Мой отец, Константин Отфиновский, происходил из семьи помещика Волынской губернии, Дубенского уезда, местечка Ридков. Его отец, а мой дед, был мировым судьей в уезде по выборам, умер в глубокой старости, сохранив бодрость, ездил много верхом. Фамилия наша происходит от названия местечка в Галиции — Отфиново.
Отец мой воспитывался в житомирской гимназии, которую окончил с серебряной медалью. По окончании гимназии он решил идти в военную службу, хотя впоследствии и сожалел об этом. Поступил он юнкером в артиллерию т. к. в то время военных училищ еще не было. Пройдя некоторое время службу в батарее, он ездил в Петербург держать экзамен на офицера, который и выдержал, после чего продолжал служить в артиллерии в разных городах: Бобруйске, Двинске и др. Во время Севастопольской кампании участвовал в боях на Черной речке. Знал хорошо французский и немецкий языки и увлекался классиками — Шиллером, Гете и французскими тоже. Женился он на своей двоюродной сестре, для чего нужно было иметь разрешение Папы Римского, которое он и получил.
Моя мать, Камилла Осиповна Отфиновская, тоже была дочь помещика Волынской губернии.
Нас, детей, было четверо: брат Мариан, сестра Елена, я и сестра Мария.
Мои воспоминания начинаются с того, как отец мой командовал 2-ой батареей 35-ой артиллерийской бригады, которая стояла в городе Ростове, Ярославской губ. Там было большое озеро Неро и недалеко городок Углич, где был убит царевич Дмитрий. У нас была очень большая квартира и в ней большой зал с хорами. Платили за нее очень дешево, кажется 300 рублей в год. При квартире был большой сад, в котором мы и играли, т. что хозяйка, вдова Шумова, часто жаловалась на нас, что мы делали беспорядок в саду и нас за это иногда пороли. Я и родился в этом городе 8 июня 1866 года; крестным отцом у меня был старший врач бригады, а крестной матерью жена командира бригады, г-жа Давыдова. Брат Мариян был принят в 1-ую Московскую Военную Гимназию (1-ый Московский Кадетский Корпус). Помню, что когда он приезжал на праздники домой, то ему потом страшно не хотелось уезжать опять в корпус. Я был здоровым и довольно толстым мальчуганом. Хорошо не помню, сколько лет мне было, но это было в Ростове зимой, играя в снежки, мне сбили шапку и может я ее надел со снегом, одним словом я простудился и у меня сделалось воспаление мозга. Как мне говорили отец и мать, я был приговорен к смерти, доктора сказали, что если не произойдет кризиса к улучшению, то я умру, и как мне потом рассказывали, я, будучи без памяти, встал на колени и сказал громко: «Отче наш!» и с тех пор я начал поправляться и выздоровел окончательно.
На лето батареи бригады выходили в лагерь в районе Ярославской губернии, где располагались по деревням. Батарея отца стояла в селении Очапки, совсем на берегу Волги.
Когда мне стукнуло 9 лет, то меня решили определить в военную гимназию, и я попал в 4-ую Военную Гимназию в Москву. В ее здании помещалась военная прогимназия, в которой было 4 возраста и в 4-ом возрасте были уже совсем большие молодцы; по окончании прогимназии они поступали в окружные пехотные училища или в учительскую семинарию Военного Ведомства. Прогимназию было решено постепенно уничтожить и потому, когда я поступил туда, там был один возраст гимназии и три возраста прогимназии. Мы дразнили прогимназистов называя их «проглистами», за что, когда вовремя не увернется, получали затрещины, особенно чувствительные, когда их давали ученики 4-го возраста, здоровые парни 18-19 лет. Общение с прогимназией дурно отзывалось на нас, т. к. все скверные привычки и обычаи передавались нам. У нас часто происходили кулачные бои и определения на силачей, в каждом отделении (30-40 человек) определялся первый силач, у которого заискивали, т. к. он мог всегда защитить. Для выявления силача устраивались поединки, обыкновенно в известном месте, где друг другу подставляли синяки и разбивали в кровь физиономию. Хотя за это и наказывали, предупредить это было очень трудно.
Моя гимназия находилась в большом здании Брест-Литовского Кадетского Корпуса за Яузским мостом, в части города по названию Лефортово, напротив здания 1-ой и 2-ой Военной Гимназии, бывшего Головинского дворца, так что мы с братом Марианом были недалеко друг от друга и иногда по праздникам он приходил меня навещать и побеседовать. На большие праздники, о которых мы так мечтали, мы ездили вместе. Первое время за нами отец присылал какого-нибудь унтер-офицера, в артиллерии — фейерверкера, и, конечно, это была большая радость ехать на Пасху, Рождество и каникулы домой.
Жизнь в гимназии и корпусе, пока не привыкнешь к ней, после дома кажется, конечно, очень тяжелой. Подымают по трубе или барабану каждый день в 6 часов утра, в 6 ч. 30 м. утренний чай в кружках с булкой, затем утренняя подготовка к урокам, в 8 часов первый урок, до завтрака три урока по часу с переменой в 10 минут. В 12 — завтрак, и опять уроки до 3 часов, когда дают обед, а после обеда свободное время до 5 часов. С 5 до 7 в классах подготовка уроков на следующий день. В 7 часов вечера вечерний чай и в 8 – 8½ все идут на молитву и спать, и так изо дня в день. После обеда в хорошую погоду выпускают на двор гулять. По воскресеньям ходят по помещениям возрастов разносчики с разными лакомствами и в каждом отделении своему воспитателю заранее подаются списки на лакомства, записываются на 10-20 копеек разных сладостей, причем кто плохо себя вел или учился, вычеркивается воспитателем из списка. Обыкновенно родные оставляют воспитателю рубль или два на сладости своим сыновьям. По этим спискам и на соответствующую сумму разносчик и выдает, в присутствии воспитателя, лакомства со своего лотка.
У брата Мариана, в 1-ой гимназии, было много лучше; во-первых, помещение, бывший дворец, большие залы, паркетные полы, не было того прогимназического духа, что был у нас Я нас были длинные, выложенные асфальтом коридоры, здания очень старые, где часто вылезали огромные крысы, в особенности ночью, когда приходилось проходить эти длинные коридоры, чтобы попасть в места, обыкновенно, не столь отдаленные, многие боялись. Затем у нас не было своей бани, так что раз в неделю нас водили в баню 1-ой или 2-ой гимназии.
В одну из поездок домой, при возвращении в Москву, я с Марианом прибыли в Москву на вокзал часа в 2-3 дня и т. к. нам обоим очень не хотелось ехать в корпус, то мы то сидели на вокзале на скамейке, то выходили гулять на перрон и вот в одну из таких прогулок, вернувшись, я не нашел своего чемоданчика, в котором был казенный новый мундир, а также разные лакомства, что дали дома; кто-то польстился на мой чемодан. Отцу пришлось заплатить за казенный мундир, я был очень огорчен, но ничего нельзя было сделать, сам был виноват. До четвертого класса я добрался благополучно, но в 4-ом застрял на второй год; этот переход из 4-го в 5-ый считался довольно трудным.
Когда я был еще в первом или во втором классе, разразилась турецкая война и мой отец в составе 35-ой бригады отправился на войну, и заезжал ко мне в корпус чтобы проститься. Помню, что я очень горевал, расставаясь с отцом. Впоследствии, будучи уже в Румынии, мой отец сильно заболел и его эвакуировали в Россию, причем он поменялся с командиром запасной бригады, расположенной в гор. Курске, приняв от него 2-ую батарею этой бригады, а тот отправился в действующую армию командовать батареей моего отца. Вот каким образом я попал в Курск, с которым связано столько воспоминаний моей жизни и где отцу суждено было прожить столько лет и остаться даже там на вечные времена. В 1848 году мой отец участвовал в усмирении Венгрии и Трансильвании, когда по просьбе Австрии был послан русский отряд из трех родов оружия под начальством генерал-адъютанта Граббе, и у отца было по этому поводу серебряная медаль на георгиевской ленте. После 19-летнего командования батареей в чине подполковника и полковника, отец получил в командование эту же бригаду, которая называлась 4-ой резервной артиллерийской бригадой, и был произведен в генерал-майоры. Летом для стрельбы бригада выходила в лагерь под гор. Чугуев, Харьковской губ. От Курса до Харькова по железной дороге, для каждой батареи был отдельный поезд, в Харькове была дневка и затем походным порядком шли в Чугуев — 36 верст в два перехода, ночуя в местечке Рогань.
Для меня это было большое удовольствие, т. к. я ехал верхом вместе с отцом, мне давали казенную смирную лошадь. Под Чугуевом бригада располагалась в деревне Осиновке, возле самого города, на реке Донце.
Итак, я и мой брат Мариан подвигались в кадетском корпусе из класса в класс, всего нужно было пройти семь классов, и т. к. Мариан был старше меня года на три, то настал момент, когда он окончил кадетский корпус и поступил в Александровское Пехотное Училище, которое помещалось в Москве на Арбате, где был зачислен по росту в 3-ю роту. Училище считалось очень хорошим и начальником его был генерал Самохвалов, а командиром батальона полковник Водар. Ген. Самохвалов был очень строг к юнкерам, которые звали его «Епишкой» и пели про него:
Был в училище очень хороший оркестр, который славился в Москве, были в нем вольнонаемные музыканты. Два года скоро прошли, и вот Мариан произведен в подпоручики с годом старшинства в 61-ый пехотный Владимирский полк 16-ой пехотной Скобелевской дивизии, стоявшей на западе. Но, конечно, брат мечтал о службе в артиллерии и, в конце-концов, был прикомандирован к бригаде отца, а впоследствии и совсем переведен.
Что касается меня, то я продолжал свое учение в корпусе. Помню, мы, кадеты, любили ходить к Сухаревой башне, где можно было купить все, что угодно, и очень дешево. Там можно было покупать подержанные книги и учебники, а между прочим там, из под полы, продавались и краденые вещи.
Некоторые кадеты имели своих друзей в Петровско-Разумовском Институте и под их влиянием занимались политикой, приносили некоторые запрещенные книги и брошюры, а также карикатуры и пр. Это было как раз в царствование Императора Александра II, когда шло довольно оживленное революционное движение и многие ссылались в Сибирь. Подписные листы в пользу сосланных ходили по рукам кадет и многих насильно заставляли давать какие-то гроши. В конце-концов это дошло до сведения полиции и жандармов, и в один прекрасный день они нагрянули и сделали обыск. Нашли запрещенные книги, которые забрали, а также тех кадет, которые занимались этим делом. Помню, что приезжал к нам бывший Начальник Военно-Учебных заведений генерал Ванновский. Он перед строем ругался, говорил, что это позор для кадетского корпуса, что завелась какая-то паршивая овца, которая смущает других, и что это нетерпимо в казенном учебном заведении. Когда я окончил корпус, то слышал, что в корпусе были большие беспорядки, избили одного воспитателя-офицера, так что в этом отношении корпус приобрел плохую репутацию.
У меня до четвертого класса был воспитателем некто Заборовский — Гражданского Ведомства, а с четвертого и до окончания корпуса капитан, а затем подполковник Илья Иванович Сперанский, бывший офицер Лейб-Гвардии Гренадерского полка, раненый во время Турецкой войны под Горным Дубняком. Когда я еще был в корпусе, был убит Император Александр II, и на престол вступил Александр III. Для предстоящего коронования был сформирован батальон из кадет четырех Московских к. корпусов, от каждого корпуса по одной роте. Я вошел в состав этой роты, все мы усердно готовились, нам дали легкие кавалерийские винтовки со штыками, и мы ходили заниматься в манеж юнкерского училища и там под барабаны и горны училища мы маршировали и делали ружейные приемы и построения.
Сводный батальон корпусов участвовал в торжествах коронования и на параде. Все мы получили темно-бронзовые медали на александровской (красной) ленте и были очень счастливы и горды носить всегда эту медаль. Я был в это время в 6-м классе корпуса и значит, почти два года ходил с этой медалью на груди, можно было подумать, что это за спасение погибающих т. к. медаль тоже была бронзовая и на красной ленте.
Скоро стал вопрос, куда мне идти по окончании корпуса, казалось бы в артиллерийское училище, по стопам отца и брата; но я был не достаточно для этого силен в математике, а потому пришлось выбирать между пехотным и кавалерийским училищами и так как я с малолетства имел пристрастие к верховой езде, то решили меня послать в Николаевское кавалерийское училище, куда меня приняли, но не на казенный счет, а на свой собственный. В корпусе я все 8 лет воспитывался на казенный счет, а тут пришлось отцу моему платить за меня 400 рублей в год. Кроме того, ему приходилось давать мне на руки 10-15 руб. в месяц, так как были разные необходимые расходы.
В августе 1884 года я явился в Петербурге в Николаевское кавалерийское училище, которое помещалось на Ново-Петергофском проспекте, около Балтийского вокзала. Туда я явился, конечно, не без волнения, столько рассказов наслышался о том, что на младшем курсе попадаешь сразу же на звериное положение, что старший курс именует себя корнетами, издевается над зверьми и чуть ли не ездит на них верхом. Впоследствии оказалось, что многое, конечно, было сильно преувеличено. Я попал в первый взвод, взводным офицером которого был штабс-ротмистр Кирасирского Его Величества полка Григорков. Моим взводным был граф Татищев, а вахмистром Свечин. Внизу помещались столовая, кухня, цейхауз, приемные и квартира Начальника училища генерала Бильдерлинга; в следующем этаже помещались юнкера, первый и второй полуэскадроны, разделенные площадкой; в каждом полуэскадроне по два взвода, разделенные коридором, в конце которого находились умывальни и уборные. На следующем этаже находился большой зал, комната для курения и Лермонтовский музей. Курить разрешалось только в курительной, одна половина которой принадлежала корнетам, а другая зверям. Иногда корнеты пели там звериаду, после которой обыкновенно выгоняли зверей из курилки. Начиналось с:
……..
и затем: «Можете вы уходить, уходить, а не то вас вышибем, палками, палками» и т. д. После этого звери бросали курить и удалялись из курилки.
Готовиться к лекциям можно было и во взводе около своих кроватей, где у каждого был свой столик с двумя отделениями и где помещались собственные вещи и учебники. Не разрешалось только учить механику, которую изучали по литографированным запискам в виде толстых тетрадей. Наукой механика считалась весьма сугубой и заниматься ею разрешалось корнетами только в зубрилке наверху (механика проходилась только на младшем курсе). Преподаватель ее, некто Фролов, — штатский генерал, про которого юнкера пели:
Если кто из зверей позволял себе заниматься механикой во взводе, и корнеты это замечали, то сейчас же механика отбиралась, причем брали ее руками в перчатках или через платок, и сейчас же составлялось шествие: впереди несли штык с воткнутой в него зажженной свечей, и такое шествие торжественно отправлялось в уборную, где для очистки воздуха всегда горел камин, и там механика сжигалась. Все притеснения корнетами зверей, о которых так много всегда ходило слухов, выражались, собственно говоря, в разных, довольно глупых, но не унизительных выходках. Верхом, конечно, никто из корнетов на зверях не ездил.
Утром, при подъеме, первыми должны были вставать звери и идти в умывальную комнату, а затем уж поднимались корнеты. Вечером тоже первыми ложились звери. Корнеты обходили койки зверей и требовали, чтобы кальсоны были сложены цилиндром, а носки конусом. Кто рано засыпал, того иногда будили и задавали ему какие-нибудь глупые вопросы вроде: что он думает о бессмертии души рябчиков? Затем, при увольнении в отпуск, зверь должен был, одевшись, явиться к дежурному по полуэскадрону юнкеру — корнету, который его тщательно осматривал, заставляя поворачиваться на все стороны, и только после отправлял его к дежурному офицеру. В курилку иногда собирались звери для того, чтобы выслушать корнетов, которые читали им правила для выхода из училища, как надо себя вести, строго соблюдать отдание чести, с извощиками не торговаться, а объявив ему цену, проходить, не останавливаясь и т. д.
Командир эскадрона, полковник Кардашевский, был вообще очень строг с юнкерами и в дни увольнения юнкеров нарочно выезжал на главные улицы, Морскую, Невский проспект, и ловил зазевавшихся юнкеров, отправляя таковых немедленно в училище и сейчас же под арест — это был гроза юнкеров. Он любил, чтобы юнкера были щеголевато одеты и потому большинство юнкеров носили собственную одежду и так как родные жаловались, что их сыновья-юнкера много тратят, то Кардашевский перед фронтом юнкеров, объявлял, что он запрещает юнкерам заказывать одежду на стороне, так как и казенная вполне хороша, причем добавлял, что дескать, «ну там, сапоги (почти все носили лакированные, работы известного тогда в Петербурге сапожника Розе) я еще допускаю, ну там, рейтузы, я понимаю, ну мундир и шинель, а, в общем, чтобы ничего у портных не шили». На 10-12 юнкеров полагался один лакей и один солдат называвшийся камерный. Лакей убирал белье, кровати, сменял и раздавал белье, а камерный солдат чистил шашку и мазал белой глинкой кожаные портупеи. Положено было платить лакею 5 рублей, а камерному 2 рубля в месяц. Вообще, кого из юнкеров родители не баловали, тем приходилось туго. Мне отец давал 15 руб. в месяц, так что я должен был быть очень скромным в моих расходах. Я редко выходил из училища, и, конечно, пешком, прогуляться, и иногда, еще реже, ходил к своей крестной матери, генеральше Давыдовой, которая, овдовев, жила с дочерью в Петербурге, на Екатерининском канале.
После утреннего чая юнкера выстраивались и уходили на классные занятия в классный флигель до 12 часов, когда строем шли на завтрак, после которого назначались по росписанию строевые занятия: верховая езда, пеший строй, гимнастика, вольтижировка, ружейные и сабельные приемы, фехтование, бой на штыках, уставы, сигналы и пр. Езда происходила в двух больших крытых манежах. Лошадей, уже оседланных английскими седлами, заранее выводили солдаты в предманежную, где смена садилась и выезжала в манеж, где с ней занимался сменный офицер с бичом в руках. Первое время ездили без стремян и случалось, что и падали с лошадей, но манеж был усыпан песком и опилками, так что падать было не особенно больно. Я крепко сидел на лошади так как с малолетства привык к этому делу. Вначале зверям шпор не давали. Разрешалось носить шпоры только при выходе из училища и только после успехов в езде.
Раз в неделю назначались репетиции по пройденному курсу, и тогда перед строем вахмистр объявлял, каким юнкерам на какую репетицию идти, где профессора и учителя спрашивали юнкеров и ставили им отметки. Кормили в училище хорошо, столы накрывались на 12 человек каждый, причем сервиз был серебряный с надписью: «Школа Гвардейских Юнкеров». Лакеи носили известную форму и подавали в белых перчатках, обнося блюдо каждому юнкеру. Обыкновенно после завтрака юнкера брали с собой черный хлеб, чтобы давать его лошадям. Занятие вольтижировкой было многим не по вкусу, так как некоторые толстяки не могли вспрыгнуть на лошадь. Обыкновенно вольтижировали на галопе и нужно было, держась за ручки вольтижерского седла и галопируя вместе с лошадью, уловить момент, чтобы во время прыгнуть в седло или же перенести обе ноги на другую сторону, некоторые юнкера очень ловко вольтижировали. Я особой ловкостью не отличался, но вспрыгивал, хотя особой охоты к вольтижировке не испытывал.
В первый год моего пребывания в школе еще ездили на ленчиках, т. е. на деревянных седлах с кожаным переплетом, а сверху ленчик покрывался попоной, которая придерживалась ремнями. Они были глубокие и сидеть было в них крепко, но большинство юнкеров натирали себе заднюю часть, кожа сходила и было очень больно ездить. Нужно было уметь хорошо класть попону, что обыкновенно делали солдаты, но на маневрах, нужно было седлать самому. Командир эскадрона очень лихо ездил и умел хорошо представить эскадрон. Иногда Великая Княгиня Мария Павловна приезжала верхом на плац, учебное поле, и тогда к-р эскадрона показывал ей на живых аллюрах эскадронное учение от которого она всегда оставалась в восторге. На второй год мы уже ездили на вновь введенных кожаных седлах и после ленчика, пока не привыкли, на них было ездить не так уверенно, т. к. на коже было скользко.
В мае месяце эскадрон выступал в лагери под Красное село, перед этим много велось разговоров, подготовлялся свой духовой оркестр, а также и песенники.
Лагерь училища находился около Дудергофского озера, была своя пристань и лодки, на которых в свободное время разрешалось кататься. Помещались мы в деревянных бараках и спали на койках; под навесом находилась большая столовая, где пили чай, обедали и ужинали. Обыкновенно перед выходом в лагери, образовывались т. наз. чайные компании, из 6-8 юнкеров, покупались чайные приборы, многие имели свои самовары, а то брали в большие чайники кипяток, и каждая компания отдельно пила чай. К чаю покупались булочки и даже печенье и варенье. Обыкновенно чаепитие происходило между обедом и ужином, после занятий, часов в 4 вечера. Иногда юнкера складывались и, с разрешения командира эскадрона, приглашали один из гвардейских кавалерийских оркестров, который играл часа два в столовой. Приезжали некоторые родные юнкеров, дамы, барышни и тогда чаепитие принимало совсем семейный характер.
Около нашего лагеря находилось селение Вилузи, где помещался эскадрон Офицерской Кавалерийской Школы, а с другой стороны нашим соседом было Михайловское артиллерийское училище. На другой стороне озера было селение Дудергоф, дачное место, где летом было много дачников, были магазины, рестораны. Юнкерам, конечно, запрещалось высаживаться в Дудергофе, подъезжать близко к купальням или заезжать в камыши, которых было много на озере. Командир эскадрона часто следил за этим, и, если увидит, что какая-нибудь лодка заехала в камыши, то сейчас же приказывает дежурному трубачу играть сигнал «Аппель» по которому все лодки должны были немедленно возвращаться к пристани.
В августе, по окончании маневров, Государь Император поздравлял юнкеров старшего курса офицерами, а младший курс разъезжался на летние каникулы, мечтая о своем производстве. Но вот и я на старшем курсе, корнет, подтягиваю изредка зверей и чувствую себя много свободней. К концу учебного года уже начинаются разговоры о выборе полка, заказывается фуражка предполагаемого полка и иногда надевается, конечно потихоньку. Вакансии разбираются по старшинству, причем в гвардию присылаются обыкновенно именные вакансии на имя тех, родные которых служили в этих полках, но это скорее в кавалергарды, кирасиры и уланы. В другие полки могут выйти юнкера и не из первых, но имеющие большие средства.
Я взял вакансию в 34 драгунский Стародубовский полк, со мной вместе вышел в этот полк и Борис Коптев — екатеринославский помещик. Полк находился в г. Каменец-Подольске, и там же стоял и 35 драгунский Белгородский полк. Моя форма: черная фуражка с синим околышем и кантами, мундир и сюртук с синим воротником и черные петлицы, прибор серебряный, на погонах № 34. Перед производством каждый юнкер выбирал себе портного, который и заготовлял всю форму.
6 августа 1886 года, после маневров, Государь поздравил нас офицерами, каждый получил Высочайший приказ на руки, к-р эскадрона скомандовал: «г. г. офицеры к коням!», все садились и обыкновенно скакали в лагерь, где сдавали лошадей солдатам, а сами отправлялись в Петербург к своим портным, где немедленно переодевались в офицерскую форму и во всем новом и блестящем выходили на улицу и разъезжались по разным увеселительным местам и ресторанам, — праздновать свое производство, а затем разъезжались по отпускам к своим родным; т. образом и я, уже корнет, с годом старшинства по 1-му разряду, прибыл к своим в гор. Курск и вскоре началась моя новая самостоятельная жизнь. Во время пребывания в Курске, я ездил гостить к своему товарищу по школе, Льву Изъединову, с которым вместе окончил школу, он вышел Лейб-Гвардии в Гусарский полк. У них было имение Колпаково, около станции Никольской по Киевской жел. дороге. Большой господский дом с комнатами для приезжающих; за мной на станцию приехал он сам на лихой тройке в коляске, хорошо было у него. Прогостив с неделю, я вернулся домой.
Списался заранее с Коптевым, чтобы вместе ехать в полк. Чтобы туда попасть нужно было ехать до станции Проскурово и оттуда, до Каменца, сто верст, на почтовых пять станций, пять раз нужно было менять лошадей. Содержат станции, конечно, евреи, а ямщики — местные крестьяне. Приехавши в Каменец-Подольск, мы остановились в гостиннице «Bellеvue» и, оправившись и одевши парадную форму, поехали в штаб полка представляться командиру.
В то время полком командовал полковник Значко-Яворский, два штаб-офицера были подполковник Вагнер и подполковник Левинский, адъютантом штаб-ротмистр Рыбицкий. Командир полка назначил Коптева в 1-ый эскадрон а меня во 2-ой, которым командовал ротмистр Кононов и стоял этот эскадрон в местечке Шатава, в 20 верстах от Каменца. Там я начал свою офицерскую службу о которой и расскажу в следующий раз.
К. К. Отфиновский
(1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading ...| Грава.рф Тсг купить асфальт в Москве грава.рф. грава.рф |
Похожие статьи:
- Письма в Редакцию. (№111)
- Чугуевское военное училище. – В. Альмендингер
- Обзор военной печати (№109)
- «Щипонос». – П.В. Шиловский
- К 150-летию основания Николаевской Инженерной Академии и училища. – П. В. Шиловский и С. В. Широков
- Штабс-капитан В. Д. Парфенов. – Анатолий Векслер
- Чугуевское Военное Училище (Окончание). – В. Альмендингер
- Чугуевское Военное Училище. Продолжение, №109). – В. Альмендингер
- Воспоминания об Александровском военном училище. – К.Р.Т.
Loading ...