ВОЕННАЯ БЫЛЬ

ОТ КРОНШТАДТА ДО КОПЕНГАГЕНА

(Продолжение)

Было ранее утро понедель­ника 27 июля 1), когда впере­ди, в белесоватой дымке ухо­дившей белой ночи показал­ся Сескарский маяк. Он чуть розовел в лучах восходивше­го северного солнца.

После утренней побудки команды стройно пропели мо­литвы, связали койки и принялись за повсед­невную работу по уборке кораблей. Когда убор­ка была закончена и свежеотчищенная медь горела, как огонь, начались занятия при ору­диях и ружейные приемы. Сухопутные солда­ты были также привлечены к этим строевым занятиям и под наблюдением своих офице­ров знакомились с тяжелой лямкой матроса во­енного флота.

Погода по-прежнему благоприятствовала. Дул все тот же ровный юго-восточный ветер, и суда шли почти в бейдевинд, накренясь слегка на правый борт. Флотские называли этот ветер брамсельным, так как он позволял нести брамсельные паруса, стоявшие выше нижних, — марсельных. На некоторых кораблях были подняты и лиселя, но эскадра подвигалась тем не менее весьма медленно. Только «Гром» еще под вечер скрылся за горизонтом, и лишь поздней ночью открылся северный маячный огонь на острове Гогланде.

В течение ночи ветер покрепчал, эскадра пошла быстрее и, когда на востоке заалела за­ря, на горизонте, далеко впереди, снова пока­зался стройный силуэт «Грома». Казалось, эс­кадра его нагоняла, но два дня, 28 и 29 июля, он оставался недостигаемым далеким форзейлем.

Хотя и медленно, но уверенно, корабли уже подходили к выходу из Финского залива. Зыбь становилась чувствительнее. Ожидалось, что из Ботнического залива задует норд, но ветер не менялся и продолжал нести с юга теплые струи воздуха.

На пятый день, около полудня, эскадра про­шла Оденсгольмский маяк и, сделав от Крон­штадта свыше 200 морских миль, покинула во­ды Финского залива. Курс продолжали дер­жать прежний, но вечером, когда вдали пока­зался огонь Дагерортского маяка, по приказу адмирала повернули влево и взяли направле­ние на шведский остров Готланд.

Дагерорт, на западном берегу острова Даго, был концом русской земли, быстро скрывавшейся в темнеющей мгле летнего вечера. Мор­ские и сухопутные служители, как их называ­ли тогда на флоте, уже спали в своих койках, лишь вахтенные да офицеры, смотря на дале­кий мерцавший огонь, мысленно прощались с теми, кто оставался позади, на уходившей от них родине. Многим из них не суждено было больше увидеть ни Дагерорта, ни финских вод, ни своей страны.

У левого борта верхнего дека «Трех Святи­телей» собралась группа флотских и сухопут­ных офицеров. Они тесно окружали молодого лейтенанта Карташева, слушая с большим вни­манием его занимательный рассказ. Карташев уже побывал в нескольких морских кампани­ях. Не раз ему приходилось плыть из Балтий­ского моря в Белое и обратно, вдоль берегов Норвегии и огибая Нордкап. Прислонившись слегка к вантам грот-мачты, он теперь указы­вал рукой на далекий огонь Дагерорта:

— Года два тому назад мне пришлось посе­тить этот маяк. Он не на самом берегу острова: от мыса Ристна, на траверсе которого мы сей­час находимся, до самого маяка добрых верст десять. От берега надо подниматься на гору, а сам берег — песчаный, вязкий, усеян крупным булыжником. Ноги то вязнут, то натыкаются на камни. К счастью, довольно скоро начинается лес, сосновый лес, и тогда идти уже легче.

— И на большую высоту надо подниматься? — спросил один из слушателей.

— Нет, конечно, не так уже высоко. Мест­ные жители, — эсты, — зовут холм св. Иоан­на, на котором расположен маяк, «Башенной горой», «Торни-мэгги». Она возвышается, при­мерно, футов на 200 над уровнем моря. Не­сколько позади нее, на восток, находится дру­гой холм, чуть ниже первого, — св. Андрея. С ним, между прочим, связана одна кроваво-ро­маническая история:

В древние, очень древние времена морские волны покрывали оба холма. По этой причине, на вершине холма св. Андрея несколько веков тому назад были найдены остатки какого-то морского судна. Из этих обломков, лет двести тому назад и была построена небольшая часов­ня. В ней время от времени совершались цер­ковные службы. К этому было как бы приуро­чено ежемесячное паломничество жителей ок­рестных деревень.

Но подобное восхождение на довольно кру­тую гору было вовсе не по душе помощнику рейкского пастора, на которого возлагалось со­вершение этой церковной службы. Он был, по-видимому, малорелигиозный человек, постоянно жаловался на утомительную обязанность еже­месячного восхождения на гору и в один пре­красный день решил попросту сжечь старую часовню. Но подозрения, естественно, пали на него, и ему пришлось спасаться бегством. Од­нако бежал он не один: Джон Кемпе, так звали поджигателя, увез с собой в Финляндию и же­ну своего пастора и благодетеля. Ревельский Магистрат рьяно принялся за расследование этого преступного деяния. Удалось быстро уста­новить местопребывание беглецов, и Финлян­дии была послана нота о выдаче преступников. Летом 1649 года Кемпе и его сообщница были осуждены и казнены на главной площади Ре­веля. С тех пор народная молва утверждает, что на холме св. Андрея временами вспыхивает яр­ко огонь и в летящих от него искрах видны обезглавленные фигуры женщины и мужчи­ны.

Как раз в этот момент огонь Дагерорта как-то ярче вспыхнул и его отсвет внезапно осветил низко нависшее над ним облако.

— Смотрите, смотрите! — раздалось сразу несколько голосов…

— Да, — сказал Карташев. — Это подбро­сили в огонь новую охапку дров.

— Вы знаете, устройство этого маяка совер­шенно простое. Оно мало изменилось за послед­ние века, все осталось по-прежнему. Большая чугунная жаровня, высотой, примерно, в пол­аршина и площадью, верно, аршина два в ква­драте, возвышается на верхней площадке баш­ни. На жаровне — небольшой борт, чтобы поле­нья не разбрасывались по сторонам. На нее на­кладываются до отказа сухие сосновые дрова. Они отлично разгораются и дают тот яркий огонь, который виден в море миль на 15 (около 28 километров).

— И на большой высоте горит этот огонь?

— Сама башня — около 100 футов высоты, а так как Торни-Мэгги возвышается над уров­нем моря на 200 футов, то огонь горит, следова­тельно, на высоте, примерно, в 300 футов (90 метров) над “морскими волнами.

— А какие же имеются сведения о построй­ке этой башни? — поинтересовался стоявший тут же Андрей Игнатьевич.

— Кое-какие сведения имеются, но точных, по-видимому, нет. Есть только указания, что впервые маячный огонь Дагерорта был зажжен в эпоху расцвета известной нам всем Ганзы, то есть в 15 веке. Но характер самой постройки позволяет предполагать, что она уже существо­вала в те далекие времена, когда норманы при­ходили на своих судах в Балтийское море. Кстати сказать, оно тогда прозывалось краси­вым именем «Янтарного» моря, благодаря изо­билию находившегося в нем янтаря, а янтарь высоко ценился в древние и средние века.

Позже, когда ганзейские корабли колесили вдоль и поперек по водам Балтики, возжение маяков приняло более регулярный характер и стало обязанностью прибрежных жителей. Дагерорт был, конечно, не единственным в своем роде: в восточной части моря были тогда уже известны, например, два огня около Риги, на обоих берегах Западной Двины.

— А когда вы были на берегу у Дагерорта, вам удалось подняться на самый маяк? — спро­сил Андрей Игнатьевич.

— Да, я поднялся на самую верхнюю пло­щадку, где стоит жаровня для дров. Сама башня имеет в основании не менее четырех погонных сажен. Это массивная постройка из камня. Она в виде усеченной четырехгранной призмы с сильными контрефорсами по направлению че­тырех стран света. На высоте около 80 футов находится первое помещение, служащее для жилья и имеющее два больших окна, на запад и на восток. Над ним — второе помещение, в ко­тором установлен на железной оси деревянный шпиль для подъема снаружи вязанок дров. Над этим вторым, если можно так выразиться, яру­сом и помещается площадка с жаровней, на ко­торой горит маячный огонь.

Башня была отлично известна путешествен­никам уже первой половины 17-го века. О ней говорят в своих описаниях и Дилих, в 1604 году, и известный Олеарий, в 1635 году. В докумен­тах о покупке острова Даго в 1660 году графом Акселем Юлием Де-ла-Гарди у шведского пра­вительства имеется обязательство для покупа­теля поддерживать маячный огонь Дагерорта. Позже, в начале нашего века, когда мы завое­вали Эстляндию, на башню был назначен осо­бый маячный служитель, который был обязан зажигать огонь через час после захода солнца и поддерживать его почти до восхода. Ему для этого отпускалось 1.000 кубических сажен дров, но, само собой разумеется, во время белых но­чей, а также при замерзании моря огонь не за­жигался.

Как я вам говорил, мне пришлось быть на Дагерорте года два тому назад. Незадолго до этого, он снова перешел во владение семьи Дела-Гарди, и новая владелица, графиня Эббе Маргарита Штенбок, урожденная Де-ла-Гарди, обязалась заботиться о поддержании маячного огня.

Ну вот, господа, я кончил мой рассказ, и по­ра всем нам на боковую, — закончил Карташев, награжденный благодарностью расходившихся по каютам офицеров.

От острова Даго до Готланда эскадре Спири­дова оставалось сделать еще около сотни миль. Чтобы их пройти, потребовалось два дня, и только к вечеру 1 августа эскадра подходила к новому рандеву. Скоро показались лежавшие в дрейфе недалеко от берега «Гром» и корабль «Азия» из эскадры адмирала Андерсона. «Азия», подняв адмиральский флаг, салюто­вал одиннадцатью выстрелами приближавше­муся к нему «Св. Евстафию». Ответный са­лют был в семь выстрелов.

Скоро выяснилось, что эскадры Андерсона нет даже поблизости. Где она находилась, было неизвестно. Не знал об этом и командир «Азии». Стояла тихая, безветренная погода, и суда без особого труда дрейфовали или стройно лавировали поблизости Готланда и маленького Фарро. Прождав весь день 2 августа, адмирал Спиридов приказал на следующее утро «Азии» идти на поиски Андерсона.

Но так в полной неизвестности прошло и 3 августа. Эскадра или лавировала почти на месте, или дрейфовала, пользуясь все той же установившейся безветренной погодой.

В конце дня 4 августа Спиридов решил оста­вить у Готланда и Фарро «Грома», два пинка, два пакетбота и галиот, а самому с большими кораблями отправиться на поиски в направле­нии острова Эзеля.

На другой день 5 августа задул уже доволь­но сильный западный ветер, поднялась зыбь и лежать в дрейфе стало труднее. К «Грому» по­дошел фрегат «Надежда Благополучия», ко­мандир которого, как старший в чине, подчинил себе находившиеся еще у Готланда суда и при­казал им лавировать в сторону острова Борнгольма, где им назначалось новое рандеву. Между тем ветер свежел. Суда, шедшие под командою капитана Аничкова, не могли долго держаться вместе в эту бурную погоду и про­должали поэтому свое плавание вразброд.

Спиридов наконец нашел эскадру адмирала Андерсона, которая укрылась от непогоды в Тагелахтской бухте. Эзеля. Уже в день Преображенья к Спиридову присоединился корабль «Святослав», оставленный у Красной Горки для снятия с мели своего палубного бота. Но ко­рабль под командою Баржа продолжали пре­следовать несчастья: 10 августа, во время бури его так сильно накренило, что вода хлынула в порты верхнего дека, проникла в трюм, и там ее вскоре оказалось до четырех футов. Кораблю пришлось снова идти в Ревель. Вот эти «при­ключения» и побудили Екатерину впослед­ствии сомневаться в пригодности, его команди­ра, капитана Баржа.

Однако в тот же день 10 августа, когда шторм достиг большой силы, потерпел аварию и сам флагманский корабль: на «Евстафии» свернуло фор-брам-стеньгу. Адмиралу при­шлось переехать на «Трех Святителей», а ка­питан Круз повел свой корабль тоже в Ревель для перемены фок-мачты.

Таким образом у Спиридова из семи кора­блей осталось пять, но 12 августа к нему при­соединилась наконец, хоть и временно, эскадра Андерсона. Он повел теперь обе эскадры к Борнгольму, где было дано рандеву малым су­дам.

Этот переход был одним из тяжелых. Нав­стречу дул сильный западный ветер. Он развел большую волну, приходилось лавировать в тя­желых, штормовых условиях, и команды были сильно измотаны. Вечером 20 августа корабли смогли наконец укрыться в одной из бухт Борнгольма. Там уже находились и фрегат «Надежда Благополучия» и бомбарда «Гром» с дру­гими мелкими судами. Всем был необходим полный однодневный отдых.

22 августа, несмотря на продолжавшийся шторм, Спиридов попытался выйти из бухты и лавировать на запад, но на ночь ему пришлось вернуться назад. Эта попытка была повторена и на другой день, но и она окончилась неудачей. Лишь 25 августа, ровно через месяц После от­плытия из-под Красной Горки, Спиридов смог наконец взять со своими кораблями курс на Ко­пенгаген.

***

Когда порывы крепкого норда бьют и секут воды Зунда, когда шквал за шквалом круто вздымает белую пену и сразу пустеет все кру­гом, когда нет больше ни белоснежных черно­крылых альбатросов, ни темных бакланов, ни долгоносых чаек, спрятавшихся Бог весть ку­да от страшной штормовой силы урагана, — тогда парусным судам, идущим из Балтики, ос­тается только одно: свернуть в сторону и поско­рее укрыться в большой бухте Кьеге. На во­сточном берегу острова Зееланда, всего в трид­цати километрах к югу от столицы Дании, в широком просторе этого залива найдут приют от злой непогоды не один десяток линейных кораблей и фрегатов и не одна сотня прочих ла­стовых судов.

Солнце склонялось к горизонту среди мчав­шихся низко над волнами грозных темных об­лаков, когда Спиридов в этот день 26 августа подходил с юга ко входу в Зунд. Почти от само­го Борнгольма шли, лавируя против встречного крепкого ветра. Зыбь бросала корабли во все стороны, верхние деки то и дело принимали волну, порты нижних были наглухо, старатель­но задраены, и в палубах стоял сырой, отдавав­ший плесенью, тяжелый воздух. Не переставая приходилось менять галсы, брать и снова отда­вать рифы, крепить и отдавать паруса. Днем и ночью не было покоя, то и дело матросы, как кошки, бросались по вантам и реям, то снова сползали вниз. Одежда промокла насквозь, су­шить ее не было ни времени, ни возможности.

Зунд встречал русские корабли все более и более крепчавшим нордом.

Когда поравнялись со входом в бухту Кьеге, корабли шли левым галсом, лавируя на северо-запад. Вместо ожидавшегося сигнала к переме­не галса, на «Трех Святителях» взвился сиг­нал: «Так держать!», а вскоре затем —предва­рительный для постановки на якорь. Спиридов решил дать своим кораблям отстояться в бухте, теперь, один за другим корабли вступали в ее спокойные воды, прикрытые от норда боль­шим островом Амагер и берегом Зееланда.

Сразу кончилась качка. Наступило какое-то необычное спокойствие, хоть и казалось еще, что палуба снова и снова уходит из под ног. Морские и сухопутные служители быстро ожи­ли, но много больных лежало во всех концах кораблей.

По приказу адмирала стали фертоинг, и сей­час же гром пушечного салюта мощно заглушил свист штормового ветра в высоком и сложном такелаже судов. На грот-мачтах развернулись красные с большим белым крестом флаги Дат­ского государства.

В тот же день к правому борту «Трех Свя­тителей» подошел шлюп адмиралтейства с дат­ским офицером на нем. Адмирал Андерсон, дат­чанин родом, прибывший к Спиридову с докла­дом, кричал в рупор по-датски, стоя на шкан­цах, и офицер скоро поднялся по трапу и всту­пил на палубу, отдавая честь Андреевскому флагу.

Спиридову предстояло еще много забот по подготовке эскадры для дальнего плаванья. Многое он рассчитывал, конечно, получить с су­дов, приведенных адмиралом Андерсоном, но и помощь датчан должна была быть не из мало­важных.

Первейшей заботой было возможно быстрое пополнение пресной водой. На некоторых кора­блях, имевших ее до даже до 60 бочек, к мо­менту прихода в Данию оставалась всего лишь одна бочка. Да и какая же это была вода! Мут­ная, отдававшая плесенью, застоявшаяся… Если бы на борту были животные, они, верно, отказа­лись бы ее пить, но людям, страдавшим силь­ной жаждой из-за солонины, не приходилось уж на это смотреть. Зато и больных станови­лось все больше и больше. Лекари сбились с ног: на кораблях прибыло в датские воды по­сле месячного плаванья свыше 300 человек, выбывших из строя.

Однако трудно было рассчитывать, что ад­миралтейские боты с пресной водой подойдут к русским кораблям в тот же вечер: для от­дачи соответствующих распоряжений, требова­лось некоторое время. Зато многочисленные ча­стные баркасы, шлюпки и ялики бросились к русской эскадре, едва только она стала на яко­ря. По знакам матросов, по отрывистым фразам говоривших на немецком языке офицеров и ле­карей датчане быстро узнали о недостатке в питьевой воде, и вскоре многие из них подвезли в бутылках и в других сосудах воду и пиво и лимонад, а другие начали бросать в порты ниж­них деков только что поспевшие яблоки.

Однако сумерки летнего вечера быстро сме­нились ночной темнотой, и русские корабли вскоре остались одни.

На борту фрегата «Надежда Благополу­чия», куда при первой возможности свозились тяжело больные, несмотря на поздний вечер шла при свете зажженных свечей церковная служба. Отпевали скончавшихся накануне двух матросов и одного солдата. Далеко по рейду разносилось погребальное пение корабельных певчих. Слышны были и ясно произносимые священником православные молитвы. На па­лубах и даже на вантах собрались матросы. При неровном мерцании свечей было видно, как священник наклонялся над тремя уже зашиты­ми в белые саваны телами, к ногам которых бы­ли прикреплены тяжелые чугунные баластины. И когда раздался его возглас:

«Помяни, Господи, во царствии Твоем раба Твоего Николая!», матросские руки бережно подняли белый длинный силуэт и положили его, ногами вперед, на нарочито поставленную широкую доску, выступавшую далеко за борт корабля в наклонном к водной поверхности по­ложении. Медленно, медленно он заскользил вниз… Раздался короткий всплеск морской вол­ны… Так кончилось бренное житие одного из участников этого исторического похода. За ним последовал новый возглас священника, сопро­вождавшийся новым всплеском волны… Потом еще возглас и снова, как эхо морской пучины, всплеск волны…

Было видно, как истово крестились офице­ры, матросы и солдаты, как потухли затем цер­ковные свечи. Во мраке летней ночи исчезли очертания стройного фрегата.

Так холодной и темной пучине датских вод были преданы останки трех сынов теперь уже такой далекой русской земли, трех из тех двад­цати семи, навсегда выбывших из личного со­става эскадры и находившихся на ней сухопут­ных войск со времени того лучезарного июль­ского дня, когда эскадра покинула Кронштадт­ский рейд.

Между тем буря в Зунде не стихала. Ветер порывисто рвал по-прежнему верх такелажа русских судов и с наступлением ночи заметно покрепчал. Он завывал и свистел в фалах, сна­стях, реях и вантах. Все чаще и чаще он бил по нижней части рангоута, спустился еще ниже и барабанил теперь изо всех сил в закрытые порты и люки деков, вздымая все круче и кру­че морскую волну. Было заметно на глаз, что он заходил на восток и вдруг стремительно и мощно ворвался в бухту… Огромные волны на­чали подымать, как перышко, тяжелые русские корабли, взметали их на свой гребень, а затем бросали их в пенившуюся пропасть морской пучины… Затрещали, заныли и жалобно за­скрипели деревянные борта, палубы и мачты…

«Все наверх!» — пронеслись и оборвались слова команды. «Все наверх!», — как приду­шенное эхо, повторили команду вахтенные и боцманские голоса… И под косым, режущим, как нож, дождем налетевшего шквала матросы бросились по мокрой, скользкой палубе крепить якоря, еще старательнее задраивать давно на­глухо закрытые порты и поползли вверх, в ноч­ной, бурной тьме, по вантам и реям слабину вы­бирать и свернутые паруса крепить…

Всю ночь ревела и стонала буря при шква­лах с оста, и не было больше покоя в Кьегебухте.

Так продолжалось и на другой день. В такую волну боты с пресной водой не могли уже по­дойти к русским кораблям. Почти не было и сообщения между судами. Лишь отдельные шлюпки «в самой крайней нужде» отважива­лись пробиваться среди могучих волн от одного корабля до другого. Но якоря, слава Богу, дер­жали крепко и ни одно судно не было сорвано.

Наконец 28 августа ветер начал как будто спадать. Но «ост» продолжался. Еще нельзя было и думать о возможности приступить к налитию питьевой воды шлангами датских адми­ралтейских ботов. Берег был близок и все-таки недоступен… Вода была видна, а на кораблях нечего было пить…

Спиридов решил на другой день идти во что бы то ни стало в более тихую, лучше защищен­ную Копенгагенскую гавань. Было потребовано 18 датских лоцманов для проводки кораблей и более мелких судов. По эскадре был отдан осо­бый приказ, предусматривавший две диспози­ции для этого короткого перехода: одну — для прямого курса, при попутном ветре, другую — на случай необходимой лавировки.

«И чтобы все сие, как по первой, так и по второй фигуре, порядочным образом, без вся­кого замешательства происходило, — говори­лось в приказе, — «рекомендуется гг. команди­рам наиприлежнейшее смотрение доброго по­рядка, дабы на виду датского флота, который стоит на Копенгагенском рейде, какого замеша­тельства и постыдности себе не сделать…»

Явилось не восемнадцать, а всего четырнад­цать датских лоцманов, но тем не менее не было ни замешательства, ни какой-либо, даже ни­чтожной «постыдности», когда в воскресный день, перед глазами десятков тысяч народа, под зорким и сурово требовательным взором испы­танных датских моряков, военных и купечес­ких, на виду четырех русских судов, пришед­ших ранее из Архангельска, Спиридов вел свои перенесшие бури, с надорванным и местами не­вытянутым такелажем корабли, на якорную стоянку напротив Копенгагенских фортов.

Восемь датских линейных кораблей и два фрегата, стоявшие на рейде под командой ад­мирала, а с ними и верки старинной цитадели Фридриксгавен приняли орудийный салют при­бывшей русской эскадры и ответили флагу рус­ского адмирала.

Б. Третьяков

______________________
1) 1769 г. (см. «Военная быль» № 101, стр. 17).

Голосовать

(1 votes, average: 5.00 out of 5)

 Loading ...

Маяк анива на сахалине экскурсии здесь Описание маяк анива на сахалине экскурсии здесь. prosakh.ru

Похожие статьи:

• ВОПРОСЫ И ОТВЕТЫ (№113)
• Следы старой катастрофы. – П.А. Варнек
• Императорская яхта «Штандарт». – Сергей Двигубский
• Шторм 14 ноября 1854 года. – А. Макарович
• Федор Федорович Ушаков… Горацио Нельсон… – Г. фон Гельмерсен
• Хроника «Военной Были» (№116)
• Иван Константинович Айвазовский. – Г. фон Гельмерсен
• Адмирал Иван Федорович Крузенштерн (1770-1846), первый русский «плаватель круг света». – Г. фон Гельмерсен
• Три похода «Петропавловска». – Алексей Геринг