Рассказав в прошлой своей статье о Михайловском Артиллерийском Училище и о нашем производстве, перехожу теперь к воспоминаниям о первых офицерских шагах и о службе моей в Донской Его Величества батарее.
Чудным солнечным майским утром покинул я стены родного училища и с небольшим своим имуществом, состоявшим из походной кровати и легкого, но прочной конструкции офицерского сундука, отправился я на Балтийский вокзал. Через час я уже был в Красном Селе, а дальше извозчик вез меня шесть верст по Кипенскому шоссе в лагерь батареи. Красное Село, в котором летом жизнь бьет таким ключом, сейчас было еще совершенно безмолвно, глубокая тишина царила и вдоль всего шоссе до самого лагеря.
Извозчик вез меня не спеша и я его не торопил, поэтому времени было достаточно, чтобы рассмотреть все вокруг и увидеть многие знакомые предметы. Вон Дудергоф, наш авангардный лагерь, влево от шоссе военное поле, Лабораторная Роща и едва заметный маленький Царский валик, около -которого Государь принимал летние парады войск Гвардии и Петербургского Округа. Лабораторная Роща была частью артиллерийского полигона. В ней находилась сборная команда по два человека от, каждой батареи Красносельского лагерного сбора, которая в период боевых стрельб занималась постройкой мишеней, неподвижных и подвижных. Последние на длинных канатах, чтобы не попасть в сферу огня, тянул орудийный передок. Были там и два казака от нашей батареи, назначались они обыкновенно из числа знающих плотничье ремесло. Работы было много и работы тяжелой, спешной. В один жаркий летний, но незадачливый для казаков день, они сладко поспали после сытного обеда и запаздывая к 2 часам на работу, быстро выбежали в том виде, как были и тут, как на грех в нескольких шагах неожиданно наткнулись на Инспектора артиллерии гвардейского корпуса Герцога Мекленбургского, как раз почему то приехавшего в Лабораторную Рощу. Казаки остановились, как вкопанные, руки по швам, бескозырки в руках, волосы растрепаны, чубы гуляют по ветру. «Это что такое!» закричал Герцог. «Казаки донской Его Величества батареи, Ваше Высочество», отвечает офицер, заведующий Лабораторной Рощей, встретивший и сопровождавший начальство. «Постричь!» кричит Герцог. «Это невозможно, донские казаки по Войсковому обычаю носят чубы», отвечает заведующий. «Что? С чубами? Постричь нельзя?» говорит Герцог, потом подумал немного, махнул рукой, спокойно вымолвил: «Причесать»! и медленно пошел дальше.
А маленький Царский валик! Сколько будит он волнующих воспоминаний. Много раз проходила батарея в конце лета на параде мимо Государя, принимавшего парад на коне около этого валика. Как художественно описал эти парады и «Зарю с церемонией» в главном лагере, Петр Николаевич Краснов. Я хочу поэтому прибавить лишь только маленькую подробность, касающуюся нашей батареи. После Царского объезда, сопровождавшегося громовым «ура», начинался парад. Проходили по порядку мимо Государя: Конвой, Военные училища, Гвардейская пехота, Гвардейская легкая артиллерия, Гвардейская кавалерия, наконец Лб. гв. Конная артиллерия и последняя по номеру ее батарея, 6-я Донская Его Величества завершала парад и проходила всегда мимо Государя карьером. Мы далеко отпускали от себя впереди нас идущую 5-ю батарею и когда она подходила к Царю, образовывалось уже большое свободное пространство, мы шли шагом ожидая сигнала трубача, в нескольких шагах стоявшего верхом за Государем. Трубач всегда подавал нам сигнал «полевой галоп!» По уставу слова этого сигнала были: «Всадники двигайте ваших коней, в поле галопом резвей!» Коротко переходили на рысь, потом намет (галоп), постепенно его увеличивая, согласуя свой ход по впереди скачущему командиру батареи, а уже перед Государем пролетали полным карьером. Порядок нашего построения был таков: за командиром и трубачом за ним, на определенной дистанции, перед своими взводами — три офицера, затем в развернутом строю сотня конных номеров и за ними 6 конных орудий на тесных интервалах. Сзади батареи скакал вахмистр. Сами мы не могли судить, но видевшие говорили, что зрелище было красивое и внушительное, когда лихо надвигалась карьером грозная компактная масса, да еще с такой быстротой, что кони казалось просто расстилаются в воздухе, особенно это было заметно в орудийных упряжках. Стволы орудий были выровнены, как по нитке и наконец все это в один миг скрывалось из вида. Переходили постепенно в рысь и шаг, уже в орудийной колонне заходили за Лабораторную Рощу и останавливались. Команда: «Стой, слезай, осмотреть подпруги! Можно курить!» Тут мы одни и никто нас не видит, пять минут отдыха, коротко обмениваемся впечатлениями по поводу парада и вновь команда: «Садись, песенники вперед!» Весело идем домой с песнями под управлением нашего сверхсрочного вахмистра подхорунжего Макея Ивановича Пастухова, с поднятой над головой плетью, взамен дирижерской палочки. К вахмистру все мы относились с большим уважением и вне строя, особенно мы молодые, величали его по имени и отчеству. Начинал он почему то всегда песней: «Ай да веселитесь храбрые казаки, ай да, честью славою своей!» по-видимому его любимой. В средине песни есть такой куплет: «Офицеры молодые, родом все донцы и несмотря что молодые, все они удальцы…» В этот момент полковник Чеботарев оборачивается к нам, хорунжим, едущим за ним и смеясь говорит, что это о вас поют. Мы конечно скромно молчим, что мы офицеры и молодые не спорим, но что удали пока еще никакой не проявили, разве что лихо пронеслись на параде, но это не так уже много. Кони быстро в своей большой компании привыкают и к песенникам, и к бубну, и к бунчуку, идут бодро, спокойно, подняв уши и только пошевеливают ими, будто тоже принимают в этом музыкальном деле свое участие.
Иногда батарея, возвращаясь домой, выходила на шоссе со стороны Кипени и в этом случае проходила мимо командирского домика, тут нас всегда встречал со своим французом-гувернером 8 летний сын полковника Чеботарева- Гриша. В этом случае песенники с лукавой улыбкой обязательно пели французу песню про Платова — героя в память Отечественной войны 1812 года: «Слава Платову герою, победитель был врагам, слава донским казакам. Что да не терпит Дон французов, казакам приказ отдал: вы злодеев не щадите, мои храбрые донцы…» И были довольны, когда француз улыбался, зная что он ничего не понимает по-русски.
Я увлекся и преждевременно далеко ушел в область будущего, забыв, что пока еще еду по Кипенскому шоссе к месту своей службы. Я уже ясно вижу влево от шоссе деревню Кирпуны, вправо, у самого шоссе деревянные постройки нашего лагеря, а далеко, в двух верстах вправо, силуэт деревни Михайловки, летней резиденции 1 и 2 наших батарей. 4, 5 батареи и Управление бригады располагались в самом Красном Селе. Время было предобеденное, когда мы подъехали к грибку дневального казака. Извозчик остановился и пока я с ним расплачивался подбежали несколько казаков, отчетливо ответивших на мое приветствие, схватили и понесли мои вещи мимо конюшен к бараку Офицерского Собрания, куда и я направился за нами. Там в столовой я увидел сидевших в ожидании обеда сотника Максимова, которому, подняв руку к козырьку я официально отрапортовал о своем прибытии и вновь произведенного хорунжего Суворова, на день раньше меня прибывшего в батарею, ему я дружески пожал руку и поздравил с производством и выходом в гвардейскую батарею. Максимов меня встретил очень приветливо, сразу указал мою комнату и приказал позвать казака Зацепилина, назначенного ко мне денщиком, который не замедлил явиться и принять в свое ведение мое несложное имущество. Прежде чем успели позвать меня обедать, мы с Зацепилиным уже сделали самое главное, расставить походную кровать и приготовить постель. Бывало и всегда потом, в походах мирного времени, в I войну и во 2-ю в рядах Русского корпуса в Сербии, когда приходилось часто, а то и ежедневно менять места ночлегов, от богатых помещичьих усадеб, до грязного сарая включительно, всегда чувствовал себя и неуютно, и не дома, пока не снималась с вьюка и не расставлялась походная кровать, а если к ней приставлялся какой-нибудь ящик, на котором красовалась свечка, воткнутая в бутылку, то это уже был настоящий комфорт.
Пообедали мы скромно, но вкусно и сытно. Прежде всего с удовольствием съели «пробу», принесенный из казачьего котла чудный борщ и пшенную кашу, а затем жаркое, прилично приготовленное нашим собранским казаком-поваром. Хочу сказать несколько слов о нашем офицерском Собрании. У нас их было три. В Петербурге, на Виленском переулке, общее для всей бригады, куда из первого же жалованья вычиталось 40 рублей на столовое серебро, на всех предметах которого было выгравировано: имя, отчество, фамилия, батарея и год. В Павловске при 5 батарее было наше общее с нею Собрание, туда мы вносили по 25 рублей на серебро и наконец мы имели и свое собственное батарейное Собрание и тоже платили на серебро 25 рублей. Поэтому и в своем маленьком батарейном Собрании мы имели и серебра и посуды для приема по крайней мере 20-25 человек гостей, которые бывали в таком количестве главным образом в день батарейного праздника 23 апреля по старому стилю. К нашему выходу в батарею, там было всего 4 офицера, из них командир и два старших офицера были семейные и только один сотник Максимов холостой. По установившемуся обычаю, в Павловске в будние дни все офицеры 5 и нашей батареи, после занятий около 12 часов завтракали вместе в Собрании при 5 батарее, а обедать вечером можно было где угодно. С осени, когда приехал и Николай Упорников, нас было уже четверо холостых и мы поставили наше батарейное Собрание на надлежащую ногу. Теперь всегда в Собрании был запас непортящихся продуктов, вино, водка, шампанское и т. д. На следующий год выходили в лагерь можно сказать уже во всеоружии. Помню как то летом в воскресенье, жара начала уже спадать, сидим мы вчетвером в столовой и охлаждаемся «шерикоблем». В Офицерском Экономическом Обществе мы всегда покупали очень хорошее натуральное и недорогое белое вино Удельного Ведомства, кажется за 2 рубля 40 коп. четверть, там же покупали и соломинки в бумажных футлярах. В каждый чайный стакан на две трети наливалось белое вино, потом добавлялась рюмка мадеры и рюмочка ликера мараскина, ложечка сахарного песку, кусочек льда и несколько ягод клубники. Вставлялась соломинка и шерикобль готов. Если не было покупных соломинок, посылали казака с ножницами на конюшню и он приносил нам пучек соломинок из чистой подстилочной соломы. Сидим это мы и при полном молчании медленно потягиваем эту живительную прохладную влагу и вдруг слышим командирский голос: «Вот это хорошо, молча сидят и тихо насвистываются!» Мы так увлеклись своим почтенным занятием, что не заметили, как командир батареи вошел и остановился в дверях. Мы быстро вскочили со своих мест и вытянулись в смущении, но наш милый Порфирий Григорьевич подсел к столу и говорит: «Продолжайте заниматься вашим делом и мне дайте попробовать вашего напитка». Через минуту мы уже впятером тянули наш шерикобль.
Вернусь теперь опять назад ко дню своего прибытия в батарею. Отдохнув после обеда, мы с Зацепилиным окончательно привели мою комнату в порядок, прибили даже к окну штору для защиты от белых ночей. Под вечер я надел парадную форму и пошел являться командиру батареи и есаулу Самсонову, которые жили почти рядом в 200 шагах от батареи в леску, в домиках, специально построенных чухонцами, для сдачи им в наем на лето. Как и в первое мое представление юнкером в Павловске, так и теперь меня встретили ласково и доброжелательно. Дамы, указывая на устроенную теннисную площадку просили принимать участие в игре, наказав только приобрести специальные туфли и ракету. Командир сказал, что завтра же сделает распоряжение о командировании казака на Дон за моей лошадью и предупредил меня относительно моего денщика Зацепилина, что он был в длительной командировке в Петербурге и распустился там, поэтому он его дал мне на исправление и чтобы я его подтянул. Но мы с Зацепилиным были друзьями, заботился он обо мне трогательно, был честным и когда через полтора года после окончания срока своей службы уходил домой, получил от меня 10 рублевые часы «П. Вуре» с соответствующей надписью.
Этот подарок всегда получали от нас уходящие денщики и вестовые. Кроме того негласно они получали ежемесячно определенную денежную награду. Дня через два, казак назначенный для привода моего «Вьенуа», снабженный перевозочными документами, кормовыми и фуражными деньгами, выехал на Дон. Ему дали возможность побывать несколько дней у себя дома в станице, а потом он должен был по пути в Таганрог заехать в станицу Каменскую и захватить приготовленное моим отцом снаряжение: седло, пахвы, нагрудник, уздечку, недоуздок и попоны, все прекрасно сделанное по заказу в Каменской Военно-Ремесленной Школе. Отец сам хотел ехать с ним и присутствовать при погрузке в Таганроге. Недели через три мой конь в полном порядке прибыл в лагерь и предстал перед грозной комиссией в лице командира батареи и хорошего знатока лошадей, есаула Самсонова. После детального осмотра и проездки, к моей большой радости, выбор моего отца и мой был вполне одобрен и «Вьенуа», приказом по батарее был зачислен в списки конского состава нашей батареи и на фуражное довольствие, сразу же перешел в руки, назначенному мне вестовому, тому же казаку, который за ним и ездил. Масть лошадей нашей батареи была гнедая, причем в I взводе — светло гнедая, во 2-м — вишнево гнедая и в 3-м темно гнедая. Благодаря рубашке моего «Вьенуа», мы с ним всегда возглавляли 3 взвод. Вестовой сразу же его повел в отведенную ему комнату, в один из отельных станков 3 взвода.
Наш лагерь, при скромных средствах, был построен хорошо продуманно, занимая сравнительно небольшую площадь. Впереди, фронтом к Кипенскому шоссе, располагался артиллерийский парк, в одну линию 6 конных скорострельных орудий и им в затылок 6 орудийных передков. На самом левом фланге плаца у шоссе-грибок дневального. За орудиями, шагах в 20-ти- три параллельных конюшни с достаточным количеством широких дверей. К наружным стенам всех конюшен сделаны просторные, закрытые пристройки с окнами. Там построены нары для казаков. Затем идут хозяйственные постройки, кухня канцелярия, цейхгауз, колодезь и водопойные корыта. Завершается лагерь большим бараком Офицерского Собрания со столовой, кухней и 4 комнатами для офицеров. Вокруг был садик с молодыми, еще не разросшимися деревьями.
Мы быстро освоились с нашим новым положением и с той работой, которая была на нас возложена. Наша теоретическая подготовка была солидной, а кроме того, мы многому могли поучиться еще и у нашего командира, ученого артиллериста, окончившего Михайловскую Артиллерийскую Академию и бывшего на прекрасном счету у Великого Князя Сергея Михайловича, который неоднократно посылал его для инспекции в артиллерийские бригады и конно-арт. дивизионы, после их перевооружения новыми скорострельными орудиями. Обыкновенно раз” в неделю у нас были и свои офицерские занятия под его руководством, на которых он обращал главное внимание на правила стрельбы, пристрелку, задачи с угломером для стрельбы с закрытых позиций. Работы было у нас много, почти все отрасли строевого обучения легли на нас: занятия при орудиях, с наводчиками, с угломером и панорамным прицелом, с разведчиками, с телефонистами, сигнализация флажками, материальная часть-изучение орудия и т. д. Ко мне попала еще и батарейная школа, обучение неграмотных, но их было немного. Все эти занятия производились в те дни, когда не было боевых практических стрельб нашей батареи, а также и других батарей нашей бригады, т. к. и на них все мы, офицеры, должны были присутствовать обязательно. В Петербург ездили редко и то только по необходимости, а время свободное от занятий часто проводили в кругу наших семейных офицеров, очень увлекались и с азартом все играли в теннис, а когда темнело, то уже в комнате безобидно играли в карты, в процветавшую тогда веселую игру «тетку», распасовка винта со штрафами для того, кто набирал много взяток, да еще штрафных. Прасковия Петровна Попова не переезжала в лагерь, не было удобного помещения и Федор Иванович разделял наше холостое положение. Наконец прошли и стрельбы, и период конных учений, производившихся на больших аллюрах, для быстрого выезда на открытую позицию, прошла призовая езда по колышкам, прошли курс стрельбы из револьверов у «Шведовой могилы» в версте от лагеря, которая служила нам предохранительным валом, повоевали на маневрах, потом парад у Царского валика и настало время возвращения на зимние квартиры в Павловск. Нам рассказывали о несчастном случае, бывшем незадолго до нашего выхода в батарею, во время конного ученья. Батарея шла развернутым строем карьером на открытую позицию, повернулась налево кругом, снялась с передков, обозначила открытие огня, потом по команде взялась опять в передки и таким же карьером пошла с позиции. Тут и произошел этот несчастный случай; казак, надевая хобот орудия на передок впопыхах плохо вдел болт, скрепляющий орудие с передком, на карьере колесо наскочило на камень, болт выскочил, орудие само снялось с передка и мгновенно остановилось, зарывшись сошником в землю. Передок продолжал скакать дальше, а лошадь казака следовавшего непосредственно за орудием напоролась на ствол, который продавил ей грудную клетку и убил ее наповал, а казак вылетел из седла, перелетел через орудие и благополучно упал на землю. Призовая езда по колышкам производилась для поощрения искусства управления ездовыми шестеркой лошадей, везущих орудие. На состязание выходило одно орудие от каждой батареи лагерного сбора. Надо было пройти известное расстояние по намеченной узкой дорожке, обозначенной с обеих сторон забитыми в землю метровыми колышками. Дорожка были немного шире орудийной упряжки, бежала с горки на горку, иногда по ровному, вилась и по кругу и по восьмеркам. При оценке принималась во внимание и быстрота хода, и наименьшее число сбитых колышков. При мне батарея приза не получала, но проходила лихо карьером.
В Павловске я получил квартиру казенную в две комнаты с кухней, со всеми удобствами, но без электричества, которое в то время не было проведено. Больше свободных квартир в расположении батареи не было и мы с подъесаулом Поповым решили, что по приезде Упорникова в батарею мы с ним будем жить вместе. Во первых это было нам приятно, а во вторых, как оказалось и он, и я имели лишнюю копейку. Он, не имея казенной квартиры, получал квартирные деньги, а я периодически получал известную сумму за полагавшиеся, но не использованные березовые дрова, главным образом какие-то трехполенные для очага.
Жизнь в гвардии была дорогая. Будучи хорунжим, я получал жалованье по чину сотника армии, 75 рублей в месяц, которые почти всегда целиком вычитались главным образом на Собрание бригадное и Собрание в Павловске при 5 батарее, а также по мелочам: на библиотеку, на скаковое общество, на подарки уходящим офицерам и многое другое. Когда приезжал 20 числа каждого месяца в Павловск наш казначей подпоручик Домерщиков с писарем, я расписывался в получении жалованья и был доволен, что никогда не приходилось доплачивать и часто какие-то гроши получал. Для своей личной жизни у меня были свои собственные 75 рублей. Покойная наша мама оставила нам, двум сестрам и мне, 180 десятин земли, чернозема, в 5 верстах от ж. дор. станции Миллерово, отец сдавал эту землю в аренду и каждый из нас имел примерно 75 рублей в месяц. Для службы в гвардии эти средства были конечно очень незначительны, но я, боясь долгов больше чем огня, был скромным в своих требованиях. Азартные игры, дорогие излишества или кутежи никогда меня не прельщали, а на скромное и необходимое мне хватало и в этом я себе ни в чем не отказывал. В те редкие периоды, когда моя собственная касса отдыхала, отдыхал и я. Без крайней надобности в Петербург не ездил, еще больше уделял свое свободное время батарее, проезживал коня, по чудному снегу зимой ходил на лыжах с разведчиками, по вечерам читал.
В средине августа я уехал вместе с Суворовым в 28-дневный отпуск неиспользованный нами после окончания училища, а когда вернулся встретил уже в Павловске и Упорникова, приехавшего из Чугуева, он, как и мы был прикомандирован к гвардейской батарее по Высочайшему повелению. Нашу общую квартиру я и не узнал, он успел уже при содействии своего дяди Федора Ивановича Попова, хорошо обставить нашу первую приемную комнату кожаным диваном и двумя такими же креслами, овальным столом с бархатной скатертью и большой настольной лампой с накаливающейся керосином сеткой и красивыми занавесями на окнах. Зато вторая комната, наша общая спальная, выглядела проще. У меня была кровать с сеткой, простой гардероб, такой же простой стол и кушетка. Позади кровати стоял сундук, сложенная походная кровать и деревянная подставка для седла, которое я не оставлял на конюшне, а вестовой всегда после езды приводил его в порядок, приносил в комнату и укладывал на подставку. Примерно то же было и у моего Николая Упорникова, с той только разницей, что некоторое время спустя, у него на кровати в ногах лежал небольшой, белый, шустрый фокс «Пиколли», а у меня маленький породистый, флегматичный рыжий щенок пойнтер «Рыжик», с собачьей выставки в Михайловском манеже в Петербурге. Его мне подарил и уговорил взять, 4 батареи шт. капитан барон Мейндорф.
По возвращении из отпуска узнал, что на Всю зиму я получил новое назначение вторым помощником начальника Бригадной Учебной Команды, которым был I батареи шт. капитан Александр Николаевич Карцев, а первым помощником был назначен 2 батареи поручик Линевич. Сначала я был немного опечален, не хотелось отрываться от работы в батарее, но утешало и льстило то обстоятельство, что выбор для почетного назначения в нашу «академию», как в шутку называли учебную команду, пал и на меня.
Для меня было очень удачно, что она располагалась у нас в Павловске. Все наши батареи, кроме 3-Варшавской, присылали по 12 конных, лучших, отобранных солдат и казаков, будущих фейерверкеров, а у нас урядников.
В батарее занятия начинались с 8 час. утра, а в учебной команде почти каждый день от 7 до 8 у меня была по расписанию сменная езда в манеже моих 12 учебников казаков. Одевался и уходил я тихо, чтобы не будить Упорникова, на кухне быстро выпивал стакан чая и шел в темноте, а езда в манеже происходила при нескольких больших ацетиленовых фонарях. Зимой отец прислал мне и второго собственного коня «Зайца», не такого нарядного, как «Вьенуа», но хорошего, улучшенной донской породы, небольшого роста, немного выше 2 с половиною вершков и на него я садился без стремян, взявшись обеими руками за переднюю луку, «адъютантским прыжком». Насколько «Вьенуа» был ласков и кроток, настолько «Заяц» был строг и с ним надо было обращаться осторожно, мог ударить. Входил я к нему в станок обязательно предварительно окликнувши, он спокойно впускал меня, скосив в мою сторону глаза, с удовольствием съедал два-три куска сахару или кусок черного хлеба с солью, в это время я его гладил, разбирал гриву, похлопывал по шее, но когда собирался уходить, он сердился, прижимал назад уши и задом начинал меня осторожно придавливать к стенке станка. Тут приходил мне на помощь грозный оклик вестового, которого он привык видеть постоянно около себя, он его кормил и «Заяц» послушно выпускал меня, а я за неимением свободного времени лишь изредка навещал его в конюшне. Мои кони тоже по очереди приводились в манеж и я находил там свободные минутки, чтобы приучать их главным образом к препятствиям. Езда заканчивалась джигитовкой, после чего смена выстраивалась в одну шеренгу со мною на правом фланге, все мы становились на седло бросив поводья и по команде одновременно быстро прыгали вперед, слегка коснувшись лба лошади, пропуская ее голову между ногами. Потом, присев, как полагается после прыжка на мягкий грунт манежа, сразу становились около лошади взяв ее под уздцы. Все это мы проделывали много раз и вот однажды произошел несчастный случай.
Казак Свинцов, немного грузной комплекции, неудачно прыгнул и поломал ногу. Через 20 минут я его сам уже вез на батарейных санях в Царское Село в Военный Госпиталь. Все слава Богу обошлось благополучно и через полтора месяца он уже вернулся заканчивать курс учебной команды. Этот эффектный, немного акробатический номер я отставил по совету Николая Матвеевича Самсонова. Он мне сказал, что несчастный случай всегда может произойти и на барьерах, но эти упражнения предвидены уставом и Вы за это не отвечаете, а Ваш прыжок, как будто и не опасный, но не уставной, поэтому лучше его отставить.
Иногда начальник команды устраивал нам пробеги, объявляя рано утром тревогу; занятия по расписанию отменялись, быстро седлали лошадей и переменным аллюром шли по зимним дорожкам, а часто и без дорожек по направлению к Ижоре, вероятно верст 15. По пути берем встречающиеся препятствия, плетни, канавы. В Ижоре небольшой привал, Саша Карцев покупает всей команде булки и молоко, завтракаем и отправляемся обратно домой к обеду. Не помню хорошо, или в конце марта, или в начале апреля, учебная команда заканчивала свои занятия, назначалась поверочная комиссия в составе всех командиров батарей под председательством одного из командиров дивизиона. После экзаменов, команда расформировывалась и все мы возвращались по домам.
Команды 5 и нашей батареи были собственно дома, а вот 36 человек 1, 2 и 4 батарей должны были на другой день утром выступить с поручиком Линевичем в Петербург, но он просил меня заменить его, воспользовавшись его лошадью. Переход 30 верст через Царское Село и Пулково. Выступили в 7 ч. утра, чтобы не торопясь прибыть к обеду. Все было благополучно если не считать трех бенефисов, которые в пути устроила мне нервная вороная кобылица Линевича. Ехал я на ней совершенно не затягивая повода, но по какой то причине, вероятно только ей одной известной, она вдруг, ни с того, ни с сего, становилась на дыбы, да так вертикально, что могла опрокинуться назад. Я быстро соскакивал, успокаивал ее и садился опять. О таких ее фокусах Линевич забыл меня предупредить. По прибытии в Петербург я попрощался со своими учениками, которым полгода преподавал разные военные предметы и курс «высшей математики» до простых и десятичных дробей включительно, пожелал им всем успеха по службе и быть хорошими фейерверкерами, потом пообедал в бригадном Собрании и поездом вернулся в Павловск.
В нашем общем бригадном Собрании в Петербурге мы бывали довольно часто, то по служебным делам, как выборы в суд чести, выборы хозяина Собрания, разрешение хозяйственных и денежных вопросов, связанных с вычетами, проводы уходящих из бригады офицеров, чествование и подношение им традиционного подарка – металлического всадника конно-артиллериста с музыкой нашего общего конно-артил. марша или без музыки, в зависимости от числа лет службы в бригаде. Кроме того периодически устраивались общие обеды с преждеслужившими. Присутствие всех было обязательно. На этих обедах часто бывал Великий Князь Сергей Михайлович, а Великий Князь Андрей Владимирович всегда, как офицер 5 батареи, изредка ген. Кузьмин-Караваев, ведавший Главным Артил. Управлением, генштаба полк. Доманевский и др., а однажды мы увидели Владыку, Епископа кажется из г. Владимира, бывшего в турецкую войну 77-78 г. офицером одной из наших батарей. Во время обеда и долгое время еще и после него, в соседней комнате играл наш хор трубачей под управлением чеха-капельмейстера Плацатки. Хор был хороший, особенно мне нравились шесть чудесных фанфар. По окончании обеда, Великие Князья, командир бригады ген. Орановский, сменивший Князя Масальского и с ними, хоть и не в большом чине, но прекрасный бриджист подпоручик 5 батареи Александр Павлович Саблин, переходили в соседнюю комнату играть в бридж, а также и другие старшие офицеры устраивались там за ломберными столиками. В столовой оставались более молодые и совсем молодые, как мы, вокруг обеденного стола, в мгновение ока убранного, освеженного чистыми белоснежными скатертями и с выросшими на нем по краям и посредине тремя флаконами шампанского, хорошего, но очень сухого, марки «Ируа». Каждый флакон окружен манящими к себе бокалами, которые не долго заставляли себя ждать, чтобы быть наполненными замороженной играющей влагой. Звуки музыки, выпитое вино, непринужденная дружеская беседа, все это создавало приятное настроение, объединяющее всех в одну дружную семью. Старшие постепенно переходили и с нами молодыми, недавно вышедшими в бригаду, на «ты», принимая тем самым и нас в свою гвардейскую конно-артиллерийскую семью.
В конце апреля заканчивался год нашего прикомандирования, а 23 апреля, в день Св. Великомученика и Победоносца Георгия мы праздновали свой батарейный праздник. Как Шефская, а главное вероятно еще и потому, что это была единственная в России гвардейская казачья Царева батарея, она удостаивалась, хотя и маленькая строевая часть, самостоятельного приема-парада у Царя в день своего праздника, но ввиду того, что в этот день было Тезоименитство Государыни Императрицы Александры Федоровны и приема во дворце не было, наш парад переносился на 17 апреля и мы парадировали вместе со стрелками, Лб. гв. I. Его Величества и Лб. гв. 2 Царскосельским батальонами, праздновавшими в этот день свои батальонные праздники. Эти батальоны квартировали в Царском Селе. Нас обнадеживали и уверяли, что в день парада, после завтрака во дворце, Государь лично переведет нас в гвардию. В последнее время такие случаи бывали неоднократно, мы знали также, что наш командир батареи будет просить Великого Князя Сергея Михайловича в подходящий момент доложить Государю относительно нашего перевода в гвардию, поэтому мы давно уже начали ездить в Петербург в магазин Гвардейского Экономического Общества для заказа гвардейского обмундирования, которое в корне менялось от нашего прежнего. Гвардейский мундир короткий, темно-зеленого сукна застегивался посредине на крючках и с алым кантом посредине. Воротник общий для гв. артиллерии, вышитые золотом веточки на черном бархате. На рукавах такое же золотое шитье, обшитое алым кантом треугольником. Шаровары не широкие серо-синие без лампас и без наружного шва, шов только внутри. И золотые эполеты с чешуей, и золотые погоны с Царскими Вензелями. Лядунка серебряная с андреевской звездой, а на золотой перевязи Царский Вензель на фоне черного бархата. На папахе тоже андреевская звезда. Все это уже было у нас заблаговременно приготовлено. Ввиду того, что парад будет в пешем строю, мы усиленно занялись маршировкой, а есаул Самсонов с своей хозяйственной частью усиленным осмотром и пригонкой парадного обмундирования. Казак, отправляясь с Дона на действительную службу, должен был иметь кроме собственного коня, шашки, конского снаряжения и собственное обмундирование, а казаки, приходящие на укомплектование нашей гвардейской батареи обмундирование получали казенное.
Перед 17 апреля два раза побывали в Царском Селе на репетиции парада. Пройдя пешком 4 версты, расстояние отделявшее нас от Царского Села, к назначенному времени прибывали на дворцовую площадку и пристраивались к левому флангу стрелков. Репетировали все до мельчайших деталей: встреча Государя, все пехотные команды и что мы по этим командам должны были делать, сноровку для громкого и непрерывного «ура», перестроения после обхода Государя и наконец церемониальный марш. Если не ошибаюсь, пехота в минуту проходит 120 шагов, а стрелки кажется 160, а наши богатыри-батарейцы наверно не больше 100, идти под стрелковый марш мы конечно не могли, поэтому после прохода стрелков их оркестр менял для нас марш, более для нас подходящий. Таким образом на Царский парад мы пришли хорошо подготовленными. На правом фланге батареи пристроилось наше высшее артиллерийское начальство, Великий Князь Сергей Михайлович и командир бригады ген. Орановский, которым наш командир батареи конечно успел напомнить о нас прикомандированных, в чем мы не сомневались. Парад прошел блестяще, Государь благодарил все проходящие мимо него части и стрелки, и мы отвечали дружно: «Рады стараться Ваше Императорское Величество!», только каждый по установившейся традиции, пехота с ударением на «ство», а мы по кавалерийски с ударением на «Велич». Когда мы подошли к железным воротам, выходящим на улицу, за которые стрелки уже вышли, командир приказал вахмистру вести батарею домой, а все офицеры были приглашены во дворец на завтрак.
За главным столом с Государем и Государыней сидели высшие чины и командиры частей, а все остальные за столиками, расставленными в столовой. Не помню, что я ел и что пил, заметил только, что если кто-нибудь выпивал рюмку вина или бокал шампанского «Абрау», ему сейчас же этот бокал наполняли снова. Незаметно положил в карман две конфетки из лежащих перед нами на столе, чтобы передать денщику и вестовому подарок с Царского стола. Для меня все было как в тумане, была лишь только одна мысль, переведет ли Государь нас сегодня в гвардию, иначе ведь придется ожидать по крайней мере 4 месяца. После завтрака Государь и Государыня удалились в свои покои, а мы все перешли в большой зал где построились: на правом фланге офицеры первого батальона, потом второго и батарея на левом фланге, причем мы хорунжие во второй шеренге за своими старшими офицерами. Через несколько минут раздалась команда: «Господа офицеры!» Слева из дверей вошли в зал Государь и Государыня. Она сразу направилась к нам, а Государь прошел мимо нас через весь зал к правому флангу стрелков. Государыня скромно и застенчиво подошла к нам, улыбаясь поклонилась и наш командир к ее удовольствию сразу начал занимать ее интересным разговором, главным образом из жизни батареи, она с интересом и внимательно слушала и наконец спохватилась, что долго у нас задержалась, торопливо поклонилась, подала руку, которую полк. Чеботарев почтительно поцеловал и она пошла навстречу Государю к стрелкам. Наконец Государь подошел к нам. Задал несколько вопросов командиру относительно батареи, на которые он подробно и обстоятельно ответил и тут же сразу доложил Государю, что в этом году ему было работать легко, он получил трех молодых помощников трех хорунжих, год прикомандирования их на днях заканчивается. Государь спрашивает, доволен ли он нами и тут командир расхвалил нас больше, чем мы того заслуживали, но это будто бы на Государя не произвело особого впечатления, он переводит разговор на другую тему, благодарит за блестящий вид батареи, говорит, что скоро увидится с нами в лагере, подает руку командиру, кланяется и уходит. Сердце у меня просто остановилось, Государь забыл о нас, хотя смотрел на нас добрыми, ласковыми и смеющимися глазами, когда командир нас расхваливал. Но Государь нас не забыл, пройдя несколько шагов он круто повернулся, быстро опять подошел к нам и глядя на нас громко сказал: «А вас поздравляю с переводом в мою батарею, но форму наденьте в день своего батарейного праздника!» Мы дружно ответили: «Покорно благодарим, Ваше Императорское Величество!» Радости нашей не было предела. После производства, это был второй, еще более счастливый для меня день. Все окружающие шумно нас поздравляли. По выходе из дворца мы с Упорниковым нашли извозчика и отправились домой. Командир поехал со старшим офицером на батарейном экипаже, который к этому времени приехал за ними и он потом смеясь нам рассказывал, какую беседу он вел с казаком-кучером. На вопросы казака как прошел парад, хорошо ли прошла батарея, командир ему подробно ответил и кроме того добавил, что Государь лично поздравил наших хорунжих с переводом в гвардию. На это последовала реплика казака, который с удовлетворением настоящего гвардейца говорит: «То-то здорово, Ваше Высокоблагородие, значит теперь не будет у нас больше армяков!» Вот эти бывшие армяки с нетерпением теперь ждали, когда пройдут томительные пять дней до 23 апреля.
Время прошло правда быстро, много было работы у каждого из нас по подготовке к празднику. Наконец он настал. В 10 ч. утра назначен молебен на плацу, батарея в парадной форме в пешем строю построена буквой П вокруг аналоя. Черные короткие мундиры на крючках посредине и сверху алый кант. Катушки из желтой тесьмы на воротнике и рукавах. Алый кушак и алый револьверный шнур вокруг шеи, спускающийся вниз к желтой кожи кобуре. Алые погоны с Царским вензелем, белая портупея к шашке и белые нитяные перчатки. У всех аккуратно подстриженные бородки, а из под папахи надетой на правую сторону, набекрень, а впоследствии, когда мы его получили, из под черного барашкового кивера, с белым на левой стороне султаном, алым шлыком, золотыми кутасами и четырьмя тонкими золотыми шнурами этишкета, красовались подвитые чубы. Общую, незабываемую по красоте картину, дополняли стоявшие на правом фланге старшие офицеры с командиром во главе и мы хорунжие, теперь уже в такой же блестящей гвардейской форме перед своими тремя взводами, которые мы получили по мастям наших лошадей. Упорников перед первым, Суворов перед
вторым и я перед третьим взводом. Красавица Царева батарея! Вспоминается всегда нравившаяся мне одна малороссийская песня, в которой автор долго воспевает достоинства таинственной красавицы и под конец говорит, что тайну свою готов он открыть: «Красавица эта родная Украина и ей моя песнь и любовь!» Я прошу у него извинения, воспользуюсь его словами и применю их к моей родной батарее: «Красавица эта, моя батарея и ей моя песнь и любовь»!
К молебну подъехали и гости: три командира наших гвардейских казачьих полков с полковыми адъютантами, командир нашей бригады и командиры дивизионов, но они с опозданием, потому что в этот день в Петербурге был праздник и нашей I Его Величества батареи, потом наши соседи, коман. 5 батареи, коман. Гвардейской Запасной пешей батареи, переформированной в ближайшем будущем в Гвардейский Мортирный дивизион полковник фонЭкстен, отбывавшие у нас воинскую повинность вольноопределяющиеся, как например приват-доцент Иван Иванович Сергеев и др. Окончился молебен, прошла официальная часть, «ура» Державному Шефу, «Боже Царя Храни» исполняет приглашенный нами хор трубачей Лб. гв. казачьего Его Величества полка, т. к. наш бригадный хор трубачей на празднике у I батареи. Батарея уходит в казарму, а на плацу начинаются призовые состязания в джигитовке, рубке, барьерах, выдача призов – часы «Павла Буре» и наконец все гости и мы идем в казачью столовую, где нас уже ждут казаки за накрытыми столами и приготовленным ведром для чарки водки. Из казачьей столовой все проследовали на завтрак в наше маленькое батарейное Офицерское Собрание, где гостей ожидал радушный прием со стороны хозяев-именинников. Водка, закуски, вино, первые бокалы шампанского, официальные тосты, потом уже непринужденная веселая беседа под звуки музыки, особенно, когда на столе к шампанскому присоединились и бутылки прекрасного цымлянского вина. На Дону были очень хорошие вина, но не в большом количестве, не в размерах промышленных и которые предназначались главным образом для собственного потребления. Наш есаул Самсонов имел связи на Дону с хорошими виноделами и доставал каждый раз к батарейному празднику несколько боченков отличного, настоящего цымлянского вина. Оно было очень приятное, вкусное и в то же время довольно серьезное. Иногда в Собрании Армии и Флота в Петербурге появлялось объявление о том, что имеется цымлянское вино, но это было совсем не то. Мы хорунжие сидим на левом фланге в обществе полковых адъютантов и как хозяева стараемся, насколько возможно оберегая себя, «развеселить» молодых гостей. Трубачей, которые ушли обедать и отдохнуть, сменяют наши песенники, которые пели очень хорошо и по голосам. Ими заведывал сотник Максимов, знакомый с этим делом, который и сам пел хорошим тенором. Танцевали «казачка» и казаки, и более молодые гости, помогали и хозяева. Уже поздно вечером уехали последние гости. Это был мой первый батарейный праздник и в будущем, когда я уже не был в батарее, этот день я никогда не забывал и всегда так или иначе отмечал в зависимости от тех условий в каких я сам находился. В дни благополучия и относительного изобилия плодов земных, когда в этот день бывали и гости у меня, всегда мне вспоминались две застольные песни:
«Так выпьем кустиком до дна, бокалы доброго вина, за нашу дружбу,
«За цвет чудный алый с серебром, за старый Лб.-казачий полк, за Государя! «За цвет прекрасно голубой, за Атаманский полк лихой, за Алексея!
«За, родных полей, букет цветов, за Лб-гвардии Сводно казачий полк, за всю Россию!
«За их сподвижницу лихую, за батарею дорогую, Его Величества 6-ю!
«Живи же дружно наш Конвой, своей казачьею семьей на долги годы!»
Другая же песня была общая конно-артиллерийская:
«Собравшись припомним мы дни боевые, как дрались с коварным врагом, «Родной батарее мы создали славу и свято ее сбережем!
«Настали минуты веселья хмельного, где можно забыть обо всем,
«Попросим же мы самого молодого наполнить бокалы вином!
«Ведь молодость наша пройдет безвозвратно, ее не вернуть нам потом,
«Так пусть же сейчас нас ничто не тревожит, мы весело ночь проведем! «Друзьям дорогим этот кубок подносим, ведь право в нем капля вина
«И вас мы покорнейше с нами попросим, тот кубок весь выпить до дна!»
Прошел батарейный праздник, а через несколько дней мы уже выходили в Красное Село в лагерь. Там местами в это время по балкам лежал еще снег. Помню один год, 9 мая, именины нашего Николая Матвеевича Самсонова, выезжаем утром на стрельбу, а кругом белоснежная пелена от выпавшего за ночь снега. Правда, когда в полдень возвращались домой, снега уже не было, теплое солнышко его растопило и мы, приведя себя в порядок, провели остаток дня до вечера на обеде и ужине у хлебосольного именинника.
Как всегда, в промежутках между стрельбамиг выезжали на конные ученья на военном поле. На небольших аллюрах все у нас шло хорошо, все уставные построения производились отчетливо, но на больших аллюрах выходило не совсем гладко. Перед своими взводами мы, три хорунжих, на своих чистокровных лошадях: Упорников на «Мазепе», купленном с круга, участвовавший на скачках, у Суворова — «Аккорд», если его вчера хорошо не проездили, то сегодня с ним не справиться, у меня мой 4-летний «Вьенуа», еще не совсем выезженный, к тому же у нас ведь только уздечки. Батарея идет карьером, команда «налево кругом» и она сноровисто, плавно и красиво поворачивает, а мы втроем еще некоторое время несемся вперед. «Мазепа» думает, что он на скачках и должен прийти первым, «Аккорд» закусил удила и вообще ничего не думает, а мне тоже не легко, да еще в такой скачущей компании, уговорить «Вьенуа» повернуть обратно. После ученья командир, улыбаясь, говорит, пока что катайтесь, но если не будете справляться, посажу вас всех на казачьих лошадей. На следующие ученья я уже выезжал на своем «Зайце», который хорошо слушал повод. С нашими лошадьми не легко нам было и на 6-верстном галопе, который установил Великий Князь Николай Николаевич для гвардейской конницы. Офицеры каждого полка, в порядке вынутого жребия, проходили 6 верст полевым галопом с полевыми препятствиями, компактной массой во главе с командиром полка. Путь шел от Кавелахтских высот, левее Царского валика, где находились Великий Князь, начальство и много публики, мимо Лабораторной Рощи и дальше, делая большой круг, возвращались по другую сторону Рощи и валика. По секундомеру отмечался выход первого и последнего всадника в группе, а также и при возвращении. Мой «Вьенуа» хорошо прыгал и я старался только брать барьер в одиночку, подальше от общей массы. Все было хорошо, но когда мы вышли в конце на прямую, то сдержать наших разгорячившихся лошадей на уздечке было не легко. Мы втроем шли в первом ряду на хвосту лошади командира бригады генерала Орановского, который, чувствуя, что мы наседаем на него, поворачивался то направо, то налево, грозил кулаком, обещая посадить под арест, если обгоним. Все обошлось благополучно, а наши вестовые были в восторге, что мы пришли первыми, не зная, какой опасности мы подвергались. Глядя на наших лошадей, я всегда вспоминал о том, какого невысокого мнения почему то был Великий Князь Сергей Михайлович о строевых лошадях казачьих офицеров. Как то в лагере, летом 1907 г. Суворов и я, прикомандированные к донской батарее и фон-Энден к 5-й, были по приказанию Великого Князя Сергея Михайловича вызваны в Петербург в Главное Артиллерийское Управление. Причину вызова мы не знали, но как потом оказалось, Великий Князь хотел просто познакомиться и посмотреть на трех молодых офицеров, вышедших весной этого года в гвардейскую конную артиллерию. Великий Князь ласково с нами поздоровался, спрашивал, кто какого училища, задавал другие вопросы и под конец спрашивает приобрели ли мы собственных лошадей. Не помню, что ответил Энден, а мы докладываем, что из двух собственных лошадей, которые мы должны иметь, по одной у нас уже есть. И тут Великий Князь махнув в нашу сторону рукой с улыбкой говорит: «Ну да вам то легко, ведь вам важно только иметь 4 ноги, да хвост!» Такое мнение мне казалось несправедливым и я с почтительной улыбкой ответил: «Так точно, Ваше Императорское Высочество, ведь у лошади же самое главное, это 4 ноги». Великий Князь рассмеялся, но ничего не сказал, попрощался и с миром нас отпустил.
Лагерь в этом году мало чем отличался от предыдущих, но все таки в каждом году бывали какие-нибудь сюрпризы-развлечения, как например перетяжка на канатах. Каждая рота, эскадрон, батарея, отбирала, не помню, 15 или 20 человек наиболее сильных людей, которые поочередно перетягивались в своем полку. Рота победительница в полку перетягивалась потом с ротой победительницей другого полка в бригаде, потом в дивизии. Наконец, в результате этих перетяжек оказались пять кандидатов на окончательное призовое состязание, которое было обставлено очень торжественно в Красном Селе в присутствии Великого Князя Николая Николаевича и многочисленной публики. Этими кандидатами были команды от Преображенцев, Семеновцев, 145 пех. Новочеркасского полка, не помню, какого гвардейского кавалерийского полка и от нашей батареи. Тянули жребий, кому с кем перетягиваться. Казаков сначала измотали маленькие коренастые новочеркассцы с каким-то бывшим профессионалом-борцом впереди. Потом, после небольшого отдыха, казаки уже с трудом перетянули кавалеристов и на финише, совсем свежие, перетягивавшиеся только один раз Преображенцы перетянули казаков. После окончания состязаний, сели мы на коней и я повел нашу команду домой. Где же, Ваше Высокоблагородие, справедливость, жаловались мне казаки по пути домой, мы тянулись три раза, Преображенцы два раза. Я утешал их, как мог. Соглашался с ними, что распорядители и организаторы сделали большую ошибку выпустивши нечетное число кандидатов, вместо четырех, пять, но указывал и на то, что нам не повезло, неудачный жребий, который вытянули мы, мог достаться и другим.
Во время маневров мы как то оказались с Лб-казаками. Целый день куда то шли, имея в виду на другой день в обратном направлении храбро наступать на противника. Заночевали бивуаком где-то в леску. Когда все устроились, Лб-казаки позвали нас ужинать к себе в палатку-Собрание. Выпили водочки, закусили, а за ужином кто то поставил флакон шампанского, потом появился другой, третий и совершенно неожиданно загуляли накануне завтрашнего боя. Разошлись поздно. Погода хмурилась и ночью пошел дождь. Легли мы спать в маленьких палаточках и не успели отдохнуть, как рано утром будит нас кавалерийский сигнал: «Всадники други в поход собирайтесь, радостный звук вас ко славе зовет, с бодрым духом храбро сражайтесь, за Царя, Родину славно и смерть принять…». Для нас звук был не особенно радостный, вставать не хотелось, но по этому сигналу уже седлают лошадей, надо торопиться, а как там на дворе? спрашиваем влезавшего в палатку казака. «Матросит, Ваше Высокоблагородие», отвечает он. Через 15 минут мы уже идем навстречу врагу, не обращая внимания, что «матросит».
В начале августа мы вернулись из лагеря в Павловск и я уехал в 28-дневный отпуск к отцу в г. Щучин Ломжинской губернии, где он командовал 4 Донским казачьим графа Платова полком.
Не прошло и трех недель после возвращения из отпуска, как я опять отправился в путешествие и притом для меня интересное. В моем послужном списке значится: «Командирован для препровождения сменной команды казаков в г. Новочеркасск… окт. 1. 1908 г. Возвратился из этой командировки… окт. 16 … 1908 г.» 1 октября прибыла в Павловск с Дона сменная команда молодых казаков, которую привел офицер Донской Артиллерии и он должен был погрузить в этот же день, в тот же самый железнодорожный состав и наших, отслуживших свой срок службы казаков и сопровождать их в Новочеркасск. Проехавшему 6 дней в воинском поезде офицеру необходимо было немного отдохнуть, а потом, конечно, хотелось воспользоваться таким удобным случаем, чтобы хоть недельку побыть в Петербурге, а нашему офицеру интересно было использовать такой случай, чтобы побывать на Дону, поэтому установился издавна такой порядок, тот по прибытии заболевал подавши рапорт о болезни, а наш вел свою команду на Дон. Этот день был полон суматохи и волнений, прием и устройство молодых, прощание и проводы уходящих. К вечеру мой эшелон погрузился и под громкое «ура» и «домой!» тронулся в путь. На вокзале, делая вид, что ничего не вижу, наблюдал сценки трогательного прощания, грустные лица и слезы Павловских обитательниц, по-видимому из тех, которые бывали и танцевали на казачьих елках в батарее. Наш состав был небольшой, вагон 2-го класса, вагон 3-го и несколько товарных с лошадьми и багажом. Заняв одно маленькое купе 2-го класса, остальной вагон предоставил казакам, условившись, что будут снимать сапоги, укладываясь спать, чтобы не портить обивку диванов. Ехали без приключений, если не считать случай с казаком Егором Поповым, который на какой то долгой стоянке, кажется на станции Любань, загулял в буфете 3-го класса, перехватил лишнее, не слышал сигнала «сбор», который трубач несколько раз проиграл на платформе, а может быть не в состоянии уже был дойти до вагона, во всяком случае отстал, что было замечено уже в пути. Отчасти это была и моя вина, я знал эту слабость Попова и просто забыл установить за ним наблюдение. Пришлось .телеграфировать коменданту станции и просить, чтобы он помог ему нас нагнать пассажирскими поездами. На другой день он уже был на своем месте. Казаки мне потом рассказывали, что Попов якобы выпил около 10 пятикопеечных рюмок водки, последнюю хозяин буфета налил ему от себя бесплатно, как же тут ему было не опоздать к поезду. Помню случай с этим Егором Поповым летом в лагере. Батарея в 2 часа после обеда выступила на сборный пункт для назначенного ночного маневра, но, прибыв туда, узнаем, что маневр по каким-то причинам отменяется и мы совершенно неожиданно для оставшихся, среди которых был и Егор Попов, к 5 часам вечера возвращаемся домой. Сняли пыльное обмундирование, хорошо помылись и с удовольствием растянулись на своих походных кроватях в ожидании ужина. Не знаю почему, командир, обойдя после возвращения расположение батареи, приказал позвать к себе казака Егора Попова, вероятно, зная его, хотел проверить, не напился ли он, воспользовавшись отсутствием батареи. Долго его искали и наконец нашли на чердаке нашего офицерского барака Собрания, вдребезги пьяного, как раз над комнаткой хорунжего Николая Упорникова. Полковник Чеботарев очень рассердился и, чтобы убрать оттуда Попова и отправить в околодок на вытрезвление, хотел сначала привести его хотя немного в чувство, приказал постепенно вылить ему на голову полведра холодной воды. Вот тут и произошло совершенно неожиданное обстоятельство. Попов очнулся и немного протрезвел, но вся вода, которая его освежала, через щели между досками, служившими одновременно полом для чердака и потолком для наших келий, с головы и до ног освежила и моего Николая Упорникова, отдыхавшего на кроватке. Моя комнатка была рядом, слышу у него шум, грохот и ругань. Выражали ему потом соболезнование и долго смеялись.
На всех долгих стоянках я охотно исполнял просьбу казаков и вместе с ними ходил упрашивать ж-дорожное начальство нас не задерживать и возможно скорей отправлять. Наконец, кажется на 6-ой день, в 3 ч. дня подошли к разгрузочной платформе станции Новочеркасск. Никто нас не встретил несмотря на то, что с пути я посылал телеграммы в Управление Донской Артиллерии о месте нашего нахождения, а при приближении к Новочеркасску довольно точно указал час нашего прибытия. Приказав казакам никуда не расходиться, в парадной форме я отправился на извозчике в Управление на Александровскую улицу. По крутой горе шагом поднимаемся от вокзала в город. Прошло много времени пока я доехал до Управления и там узнал, что назначенный для приема сменной команды полковник Дувакин только что уехал на вокзал. Полетел и я обратно с горы на том же извозчике. Команда была выстроена и полк. Дувакин ожидал моего возвращения. После моего рапорта он поздоровался с казаками, поговорил с ними минут 15, предварительно сделав опрос претензий, задавал почему то вопросы из уставов и наконец сказал, что они свободны и могут разъезжаться по станицам. Не успел он сделать и несколько шагов, как казаки поставили меня перед полковником Дувакиным в неловкое положение, они схватили меня и довольно долго качали, пока я не взмолился. Выдал заготовленные проездные документы кому надо было еще ехать по железной дороге, переговорил с начальником станции об их дальнейшей отправке, расцеловался со всеми и отправился в город, где и остановился в первой же по пути гостинице на углу Московской улицы и Платовского проспекта, кажется «Центральной». Оставив вещи, сразу же, как был в парадной форме, поехал в Донской Мариинский Институт повидать свою младшую сестру Лелю, которая была уже во 2-м классе. Время для приема было неурочное, около 6 ч. вечера, но я надеялся на протекцию милейшего Андрея Борисовича, долголетнего институтского швейцара, который знал меня кадетом в течение 7 лет, не пропустившим ни одного воскресного приема. Сначала я навещал старшую сестру, потом младшую. Я не ошибся, Андрей Борисович встретил меня трогательно и сердечно, сейчас же доложил кому надо по начальству и мне разрешили повидать сестру на четверть часа и, конечно, не в главном приемном зале, а тут же внизу в коридоре. Конечно, уходя из Института, я соответствующе поблагодарил Андрея Борисовича. Сестра была страшно взволнована и обрадована, т. к. мой приезд был для нее совершенно неожиданным, предупредить ее я не успел. Мое посещение произвело настоящую сенсацию и много институток пробежали за эти 15 минут по коридору, вероятно без особой надобности. В гостинице я провел только одну ночь, вернее часть ночи. Спать не пришлось, атаковали клопы, такого количества я никогда не видел. Когда зажег свет, то подушка была просто черная. Пришлось рано утром совершать вынужденную прогулку по Платовскому проспекту, а потом отправиться к своему большому другу, донскому артиллеристу сотнику Василию Васильевичу Попову, который в это время был на льготе и жил на Комитетской улице со своей мамой — вдовой и тремя сестрами гимназистками, а младший брат Николай, одного со мной выпуска, был в Проскурове в батарее. Вася Попов сразу же перетащил меня к себе в свою комнату. Особенно мне понравился ответ служащего в гостинице, когда, уплачивая за ночной «отдых», я указал ему на неимоверное количество клопов, он за них заступился и сказал: «ежели Вам, господин офицер, в нашей гостинице не нравится, переходите в другую».
Пришлось еще раз надевать парадную форму, к удовольствию Васиных сестер гимназисток. Дело в том, что одним из адъютантов Войскового Наказного Атамана был полковник Леонид, кажется Васильевич, Богаевский, числившийся по гвардии и состоящий в списках нашей батареи, и мой командир наказал мне явиться и представиться ему, как одному из старших офицеров батареи. Через два дня я уже покидал Новочеркасск. В день отъезда на скорую руку пообедал в Офицерском Собрании на Московской улице. Маленький запотевший графинчик на 3-4 рюмки водки, чудные наши донские помидоры, еще более чудный борщ с кусочком вареного мяса и не помню, какое жаркое, кажется любимая котлета, и счет подан на 50 копеек. Правда, в то время в провинции у нас это была уже известная сумма. В Каменской станице на нашу, не особенно большую семью редко выдавалось на базар больше 50 копеек и продуктов хватало на целый день. Направляясь в Институт попрощаться с сестрой, зашел в известную на Московской улице кондитерскую Присягиной купить коробку конфект. Большого роста и очень полная хозяйка спрашивает: «А чей же ты будешь?» Я ей подробно докладываю свою родословную. «А! Сын Эраста Алексеевича! Как же, знаю его!» Она знала на Дону кажется всех. В Каменской станице тоже была очень хорошая кондитерская Глазковой и она была тоже совершенной копией Присягиной, только, пожалуй, еще крупнее и полнее и также знала решительно всех. По пути в Павловск я не мог не заехать в станицу Каменскую, близкую моему сердцу, по воспоминаниям юности.
Генерального штаба полковник Шляхтин
(Продолжение следует)
(2 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading ...Похожие статьи:
- 6-я Лб. Гв. Донская Казачья Его Величества батарея, Лб. Гв. Конной Артиллерии (Окончание, №104). – Э. Э. Шляхтин
- 6-я Лб. Гв. Донская Казачья Его Величества батарея, Лб. Гв. Конной Артиллерии (Продолжение, №103). – Э. Э. Шляхтин
- П А М Я Т И ПОЛКОВНИКА ПРИХОДКИНА (из его артиллерийских рассказов)
- Артиллерийский эпизод Башкадыклярского сражения. – А. Кульгачев
- Памяти старшего Друга (А.А.Левицкий)
- Письма в Редакцию (№ 127)
- Исторический архив (№105)
- Арьергардный бой. – В. Милоданович
- Исторический очерк Лейб-Гвардии Конной Артиллерии (окончание) – К.В. Киселевский
Loading ...