночь тоже отодвинулись назад.

Утром получаем приказание занять вчераш­ние позиции. На этот раз наша 4-я сотня зани­мает центральное расположение. Левее, на буг­ре, 3-я сотня. Я со взводом занимаю каменную стенку по склону горы. Через некоторое время австрийцы снова перешли в наступление. Впе­реди меня, через лощину, поле гречихи и на краю поля виден большой стог из снопов. Ав­стрийцы упорно держат направление на пози­цию 3-й сотни. Я вижу в бинокль, как за стогом постепенно накапливаются австрийцы. Опреде­ляю расстояние: 400 шагов. Из-за стога быстро выбегают группы австрийцев и, пробежав не­которое расстояние, залегают. Как только они появляются, мой взвод дружно открывает огонь. Прицел был определен настолько удач­но, что никто из группы не успевает пробежать и нескольких шагов, как падает и больше уже не встает. Моя позиция за стеной укрыта дере­вьями, и австрийцы, по-видимому, не догадыва­лись, ведя наступление на бугор, о моем суще­ствовании. В короткий промежуток времени мне удалось вывести из строя около 50 австрий­цев, и дальнейшие их перебежки пока что пре­кратились.

Все же я замечаю, что под бугром, внизу, уже скопилось в мертвом пространстве поря­дочное количество австрийцев. Наконец и меня, по-видимому, заметили, так как пули запели во­круг нас целым роем. Я стою за хатой и вижу, как через сад идет ко мне пограничник с паке­том. Вдруг он, не доходя нескольких шагов, опускается на одно колено. Пуля попала ему в ногу. Во время перевязки я вижу, что кость, к счастью, не задета.

За стенкой уже весьма не безопасно, я растя­гиваю свой взвод вправо, так что мы занимаем дорогу и сад вправо от дороги. Слышу, как впе­реди меня по дороге застучал пулемет, и через некоторое время показались австрийские цепи. Австрийцы решительно наступали по обочинам дороги, и их серые фигуры скоро замелькали в садах перед нами. Мы развиваем бешеный огонь, но они все же перебежками приближа­ются к нам. Наш огонь достиг почти пулемет­ного напряжения, и вдруг мы видим, как они поворачивают спины и быстро убегают, мелькая за деревьями. На этот раз их атака была вновь отбита.

Вскоре, однако, австрийцы опять повели на­ступление еще более энергично и мы получили приказание отходить. Пробираясь садами, мы отстреливаемся и отходим к коноводам. В спи­ну нам гулко звучат по садам выстрелы ав­стрийцев. Хуже стало, когда мы выбрались на открытое место и здесь попали под огонь австрийской артиллерии и весьма меткий. Рассто­яния были у австрийцев измерены заранее, и никакие лощины не спасали нас от австрийских гранат. Только по счастливой случайности наши разреженные горсточки людей отходили без по­терь. Велико же было наше отчаяние, когда, бросаясь из стороны в сторону под метким об­стрелом австрийской артиллерии, мы добрались к месту, где должны были находиться наши ко­новоды, и никого там не нашли. После некото­рых скитаний мы наконец обнаружили наших коноводов и облегченно вздохнули.

Вечером того же дня, когда мы отошли от Сандомира, к нам подошел 72-й пехотный Туль­ский полк. Он был пополнен запасными из местного населения, что в значительной степе­ни уменьшило его боевые качества. На полк возлагалась задача овладеть Сандомиром сов­местно с частями 1-го кавалерийского корпуса. Ночью Тульский полк атаковал противника (венгерскую пехоту), применив немецкую си­стему атаки колоннами. Но, прорезав колонна­ми расположение венгерцев, тульцы не смогли выполнить задачу в эту ночь, наткнувшись на жестокое сопротивление венгерцев. Наша сотня была в эту ночь в резерве и только под утро нас вызвали на позицию. Пока командир сотни по­лучал инструкции от командира полка полков­ника барона Воде, я решил с разрешения коман­дира сотни взобраться на ближайший бугор, чтобы посмотреть на место ночного боя. По до­роге я встречал разрозненные группы тульцев, стремившихся в тыл, и которые я тщетно пы­тался повернуть обратно. Пройдя некоторое рас­стояние, я заметил впереди себя, на бугре, груп­пу солдат. Предполагая, что это какая-либо из наших частей, я направился к ним, однако заме­тил, что около меня посвистывают пули. Это за­ставило меня призадуматься. Повернувшись назад, я увидел, что от нас мне усиленно ма­шут руками, показывая назад. Только тут я со­образил, что на бугре австрийцы. Оказывается, что это была небольшая группа венгерцев, отре­занная во время ночной атаки от своих частей. Через какое-то время они были захвачены на­шими пограничниками. Среди них был один офицер, венгерец.

На правом фланге одна из наших сотен мед­ленно продвигалась вперед, причем был ранен ее командир ротмистр Иваненко.

В эту же ночь австрийцы спешно покинули свои позиции, и утром город Сандомир был за­нят нашими войсками.

Жуткое зрелище представляло собой поле боя после ночной атаки Тульского полка. Тру­пы венгерцев еще не были убраны и в большом количестве валялись на полях. Отдельно у до­роги лежали убитые воины 14-й кавалерийской дивизии и наши пограничники. Результаты это­го ночного боя поразили нас своим ужасом. Ата­ка тульцев была исключительно рукопашной, и ранения были чрезвычайно тяжелые: раздро­бленные черепа, тяжелые штыковые ранения, все свидетельствовало о необычайной ярости ночной схватки. Лик войны впервые открылся нам в своей кошмарной ясности. Трупы лежали словно дорожки, протянувшиеся с нашей сторо­ны на австрийскую, соответственно количеству наших колонн, прорывавшихся в город. При­влекло наше внимание также и то, что впереди этих колонн лежали трупы убитых офицеров Тульского полка. Как выяснилось потом, поч­ти все офицеры, принимавшие участие в этой атаке, были убиты, в том числе и доблестный командир этого полка.

Ночь мы провели в той же деревне, вокруг которой мы дрались несколько дней. Во дво­ре хаты, в которой мы ночевали, по дорогам и в садах еще валялись неубранные трупы ав­стрийцев. На другой день мы с облегчением по­кинули эту деревню и расположились на быв­шем кордоне пограничной стражи.

Итак, я опять в этом так хорошо знакомом мне городе. Но какой контраст с тем, что было раньше! Перед войной в Сандомире находился штаб 16-й пограничной Сандомирской бригады, и город жил жизнью военного гарнизона. На­против кордона пограничной стражи был город­ской парк, в котором в праздничные дни играл хор трубачей бригады, и парк был наполнен на­рядной, веселой толпой. Почти рядом с парком находился костел, во дворе которого помеща­лась церковь пограничной бригады. В царские дни на площади перед церковью бывал парад, где стройно и позвякивая шпорами проходили церемониальным маршем пограничники под «звуки лихих трубачей». Вдали, за парком на­ходились постройки учебной команды погра­ничной бригады и по вечерам, когда гасли су­мерки, оттуда доносились мелодичные звуки кавалерийской трубы, игравшей «зарю». Все изменилось теперь, и город был наполнен дви­жением обозов и шумной толпой солдат различ­ных воинских частей.

В Сандомире мы простояли два дня, а затем, переправившись по понтонному мосту на дру­гой берег Вислы, вступили в Австрию. Во вре­мя переправы погиб молодой корнет Ямбургского уланского полка, отважно пытавшийся пере­плыть Вислу на коне. Теченье этой реки очень быстрое и в ней есть много водоворотов, поэто­му попытка переплыть реку, не посоветовав­шись с местными жителями, была очень риско­ванной.

На той стороне Вислы было приятно увидеть поваленным австрийский пограничный столб. Ночевали мы в городе Тарнобжег. Владелец этого города, богатейший польский магнат граф Тарновский, организатор на свои средства поль­ских легионов, действовавших против русской армии, был арестован и выслан в Россию. Кру­гом кипели бои, и всю ночь раздавался грохот орудийной стрельбы.

Утром мы двинулись дальше. Наш полк шел отдельной колонной и на открытой местности попал под артиллерийский обстрел. Снаряды начали ложиться довольно близко, и в довер­шение всего перед нами оказался широкий ка­нал с водой и топкими берегами. Положение на­ше становилось с каждой минутой все более за­труднительным и опасным, как вдруг откуда-то заговорила наша батарея и, накрыв австрий­скую, в несколько минут заставила ее замол­чать, выручив нас из тяжелого положения.

К полудню части 14-й кавалерийской диви­зии сосредоточились в лесу, названия которого я уже не помню. Гулко звучали рвущиеся в ле­су снаряды, но, к счастью, ни один из них не попал в наше расположение. Держа лошадей в поводу, мы простояли так до вечера, а потом отошли на ночлег в деревню, до отказа набитую пехотными частями. Всю ночь где-то невдале­ке кипел сильный бой. Никогда до этого време­ни я не слышал такой могучей силы артилле­рийского огня. Канонада наших восьмиорудийных батарей поражала своей мощью, все кру­гом содрогалось от сплошного артиллерийского грохота. Лишь позже, в боях за Ковель артил­лерийский огонь с обеих сторон был еще более могучим и страшным, это был сплошной ад, на­поминавший кипение воды в котле. Недаром военные авторитеты отмечают, что великая Галицийская битва была выиграна нами в значи­тельной степени благодаря могучей и меткой стрельбе нашей артиллерии.

На следующее утро 14-я кавалерийская ди­визия получила новое задание и, переправив­шись снова у Сандомира на левый берег реки Вислы, двинулась по направлению к Кракову, следуя левым берегом реки. Поход этот совер­шался без особых приключений, но я вспоми­наю один эпизод, случившийся со мною в са­мом начале похода. Как-то под вечер я возвра­щался с разъездом к месту расположения шта­ба дивизии и когда я прибыл в господский дом, в котором должен был находиться штаб, я не застал там уже никого из начальствующих лиц. Там были только готовые к выступлению ден­щики с офицерскими вьюками и конно-саперная команда, чему я был очень рад, так как не знал дальнейшего маршрута дивизии. Здесь же  во дворе я увидел митавца штабс-ротмистра Николаева, который уже собирался со своей конно-саперной командой и офицерскими вью­ками покидать господский дом. Я присоединил­ся со своим разъездом к этой колонне, и мы тро­нулись в путь. Колонна наша сильно растяну­лась, и так как мы шли рядами, то можно было подумать, что двигается по меньшей мере эска­дрон. Штабс-ротмистр Николаев и я ехали в голове колонны и поднимались в гору, когда увидели выезжающий нам навстречу из-за го­ры конный отряд. Присутствие флюгеров на пи­ках не оставляло никакого сомнения в том, что перед нами немцы.

С криком: «За мной!» я бросился вперед. Штабс-ротмистр Николаев остался на месте и удерживал своих людей, опасаясь, по-видимому, за свои вьюки. Немцы стали уходить, и я со своими пограничниками и несколькими при­ставшими ко мне всадниками из колонны с вью­ками продолжали гнаться за немцами. Очень быстро мы с ними сблизились. Спасаясь, немцы засели в находившейся вблизи каменоломне и пытались отстреливаться, но когда увидели, что это не помогает, вскочили снова на коней и ста­ли опять уходить.

Мы быстро их настигли, и я помню, как вправо от меня несколько гусар рубили отчаян­но защищавшегося конного немца. Я нагнал од­ного немца. Он бросил винтовку и поднял руки вверх. Я его спешил и передал одному из по­граничников. Мой вестовой свалил двух немцев с коня ударом шашки. Этот мой бравый весто­вой причинил мне, однако, немало хлопот, ког­да, помчавшись за немцами, бросил мою завод­ную лошадь. Лошадь была поседлана австрий­ским седлом и австрийской попоной вместо пот­ника. Во время преследования немцев один гу­сар-митавец поймал моего коня и присвоил его себе. Мне стоил потом больших трудов до­казать, что конь этот мой, и отобрать его.

Наши и немецкие выстрелы привлекли вни­мание нашей второй бригады, двигавшейся нев­далеке, оттуда были высланы в нашу сторону разъезды и таким образом весь большой немец­кий разъезд, так далеко забравшийся к нам в тыл, был частью изрублен, а частью захвачен в плен. Это были драгуны немецкого гвардей­ского полка. К вечеру в штаб дивизии привезли начальника этого разъезда. Он был без созна­ния, так как ранение его было очень тяжелое: пикой в рот. Вечером, за ужином в штабе диви­зии штабс-ротмистр Николаев с увлечением рассказывал, как он атаковал немецкий разъ­езд, и все присутствующие восторгались его ли­хостью.

Вскоре после этого я принял во временное командование сотню, и на меня выпала тяжелая задача поддерживать в эти дни связь между ча­стями 1-го кавалерийского корпуса (5-я, 8-я и 14-я кавалерийские дивизии). Приходилось ежедневно перемещать посты, лично поверять их, так что я был беспрестанно на коне и почти без сна в продолжение многих суток. Дивизия уже вступила в Келецкую губернию, и здесь нам было суждено испытать тяжелые преврат­ности судьбы.

В один из этих дней я после целого дня тя­желой работы прибыл вечером в штаб 14-й ка­валерийской дивизии, который помещался в роскошном доме польского магната. Окна дома были ярко освещены и, когда я вошел, было время обеда. За столом сидело много народа. Там были родственники хозяина, укрывшиеся временно в этом роскошном имении, и соседи — помещики, приехавшие сюда с семьями. Все это создавало картину великолепного званого обе­да. Польская «старка» и вина разных сортов были представлены за столом в изобилии. Мно­го дам и красивых «паненок» оживляли обще­ство. Шутки и непринужденный смех и веселье царили в зале, и никто не подумал бы, что все это происходит на театре военных действий, так беззаботно и весело было собравшееся здесь об­щество. Я был так измучен своими поездками, что, сделав доклад начальнику штаба и получив от него инструкции, отправился к себе в комна­ту, чтобы немного отдохнуть. Рано утром я вы­шел во двор и всей грудью вдыхал свежий ут­ренний воздух. Солнце уже начало заливать своими лучами двор с живописными клумбами, разбитыми перед подъездом. Во дворе уже на­чиналась обычная суматоха пробуждавшегося дня. Я прошел к воротам, выходящим на доро­гу, и прямо перед входом заметил группу дон­цов, возившихся у дерева. Не успел я еще рас­смотреть, что там происходит, как вдруг увидел выросшую передо мной и сейчас же повисшую на дереве фигуру. Беспомощно свесившиеся ру­ки и помертвевшее лицо объяснили мне без слов значение происходившего. С жутким и не­приятным чувством я отвернулся от этой кар­тины и зашагал обратно к дому. Повешенный оказался австрийским шпионом, пойманным с картой, на которой было обозначено расположе­ние наших частей.

Затем я отправился в объезд своих постов и, вернувшись к месту стоянки штаба дивизии, не нашел уже на фольварке никого из чинов шта­ба дивизии. Отъехав от этого имения на неко­торое расстояние, я услышал орудийные вы­стрелы и вскоре и ружейную стрельбу. Спустя некоторое время я увидел группу всадников, рассеянных по полю и, подъехав к одной из групп, я узнал офицеров штаба дивизии, кото­рые объяснили мне, что наши части обнаружи­ли присутствие значительных сил противника, и начальник дивизии генерал Орановский со всем своим штабом выехал на этот бугор, чтобы лично исследовать обстановку. Совершенно для них неожиданно они были обстреляны артил­лерийским огнем австрийцев. Наши части завя­зали бой, но вскоре выяснилось, что перед нами передовые части весьма крупных австрийских сил. Дивизии было приказано отходить, и от­ход прикрывал 14-й пограничный конный полк. В этом бою доблестно погибла наша 3-я сотня полка и одно время положение было настолько тяжелым, что наша 23-я конная батарея, оста­ваясь на позиции до последней возможности, едва не была захвачена противником. Старший офицер батареи был ранен, но орудия все же отъехали вовремя и присоединились к отходя­щей дивизии. Наша спешенная 3-я сотня ос­тавалась на позиции, сдерживая наступление густых цепей австрийской пехоты. Видя тяже­лое положение сотни, командир полка два ра­за посылал коноводов, но подполковник, ста­рый кавказец, командир сотни, всякий раз отсылал их обратно с извещением, что он еще мо­жет держаться. Посланные в третий раз коно­воды подать коней уже не могли: деревня, ко­торую занимала сотня, была уже, по словам ко­новодов, окружена австрийцами. Оставшиеся в окружении пограничники защищались до по­следнего бойца. Год спустя мы получили пись­мо от одного из пограничников, захваченного в плен в этом бою, и с грустью узнали, что почти никто из находившихся тогда в деревне погра­ничников не уцелел. Прикрывая отход 14-й ка­валерийской дивизии, они были все перебиты или переранены. Был тяжело ранен и командир сотни.

Мы все время продолжали отходить под не­устанным натиском противника. Находившиеся в соприкосновении с нами австро-немецкие ча­сти двигались настолько быстро, что нашей ди­визии приходилось иногда менять назначенные для ночлега стоянки, так как они бывали уже заняты противником. Наши колонны на походе то и дело подвергались обстрелу неприятель­ской артиллерии. Моя работа в эти памятные дни была необычайно тяжелой. Приходилось без отдыха сменять и расставлять посты с та­ким расчетом, чтобы все части дивизии все вре­мя находились бы в постоянной связи между собой, и это в тех условиях было задачей весьма тяжелой. Как выяснилось потом, против наше­го 1-го кавалерийского корпуса генерала Нови­кова наступала 9-я немецкая армия и частью 1-я австро-венгерская армия генерала Данкля.

Я забыл упомянуть о печальной участи, по­стигшей обитателей гостеприимного замка, в ко­тором помещался штаб генерала Новикова. О том, что с ними случилось, мы узнали от пере­бежавшего к нам польского крестьянина из тех мест. Он рассказал, что после нашего отхода противник, предполагая, что замок еще занят нашими частями, открыл по этому замку же­сточайший орудийный огонь. Замок сгорел до тла, а его обитатели частью сгорели в пламени, а частью были убиты или ранены неприятель­скими снарядами. Слушая этот рассказ, я вспо­мнил ночь, когда я подъехал к залитому огнями замку, и непринужденное веселье его обитате­лей, всего собравшегося там общества, и мне не хотелось верить, что погибли эти полные жиз­ни, мирные и совершенно непричастные к во­енным действиям люди.

Во время этого отступления остались в тылу у противника два разведывательных эскадрона и одна казачья сотня 14-й кавалерийской диви­зии, которые около месяца укрывались в лесах и вновь присоединились к нам после того, как немецкие армии были отброшены от Варшавы.

Под натиском противника мы отходили все дальше на запад, к Висле. Во время отхода нам пришлось задержаться на несколько дней в гор. Сташов, Радомской губернии. Одно время этот город был стоянкой 14-го драгунского Ма­лороссийского полка. Случилось так, что один из полков дивизии послал разъезд в окрест­ные деревни, с целью закупить провиант и фу­раж для полка. Один крестьянин деревни, куда заехал разъезд, сообщил, что в лесу закопано большое количество провианта, предназначен­ного вначале для австрийцев. Провиант был немедленно откопан и отправлен в полк. В эту же ночь в расположение полка прибежал взвол­нованный крестьянин из той же деревни и рас­сказал, что ночью озлобленные хозяева прови­анта заперли снаружи хату того крестьянина, который выдал местонахождение склада, по­дожгли ее, и вся семья этого крестьянина сгоре­ла. По распоряжению начальника штаба диви­зии поджигатели были немедленно задержаны, преданы военно-полевому суду и понесли очень тяжелое наказание.

В один из последующих дней я прибыл с до­несением в штаб дивизии, помещавшийся в бо­гатом господском доме, и, въехав во двор, уви­дел, как по всему двору бегали с обнаженны­ми шашками казаки, гусары, уланы и драгуны и храбро рубили кур, уток и индюков. Бедное пернатое царство в смятении металось по дво­ру. На мой вопрос, что случилось, я получил от­вет, что ввиду приближения австрийцев хозяин имения решил его покинуть и, не желая, что­бы все его хозяйство досталось врагу, предло­жил штабу дивизии взять все запасы живности, какие у него были.

После обеда штаб покинул имение. Я полу­чил разрешение двигаться с разъездом вместе со штабом дивизии и видел, какую замечатель­ную картину представляла вытянувшаяся да­леко по дороге наша колонна: у каждого всад­ника было приторочено к седлу много всякого добра, — у одного поросенок, у другого — ин­дюк, а у некоторых всадников живописно вы­глядывали из переметных сум головы кур, уток и всякой другой живности.

К вечеру мы подошли к гор. Островцу. На подходе к городу по колонне мне было переда­но приказание начальника штаба явиться к не­му. От него я получил распоряжение пройти с разъездом через город и установить связь с 8-й кавалерийской дивизией. По сведениям штаба город Островец еще не был занят противником. Беру свой разъезд и рысью выезжаю вперед. Через некоторое время приближаюсь к городу, расположенному внизу, в глубокой лощине. С горы хорошо видна окружающая местность и в бинокль я вижу на шоссе за деревьями группу всадников, которые движутся, удаляясь от города, по направлению к нам. Их пики без флюгеров, и я решаю, что это – наши. Сзади от себя, в направлении, где по моим рас­четам двигается штаб дивизии, слышу орудий­ную стрельбу. Вижу, что мой головной дозор останавливается и что-то наблюдает. Через не­сколько минут один из пограничников этого дозора карьером прискакал ко мне и доложил, что навстречу нам движется небольшой немец­кий разъезд. Строю фронт моего разъезда и решаю захватить в плен одного — другого нем­ца. Лошади у немцев всегда были слабее наших. Увидя меня, немцы сейчас же повернули об­ратно и легким галопом, без особенной паники, удалялись по направлению к городу. Расстоя­ние между нами быстро уменьшалось. Чувство особенного подъема овладевает всадником в та­кие минуты. Мы были уже почти на краю горо­да, как вдруг из крайних домов раздались дружные залпы, и пули ровно запели у нас над головой. Это сразу охладило наш пыл. Я прика­зал разомкнуться и уходить обратно. Надо ска­зать, что уходили мы еще быстрее, чем гнались за немцами, и, отойдя от города на приличное расстояние, я собрал весь свой разъезд. Потерь у нас не было, только одна лошадь была легко оцарапана пулей.

Вскоре мы повстречались с разъездом 5-го драгунского Каргопольского полка, которым ко­мандовал молодой корнет. Я рассказал ему про мою неудачу с немецким разъездом, и он тоже не знал, что гор. Островец занят немцами.

В то время как мы с ним мирно беседовали, из-за бугра вынеслась на нас с диким криком и гиканьем целая сотня каких-то всадников. Раздумывать было некогда, и мы бросились улепетывать от них что было мочи. Кони наши уже устали от предыдущей погони за немцами, к тому же подо мной в этот день был слабый конь, и в моем сознании быстро промелькнула мысль, что вот придется еще, чего доброго, по­пасть в плен… Во время этой скачки я взял та­кое препятствие, которое в другое время пока­залось бы мне непреодолимым: представьте се­бе глубокую канаву больше сажени шириной, а на другой стороне канавы, отвесно к ней, высо­кая шоссейная насыпь. Конь мой перелетел, од­нако, через это препятствие и вскарабкался по отвесу на шоссе, не съехав вниз. Здесь я оста­новился на мгновение и заметил, что нападав­шие на нас всадники больше нас не преследу­ют, а, напротив, остановились в отдалении и ма­шут нам фуражками. Я стал собирать своих лю­дей. Через несколько минут один из моих по­граничников доложил мне, что наши пресле­дователи вовсе не немцы, а наши донцы, — третьеочередная сотня Донского казачьего вой­ска, состоявшая из калмыков, присланная на пополнение 14-го донского казачьего полка на­шей дивизии. Сотня эта еще ни разу не была под обстрелом, а потому ретиво жаждала боево­го подвига и, приняв нас за немцев, решила стя­жать боевые лавры. Доставшийся им «трофей», — захваченный «в плен» один из моих погра­ничников, — привел их в полное уныние. Со­бравшись все вместе, мы дружно хохотали, вспоминая происшедшее.

Распрощавшись с каргопольцами, я решил, не зная совершенно обстановки, вернуться об­ратно в штаб дивизии за ориентировкой. Мы ехали по прежней, только что пройденной доро­ге и, поднявшись опять на бугор, увидели кур, уток и индюков валявшихся по всему полю. Я догадался, что штаб дивизии попал, очевидно, под обстрел неприятельской артиллерии, и вспомнил орудийные выстрелы, которые я слы­шал, спускаясь к гор. Островцу. Штаб дивизии ушел, по всей вероятности, в другом направле­нии.

Я повернул разъезд в том направлении, где валялась брошенная живность, и вскоре уви­дел какую-то деревню. Там оказались наши ча­сти, и я получил сведения о местоположении штаба дивизии. Мне рассказали подробности обстрела колонны штаба: она внезапно попала под обстрел неприятельской артиллерии, нахо­дившейся по другую сторону лощины, слева от движения колонны. Началась паника, но обо­шлось, однако, без потерь, если не считать не­винной жертвы, — польского крестьянина, кото­рый вез в обозе вещи, принадлежавшие штабу дивизии. Случайный снаряд угодил прямо в его телегу, и бедняга был убит на месте. В штабе дивизии, куда я явился с докладом, данная мне задача была отменена.

Наседавший на нас сзади противник прижал наконец весь наш 1-й кавалерийский корпус к Висле. Приходилось во что бы то ни стало фор­сировать эту широкую, разбухшую от дождей реку в ту же ночь под ежеминутной угрозой быть в нее сброшенными. Единственная имев­шаяся переправа предназначалась для артилле­рии и обозов, нам же предстояло переправить­ся, пользуясь подручными местными средства­ми. По полученным сведениям, в шести верстах от нас, в деревне, находились передовые части противника силою в один батальон пехоты, полк кавалерии и батарею. Приходится удив­ляться бездействию противника, расположив­шегося на ночлег вместо того, чтобы атаковать нас и сбросить в реку. У противника было бо­лее чем достаточно сил, чтобы помешать нашей переправе. Висла в этот период настолько ши­рока, что противоположный берег реки был ед­ва виден. Течение реки было тоже настолько сильным, что наша попытка перегнать лошадей вплавь на ту сторону потерпела полную неуда­чу: отплыв некоторое расстояние от берега, ло­шади возвращались обратно, чувствуя инстинк­том, что эта задача им не под силу. Пришлось переправляться на больших баржах, которые не могли вместить большое количество людей и лошадей, и требовалось около часа времени, чтобы перегнать баржу на ту сторону и вер­нуться обратно. Положение наше на этом бере­гу было весьма опасным, так как в случае, ес­ли переправу не удалось бы закончить к утру, оставшиеся части были бы сброшены в реку или уничтожены противником, и только самоотверженность польских крестьян, совершенно добровольно работавших на переправе до пол­ного изнеможения, совершила чудо, и наши ча­сти были спасены от опасности.

Моя сотня собралась у переправы лишь поз­дно ночью, и мы переправились последними, уже почти на рассвете. Часы ожидания, кото­рые мы провели на левом берегу Вислы, были не из приятных, и поэтому мы облегченно вздохнули, когда погрузились на баржу и от­плыли от берега.

На том берегу уже была наша пехота, это бы­ли полки петербургской гвардии. Был октябрь месяц и распутица, и занимавшая наскоро выры­тые окопы гвардия испытывала большие не­удобства и лишения.

Переправившись, мы узнали, что весь наш 1-й кавалерийский корпус спешно перебрасыва­ется походным порядком к Варшаве. Через не­сколько дней, приближаясь уже к Варшаве, нам бросилось в глаза огромное количество бежен­цев, уходивших из города со всем скарбом. По сведениям, полученным от жителей, немецкие разъезды уже были замечены на окраине горо­да. Нам не хотелось верить, что этот большой и важный во всех отношениях город будет ус­туплен врагу.

На следующий день мы подходили к Новогеоргиевску, где наш корпус должен был опять переправиться на левый берег Вислы. По доро­ге к Новогеоргиевску наше внимание привлекло большое количество отдельных хат, солидно по­строенных, но совершенно пустых. К нашему большому удивлению мы узнали, что брошен­ные хаты принадлежали немецким колонистам, незадолго перед тем выселенным вглубь Рос­сии. В течение целого дня мы переправлялись у Новогеоргиевска на левый берег Вислы и но­чью подошли к гор. Сохачеву, который уже был занят немцами. Мы расположились на ночлег в окрестностях города, откуда всю ночь доно­сился гул и громыхание обозов. Немцы, очевидно, уводили свои обозы подальше. Утром части 1-го конного корпуса начали выбивать немцев из города, но немецкие ландштурмисты защи­щались отчаянно, и город удалось занять толь­ко к вечеру. Ворвавшись в город, мы увидели следы паники и поспешного бегства немцев: ве­зде валялись опрокинутые немецкие телеги, наполненные обмундированием и разными при­пасами. Встречались отдельные трупы немец­ких солдат. Немцы частью бежали из города, частью были захвачены в плен. Одному из пол­ков нашей дивизии удалось захватить телегу с немецким денежным ящиком, и мы взяли себе на память по одной немецкой монете в 5 марок, на которой было написано «Gott mit uns».

Наш полк расположился на окраине города в имении зажиточного польского шляхтича. Около полудня в штабе полка было получено сообщение, что густые немецкие колонны дви­жутся по шоссе в нашу сторону, и мы получи­ли распоряжение отойти на берег реки. Я со взводом пограничников остался прикрывать пе­реправу. Расположив своих людей за укрыти­ями, я заметил в бинокль двигавшуюся вдоль шоссе немецкую пехоту и через несколько ми­нут открыл огонь в надежде задержать ее про­движение. В скором времени я должен был пре­кратить огонь, так как в непосредственной бли­зости от меня расположилась немецкая батарея, которая начала стрелять, не замечая, по-види­мому, меня, по нашим переправляющимся ча­стям. Я решил притаиться и не выдавать себя, так как эта батарея могла бы в несколько минут уничтожить мой взвод. Спустя некоторое время я получил распоряжение присоединиться к пол­ку. Уже когда я переправлялся через реку, нем­цы обстреляли мой взвод, но наступили уже су­мерки, попаданий не было, и я благополучно присоединился к полку.

П. Маковой

(Продолжение следует)

© ВОЕННАЯ БЫЛЬ


Голосовать
ЕдиницаДвойкаТройкаЧетверкаПятерка (1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading ... Loading ...





Похожие статьи:

Добавить отзыв