12/25 ноября 1914 года 127-й пехотный Путивльский полк со 2-м дивизионом (без 6-ой батареи) 32-й артиллерийской бригады двигался по главному шоссе Тарнов-Краков. Был солнечный день. Впереди были отчетливо видны высоты южнее Бохни, очевидная позиция противника. С этих высот наша колонна была, понятно, видна, как на ладони, и это вселяло неприятное чувство попасть под огонь на походе. Однако, мы вполне благополучно прошли мимо села Ржежава и поравнялись с селом Кжешов. Авангард начал входить в соприкосновение с противником.
Дистанция до противника была несколько велика для поддержки пехоты — около 5 верст, — но все же, из осторожности, обе батареи заняли позицию на косогоре севернее шоссе, прикрытом спереди частью села Кржешов. Обе батареи стояли рядом и ближайшей к шоссе была 5-ая.
Южнее шоссе наступала 5-ая пехотная дивизия 9-го корпуса. Ее правый полк (как мы узнали потом — 18-й пехотный Вологодский) был нацелен на куполообразную высоту, примыкавшую с юга к городу Бохния. Сам город, расположенный на высоком западном берегу реки Рабы, входил в наш участок и отделял горы перед 9-м корпусом от равнины перед нашим, 11-м. Первая линия пехоты противника перед нами (а, может быть, и всюду) была на восточном берегу реки Рабы.
Когда обе наши батареи открыли огонь, противник вскоре обнаружил 4-ю, которая стояла выше и потому ее маска была слабее, и стал ее обстреливать огнем 10-см. батареи. Командир 4-й батареи снял прислугу и отвел ее в хаты за батареей. Тогда и командующий 5-й батареей последовал его примеру (обе батареи стояли рядом, с интервалом не более 100 шагов). Больше в этот день мы не стреляли.
Командир Путивльского полка, полковник Хростицкий, потребовал, чтобы мы подъехали к противнику ближе! Временно командующий дивизионом и командиры батарей возражали, что впереди нет закрытых позиций. «Я не могу создать вам местность по вашим желаниям!», ответил Хростицкий, «но вы стоите слишком далеко. Извольте переехать вперед!».
Командиры отправились на разведку и в течение нескольких часов старались найти что-нибудь более или менее подходящее, но напрасно! Наконец, наш командующий, штабс-капитан Курзеньев, остановился на пункте, который был не лучше любого другого, и повел туда батарею уже в сумерках. Позиция была совершенно удручающей: мы могли бы стрелять прямой наводкой куда угодно! Тут полковник Хростицкий тронул нас тем, что прислал взвод сапер помочь нам укрепить позицию.
Влево от орудий стояла хата — офицерская квартира. При ней было несколько надворных построек. Когда наши канониры пошли туда за соломой, они вытащили прятавшегося там австрийского солдата. Настроение у нас, офицеров, было вроде как перед расстрелом! Мы даже не поужинали, а только выпили по рюмке коньяку и завалились спать, чтобы не думать о том, «что день грядущий нам готовит?». Но этот «грядущий день» приготовил нам приятный сюрприз!
13/26 ноября, когда окончательно рассвело, батарея открыла огонь, и все мы ожидали, что неприятельская артиллерия тотчас же обрушится на нас, но время шло, и ничего такого не последовало; посвистывали только пули неприятельской пехоты, окопавшейся перед селением Ричивул, против которого, верстах в двух, стояла наша батарея (4-я была где-то севернее, против следующего села).
Потом командующий батареей сообщил, что куполовидная высота южнее Бохнии взята нашим соседом слева. Затем, прямо перед нами раздалось короткое «ура!», село Ричивул было взято, и наша пехота без задержки перешла вброд через Рабу. Прошло еще немного времени, и на шоссе показались колонны пленных, вышедшие из города. Командующий батареей скомандовал отбой!
Пока мы ждали, что будет дальше, мимо батареи проходил раненый в руку пехотинец и, улыбаясь, крикнул нашим: «Набили его видимо-невидимо!» «Но, ведь и наших, наверно, пало много?», отозвался на это кто-то из канониров. «Наших?», повторил пехотинец, «своих мы не считаем!» Это было сказано без всякого оттенка иронии.
Потом последовало приказание: «Рысью — в Бохнию!» Рысью мы, понятно, не пошли: места прислуги на передках и зарядных ящиках были заняты различным имуществом, главным образом — непредусмотренным уставами, но необходимым канонирам и лошадям. Прислуга поэтому совершала походы пешком возле своих орудий и только иногда кто-нибудь вскакивал для отдыха на какое-либо более или менее свободное место. Несмотря на такое замедленное движение, мы все таки подошли к городу преждевременно и были остановлены начальством на шоссе, перед ним.
Причиной нашего томления перед только что завоеванным городом было, надо полагать (как прежде, так и потом), незнание начальством, что делать после взятия неприятельской позиции? Таким образом мы всегда позволяли «недорубленому лесу» вырастать вновь. Так, вероятно, было и теперь. К счастью, день был чудесный и теплый, несмотря на середину ноября.
Наконец, после 3-4 часов ожидания, когда солнце уже садилось, мы вступили в побежденный город. Хор музыки Путивльского полка играл марш (Хростицкий любил проходить через селения с музыкой), на ратуше развевался белый флаг, толпы местных жителей стояли на тротуарах, а в воздухе стоял запах спирта, струившегося на улицу из уже разбитых в магазинах сосудов. Мы прошли по главной улице, свернули на север, потом на восток и заночевали в ближайшем селе, названия которого не помню. Севернее села простирался громадный Неполомицкий лес. В нем шла трескотня ружейных выстрелов, не то — по австрийцам, не то — по козам.
14/27 ноября, перед выступлением со сборного пункта, полковник Хростицкий вызвал к себе всех офицеров и сообщил задачу на сегодняшний день, из которой помню его фразу: «Идем в селение Хрости — половина моей фамилии!» Замечу, однако, наперед, что в это селение мы никогда не попали, пройдя мимо него, южнее, по шоссе Бохния-Величка. Потом начался поход в густом тумане. По нашим расчетам противник должен был задержать нас еще раз, перед Краковом. Полк шел очень осторожно, с частыми остановками, на которых поджидались донесения авангарда. Мы очень любили ходить с этим полком, так как из наших командиров полков только Хростицкий догадался сразу, что, приближаясь к противнику, нельзя ходить так, как в мирное время, и потому мы были совершенно уверены в том, что нас не расстреляют в колонне, на шоссе.
Потом мы стояли некоторое время. Впереди была волна местности, перпендикулярная к шоссе, на которой, влево, было село Клай. Вправо, вдоль шоссе была полоса поля, а за ней лес. Туман начал редеть, и впереди послышались выстрелы. Полковник Хростицкий приказал командиру дивизиона занять позицию. Хотя туман еще совершенно не исчез, позиции батарей уже были выбраны во время стояния на шоссе, в предположении, что упомянутая волна местности с селом Клай на ней окажется маской достаточно высокой (так оно и оказалось!). 4-я и 5-я батареи выехали влево от шоссе, 6-я (она в этот день была с нами) — вправо. И только это было исполнено, как неприятельская легкая батарея покрыла шрапнелью уже пустое теперь шоссе!
«Что значит — глазомер!», сказал полковник Хростицкий нашим командирам. Сказать это он имел полное право: его военные качества были очевидны для всех, и когда положение на фронте оказывалось деликатным, командир корпуса, генерал-от кавалерии Сахаров, вызывал Хростицкого в штаб корпуса! К сожалению только в конце войны Хростицкий сам стал командиром корпуса (гренадерского).
С позиции нам пришлось увидеть редкую картину: между селом и шоссе, на голом гребне, стояли рядом четыре стереотрубы, наши командиры сидели на футлярах за ними, а в нескольких шагах позади стояли спешившиеся свиты, держа лошадей. Еще пять минут, и картина переменилась: противник «трахнул» по нашим командирам чем-то очень тяжелым, не менее, чем 2-дюймовыми бомбами! В следующий момент мы наблюдали, как наши командиры спешно перемещались на юг, к селению. За ними неслись стереотрубы и свиты.
Вторые наблюдательные пункты были, вероятно, более отвечающими требованиям войны. Батареи открыли огонь, тяжелая батарея противника перенесла свой огонь на село и за него, но достаточно далеко от наших орудий. Вечером бой кончился, австрийцы отступили.
От 15/28 ноября до 21 ноября/4 декабря мы находились в селе юго-западнее Велички (названия села не помню). Величка была занята Путивльским полком. Командиры батарей с высшим начальством ездили на разведку позиций для осады Кракова! Потом на выбранные ими места посылались команды для постройки окопов. Вообще, пребывание «под стенами Кракова» для меня темное пятно: помню только несколько случаев: 1) Мне пришлось видеть нанесенную на карту ситуацию 3-й армии. Вспоминается, что 21-й армейский корпус стоял севернее Кракова, на левом берегу Вислы, фронтом на юг. Наш, 11-й, на меридиане чуть западнее Велички, фронтом на запад, а южнее его фронтом на юго-запад, с отставшим левым крылом, был 9-й корпус. На Карпатских перевалах была 8-я армия. Между ней и нашей 3-й армией был основательный промежуток (боюсь сказать — какой).
2) Капитан Ходоровский, который сдал 6-ю батарею вернувшемуся после ранения в первом бою полковнику Иванову и вступил в командование 5-ой батареей, был по какому то делу в штабе дивизии и потом сообщил нам, что в дивизии всего 5.000 штыков! К этому добавлю, что уже раньше мы острили по поводу вида оборванной и обтрепанной нашей пехоты: «наше победоносное наступление на Краков похоже, скорее, на бегство Наполеона из России!»
3) Полковник Хростицкий был произведен в генерал-майоры с назначением начальником штаба гренадерского корпуса. Были устроены проводы, на которых, в числе прочих артиллеристов, был и я. Замечу, что Хростицкий был Михайловец, выпуска 1888 года, и потому я ему представлялся в 1912 году по приезде в бригаду. Проводы были очень оживленными, так как Хростицкий был всегда весел и жизнерадостен. Однако собрание не затянулось: Хростицкий торжественно заявил: «Мои гренадеры меня ждут!», и мы с искренним сожалением распростились с этим блестящим командиром полка.
4) Величка меня привлекала. Ведь и в учебнике географии упоминались различные чудеса в ее соляных копях, включая и высеченный в соли костел. Но я решил не увлекаться туристикой, которой и без того было довольно, а кроме того, все равно, ведь всего на свете не увидишь! Свою точку зрения на войну, как на туристику, я старался привить и канонирам, подчеркивая, что в мирное время люди платят за это большие деньги, а мы имеем все бесплатно! Но они только смеялись… Итак, я в Величку не поехал, а сидел в селе, названия которого даже не помню.
21-го ноября/4-го декабря мы получили приказание перейти в армейский резерв в местечко Лапанов (в одном переходе юго-восточнее Кракова). Не помню, касался ли этот приказ целой дивизии или только части ее, но батарея шла в одиночестве, и этот поход был очень приятным. Ночь была лунная, шоссе — безукоризненное, чудная панорама с остроконечными горами на горизонте южнее Кракова. Офицеры сошли с коней и шли вместе впереди батареи. Но, чем ближе подходили мы к Лапанову, тем отчетливее была слышна ружейная стрельба. Сперва мы подозревали, что это «эхо в горах». Мы, ведь, шли в армейский резерв! Но в районе самого Лапанова теория «эха» была оставлена: перестрелка шла в непосредственной близости от местечка! Едва мы улеглись спать, как командир батареи был вызван на разведку позиции.
Искать позицию ночью, даже светлой, дело довольно безнадежное, и только на рассвете она была найдена на горе, западнее шоссе, по которому мы шли, недалеко от северной окраины Лапанова. Впереди, на вершине горы было селение (названия его не помню), на переднем фасе которого был наш наблюдательный пункт. Батарея была поставлена над обрывом к шоссе. Вправо стояла какая-то горная батарея. Когда окончательно рассвело, мы были готовы к бою.
От наших командиров мы услышали, что причиной нашего движения в «армейский резерв» была 74-я дивизия на левом фланге корпуса. Эта дивизия была, мол, сформирована из петербургских подонков, не имевших никакого желания воевать, и вот, она не выдержала! Впоследствии она не исправилась и, как говорилось позже, сдала в плен свои три комплекта! Начальником дивизии был, как я слышал, генерал Шипов, известный художник и очень храбрый человек. Он старался воздействовать на подчиненных личным примером, но без всякого успеха. А временно исполняющим должность начальника штаба был одно время наш артиллерист, капитан Перевалов, окончивший два курса Академии. В артиллерии это не давало никаких преимуществ, и Перевалов вышел на войну почти 40-летним капитаном. Впоследствии наши офицеры острили, что «74-я дивизия не могла не побежать, раз ее начальником штаба был Перевалов!» Перевалов на это только усмехался…
Бой 22-го ноября не принес нам никаких неприятностей, но на следующий день противник уже догадался, где стоит наша батарея, и мы находились под обстрелом. Противнику, понятно, не составляло большой трудности определить, где мы стоим, так как хотя позиция и была закрытой, но ему можно было отгадать, что она между двумя рядами домов небольшого селения и обрывом сзади. Нас еще раз спасло то, что австрийцы не умели тогда стрелять по батареям (мы, впрочем, тоже!). Потерь у нас не было.
Вечером пришло приказание отступать. Говорили, что 74-я дивизия опять не выдержала и обнажила фланг нашей. Но дело было, вероятно, даже не в том, а в том, что мы, наступая на Краков, шли в западном направлении, а 8-я армия через Бескиды — на юг. Неужели нельзя было предвидеть, что противник попробует влезть в промежуток? Но самый отступательный маневр наш был интересен: рокировкой с севера на юг, дивизия через дивизию, 3-я армия удлиняла свой левый фланг и, одновременно, пятилась на восток в поисках правого фланга 8-й армии. А 8-я армия, конечно, должна была бросить свои завоевания и уходить на север, пока обе армии не сомкнутся.
Итак, 24-го и 25-го ноября (ст. стиля) мы двигались по шоссе из Лапанова на восток и пришли в местечко Липница. Из этого похода помню такой эпизод: в том месте, где на шоссе, по которому мы шли, выходит другое, из Ней Сандеца, головой упершись в «наше» шоссе, стояла 74-я парковая артиллерийская бригада. Лица ездовых казались «обалдевшими». «Где вы были?», спросил кто то из нашей прислуги. «В Ней-Сандеце. Там по нас так хватила австрийская артиллерия, что мы хотели уж сдаваться!» «Кому? Снарядам?», последовало ехидное замечание нашего. Ездовой был явно сконфужен и не нашел, что ответить.
26-го ноября мы стояли в Липице, а командиры ездили на разведку в долине, шедшей из местечка на юг. Мы должны были быть недалеко от Липницы. Проездив целый день, капитан Ходоровский вернулся, не найдя ничего подходящего. Но штаб дивизии нас торопил. Поэтому 27-го утром мы поехали «на ура».
Не доезжая села Конечна Ходоровский показывал нам то одно, то другое место для позиции, каждое из которых я браковал. К моей критике присоединился и штабс-капитан Курзеньев, да и сам Ходоровский видел, что позиции эти — закрытые только до первого выстрела! В конце концов я предложил свой вариант: на скате горы, западнее шоссе, у самого села Конечна. Ходоровскому сперва это не понравилось. Дело в том, что, как мы установили опытом, в Западной Галиции подпочвенная вода была всегда на скате, тогда как в долине можно было выкопать окопы полного профиля.
Я был, однако, того мнения, что неприятельская стрельба более неприятна, чем мелкие окопы без стрельбы, а кроме того, будет ли вода на этот раз, нельзя было утверждать заранее! После краткой дискуссии Ходоровский сдался. Позиция оказалась превосходной и без подпочвенной воды. Но несколько «собак», как мы назвали универсальный снаряд противника, гранату-шрапнель, на ней все же разорвалось. Противник на нас не задерживался и с удивительной быстротой переносил огонь то вправо, то влево и стрелял то по позициям прочих батарей, то по наблюдательному пункту, бывшему влево от нас на скалистой горе, где были пункты обоих дивизионов.
Положение на этой горе описано мной в ином месте. Замечу здесь только то, что атаковавшая нас германская 47-я дивизия была отбита с громадными для нее потерями, но самый способ атаки восхитил наших наблюдателей. На этом наблюдательном пункте был ранен в ногу наш телефонист Соболевский, потерявший ногу позже, в лазарете. На позиции у нас потерь не было, но в 1-й батарее произошел исключительный случай: «собака» разорвалась в интервале между орудиями и уничтожила прислугу обоих орудий! Насколько помню, было 11 убитых и 5 раненых. В числе раненых оказался сын министра земледелия, вольноопределяющийся Василий Кривошеин. Это произвело на нашего временного начальника дивизии, генерал-лейтенанта Цицовича, такое впечатление, что он убрал 1-ю батарею в резерв, а брата раненого Кривошеина, Олега, тоже вольноопределяющегося 1-й батареи, прикомандировал к штабу дивизии на должность писаря! Олегу это не понравилось, и он уехал в Пажеский корпус, откуда, по окончании ускоренного курса, вернулся в нашу бригаду уже офицером и нес нормальную офицерскую службу, а впоследствии перевелся от нас в какую то другую бригаду.
Пребывание у Конечны, так близко к Липнице по шоссе, дало нам мысль ездить по вечерам в штаб дивизии. Таким образом мы познакомились с нашим новым начальником дивизии, генералом Цицовичем, которого впервые увидели на проводах полковника Хростицкого. Генерала мы заставали в натопленной комнате, одетого в полушубок и в полном вооружении: пояс, шашка, револьвер, бинокль, сумка. Встречал он нас возгласом: «А, артиллеристы! Хотите чаю?» Мы не отказывались. За чаем генерал рассказывал нам о своей службе в лейб-гвардии Гренадерском полку, а затем мы старались поймать начальника штаба или кого-нибудь из чинов его и расспросить о более современных делах. В общем, наша дивизии была левой в 3-й армии; левее нас, на лесистой горе «Кобыла», замыкавшей видимую нам часть долины, было «четыре казака» (по выражению и. д. начальника штаба капитана генерального штаба Романовского). Задавали мы (не помню, кому) и вопрос, почему начальник дивизии не разденется в жарко натопленной комнате? «Боится, что не успеет одеться, когда придется удирать!» последовал ехидный ответ.
Вообще, насколько мы могли заметить, начальник дивизии был только «для инвентаря», а командовал дивизией капитан Романовский, который на второй или третий день боя был убит ружейной пулей. В самом скором времени генерал Цицович исчез так же незаметно, как и появился, а новым начальником дивизии был назначен Свиты Его Величества генерал-майор Некрасов. Начальником штаба стал полковник ген. штаба А. Е. Вандам, известный писатель и публицист.
Бой под Липницей окончился для 32-ой дивизии вполне удачно: противнику не удалось нас подвинуть ни на полшага! А наш, висевший в воздухе левый фланг никто не побеспокоил.
30-го ноября/13 декабря 32-я дивизия продолжала отступление на восток. 32-я артиллерийская бригада шла по шоссе к Дунайцу. Оно вело сперва прямо на восток, а при выходе в долину севернее местечка Чхов, обходило вокруг высокой горы с отвесными склонами и вело дальше вдоль реки в местечко Войнич. До упомянутого поворота мы чувствовали себя очень неуютно: влево, вдоль шоссе, тянулась сплошная стена гор, без единой щели, куда можно было бы свернуть. Вправо был обрыв к ручью, широкая долина и панорама Карпат, откуда австрийцы могли наблюдать всю нашу колонну. Только за поворотом мы могли бы свободно вздохнуть.
Однако, перед самым поворотом мы наткнулись на хвост стоявшей колонны обозов нашей дивизии, начальство которой очевидно не имело никакого понятия об обстановке. В голове бригады шел 2-ой дивизион, которым временно командовал наш «Франц-Иосиф», командир 5-ой батареи. Увидев обоз, стоявший как раз на закруглении шоссе, он остановил дивизион. Постояли… Обоз начал обедать… Раздался свист артиллерийского снаряда с противоположной стороны долины. Недолет!
Офицеры 5-ой батареи (и я, в том числе) подошли к «Францу-Иосифу» с предложением объехать обоз: шоссе было достаточно широким. «Мы произведем этим панику в обозе», ответил «Франц-Иосиф». Мы отошли. Но сейчас же приехал разведчик. 1-го дивизиона: «Командир дивизиона просит разрешения обогнать 2-ой дивизион». «Пожалуйста!», ответил наш командир. А затем 1-ый дивизион прошел мимо нас и обозов и никакой паники этим не возбудил. Однако и теперь мы продолжали стоять.
Между тем командир австрийской батареи все стрелял и стрелял и никак не мог попасть в нашу колонну! Стрельба была явно на излете: пули и трубки шрапнели не долетали к нам шагов на 100-200. Но стрелявший, очевидно, надеялся, что в конце концов они долетят, хотя таких чудес не бывает! Этот австрийский командир и наш «Франц-Иосиф» были «два сапога пара»!
Непрерывная стрельба, вероятно, подействовала на обозное начальство, которое, наконец, сдвинуло с места свой обоз. Тут неприятельская батарея прекратила свой огонь. Возможно, что ее командир додумался, наконец, до того, что ему надо подъехать ближе (дальность стрельбы австрийских батарей была 7.000 метров). Если бы он додумался до этого полтора-два часа тому назад и выслал вперед хотя бы взвод, наш дивизион не уехал бы! Но теперь было уже поздно! Таким образом мы благополучно прибыли в местечко Войнич и, насколько помню, имели там дневку. Офицеры были в замке со всеми удобствами. Потом продолжалось наше движение на восток.
4-го декабря вечером мы оказались на позиции на хребте поперек долины, в глубине которой на юге виднелось местечко Тухов. Позиции дивизиона были совершенно открытыми, и сразу же перед орудиями начинался обрыв. 5-ое декабря мы простояли здесь, но противник, к нашему счастью, не показался. Вечером нас послали еще раз на восток.
6 декабря 5-я батарея заняла позицию при селе Залясова, в 7-ми клм. севернее местечка Рыглице. На этот раз позиция была идеальной: наименьший прицел равнялся нулю, и все-таки она была глубоко закрытой, несмотря на то, что расстояние до нашей пехоты было всего что-то вроде одного клм. Прочие батареи разместились вправо от села. Большинство наблюдательных пунктов было на южной окраине села, в наиболее высоком месте, при костеле. В доме ксендза поместилось начальство.
Перед волной местности, параллельной нашему фронту (на которой стоял костел, в долине проходило шоссе, которое, в расстоянии примерно одного клм. от костела, поворачивало под прямым углом на юг и вело по долине в местечко Рыглице. Наша пехота расположилась за этим шоссе (глядя от батареи) и таким образом фронт дивизии образовал прямой угол, северная сторона которого была обращена на юг, а восточная — на запад. Местечко Рыглице было занято пехотой по его западной окраине.
7-го (20-го) декабря показались австрийцы. Как и раньше, они разворачивались в северо-западном направлении (как будто бы нас «обошли»), а потом меняли фронт. Одна из батарей противника заняла при этом особенно неудачную позицию, открытую в отношении к действительному нашему фронту. Ее заметил подполковник Леонутов, командир нашей 2-ой батареи. К сожалению, одновременно и батарея заметила Леонутова и засыпала его снарядами так, что он должен был лечь на землю и ждать конца огня. А когда поднялся, увидел только хвост уходящей батареи, сейчас же скрывшейся в складках местности!
Другим эпизодом этого дня был приезд офицерского разъезда на позицию 5-ой батареи. Офицер сообщил, что послан через Рыглице на юг (куда — не помню), причем его информировали, что на своем пути он не встретится, по всей вероятности, ни с нашими, ни с австрийскими войсками. Конечно, ему пришлось вернуться к пославшему его.
На этот раз, 8-го — 10-го декабря мы стреляли, как на полигоне! Никто нас не потревожил и даже по костелу никто не стрелял! Наступление противника было легко остановлено. Между тем начальство сообщило, что левый фланг дивизии примкнул к 10-му армейскому корпусу 8-ой армии и, таким образом, наше отступление закончено!
Позиция нашей бригады в районе Залясовой оставляла нашу пехоту на левом фланге без поддержки (из-за расстояния), а поэтому 11-го декабря 5-я батарея (без одного взвода) должна была перейти в район восточнее Рыглице. Возник вопрос, как туда попасть? Проще всего было идти по шоссе, но австрийская линия была нему очень близко, всего лишь в нескольких сотнях шагов от шоссе. Нашей целью было село, ближайшее к Рыглицам в восточном направлении. К этому селу вели также три грунтовых дороги, пересекавших волны местности и долины. Но в это время года можно было опасаться, что мы там застрянем. Командующий батареей капитан Ходоровский сразу считал, что, несмотря на риск, надо идти по шоссе (конечно, ночью), но встретился с оппозицией офицеров. Мы никак не могли забыть, как в первом же бою, 13/26 августа, 6-я и 4-я батареи были расстреляны на шоссе в колонне. Поэтому, желая уточнить наши возможности, мы обратились с расспросами к одной бабе, как к представительнице местного населения.
Она сперва не понимала, о каких дорогах идет речь, но потом нашлась: «Ведь у вас есть
карта, дайте ее мне!» Получив карту она прочитала названия селений, потом задала несколько вопросов, вроде: «Эта линия, вероятно, обозначает шосте?» И т. п. А затем, к нашему удивлению, повернула карту, совершенно правильно ее ориентировала и потом подтвердила наши худшие ожидания: все три дороги оказались, по ее словам, никуда не годными! Ходоровский выиграл дело: идем по шоссе.
Канонирам было приказано укрепить щиты, чтобы не звенели, идти молча, не курить, и в темноте мы двинулись в путь. Поход, семь клм. вдоль фронта, казался бесконечным, ежеминутно можно было ожидать катастрофы. Но дорога, хоть и шоссе, была сырая, заглушавшая стук колес, лошади и без инструкции шли «молча», как и люди, и мы благополучно прибыли в Рыглице.
Тут Ходоровский, считая, что мы уже в безопасности, остановил батарею на четверть часа. Мы закурили, громко разговаривали… и только потом, днем, увидели, насколько это было легкомысленно: именно здесь мы были ближе всего к противнику, в каких-нибудь 200-300 шагах! Но противник, утомленный походами и боями, спал, очевидно, поголовно. Вообще, за все наше путешествие, которое продолжалось около двух часов, не раздалось ни одного выстрела, ни австрийского, ни нашего! Затем мы, уже совершенно спокойно, дошли до нашего села и заночевали.
12/25 декабря Ходоровский поехал на разведку, а затем батарея противника закупорила нам выход из ущелья, в котором находилось наше село. Она стреляла даже по одиночным людям. Попытаться проехать эти ворота, которыми оканчивалось ущелье, днем, для батареи было бы безумием. Расстояние до противника позволяло нам занять позицию в самом селе, если бы не характер ущелья: ширина его равнялась сумме трех слагаемых — одного ряда хат, шоссе и ручья в обрывистых берегах, а направление ущелья было не на Рыглице, а значительно севернее его. Поэтому не имело смысла поставить даже только одно орудие! Оставалось ждать темноты, чтобы выскользнуть из мышеловки.
Интересно отметить храбрость австрийского командира батареи (или его наблюдателя?): сейчас же за западной окраиной Рыглице была невысокая куполообразная, без растительности, горка. Точно на ее вершине стояла вышка, копия наших вышек мирного времени, которые на войне возились в обозе (а может быть, их даже вообще выбросили, так как никто ими не интересовался!). Так вот, на такой вышке сидел неприятельский артиллерист, в непосредственной близости от нашей пехоты, которая, по совершенно загадочным для нас причинам, не была в состоянии его оттуда «снять»! Он был страшно вредным, и только в сумерках мы рискнули проникнуть вперед.
Местность между ущельем и Рыглице была передним скатом, кое-где с кустиками на межах полей. В таких кустиках была расставлена батарея, а офицеры пошли ночевать в близкую к позиции хату.
Поздно вечером нас разбудила страшная перестрелка в пехоте и крики: «Помочи давай, помочи! Вра (ура)!» Ясно было, что случилось какое-то происшествие, но какого сорта? Мы вышли из хаты; ночь была лунная, но туманная, с белой пеленой в долинах. Ничего не было видно, но крики продолжались. Телефонной связи с пехотой мы не имели. Ходоровский послал к пехоте конного разведчика, который вернулся с донесением, что «все обстоит благополучно». Это нас не удовлетворило, и Ходоровский послал второго. Этот вернулся с известием, вполне определенным: «Австрийцы отступили, и наши их преследуют!» Привыкнув к почти трехнедельному отступлению, мы этого никак не ожидали! Вернувшись в хату, мы продолжали сон.
Утром 13/26 декабря мы перешли с батареей в Рыглице, куда вернулась и пехота. Пехотные офицеры нам рассказывали, что вчера вечером неожиданно определилось, что позиция противника пуста! Пехота сейчас же рванулась вперед и, принимая в тумане ряды низких подстриженных верб за отступающие цепи противника, атаковала их с таким усердием, что несколько штыков было сломано!
Итак, наше отступление от Кракова окончилось благополучно, хотя бы в том отношении, что никакого «Танненберга» с нами не случилось. По недостатку сил противника (вероятно) и медленности его движения (безусловно), ему никогда не удалось обойти наш левый фланг, и вот теперь, когда 3-я и 8-я армии сомкнулись, австрийская операция пришла к концу
День 13/26 декабря 1914 года мы провели в Рыглице в ожидании приказаний, а вечером того-же дня присоединились к своему дивизиону в Залясовой. А потом, вся 32-я пехотная дивизия была переброшена на нижнее течение Дунайца, и началась позиционная война.
В. Милоданович
(1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading ...Похожие статьи:
- Арьергардный бой. – В. Милоданович
- 26 дней на реке Сан. – В.Е. Милоданович
- Письма в Редакцию (№114)
- Последнее отступление (Окончание) – В.Е. Милоданович
- По поводу статьи «4-й гусарский Мариупольский полк» в №103 «Военной Были». – А. Левицкий
- Последнее отступление 1917 год . – В.Е. Милоданович
- На Двине в 1915-1917 гг. (Окончание) – В. Е. Милоданович
- Братские могилы Симбирцев. – В.Н. Лукин
- Исторический архив (№105)
Loading ...