Воспоминания 1913-1914.
Большую часть времени юнкера занимала не так строевая подготовка, как подготовка теоретическая, — прохождение целого ряда академических предметов, состоявших, как я уже упомянул выше, из лекций, репетиций и практических занятий. Предметами в 1-м специальном классе и преподавателями в моем 1-м отделении были: военная администрация и тактика — Ген. штаба кап. Баев; артиллерия — подполковник Мордвинов; фортификация — полковник Астафьев; топография —… к моему стыду, не могу вспомнить, кто был преподавателем; военное законодательство — подполк. Савченко; военные уставы — поручик Халтурин; гигиена — училищный врач Савин; русский язык — полковник Кравченко; немецкий язык — поручик Юргенсон и Закон Божий — протоиерей о. Копецкий. Упоминая предметы и преподавателей, хотелось бы немного остановиться на них.
Генерального штаба капитан Баев прибыл в училище летом 1913 года, и это был его первых! класс по администрации и тактике. Был он уже в летах, осетин по происхождению, только что отбывший строевой стаж после Академии. На лекциях по администрации он придерживался предписанного программой учебника и из его рамок старался не выходить, обращая особое внимание на важные для будущего молодого офицера места, как правила письмоводства, знакомство со Сводом Военных законов и т. д. По тактике же, хотя он и придерживался предписанного курса (учебник тактики Бонч-Бруевича), он имел свои идеи и всегда припоминал упомянутые в предисловии к полевому уставу слова Петра Великого: «Не придерживайся устава, как слепой стены». Был он оригинальным и интересным преподавателем и, несмотря на присущую ему пунктуальность, старался предмет тактики оживить многочисленными примерами и этим заинтересовать юнкеров. Незадолго перед тем утвержденный «Устав полевой службы» был для него настольной книгой и руководством, при лекциях устав всегда лежал на столе. К нему, однако, он относился иногда критически в том смысле, — насколько устав сможет быть успешно применим на войне. Особенно он обращал внимание на охранение походного порядка и на биваке. Позже, когда вспыхнула война 1914 года, он стремился на фронт, чтобы увидеть, как теория проводится на практике.
Подполковник Мордвинов — преподаватель артиллерии, артиллерист — академик. Курс артиллерии 1-го специального класса имел целью дать юнкерам основные данные о баллистике, стрельбе, о взрывчатых веществах и т. д. Предмет, до известной степени, скучный, но подполк. Мордвинов с его мягкой речью, немного картавивший, заинтересовывал слушателей и из скучной сухой баллистики и другого материала делал прекрасный час лекции. Жалею, что мне не удалось встретиться с ним в Галлиполи, где он преподавал в одном из военных училищ.
Совсем другой тип преподавателя представлял собой полковник Астафьев. Полковник инженерных войск, подтянутый, с пенснэ на носу, своим видом он производил сразу впечатление строгого, сухого, недоступного учителя. Таким он, по моему мнению, и был. Не было у него дружеского подхода к юнкерам, и отношение к нему юнкеров было разное. Был он требовательным, точным и этого желал от юнкеров. «Наставление по самоокапыванию» было основой курса фортификации в 1-м специальном классе; точная формулировка окопа, точные размеры, профиль и чертежи (на доске ли при репетиции или в тетради домашних работ) были нужны для получения хорошего балла. В конце курса, из года в год, задавалась домашняя работа (времени на исполнение ее давалось около месяца): давался план и описание долговременного укрепления, каждому юнкеру указывался определенный участок и он должен был приготовить чертежи в заданном масштабе всех профилей и планов своего участка. Всем юнкерам 1-го специального класса (всех 4-х отделений —около 110 юнкеров) давался план одного и того же укрепления и, конечно, не мог быть найден для каждого из юнкеров отдельный участок — одинаковые участки обыкновенно получали несколько юнкеров. По традиции это было известно, начиналась беготня по ротам и многие искали задачу, подобную своей. В результате, во многих случаях получалось общее решение и чертежи у юнкеров, имевших то же задание, были одинаковые. Полк. Астафьев при проверке, конечно, легко распознавал мошенничество, и в результате бывал колоссальный погром: большинство юнкеров имело «единицы» — «колы». Самый высший балл был 6. Получал его тот, у которого Астафьев чувствовал более или менее самостоятельную работу (между прочим, эта процедура повторялась из года в год). Злобным он, однако, не был и вредить юнкерам не хотел. Случай с укреплением и случай лично со мной, о котором расскажу позже, это подтверждают. В связи с его строгим и сухим видом, вспомнился мне случай с юнкером Я. Авашем, моим земляком, о росте которого я писал раньше. Аваш был в общем классе, где Астафьев преподавал математику. Астафьев всегда в начале учебного года знакомился в классе со всеми новыми юнкерами, — спрашивал фамилию и какую школу кончил (между прочим, гимназистов он не уважал особенно, вероятно в предположении, что они не знают математики и не умеют чертить; реалисты же для него были более приемлемы). И вот, при знакомстве в классе полк. Астафьев подошел к Авашу и спросил его фамилию. Аваш громким голосом, не соответствующим его росту, браво ответил: «А-ваш, господин полковник!» Астафьев, удивленный как будто дерзким ответом или вопросом, как ему показалось, сказал несколько раздраженно: «Я спрашиваю ВАШУ фамилию, юнкер!» Аваш невозмутимо ответил опять в том же духе. Тут уже Астафьев не выдержал и более строго задал свой вопрос. Наконец, при общем смехе и к большому удовольствию Астафьева, недоразумение выяснилось: Астафьев не понял и подумал, что Аваш спрашивал: «А как ваша фамилия?» Впоследствии, в 1918 году полк. Астафьев стал во главе военно-учебных заведений «Центральной Рады» Украины (короткое время).
Военная топография была предметом очень важным в программе 1-го специального класса. Предмет этот меня очень интересовал и вспоминаю с каким удовольствием я занимался черчением условных знаков (не только для себя, но и для других), планов, чтением карт, позже — съемкой. Но вот, как ни странно, не могу вспомнить, кто же был моим преподавателем. Помню хорошо, что пособием служил литографированный учебник, составленный ген. Зыбиным, а дальше — память изменила. Преподавателями, вообще, были ген. Зыбин и подполк. Лоссиевский. Удивительнее всего то, что были не только классные занятия (лекции и репетиции) и практические домашние работы, но и съемки. Балл имел я высокий и теперь стыдно, что не могу ничего сказать о своем преподавателе, тем более что предметом этим я интересовался.
Военное законоведение хотя и преподавалось подполк. Савченко, — отличным лектором, очень образованным и знающим свое дело, — не производило большого впечатления на юнкеров и, как можно было наблюдать, интерес к этому предмету был лишь постольку, поскольку он был обязательным и нужно было отвечать на репетициях. Полковник Савченко, высокого роста, в брюках на выпуск, с мягкими манерами, производил впечатление университетского профессора; такое впечатление было у меня и позже, спустя несколько лет, когда мне пришлось слушать его лекции по законоведению на штаб-офицерских курсах в лагере Галлиполи (1921 г.)
Знание военных уставов является одной из основ военного образования. Без основательного знания устава дисциплинарного, устава внутренней службы, устава полевого, устава строевой службы, устава стрелкового и других нельзя себе представить молодого офицера, который с первых же шагов своей службы столкнется с их положениями. На знание уставов и их применение обращалось у нас очень большое внимание, и разбирались все детали. Преподавателем и ответственным за знание их был наш курсовой офицер, поручик Халтурин. Хороший строевик, знаток уставов, он строго оценивал знания юнкеров.
Остальные предметы — военная гигиена, русский и немецкий языки и Закон Божий — предметы обязательные и необходимые, к глубокому сожалению, не были поставлены на высоту, которой они требовали. Казалось, и преподаватели не подходили к ним серьезно, а юнкера, конечно, пользовались этим, что можно наблюдать в каждой школе. Репетиций и экзаменов по этим предметам не полагалось, и знания юнкеров контролировались только вопросами в классе.
Военная гигиена преподавалась училищным врачом, доктором медицины Савиным. Долголетний врач училища и хороший знаток своего дела (хотя по специальности он был гинекологом), он не встречал со стороны юнкеров особого интереса к его предмету и, к сожалению, он сам своими лекциями не оживлял этого интереса.
Русский язык преподавал полк. Кравченко, помощник инспектора классов. Читал он скучно лекции по русской литературе, писали мы небольшие классные сочинения, но я не уверен, что все это прибавляло что-нибудь к знаниям юнкеров.
Поручик Юргенсон, курсовой офицер 2-й роты, был одновременно и преподавателем немецкого языка. Если мы вспомним способ преподавания немецкого языка в России в средних учебных заведениях до войны, то в училище оно мало чем от него отличалось. Преподавание немецкого языка, несмотря на свою важность, имея в виду соседство Германии и Австрии и их соперничество с Россией, вообще было поставлено в средних школах очень низко. Почему-то все преподаватели немецкого языка были добрыми и нетребовательными. Так было и в училище. Добрый и нетребовательный поручик Юргенсон вел курс, как казалось мне, так, чтобы не очень сильно утруждать юнкеров, принимая во внимание, вероятно, что многие из них не имели достаточного знания основ немецкого языка. На уроках переводили мы какую-то книжечку об осаде Плевны в русско-турецкую войну (военное содержание, по-видимому, для получения запаса немецких военных слов). Не зная многих обыкновенных слов, все сводилось к переводу самим преподавателем, незнакомые слова записывались, но пользы это не приносило. Могу сказать по своему личному опыту: немецкому языку в гимназии мне не пришлось научиться много по причине, указанной выше; в училище моих знаний не прибавилось. В течение всего курса я был вызван для перевода не больше двух раз, — моя фамилия, видимо обеспечивала знание немецкого языка.
Наконец, остается предмет Закона Божия. Преподавал его академик, священник 10-го гусарского Ингермандландского полка, о. Копецкий. Юнкера слушали лекции внимательно и почтительно, но результат был небольшой.
Теперь я хотел бы вспомнить о своих однокашниках-юнкерах моего 1-го отделения.
О приблизительном составе моего класса я кое-что сказал раньше. В классе были юнкера 1-й роты. Перед тем, как начать писать эти строки, я мог вспомнить из всего класса только 13 фамилий, а именно: Тимофеев, Рошковский, Домбровский, Тихонов, Федоровский Шклярук-Леонкевич, Вознюк, Джевелло, Конев, Попов Григорий, Курнавин, Филиппов и еще одного, отчисленного из училища раньше производства, юнк. Катца. Получивши позже от кап. С. Руанета (юнкера 3-й роты, ныне уже покойного) полный список произведенных со мной 1 октября 1914 г., я к вышеуказанным могу прибавить только семь фамилий, а именно: Веселовский, Добровольский, Хвоинский, Алещенко, Приходько, Борзяков и Плескачев. Это выходит почти две трети класса. Признаюсь — немного. Остальные фамилии как-то потерялись за эти годы. Объясняю это тем, что с первой группой приходилось в классе и в роте больше сталкиваться. Как же они мне сейчас вспоминаются?
Начну с Федоровского, старшего в классе и самого старшего в классе по возрасту (28 лет). Выделялся он своей выправкой, фигурой и холеными длинными усами (перед поступлением в общий класс училища он был несколько лет вольноопределяющимся). Своим, до известной степени, надменным взглядом на молодых юнкеров (особенно новичков) — он не всегда был симпатичен.
Шклярук-Леонкевич, родом из Ломжи, сидел со мной на одной парте, сосед по строю на левом фланге; по характеру с большим польским налетом; был не плохой. Вознюк, кажется, бывший семинарист, сидел в классе за мной и сосед по строю, скромный, был уже в возрасте. Джевелло — осетин, казак Терского казачьего войска, еще с общего класса был другом Вознюка, и мой коллега в последнем ряду на левом фланге роты; был темпераментным, но хорошим товарищем. Конев — первого взвода, высокого роста, худой и отличавшийся тихим, ровным и спокойным характером. Попов Григорий — один из левофланговых роты, большой флегматик; таковым он остался и позже, когда я его встретил случайно в Галлиполи в 1.921 году (был он в Техническом полку). Курнавин — родом из г. Владимира, отличался своим «володимирским» выговором, был хорошим товарищем, впоследствии стал лихим кавалеристом, встретил я его в лагере в Галлиполи в 1921 году на богослужении в нашей Алексеевского полка церкви; он был в Дроздовской конном дивизионе. Филлипов — родом с Поволжья, бывший учитель, отличался феноменальной, исключительной памятью, уставы он знал на память (никогда не ошибался, если его перебивали); позже, на следующем курсе он стал старшим в нашем классе и фельдфебелем 1-й роты (поступил он в училище со стороны в 1-й специальный класс); трудоспособность его была изумительной: иногда в четыре часа утра можно было его видеть с книжкой, ходящим вперед и назад в коридоре около околодка (его любимое место). Тимофеев, Рошковский, Домбровский и Тихонов — четверка, дружившая еще с общего класса, все 3-го взвода и всегда имевшие общие интересы (первые три были родом из Могилева). Тимофеева мне удалось встретить в Галлиполи, где он был командиром роты в Александровском военном училище.
Наконец, еще о тех семи, которых я вспомнил из списка. Веселовский — киевлянин, серьезный и симпатичный юнкер, впоследствии взводный — старший портупей — юнкер. Добровольский — кажется, родом из Мелитополя, большой франт, и он, вероятно, единственный из нашего выпуска купил себе саблю при производстве (был большим поклонником кавалерии; не знаю, почему он не пошел по кавалерии). Хвоинский — из новичков, тихий, спокойный юнкер. Алещенко — высокий, помню фамилию, но боюсь его описывать, чтобы не ошибиться. Приходько — отличался своим грубым голосом и своим медленным способом речи, симпатичный. Борзяков был из новичков; как и я, имел в одной из рот брата в старшем классе, ходил развалистой походкой и наукой интересовался постольку, поскольку это было необходимо. Плескачев — фамилию помню, но не могу себе его представить сейчас.
Выше я упомянул фамилию юнкера Катца. Был он из новичков, окончивший гимназию в г. Орле. Его фамилия, его тип, его фигура не производили впечатления о русском происхождении, но, однако, он был православным. Был он моего взвода, ходил раскачиваясь, как медведь, его спокойствие было исключительным и ничем нарушить его нельзя было, плохой балл он принимал всегда с невозмутимым спокойствием. Кончил он плохо: после экзаменов в апреле, он был отчислен в часть, как неуспевающий.
Вот кого сохранила моя память сейчас. Прошло, правда, более пятидесяти пяти лет со дня нашего производства и немудрено после всего пережитого забыть о некоторых. Не знаю, живы ли те, фамилии коих я упомянул; живы ли и прочтут ли мои строки о них? Пусть примут их как доброе воспоминание о них. Кто знает, какая судьба выпала всем на долю?
— великая и гражданская войны взяли свои жертвы, а тем, кто оказался в зарубежье, нужно было строить жтиь с начала. Из всех упомянутых я встретил после производства только Тимофеева, Попова и Курнавина — в Галлиполи, а во время войны, кажется в 1916 году, около г. Дубно, — Шклярука-Леонкевича, когда он ехал из запасного батальона на фронт (он взял вакансию в Омский воен. округ). Встречи эти были короткими, к сожалению. Позже я узнал, что Тимофеев скончался в Швейцарии, Джевелло во Франции, а Домбровский погиб в 1918 году в польском корпусе в бою с большевиками.
Первым моим непосредственным начальником в роте был мой отделенный, младший портупей-юнкер Дьяченко — симпатичный и простой человек. Взводным был старший портупей —. юнкер, уже в летах, фамилию которого сейчас не могу вспомнить, но, во всяком случае, был он очень симпатичным и, может быть, слишком добрым к юнкерам. Фельдфебелем первое время был Короткевич, позже — Заремба (почему, — напишу дальше). Оба были разного типа: — первый был хорошим строевиком, второй больше академиком, Командиром роты, как я упомянул выше, был гвардии капитан Григорович — офицер очень серьезный, строевик и «не оставлявший проступков без наказания». Курсовыми офицерами роты были штабс-капитан Егоров (старшего курса) и пор. Халтурин.
День проходил за днем: классные занятия, строевые занятия, подготовка к репетициям, репетиции, исполнение домашних работ, — все это занимало целый день. За своими заботами о лучшем усвоении науки и получении лучшего балла, мы не замечали, как шла заботливая и кропотливая работа нашего начальства о хлебе насущном, — о нашем пищевом довольствии, о нашем обмундировании.
Пищу в училище юнкера получали четыре раза в день, и никто не мог пожаловаться на недостаток. Заготовка продуктов, составление меню, распределение продуктов и т. д. — производилось довольствующей ротой, командир которой обращал самое серьезное внимание на то, чтобы все шло гладко и не было бы жалоб.
В неменьшей мере обращалось внимание на обмундирование юнкеров. В здании училища, вне службы, юнкера носили гимнастерку, шаровары и сапоги; на строевые занятия выходили в гимнастерке или вицмундире (мундир без галунов), в наряд полагалось одевать мундир (2-го срока). Это обмундирование было, конечно, поношенное. Другое дело, — обмундирование выходное или парадное. В этом отношении проявлялась особая забота со стороны начальства, до начальника училища включительно. Гимнастерки, мундиры, шинели, шаровары, сапоги — все это точно пригонялось по фигуре юнкера. Для мундиров и шинелей для каждого юнкера бралась мерка, шилось в училищной швальне, и два раза, в присутствии ротного командира, производилась примерка. Окончательная пригонка происходила в присутствии начальника училища. С сапогами, правда, не всегда было очень точно, но юнкерам разрешалось иметь для ношения вне службы (в отпуску) собственные выходные сапоги, и большинство юнкеров заказывало их на стороне, в городе (тогда была ужасная мода — твердые голенища: сколько натерпелись мы, надевая и снимая их). Пригонка обмундирования была готова к училищному празднику.
Время проходило быстро, подошел ноябрь месяц, и к другим заботам прибавилась забота о предстоящем праздновании училищного праздника и, в связи с этим, принятие присяги и вопрос об устройстве бала.
Училищный праздник отмечался 26 ноября, в день св. Великомученика Георгия Победоносца, он же день Ордена Св. Георгия. День праздника должен был быть исключительным по своей программе: вечером накануне — присутствие в церкви на вечерне с панихидой по скончавшимся воспитанникам училища, утром — подготовка к параду (чистка киверов, пуговиц, сапог и т. д.); выход на плац, вынос знамени, парад всего батальона с молебном и принятием присяги юнкерами нового приема. Парад заканчивался церемониальным маршем — прохождением рот развернутым фронтом. После парада был торжественный и обильный обед в присутствии начальника училища и всех офицеров. День кончался балом. Первая часть программы дня — парад и обед — не так интересовала юнкеров, как завершение дня — бал. Бал был событием в жизни училища и больше был делом самих юнкеров. Украшение комнат и всех помещений на первом этаже, включая и столовую в нижнем этаже, производилось руками юнкеров: рисовались картины, привозились деревья, делались гирлянды и т. д. Классные отделения принимали вид уютных гостиных, столовая украшалась и превращалась в буфет со множеством разной снеди и только Сборный зал, ярко освещенный, с блестящим паркетом, оставался свободным для танцев. Подготовка к балу и ожидание училищного праздника как-то затмевали другое, не менее важное для нас, — приближение рождественских праздников и отпуск домой.
Настал торжественный день праздника. Настроение у юнкеров приподнятое, особенно у новичков: первый парад, присяга и, вообще, торжественность обстановки всего предстоящего дня. Приготовления прошли благополучно ; отделенные и взводные делают последнюю проверку, фельдфебель волнуется, приходят офицеры, командир роты, — проверяют опять пригонку обмундирования, блеск киверов, пуговиц и блях поясов. Выходим на плац. Роты выстраиваются, и парад начинается прибытием начальника училища и выносом знамени. Молебен, и молодые юнкера принимают присягу — момент для каждого из нас не только торжественный, но, главное, ответственный: с этого момента каждый из нас становился солдатом, принимая на себя обязательства, от которых могла освободить только смерть. Момент, действительно, очень важный, принимая во внимание, что присяга принималась сознательно и по собственной воле. Церемониальный марш прошел отлично, начальник училища остался доволен. Торжественный обед — обильный и сытный — прошел также хорошо и, наконец! — наступил вечер с балом. Юнкера в парадной форме сошли на первый этаж; кто имел особую службу, — заняли свои места. Начали съезжаться гости, местные, из Чугуева, и приезжие
— из Харькова и соседних городов. Было много интересных девиц, приглашенных юнкерами, жены наших офицеров, офицеры-ингерманландцы с женами, — гостей, в общем, было достаточно. Началось веселье, танцы, и так продолжалось до поздней ночи. Балом все остались довольны. Еще несколько дней после бала, бал был предметом разговоров юнкеров.
Но, к сожалению, бал не остался без последствий. Для нашей роты праздник окончился не совсем благополучно. Некоторые юнкера, по случаю ли праздника или для подъема настроения, обзавелись спиртными напитками и втихомолку выпили в ротном помещении; между ними был и наш фельдфебель Короткевич. Совершенно неожиданно в помещение роты пришел командир роты капитан Григорович. Короткевич, отстраняя дежурного по роте юнкера для рапорта, предстал перед командиром роты и заплетающимся языком пытался рапортовать. На другой день приказом по училищу Короткевич был разжалован в юнкера, а на его место фельдфеблем был назначен командир 2-го взвода старший портупей-юнкер Заремба. Короткевич все же кончил училище младшим портупей-юнкером, будучи произведен незадолго перед разбором вакансий.
Событие с Короткевичем несколько омрачило праздник и жизнь нашей роты, но скоро все вошло в свою колею, и быстро начали приближаться рождественские каникулы с отпуском домой. Наконец, 22 декабря настал и этот день, и все юнкера — кто имел куда ехать — отправились в отпуск. Получили мы новенькое обмундирование, кивера в коробках, штыки (бердана) и все необходимое и после тщательного осмотра — сперва дежурным по роте, а потом дежурным по училищу офицером — отправлялись на станцию Чугуев, а оттуда в Харьков, место разъезда во все стороны. Я с братом и еще несколькими юнкерами сели в Харькове в поезд в направлении на Крым.
Дома нас уже ждали, и так начались рождественские каникулы. Все детали сейчас трудно вспомнить, но во всяком случае время было использовано, как это было возможно, и заботы, которые мы имели или предстояли нам в училище, отошли на задний план. Подготовка моя к репетиции по фортификации, которая должна была быть 7 января, т. е. на другой день по возвращении в училище, отошла также на заданий план и откладывалась со дня на день Отпуск, однако, не обошелся без неприятности: прогуливаясь как-то по улице со знакомыми, я несколько поздно отдал честь. Полковник был, очевидно, обижен, остановил меня, поговорил серьезно и приказал доложить курсовому офицеру о происшедшем. Две недели пробежали незаметно и вечером 6 января нужно было уже явиться в училище.
Вечером 5 января выехали мы из Симоферополя, но неспокойно было на душе: надо мной, как Дамоклов меч, висели две вещи — репетиция по фортификации и замечание полковника. Дома для фортификации (нужно было выучить материал к нескольким § § из наставления по окопному делу) времени было более чем достаточно, но вероятно, по лености, откладывал со дня на день и, таким образом, осталась единственная возможность заняться этим предметом в поезде — езды ведь 22 часа. Старался, выходило как-то не совсем хорошо. Замечание полковника также беспокоило меня, хотя брат меня и успокаивал.
Вечером 6 января, после десяти часов, мы благополучно прибыли в Чугуев. Все засыпано глубоким снегом, большой контраст с погодой в Крыму. На станции, по традиции, уже ждала юнкеров масса дровней, окрестные крестьяне всегда знали о возвращении юнкеров в это время и съезжались из соседних деревень. В самый последний момент (И часов вечера) являлись юнкера дежурному по училищу офицеру с рапортом о прибытии.
Следующий день, 7 января, начался обычным порядком и для меня ожиданием репетиции по фортификации. В дороге, при всем желании, устав мне не шел в голову, в училище же уже было поздно доучивать. С неприятным чувством я ждал репетиции тем более, что раньше имел хороший балл. Со строгим видом явился в класс полк. Астафьев. Вызвал Алещенко и меня (первых по алфавиту), и задал нам вопросы. Написал я вопросы на доске, и тут началось мучение: подготовка к ответу. Начертил я на доске профиль окопа правильно, размеры дал правильные и еще что-то написал, как подробность. Когда Алещенко был готов, пришел мой момент и полк. Астафьев строгим голосом произнес: «Докладывайте». Душа у меня, как говорится, была в пятках. Начал я что-то «докладывать» неуверенно, но выходило, к сожалению, мало определенного. Кое-что сказал, но смущение было полное. Смущен был, как мне показалось, и сам полк. Астафьев. В классе — тишина. Помолчал Астафьев немного, подумал, посмотрел на меня, вероятно с сожалением, и спокойно сказал: «Чертеж хорош, размеры правильные, но… садитесь, юнкер». Сам я был, как ошпаренный, остальные смотрели на меня с сожалением — наверное будет «кол». Но, как я сказал раньше, был полк. Астафьев строгий, но не вредный, — в результате оказался не «кол», а «шестерка», т. е. удовлетворительно. Я не верил своим ушам, когда Федоровский, читая баллы после репетиции, прочел против моей фамилии «шесть». Надо полагать, Астафьев принял во внимание мой высокий балл перед тем.
Итак, фортификация, против ожидания, прошла благополучно, теперь второе дело — замечание полковника. Здесь, должен признаться, была борьба — доложить или не доложить поручику Халтурину, пройдет или не пройдет, написал полковник в училище или нет… Другие юнкера советовали молчать. Вскоре по приезде был урок «уставы», который вел поручик Халтурин. Урок начался с опроса, кто как провел праздники. Я не удержался и доложил, что произошло со мной в отпуску. Посмотрел на меня сочувственно Халтурин, усмехнулся и промолвил: «Хорошо, если хотите, так возьмите себе один наряд в не очередь». Видно было, что я сам себя наказал. Это было мое первое наказание.
(окнчание следует)
В. Альмендингер
Похожие статьи:
- Чугуевское военное училище. – В. Альмендингер
- Чугуевское Военное Училище (Окончание). – В. Альмендингер
- Письма в Редакцию. (№111)
- «Щипонос». – П.В. Шиловский
- Обзор военной печати (№109)
- Штабс-капитан В. Д. Парфенов. – Анатолий Векслер
- Юнкера. – В. П.
- Письма в редакцию (№115)
- Николаевское Инженерное училище. – А. Шварц