Наша батарея принадлежала к гвардейской казачьей бригаде, а так как лейб-казаки и Атаманцы по мобилизации сразу же уходили на короткий срок для охраны к Балтийскому побережью, то, ожидая их возвращения, мы имели много времени спокойно производить свою мобилизацию, которая происходила планомерно по дням и часам, согласно составленному мобилизационному плану. Каждый знал, что он должен делать. Помню, как Суворов в один из первых же дней привел нам из Царского Села около 70 лошадей для 12 зарядных ящиков. Пришло пополнение казаков с Дона. А. В. Упорников распределил лошадей по уносам, и до выхода на войну их успели уже приучить, в новой для них обстановке, ходить в шестерках. Урядник Кардаилов, наверно, с болью в сердце расставался с накопленным долгими годами добром, выдавая из своего цейхгауза новенькую сбрую, а офицерам казенные вьючные чемоданы-кровати. Все блестело, мы шли на боевой парад, к которому готовились годами, мы шли на войну! Заведующий хозяйством Николай Упорников привез из царскосельского казначейства деньги. Мы с ним в этот день были вместе в Царском Селе и зашли в магазин «Гвардейского Эконом. Общества» за покупками. Тут совершенно неожиданно встретили огромную фигуру всем известного знаменитого артиста Александринского театра, дядю Костю Варламова, который, увидев двух офицеров, собирающихся на войну, шумно нас приветствовал, жал нам руки, похлопывал по плечу, сконфузив нас при многочисленной публике. Подъем был большой, на войну мы шли спокойно. Наш самый молодой хорунжий Филимонов, который вышел к нам в батарею только что, осенью 1913 года, скромный, застенчивый, но самолюбивый, державшийся немного в стороне и на чеку, чувствовал мое к нему расположение и простое сердечное отношение, привязался ко мне тоже. Говорит он мне: «Эраст Эрастович, согласен со мной? Пойдем зарабатывать Георгиевский крест или деревянный!» Я отвечаю, что согласен.
Господь судил иначе, Георгиевского креста мы с ним не заработали, а он, бедный мальчик, заработал деревянный в начале гражданской войны, кажется, в отряде есаула Романа Лазарева, где-то в районе станции Зверево.
8 августа 1914 г. отслужили напутственный молебен в нашей гарнизонной церкви в присутствии Великого Князя Андрея Владимировича, который приехал нас проводить и благословить каждого офицера иконочкой св. Апостола Андрея Первозванного. После обеда мы выступили на погрузку и ночью ушли двумя эшелонами на Варшаву. Попрощался с женой, просил ее не плакать, хотя это и было бесполезно. Жены не провожали нас на станцию, это было далеко, и уходили эшелоны ночью. Жена не была одинока, две ее сестры, старшая, Анастасия, замужем за Добрыниным, и младшая, Марина, за Георгием К. Акинтиевским, продолжали жить в Петербурге на прежней квартире, когда их мужья были еще в Академии.
Вспоминается еще один незначительный, но глубоко меня взволновавший случай. Когда батарея выступила на погрузку в длинной орудийной колонне, все офицеры при своих взводах рядом со взводным урядником, а мы с вахмистром Пастуховым ехали вдвоем последними, в хвосте колонны. Когда мы проходили по улице вдоль парка, не доходя Павловского вокзала, я еще издали заметил одиноко стоявшую молодую даму, которая, невысоко поднимая руку, крестила проезжавшего мимо нее офицера. Она внимательно провожала глазами всех и, когда я поравнялся с нею, перекрестила и меня. Я поднял руку к козырьку и поклонился ей.
10 августа мы выгрузились в Варшаве, а на другой день опять погрузились на Венском вокзале и отправились в район Скерневиц. Мы вошли в состав отряда генерала Гилленшмидта и пошли форсированным маршем к Ново-Радомску. У меня в послужном списке отмечено: «Участвовал в боях под г. Ново-Радомск в отряде генерала Гилленшмидта… авг. 16… 1914 г.». Откровенно говоря, я лишь издали наблюдал бой, стрелял немного только взвод Николая Упорникова, и мы потом поздравляли его, что он первый из нас открыл огонь на войне. Потом мы уже действовали подчиняясь командиру гвардейской казачьей бригады генералу Пономареву, но только с двумя полками: Атаманским, которым командовал Великий Князь Борис Владимирович и лейб-гв. Сводно-казачьим под командой генерала графа Граббе, а лейб-казаки были в Ставке у Великого Князя Николая Николаевича. Приказом по гвардейской казачьей бригаде от 20 августа 1914 г. я был назначен и. д. начальника штаба этой бригады. С этого дня я фактически и кончил свою службу в рядах родной батареи и начал снова прерванную службу по Генеральному штабу.
Хочу посвятить сейчас несколько кратких добрых слов памяти командира бригады Георгия Логиновича Пономарева. Это был простой и доброжелательный человек. Он не обладал выдающимися способностями кавалерийского начальника, но полученные задачи выполнял добросовестно. В турецкую войну 1877-78 гг., будучи младшим офицером одной из донских казачьих батарей, он получил орден св. Георгия 4-й ст., который помог ему в дальнейшей службе. Он командовал нашей батареей и примерно за год или два до нашего производства получил 17-й донской казачий полк, а потом лейб-гв. Казачий Его Величества полк. Рассказывали, как анекдот, что кто-то во дворце ядовито его спросил: «Ваше Превосходительство, при ком вы состояли адъютантом в японскую войну?» намекая на его Георгиевский крест. Пономарев скромно ответил: «Я был адъютантом при 6-фунтовой медной пушке в турецкую войну 1877 г.». Вопрошавший сконфуженно ретировался. У Пономаревых была молоденькая дочь Олечка, окончившая Смольный институт. Мы бывали у них всей батареей, а они навещали наш Павловск.
В первый период войны у нас не было серьезных боевых столкновений, мы вели разведку на широком фронте Влоцлавск на Висле — Кутно-Серадзь: из Влоцлавска Астраханский казачий полк под командой полковника графа Келлера, из Кутно — наша бригада и южнее нас, из Серадзь, Кавказская кавалерийская дивизия генерала Шарпантье, каждый в своей полосе. В нашем районе разведки часто появлялись немецкие ландштурмисты на подводах, которые, по-видимому, кроме выполнения своих разведывательных задач, реквизировали продовольствие у населения. Был один такой незадачливый день, когда в полдень во время обеда мы получили донесение, что немцы заняли опушку леса верстах в 6 от Кутно, где мы находились. Туда был послан подъесаул Каргальсков со взводом Атаманцев, а бригада тоже начала собираться к выступлению. Когда мы подошли, то увидели печальную картину. Каргальсков погорячился и, развернув лаву, пошел в атаку на опушку леса, а перед нею оказалось незамеченное предательское болото, и когда казаки в него влетели, немцы открыли огонь. Пришлось поворачивать обратно. У нас были убитые и раненые казаки и лошади, и сам Каргальсков был ранен в левую руку. Немцы поторопились сесть на подводы и ускакать.
С батареей я почти уже не встречался, видел ее редко и то только издали. Помню случай, который отмечен у меня в послужном списке так: «Участвовал в отряде генерала Пономарева при взятии г. Лович… 1914 г. окт. 4.». В этот день бригада, двигаясь от Сохачева, к ночи подошла к Ловичу и в полной темноте остановилась верстах в трех, получив донесение, что он занят противником, но, по-видимому, незначительными силами. Мы были все в голове авангарда, генерал Пономарев, граф Грабе, полковник Упорников и я, как начальник штаба бригады. Тишина. Мы спешились, надо было решить и спешно, что делать дальше. Полковник Упорников сразу предложил обстрелять Лович артиллерийским огнем. Я скромно перед старшими запротестовал. Это значило спугнуть немцев и дать им безнаказанно уйти, если их мало. Если у них более или менее значительные силы, то это наше артиллерийское предупреждение даст им возможность изготовиться к бою на окраине Ловича. Обидно было не использовать создавшуюся обстановку и отказаться от внезапности, хотя, конечно, при этом мы рисковали и небольшими потерями. Тут меня Упорников очень резко оборвал. Как это я, ему подчиненный, позволяю себе возражать против его предложения командиру бригады! Я спокойно ему ответил, что в данный момент не являюсь старшим офицером его батареи и не подчинен ему, а как начальник штаба бригады не лишен права иметь и свое мнение. Генерал Пономарев разрешил ему открыть огонь по Ловичу. Это решение было, конечно, самое спокойное и безобидное, если противник уйдет, мы займем Лович, а если встретим сопротивление, то мы отойдем: утро вечера мудренее. Немцев было немного, моментально все ушли и через час мы в отелях на центральной площади заняли постели, ими уже согретые. Я моментально, приказанием от имени командира бригады, выставил сторожевое охранение, три заставы в направлении на Кутно, Лодзь и Скерневицы. В 7 ч. утра по этим направлениям должны были выступить три разъезда. Теперь расскажу, что произошло у лодзинской заставы, которую занимали уральцы, утром 5 октября около 7 ч. Было уже совсем светло, уральцы видят длинную колонну автомобилей, идущую из Лодзи в Лович. Застава была хорошо укрыта, казаки притаились, решив пропустить мимо себя возможно большее число машин, дав им возможность влететь на забитую артиллерией, кухнями и вообще бивуаком маленькую площадь в Ловиче. Все это было бы нашей добычей. В этот самый момент из Ловича показывается высланный на Лодзь оренбургский разъезд сотника Мелявина, который, увидев немецкие автомобили, бросился на них в атаку, а тогда и уральцы, увидев, что их замысел не удался, выскочили из Рады и уничтожили первые два автомобиля. Остальные машины колонны, поняв в чем дело, начали быстро поворачивать и уходить назад, а за ними безуспешно скакал Мелявин. Во втором захваченном автомобиле сидел тот самый шталмейстер, который с саксонским королем присутствовал перед войною в Царском Селе, когда лейб-гвардии Сводно-казачий полк и наша батарея показывали им наше конное ученье. Шталмейстер, испугавшись, выстрелил сгоряча из револьвера и ранил казака-уральца в живот. Оба автомобиля были трофеями полка, Шталмейстера передали в распоряжение графа Граббе, его отправили в Варшаву, а потом, кажется, в Туркестан. Он очень сожалел, что с перепуга ранил казака, который, к нашей радости, впоследствии оправился от ранения. В одном из ближайших автомобилей ехал, как нам говорили, и сам саксонский король. Все они направлялись через Лович в Скерневицы, где в это время были части саксонского корпуса, и они везли им подарки. Мы с генералом Пономаревым тоже получили несколько плиток шоколада, только не от саксонского короля, а от уральской сотни.
После того как к зиме наступление немцев на Варшаву было остановлено и положение несколько стабилизировалось, бригада была отведена на короткий отдых за Варшаву. Командиром бригады в это время был Свиты Его Величества генерал-майор Иван Д. Орлов. Он уехал в отпуск, а я жил в вагоне на станции Седлец. Меня приехали навестить отец из станицы Каменской и жена из Павловска. Остановились они в самом городе, на наше счастье там случайно оказалась квартира с вещами моей старшей сестры Марии Э. Поляковой. В Янове Люблинской губернии, где в свое время служил мой отец в 9 донском казачьем полку, зимою всегда стоял один батальон 70-го пехотного Ряжского полка, который квартировал в Краснике, и моя сестра, приехав в Янов после окончания института, вышла замуж за поручика Ряжского полка Полякова. Во время мобилизации офицерские семьи были эвакуированы, сестра с детьми уехала на Дон, а большую часть вещей перевезли в Седлец, наняв там небольшую квартиру.
В Седлеце я имел счастье встретить нашего Августейшего командира Великого Князя Андрея Владимировича, который ко мне всегда хорошо относился и, конечно, только по его личному желанию я оставил службу в Генеральном штабе и вернулся в батарею. Он воспользовался нашим отдыхом и навестил батарею, а так как я был один на отлете, он специально проехал и ко мне на станцию Седлец. Такое внимание и доброта Великого Князя меня безгранично тронули. Он пригласил меня к себе в купе, мы с ним вдвоем пообедали, тут он подарил мне, как и всем офицерам батареи, серебряный портсигар с своими инициалами под великокняжеской короной и соответствующей надписью, работы Фаберже, долго беседовал, расспрашивал о действиях бригады с батареей за этот первый период войны. Фактически это была последняя встреча с Великим Князем.
После отдыха нас перебросили в конце января 1915 г. на р. Нарев к Гвардейскому корпусу. Тут на Наревском фронте, как говорит в своей книге А. Керсновский, началось трехнедельное «Второе Праснышское» сражение между 8-й германской армией генерала фон-Белова и нашей 12-ой армией генерала Плеве, которая только 19 февраля закончила сосредоточение и могла перейти в наступление, а до этого времени натиск противника сдерживался Гвардейским корпусом у Остроленка и у Пултуска 4-м Сибирским. Всю вторую половину февраля у нас в 12-й армии шли успешные бои. Рядом коротких ударов 8-я германская армия была отброшена к своим границам, и в первых числах марта бои здесь стали замирать. Мы с генералом Орловым перенесли свой штаб бригады в Атаманский полк, который удобно разместился в с. Дроздово, в зданиях пивоваренного завода, в 10 верстах от Ломжи, где в военных казармах обосновался штаб Гвардейского корпуса генерала Безобразова. В этот последний период боев запечатлелся в моей памяти один случай, заставивший меня очень много пережить за короткий промежуток времени, за какие-нибудь 10 минут. Не помню, какую задачу мы выполняли, вероятно, обычную задачу конницы, обеспечение фланга корпуса. Командир бригады генерал Орлов и я верхом стояли вдвоем на небольшом холмике и в бинокль наблюдали впередилежащую местность, постепенно поднимающуюся в сторону противника. Вправо от нас, в 300-400 шагах, и немного, позади стояла на полузакрытой позиции наша батарея, которая только что открыла огонь по замеченной ею немецкой батарее. Не помню, успела ли она выпустить вторую очередь, как вдруг, совершенно неожиданно нас оглушил гул разрывов немецкой батареи, и мы с ужасом увидели нашу батарею совершенно покрытую облаками сероватого дыма. У меня сердце просто упало, казалось, что там все погибло. Прошло несколько мгновений, дым немного рассеялся, и мы увидели карьером несущиеся передки, и батарея тоже в один миг бросилась в нашу сторону, оставив опасное место. Это было сделано вовремя. Новая очередь немецкой батареи опять разорвалась на том же месте. Мы облегченно вздохнули, наша батарея была уже вне опасности и спокойно устраивалась на новой, занятой в стороне, закрытой позиции.
3 мая 1915 г. я был вновь причислен к Генеральному штабу с назначением обер-офицером для поручений при штабе Гвардейского корпуса. Распрощался с гвардейской казачьей бригадой, а, значит, и со своей родной батареей, и 4 мая уже вступил в исполнение своих новых обязанностей. Тут младшие чины Генерального штаба были мне знакомы: старший адъютант капитан Люндеквист, мой фельдфебель Михайловского артиллерийского училища, когда я был на младшем курсе, и штабс-капитан Алексеев, гвардейской артиллерии, моего выпуска из Академии 1913 г. Мы втроем были в полном подчинении Генерального штаба полковника Доманевского, штаб-офицера для поручений, бывшего офицера лейб-гвардии Конной Артиллерии. На этом собственно и кончаются мои воспоминания о службе в 6-й лейб-гвардии Донской казачьей Его Величества батарее.
16 сентября 1915 г. я был назначен старшим адъютантом штаба 1-й Гвардейской пехотной дивизии, а 1 декабря того же года Высочайшим приказом был переведен в Генеральный штаб с переименованием в капитаны. В батарее тогда вспомнили, что у меня денщиком казак батареи Бирюлин и потребовали его возвращения. Мы с Бирюлиным были в панике: он привык ко мне и я к нему. Два раза я отписывался, а когда я Высочайшим приказом 25 августа 1916 г. был назначен старшим адъютантом штаба Походного Атамана при Его Императорском Величестве, то нас с Бирюлиным оставили в покое. Походным Атаманом был Великий Князь Борис Владимирович, который знал меня хорошо в первый период войны, доброжелательно ко мне относился и, когда получил назначение Походным Атаманом, предложил мне должность старшего адъютанта Генерального штаба у себя в штабе, начальником которого был генерал Африкан Петрович Богаевский, тоже меня хорошо знавший. Здесь в штабе Походного Атамана я опять встретился с Иваном Михайловичем Максимовым, уже в чине войскового старшины, штаб-офицером для поручений. Меня он встретил очень приветливо, но мы никогда не вспоминали нашу прошлую совместную службу. В конце 1917 или в начале 1918 гг. его следы были совершенно утеряны, ходили слухи, что будто где-то около своей станицы Верхне-Курмоярской он куда-то вез большую сумму казенных денег и был убит.
Уже во время революции, 19 июня 1917 г. я был назначен начальником штаба 2-й Кубанской казачьей дивизии, и мы с Бирюлиным переехали из Могилева в Оршу, где находился штаб дивизии. Тут мне Илларион Фокич Бирюлин сослужил большую службу. Я его командировал в Павловск, где он заботливо помог уложить и отправить все наши вещи и охранял жену и сына при переезде на Дон, а я ему устроил 2-месячный отпуск, из которого он уже и не мог ко мне вернуться. В 1918 году, во время гражданской войны наш фронт на Воронежском направлении проходил одно время на линии станции Зверево. Стали ходить упорные слухи, что к северу от нас, в станице Вешенской, казаки подняли восстание. Послали на разведку самолет, но летчик не рискнул спуститься и не привез нам достоверных сведений, полет второго был удачнее, он пробыл у вешенцев два дня, восстание было в полном разгаре, и мой Бирюлин принимал в нем самое горячее участие, за что и был потом произведен Атаманом генералом Красновым в хорунжие. Когда второй летчик вернулся к нам в штаб, он привез мне от Бирюлина записку и коробку, в которой были тщательно упакованы часы «Буре», которые я ему подарил по нашей батарейной традиции. Их надо было починить а в Вешенской он это сделать не мог. Просьбу я исполнил аккуратно и поправленные часы переслал обратно.
С дорогим моим сослуживцев Николаем Николаевичем Упорниковым мы в эмиграции связи не теряли и изредка, по праздникам, обменивались короткими письмами, а в 1930 году он мне прислал хорошо изданную краткую выдержку из истории нашей батареи к 100-летнему ее юбилею. Теперь уже находясь во Франции, мне удалось два раза побывать в Париже на батарейном празднике 6 мая (нов. стиля) и 10 мая на празднике всей нашей лейб-гвардии Конной Артиллерии, где к глубокому моему огорчению я оказался самым старшим по производству. Мне было очень приятно видеть последнего командира нашей батареи Ивана Григорьевича Конькова, окруженного дружной семьей молодых, по сравнению с нами, офицеров. Это маленькое, но крепко спаянное соединение, среди шумной и бурной парижской жизни, живет памятью о нашей славной батарее, дорожит ее заветами и при музее лейб-казаков устроило и свой маленький музей батареи.
Генерального Штаба Полковник Э. Э. Шляхтин
(3 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading ...| Http://nordmile.ru/ http://nordmile.ru/ гайка ротта судовое оборудование купить. nordmile.ru |
Похожие статьи:
- 6-я Лб. Гв. Донская Казачья Его Величества батарея, Лб. Гв. Конной Артиллерии (Продолжение, №103). – Э. Э. Шляхтин
- 6-я Лб. Гв. Донская Казачья Его величества батарея, Лб. Гв. Конной Артиллерии. – Полк. Шляхтин
- ИСТОРИЧЕСКИЙ АРХИВ ВЫСОЧАЙШАЯ ГРАМОТА
- Военно-историческая комиссия при Гвардейском Объединении. – В.А. Каменский
- Исторический очерк Лейб-Гвардии Конной Артиллерии (окончание) – К.В. Киселевский
- ПИСЬМА В РЕДАКЦИЮ (№107)
- Исторический очерк Лейб-Гвардии Конной артиллерии. – К. Киселевский
- Воспоминания о моей службе на младших должностях офицера Генерального штаба. – Э.Э. Шляхтин
- 13-я и 34-я пехотные дивизии. – И. Н. Горяйнов
Loading ...