ВОЕННАЯ БЫЛЬ

Кратко и четко Б. Филимонов в своей кни­ге «Белоповстанцы» описал действия Волжской батареи в ночном бою 10-го января 1922 года на разъезде Ольгохта. К сожалению, описание это очень мало соответствует действительности- Кто ввел его в заблуждение, я не знаю. Хочу только исправить эту досадную неточность, вкравшуюся в его описание Хабаровского по­хода.

Стоял жгучий мороз и была почти абсолют­ная тишина…

Волжская имени генерала Каппеля батарея, в которой в то время я был младшим офицером, стояла на позиции слева от станционных пу­тей, немного не доходя разъезда Ольгохта. По приказанию командира батареи, я с нескольки­ми солдатами ставил ночную точку отметки. Почти все остальные чины батареи находились по другую сторону путей и грелись в железно­дорожной будке, лежавшей немного на отлете от остальных строений разъезда.

Вдруг, совершенно неожиданно, поднялась сильная ружейная стрельба, застучали пулеме­ты, и пули роями, со свистом, понеслись над нашими головами. Вдоль станционных путей начали рваться одиночные снаряды, а впереди, на небосклоне, были видны вспышки орудий обстреливавшего нас Красного бронепоезда.

Красный Троицко-савский полк, воспользо­вавшись темнотой, прошел, никем не замечен­ный, по руслу реки Ольтохта и, подойдя вплот­ную, неожиданно справа от полотна атаковал разъезд. Наступления красных никто не ждал.

На путях сейчас же показался наш коман­дир, подполковник Ильичев, бежавший к нам. За ним, перегоняя один другого, неслись остальные батарейцы. Спустившись в выемку, шедшую справа от позиции, на которой стояли орудия, командир, стараясь перекричать прон­зительный вой несущихся пуль, подал несколь­ко раз подряд команду: «На картечь, огонь!» Бывшие на позиции дежурные номера броси­лись к орудиям. Огонь на картечь открывать было нельзя, и я их остановил, крикнув: «от­бой!», и пошел навстречу уже бежавшему ко мне командиру, которому я доложил, что совсем недавно в прикрытие батареи пришла сотня от Пластунского полка и расположилась на опушке перелеска, лежавшего как раз против наших орудий — не дальше, чем в 150-ти ша­гах. Только я успел окончить мой доклад, как справа раздалось громкое «ура» и стало посте­пенно удаляться… Уфимцы, которые только что прибыли на поезде и еще не успели выгру­зиться, прямо из вагонов, не произведя ни одно­го выстрела, бросились в контр-атаку… Стрель­ба почти сразу прекратилась, и наступила опять тишина.

Никто из нас в эту ночь не спал. Да и негде было. Ходили только по очереди греться все в ту же отведенную для батареи будку, окна и дверь которой давно были выбиты и зияли темными пятнами на фоне снежной ночи. От толпившихся внутри солдат и офицеров было настолько тесно, что приходилось всем стоять. В будке, кроме сложенной вдоль одной из стен плиты, в которой бойко, слегка потрескивая, го­рели остатки выломленной двери, ничего не было. Шедший от плиты довольно сильный жар быстро растворялся в ледяном воздухе, легко проникавшем снаружи, и мороз давал всем чув­ствовать, что и здесь хозяин — он.

На плите стоял большой чайник, а на краю ее у стенки, совсем некстати, лежала санитар­ная сумка. Наш батарейный фельдшер, придя одним из первых, когда плита была еще холод­ной, положил туда сумку и, чем-то отвлекшись, совершенно про нее забыл. Фамилию его я не помню да, кажется, никогда ее и не знал. В ба­тарее, как офицеры, так и все солдаты, звали его Сократ. Кроме прямых своих обязанностей, он исполнял множество других, до орудийного номера включительно. Не замечали сумки и приходившие погреться батарейцы, жадные взоры которых были устремлены только на шу­мевший чайник, в котором кипятили воду (снег).

Всеми забытая и не привлекавшая ничьего внимания сумка, касаясь одним своим краем до раскаленной железной части плиты, от дол­гого лежания на ней нагрелась до того, что за­горелась и, вспыхнув ярким пламенем, освети­ла всех присутствующих. Солдат, стоявший около плиты, успел во-время ее схватить и вы­швырнуть наружу. За окном моментально раз­дался сильный взрыв. Внутри все вздрогнули и, не понимая, что случилось, продолжали сто­ять в недоумении. Стоявшие близко у дверей выскочили наряжу, но за окном ничего подозрительного не нашли. Не нашли и горящей сумки. Ее и след простыл. «Хороши медика­менты у Сократа!» — раздался чей-то громкий возглас. Все разом дружно засмеялись… Нашли и самого виновника, и все сразу разъяснилось: в сумке лежали две ручныя гранаты, около ко­торых еще долго после этого в будке вертелся разговор. В душе все были довольны, что так легко отделались, но от своей судьбы ушли не все…

Когда начало рассветать, командир предло­жил мне пойти в Штаб к генералу Сахарову узнать обстановку, и я ушел. Среди солдат Волжской батареи Сахаров пользовался боль­шой популярностью, да и сам он относился к батарейцам не плохо и довольно часто заходил проведать их и побеседовать. Больше разгова­ривал с солдатами, которые за глаза, почему — не знаю, всегда величали его «Сахар-Паша».

Придя в Штаб, я застал там Пашу очень рас­строенным, нервно шагавшим взад и вперед и нещадно бранившим полковника Аргунова за его медлительность. Видя такую обстановку, я не решился к нему подойти и остался стоять в стороне и ждать. Немного еще погорячившись и, по-видимому, дав себе отчет, что делу этим не поможешь, генерал Сахаров решил действо­вать сам и отдал распоряжение собираться и выступать.

Пластуны, Уфимцы, Камцы и Волжская ба­тарея двинулись по времянке, которая шла справа от полотна железной дороги в сторону Ина. Около 8-ми часов утра прошли мимо Глуткинской батареи, стоявшей на позиции почти на самой дороге. Выдвинувшись дальше вперед, полки начали развертываться и продвигаться в сторону, занятой уже красными, второй будки, около которой маячил бронепоезд, обстрели­вавший редким огнем наше расположение. Волжская батарея, пройдя по дороге еще не­много вперед, на ней же стала на позицию. Ко­мандир батареи, выбрав наблюдательный пункт слева от орудий, на насыпи полотна, сейчас же открыл огонь по красному бронепоезду, кото­рый то появлялся, то уходил за поворот и пря­тался за находившийся там лесок.

Впереди послышалась ружейная и пулемет­ная стрельба: пластуны и Уфимцы наткнулись на противника..- Бой разгорался… Одиночные пули стали залетать на батарею, но больше ло­жились около наблюдательного пункта, на ко­тором находился командир батареи с несколь­кими разведчиками. Я стоял на насыпи немно­го впереди их и старался разглядеть, где ло­жатся наши снаряды. Лесок, за которым пря­тался красный бронепоезд, сильно мешал на­блюдению, и большинства разрывов не было видно совсем. Это сильно затрудняло пристрел­ку, даже делало ее почти невозможной. Лучшего наблюдательного пункта поблизости не было, да никто его не искал. Все считали, что мы стоим здесь временно и с минуты на минуту должны двинуться вперед.

Красный бронепоезд, нарушая все правила стрельбы по открытым целям, почему-то вел огонь шрапнелью на удар и стрелял одиночны­ми выстрелами. Шрапнели рвались все больше перед нашей Волжской батареей, не причиняя ей никакого вреда. Только стаканы, рикошети­руя о промерзлую землю, пролетали с сильным воем через нас и падали около Глудкинской ба­тареи, стоявшей почти что нам в затылок. Глудкинцы их подбирали, складывая в кучу, кото­рая сравнительно быстро росла.

Стрельба впереди все усиливалась. Появи­лись раненые, проходившие мимо нас в тыл на перевязочный пункт- От них мы узнали, что на­ши продвинуться вперед не смогли и несли большие потери.

Командир батареи продолжал стоять на на­сыпи и караулить красный бронепоезд, кото­рый теперь не выскакивал из-за будки, а дер­жался где-то за поворотом, и его не было вид­но. Иногда, когда дым из трубы паровоза выда­вал его положение, наша и другие баратеи от­крывали по нему огонь. Насколько этот огонь был действительным — судить было трудно, но бронепоезду на месте стоять не давали, и он все время менял свои позиции, двигаясь то взад, то вперед. Положение у него не было особенно веселым. Минувшей ночью разведчики из от­ряда полковника Аргунова, одетые в белые ха­латы, незаметно подкрались к железнодорож­ному полотну и сзади его взорвали мост, отрезав ему путь отступления на станцию Ин.

Стреляла больше Волжская батарея, а остальные чего-то ждали, а чего — нашему младшему командному составу тогда, да и те­перь, осталось неизвестным.

Вторая будка, которую занимали красные, находилась от нашего наблюдательного пункта не дальше трех верст, и я, стоя на насыпи, очень часто посматривал в ее сторону. Мое вни­мание привлекало происходившее там какое- то движение: было видно много лошадей. Я стал внимательно присматриваться, и мне по­казалось, что два орудия выехали и стали на позицию правее ее. Я сообщил об этом коман­диру батареи, но, как мне тогда показалось, он не придал особенного значения моим словам, хотя все же ответил: «Я сейчас им покажу!» и продолжал следить за бронепоездом. Ждать нам долго не пришлось. Красные открыли огонь по нашей батарее. Несколько снарядов разорвалось перед батареей — недолеты, два были перелеты, один попал в штабель шпал, сложенный на откосе насыпи, около наблюда­тельного пункта, и обстрел прекратился.

Насколько я был прав, судить не берусь.

Может быть, это стрелял красный бронепоезд, выслав вперед наблюдателя, но из-за будки он не показывался- Это место было пристреляно всеми нашими батареями — шесть орудий, и ес­ли бы он показался, то хоть одна из них ему бы всыпала.

Было обеденное время. Увидя, что на бата­рее пили чай, я поспешил присоединиться. К чаю, кроме черного хлеба, буханки которого на­столько промерзли, что поддавались только то­пору, ничего больше не было. Желающих дер­жать во рту кусок льда на лютом морозе почти не находилось, и невольно все придерживались суворовского завета и держали «брюхо в голо­де». Налив себе в кружку чаю, я подошел к старшему офицеру, штабс-капитану Козловско­му, который находился на батарее, и посовето­вал ему пойти к командиру батареи и попро­сить его переменить позицию, так как красные взяли в вилку, и нам несдобровать.

Козловский отнесся к моему совету как-то безучастно, сказав мне только: «Идите и про­сите сами». Я пошел, и успел только сделать несколько шагов, как сзади меня раздались взрывы. Красные, споловинив вилку, дали оче­редь по нашей батарее и перенесли огонь даль­ше в тыл — по другим. Сколько снарядов разо­рвалось на батарее, в этот момент определить было невозможно: все произошло так неожи­данно и быстро. Во всяком случае, не меньше двух, но и этого было достаточно: двое солдат были убиты, несколько ранены и перебито не­сколько, стоявших около позиции, лошадей. Потери для нашей батареи были настолько зна­чительны, что пришлось просить пополнения.

Я сразу подбежал к дровням, стоявшим ша­гах в десяти сзади орудий, на которых лежали ящики со снарядами, и вместе с другими бата­рейцами мы стали их сбрасывать. На их место уложили раненых, которых я прикрыл, сняв с себя бекешу. Сделано это мною было потому, что раненые умирали, главным образом, не от ран, а, лишенные возможности двигаться, бы­стро замерзали. Раненых, без промедления, отправили в тыл, в санитарную летучку-

В это время к батарее подошел генерал Са­харов и отдал приказание сниматься с позиции и отходить. Но это не было так просто: не­сколько орудийных лошадей выбыло из строя, и их нужно было заменить. Заменив их верхо­выми, батарея двинулась по дороге в сторону Ольгохты. Генерал Сахаров пошел вместе с ба­тареей.

Становилось все холоднее и холоднее. И особенно это чувствовал я, будучи в хромовых сапогах, которых уже больше суток не снимал. Батарея выступила на фронт так неожиданно и быстро, что не успели получить никакой теп­лой обуви, — вернее, ее и не было. Все щего­ляли в том, что кто имел. Ноги мои сильно мерзли. Газета, которой они были обернуты, пере­стала согревать, по-видимому, истерлась.

Пройдя по дороге небольшое расстояние, батарея остановилась против горящего, сложен­ного из шпал, железнодорожного мостика, и я, воспользовавшись случаем, пошел к нему по­греться. Около него стояла, греясь, довольно большая группа солдат и офицеров (как тогда просто называли — «белоповстанцев»). Среди них оказался генерал Провахенский — коман­дир Пластунской бригады, который подошел к генералу Сахарову и сообщил ему, что он за­нимается перевозкой раненых и устройством са­нитарной летучки. От горевших шпал шел та­кой сильный жар, что подойти к ним близко бы­ло невозможно, и все стояли на довольно почти­тельном расстоянии от них.

Красные продолжали обстреливать нас ар­тиллерийским огнем. Когда я подошел к груп­пе белоповстанцев, наслаждавшихся теплом, очень близко от горевшего мостика разорвал­ся снаряд, довольно крупный, осколок которо­го со свистом пролетел между ними и, к сча­стью, никого не задев, ударился о горевшую шпалу, но рикошетировал от нее и, все-таки, попал одному из близко стоявших в живот- К общему изумлению всех присутствовавших, осколок отскочил и, шлепнувшись в снег, за­шипел. Все невольно рассмеялись. Белоповстанец, придя в себя от неожиданного и сильного удара, счастливо улыбаясь, поднял его и поло­жил к себе в карман — на память. Полушубок спас.

Батарея, немного постояв, двинулась даль­ше. Я ее догнал, когда она подходила к Ольгохте. Здесь, в стороне от дороги, лежало несколь­ко убитых красноармейцев, оставшихся после вчерашней ночной атаки Ольгохты. Генерал Са­харов увидев меня в одной ватной телогрейке, спросил: «Почему?» Когда я ему объяснил, он, указывая на одного из убитых, предложил мне снять с него полушубок, но я отказался — ста­скивать с промерзшего трупа полушубок не хо­телось, и я побежал в санитарную летучку, сто­явшую на разъезде в вагонах. Быстро найдя свою бекешу, я вернулся к батарее, которая уже стояла в Ольгохте. Вскоре нам было объявлено,

что Поволжская бригада отводится в резерв на станцию Волочаевка. Бригадой она была только по названию. По количеству бойцов она пред­ставляла собой три роты пехоты и артиллерий­ский взвод, да и то не полных составов, но гор­до продолжавших именоваться полками и бата­реей. Начало смеркаться, когда мы выступили. Шли очень быстро, все спешили добраться до теплых халуп. Спешил и я, стараясь всеми спо­собами согревать свои ноги- Что только я ни де­лал — и бежал, и подпрыгивал, но, несмотря на все мои старания, пройдя больше чем полдороги, я почувствовал, что ступней у меня нет, а есть какие-то колодки, на которых очень неудобно и трудно было идти, и все мои упражнения ни­чему не помогали. Я стал понемногу отставать от батареи. Мне не хватало воздуха; он был на­столько холодный, что мне трудно было ды­шать. Пройдя еще немного, я остановился, чув­ствуя, что идти дальше не могу. Мне как-то стало все безразлично, и захотелось присесть и отдохнуть.

В этот момент я услышал оклик: «господин поручик, что с вами?» Передо мною стояли два батарейных разведчика, которые, заметив, что я отстал, подъехали ко мне. Успел я только им сказать, что отморозил ноги и дальше идти не могу, как они меня подхватили, посадили на случайно проходившие мимо дровни и мигом доставили в Волочаевку. Батарея уже разо­шлась по квартирам, а меня ввели в халупу, в которой остановился командир батареи. Поса­дили на стул. Командир сам бросился снимать с меня сапоги, но не тут-то было: они примерз­ли к ногам, и, чтобы их снять, пришлось раз­резать голенища. Так пропали мои новые хро­мовые сапожки. Ноги мне стали оттирать спир­том и так энергично, что они очень скоро по­краснели, но зато так распухли, что ничего на них нельзя было надеть. Хозяйка халупы дала гусиного сала, которым густо намазали мои но­ги и, отпоров от полушубка рукава, засунули их туда.

В этот же вечер на бронепоезде «Волжа­нин», который уходил на свою базу, меня от­правили в Хабаровск.

Н. Голеевский.

Голосовать

(Не оценивали)

 Loading ...

Похожие статьи:

• П А М Я Т И ПОЛКОВНИКА ПРИХОДКИНА (из его артиллерийских рассказов)
• Арьергардный бой. – В. Милоданович
• По поводу статьи «4-й гусарский Мариупольский полк» в №103 «Военной Были». – А. Левицкий
• Артиллерийский эпизод Башкадыклярского сражения. – А. Кульгачев
• На мирном положении. – Н. Голеевский
• Действия конницы под Кюрюк-Дара. – Н.С. Трубецкой
• Последнее отступление (Окончание) – В.Е. Милоданович
• 26 дней на реке Сан. – В.Е. Милоданович
• Конец одной батареи. – Владимир Лисенко.