ВОЕННАЯ БЫЛЬ

Шанхай состоял из трех частей: грязной, китайской, нарядной, французской, и главной, международного сетлемента, управляемого на английский лад международным муниципалитетом.

В 1927 году под Шанхай подкатилась китайская междоусобная война и международный муниципалитет, ожидая беспорядков, стал искать подкрепления своим полицейским силам и волонтерскому корпусу, который мобилизовался только в критическое время.

Несколькими милями ниже Шанхая на реке Вампу, на транспорте «Охотск» уже пятый год стояла дальневосточная казачья группа, ушедшая из Владивостока в 1922 году. Подкрепление было найдено, и из этой группы 17 января 1927 года было сформировано ядро Русского отряда Шанхайского волонтерского корпуса в составе двух рот.

Винтовки были английские, форма вроде английской, устав и дух чисто русские, с отрядным праздником на Николу Зимнего, 19 декабря нового стиля, с молебном, парадом и праздничным обедом. Вот об этом параде и предупреждал дежурный, обходя взводы: «Через пятнадцать минут строиться на парад. Троцкого запереть в карцер».

Их было два брата — щенка: Троцкий и Ленин. Ленин, к сожалению, подох в ранней молодости, а Троцкий стал отрядной собачкой Русского отряда, носил ошейник с соответственной надписью и считал своим долгом быть всегда с отрядом, что не всегда было удобно. Поэтому и последовало распоряжение запереть его в карцер.

Обычная суета перед выходом. Докуривали сигареты, друг другу оправляли снаряжение. Несколько человек торопливо облачали неизбежного в каждом взводе растяпу Троцкий скулил в карцере.

«Выходи строиться!» «Становись!» «Равняйсь! Полиенко, — чуть вперед, Кожуховский, — назад! Левый фланг завалил!»

«Смирно!» «Вольно!» «Доложить командиру отряда!»

Подошла группа офицеров с командиром отряда, майором Тиме (лейб-гвардии Конно-Гренадерского полка).

«Смирно! Равнение на середину!»

Командир отряда поздоровался со строем и поздравил с праздником.

«Господ офицеров прошу стать в строй! Отряд напра-во! Ряды вздвой! На плечо! Шагом марш!»

Пошли к месту парада, на ипподром. Он от нас был не очень далеко, тут же, в центре города. Конечно, своего оркестра у нас не было, но на ипподроме нас ожидал оркестр, да какой! шотландского гвардейского полка. На нашем пути прохожие остановились сплошными шпалерами вдоль тротуаров, полицейские заранее включали зеленые огни на перекрестках. Неожиданно отряд догнал Троцкий: хвост по ветру, язык до земли, вид довольный — перехитрил дневального!

На место парада пришли, как всегда, во всех армиях, намного раньше назначенного времени. Выстроились развернутым фронтом. Долго равнялись, левый фланг мотало то вперед, то назад. Наконец выравнялись.

«Вольно, оправиться! Можно курить. С мест не сходить!»

Офицеры собрались группой. Там же была видна черная, массивная фигура отрядного священника. Троцкий прилег впереди строя, отдохнуть после побега. Время подошло к приезду командира корпуса.

«Бросать курить! Господ офицеров прошу стать в строй!»

Фельдфебеля, с безукоризненно-правильными, но немного ленивыми и степенными движениями, свойственными их важному званию, стали позади рот.

Наконец (конечно, вовремя) подъехал на автомобиле с малиновым флажком командир волонтерского корпуса, полковник английской армии, с адъютантом и пошел к строю.

«Отряд, смирно! Для встречи справа, слушай, на кра-ул!»

Шотландский оркестр заиграл марш, если не ошибаюсь, лейб-гвардии Конно-Гренадерского полка, и командиры пошли навстречу друг другу. У майора Тиме за бортом мундира белела рапортичка. Блеснул палаш при салюте. Командир корпуса принял рапорт и начал обход фронта. Здороваться со строем по-русски он в то время еще не умел.

Штыки — как по ниточке. Чуть на бекрень надеты фуражки. Головы повернуты направо до отказа, подбородки вздернуты, правое ухо чуть выше левого, лица веселые, но без улыбки. «Знай наших!»

Впереди командира корпуса, конечно, гарцевал Троцкий, одобрительно оглядываясь через
плечо. Командиры делали вид, что его не замечают. Строй в душе улыбался. Обход фронта был довольно продолжительным, так как по английскому обычаю каждую шеренгу осматривали не только с фронта, но и сзади, предварительно разведя шеренги на 10 шагов. Осмотрели.

«К но-ге!»

Подвели на место вторую шеренгу. Офицеры и певчие вышли из строя. Шотландские барабанщики составили аналой из барабанов. Троцкий сразу же направился к ним, но сейчас же получил от нашего офицера шлепок ножной по мягкому месту.

«За что бьешь? Я же их только понюхать хотел!»

Один из унтер-офицеров помогал облачаться священнику. Странно было видеть его неуставные, медленные движения; голова без фуражки, ярко блестят густо напомаженные волосы с линией пробора, блестит солнце на пуговицах и на красно-коричневой коже снаряжения.

«На молитву, шапки — долой!» Строй потерял свою одноличность, косо стоящие винтовки кажутся неуместными.

«Благословен Господь Бог наш всегда, ныне и присно и во веки веков», и вместе с возгласом священника слышно, как старший певчий, подняв руки, задает тон, и затем, чуть с запозданием, хор ответил: «Аминь!» Молебен простой, неторопливый и кажется очень уместным под открытым небом, на зеленом поле. Хорошо поет наш хор, да и немудрено — хоровое пение в душе русского человека.

«Святителю отче Николае, моли Бога о нас» — раздается под шанхайским небом, — «яко мы усердно к тебе прибегаем…» «Знаменитые барабаны, — думал в то же время священник, смотря на них. — Ходили, наверное по Индии, были под Ватерло, возможно, что и с нашими встречались в Крыму… Вот и опять встретились».

Как всегда, молебен казался очень длинным, но и он приблизился к концу. «Многая лета, многая лета!» — священник с прислужником обошли строй, кропя святой водой. Левофланговый второй шеренги держал Троцкого за ошейник, и на него попала святая вода.

«На-кройсь!»

Офицеры и певчие возвратились в строй). Побежали на свои места линейные с флажками на штыках.

«Отряд, напра-во! На пле-чо! Шагом марш!» и через несколько десятков шагов: «Полуроты, стройся влево, марш! Прямо!»

Подошли к первому линейному и остановились в полуротной колонне. Оправились, подравнялись.

«Отряд, на пле-чо!» И дальше — уже давно неслышанное, но не забытое:

«К церемониальному маршу! По-полуротно, на одного линейного дистанции, равнение направо, первая полурота!»

На тон выше подхватил командир первой роты:

«Первая полурота, шагом марш!»

Грянул шотландский оркестр старый егерский марш. Я, правофланговый первой роты, чуть слышу сзади:

«На месте!… Прямо!» — это вторая полурота дошла до линейного и начинала марш… Пошел осколок русской армии и как пошел! Хоть на Марсово поле.

Линейный около принимающего парад все ближе и ближе.

«Первая полурота, смирно! Равнение направо!»

Командир отряда зашел направо и встал в двух шагах сзади и справа от командира корпуса. «Хорошо, хорошо идут, — думал командир отряда. — Тянут носок, печатают всей ступней, равнение хорошее. Рука — до приклада, назад — до отказа. А кто там штык опустил? Жаль, что не видно!»

Прошла первая полурота, прошла и вторая. А позади роты — фельдфебель, каптенармус и фельдшер.

Вторая рота шла не хуже первой, — второй она была только по номеру. Левый фланг шаг растягивал до отказа, старался, зато и выглядел бойчее первой роты.

Прошли полуроты, — их так мало1, — только четыре. Перестроились на ходу и прошли второй раз вздвоенными рядами и остановились развернутым фронтом. Конечно, по количеству участников парад был очень скромный, но по месту и времени — исключительный.

Опять — «Смирно!» Командир корпуса уехал, отдав строю честь исключительно аккуратно и четко, так, как отдают честь, пожалуй, только одни английские офицеры.

Вскоре, перекурив, пошли домой и мы. Вышли на улицу.

«Буря, запевай!»

Буря (хорошая фамилия!) запел: «Скажи-ка, дядя, ведь недаром…». Каждый из нас пел «Бородино» сотни раз и в строю, и за рюмкой водки, и сейчас еще поет по всем частям мира на удивление иностранным соседям. Уж такая живая песня, с запевалой, хором и перехватами. «Москва, спале… Москва, спаленная пожаром, французу отдана» — подхватили две роты. «Фра-а-нцузу…» — режет запевало, — французу отдана…» — потоком заливает улицу хор. Особенно красив момент: «Не будь на то Господня воля…» когда басы с запозданием вступают низко, другие подхватывают выше и все завершается звонким подголоском: «Не отдали б Москвы». Толпа замерла, — такого пения они никогда не слыхали.

«Бородино» сменяется трудным «В шапке золота литого, старый русский великан…» «…великан!» гаркнуло двести голосов, «Поджидал к себе другого из далеких чуждых стран». «Чуждых стран!» — повторяет строй. Как дальше поется, пером не описать. Вспомните! Распелось воинство…

Дальше пошла музыка полегче: «Пойдем, Дуня, во лесок, во лесок, сорвем, Дуня, лопушок, лопушок!» Стукнули в середине строя ложки, старые, деревянные, и пошли трещать сухо и дробно. «Эх жаль, что котелка нет, можно было бы вдарить!» — думает ротный потешало, из тех, кто в старину плясал перед ротой весь поход. Пели весело, с присвистом и гиканьем и многое еще услышала бы почтенная публика, однако пришли к баракам. Оторвал, как говорится, «на караул» часовой у ворот. Улыбка до ушей, не по уставу, да разве ее удержишь в такой момент. Выскочили из дежурки дежурный по роте и дневальный, вытянулись, руку под козырек. Тоже улыбаются.

«Отряд, стой!»

Брякнули винтовки на перехватах, но на землю приклады опустились беззвучно: мастерство! Его понимать нужно!

«Благодарю за отличный парад!» — «Рады стараться, господин майор!» — «Разойтись!» Первое — это расстегнуть воротник…

Время подходило к обеду. Съехалось начальство поменьше и гости. Почетный караул ждал на дворе командира корпуса. Вскоре подъехал и он, осмотрел караул, и вся группа офицеров прошла в офицерскую столовую обедать.

Для волонтеров (так у нас называли рядовых) и для унтер-офицеров был очень хороший кантин со стойкой, столиками, закусками, пивом, вином и водками всякого настоя — в положенное время. В Николин день, конечно, время было «положенное» и перед стойками толпилось немало народу. Выпивали, кто чистую (у нас «Нега» славилась), кто. зубровку, а некоторые даже и перцовку. Была и лимонная, и на вишневых косточках. Закуски — на любой вкус: от малороссийского сала до балыка и икры, правда — немного пересохшей. В этот день хозяин кантина особо старался ублажить своих посетителей, но все же смотрел зорко и не продавал напитков тем, кто выпил уже достаточно.

«Бери ложку, бери бак, нету хлеба — иди так! Жуй, жуй, жуй!» — звучит сигнал на обед. Строем идем в столовую. Торопливое «Очи всех на тя, Господи, уповают…» — «садитесь!»

Готовила, накрывала столы и разносила еду наемная китайская прислуга, так как она стоила дешевле. Кормили нас хорошо. Отобедав, уходили из столовой поодиночке. Троцкий стоял снаружи, у дверей столовой и принимал угощения с разбором.

После обеда время тянулось лениво. Одни ушли в отпуск, другие в кантин, выпить чаю с пирожными, третьи — поспать или сыграть в шашки или же в преферанс.

После ужина опять заработала стойка в кантоне, но уже пошире. Компания волонтеров человек в двадцать, и я в том числе, составила столики вместе и, заказав закуски и напитки, как говорится, закутила, с тостами, песнями и рассказами. А для того, чтобы понять то, что произошло дальше, нужно кое-что рассказать. В отряде, под руководством нашего сибирского кадета Кожуховского (вечная ему память!), был комический хор «братьев Зайцевых». Время было беспокойное, и в Шанхае стояло много иностранных военных кораблей и сухопутных войск, включая полк шотландской гвардии. С этим полком приходилось встречаться по службе, и таким образом завязалось официальное знакомство, и на одном из их праздников выступил наш хор «братьев Зайцевых». Шотландцы в долгу у нас не остались. Я думаю, что все знают роскошную форму шотландских волынщиков, с пледом, серебряными пряжками, белыми гетрами. Сама игра волынок многим нравится, но в бою она незаменима — враг от нее бежит. Возвращаюсь опять к кутежу в кантине: тосты, шум, звон рюмок — хорошо знакомая нам всем картина до сего времени… Вдруг в кантин заскочил дневальный. Он отомкнул вторую половину двери и широко распахнул ее всю. За дверью раздались пронзительные звуки волынок и из темноты на свет, блестя серебром, вышли три волынщика шотландской гвардии и пошли, играя, вокруг столов, как принято у них во время пиров. Все замолкло от такого явления, и мы, хорошо знакомые с военной выправкой, с пригонкой обмундирования и снаряжения, с шагом и тактом в движениях, так и впились в них глазами. Невозможно описать, как они шли. Для того, чтобы выработать такой шаг, нужны столетние традиции. Обойдя вокруг столов три раза, волынщики вышли из кантина. Вот тут-то и началось то, что еще не скоро кончилось. Нельзя же было отпустить таких гостей, не угостивши, и мы бросились за ними во двор, отобрали у них шапки и волынки, усадили их за стол и принялись угощать.

Наше русское угощение, мы все хорошо знаем, обильнее его и не придумаешь. Выпили они и закусили хорошо, посидели, сколько требовало приличие, поблагодарили и по знаку старшего вышли из кантина на двор. Там они надели шапки, взяли волынки и, приняв серьезный вид, опять с музыкой пошли вокруг столов, в благодарность за хорошой прием. На этот раз в их походке была заметна некоторая легкость, а левофланговый не сразу попал в ногу. Обойдя столы три раза, они опять вышли. Мы опять бросились за ними, опять отобрали шапки и волынки, опять усадили за стол и принялись угощать. Шотландцы не сопротивлялись, да и не нужно сопротивляться хорошему. Снова выпили и закусили. Их шапки и волынки мы для сохранности положили в пустой карцер. Неудобно было шотландцам уйти, не поблагодарив еще раз за такое угощение. Снова вышли они, взяли шапки и волынки и снова пошли, играя, вокруг стола. Но на этот раз их было только двое. Третий, сраженный нашим угощеньем, лег рядом со своей волынкой.

Отходили два волынщика вокруг стола далеко не твердым шагом, отыграли музыку не совсем стройно и опять были любезно усажены за стол. Обе стороны понимали, что иначе и быть не может. Волынщики еще улыбались, но в их улыбке проступало чувство какой-то обреченности. Выход был только один: пасть, но не сдаваться.

Опять оба шотландца, еле держась на ногах, вышли. Назад вернулся только один. То раскачиваясь из стороны в сторону, то стремительно нагибаясь вперед или внезапно пятясь назад, он все-таки двигался с напряженным видом вперед и что-то еще играл. Но конец его был уже близок. Смеха вокруг не было, все понимали всю важность момента. Мы заботливо отодвигали стулья с дороги волынщика, направляли его на правильный путь, когда его несло боком в сторону, поддерживали, когда он гнулся назад или стремительно нырял вперед, помогая ему завершить путь. Собрав последние силы, волынщик обошел столы, вышел на двор и медленно осел на землю. Мы бережно подхватили его и его волынку и унесли к павшим ранее его товарищам. На протяжном затихающем звуке замолкла волынка в неопытных руках волонтера. Сражение окончилось, — старая гвардия не сдалась.

Не мало жертв было и на нашей стороне, и вскоре и мы разошлись не без некоторого угрызения совести. Начальство наше через посыльного сообщило в шотландский полк о геройстве волынщиков и приняло всю вину на себя. Дежурный обошел взводы и погасил свет. Наступила тишина. Часовой у ворот медленно ходил взад и вперед, пытаясь сообразить, сколько времени осталось до смены. Бессменный подчасок — Троцкий — спал в постовой будке. Праздник кончился.

Посреди ночи, в помещении 1-го взвода 1-й роты вдруг раздался пьяный крик

«Первый взвод — в ружье! Наших гостей арестовали!»

Дальше зарычал голос взводного сержанта: «Отставить! Из нарядов у меня не вылезешь! Опять надрался! Поставь винтовку на место. Кого арестовали?»

«Я, господин сержант, сам видел, как наших шотландцев английская комендантская команда к себе потащила (эта команда помещалась рядом с нами и для удобства перенесла волынщиков к себе). Выручать, за мной!» «Молчи, тебе говорят!»

«Нельзя молчать: гостей наших арестовали!»

В диалог вступил еще чей-то голос: «Можно его сапогом стукнуть, господин сержант?»

«Только попробуй! Сбегай лучше к фельдшеру за нашатырным спиртом».

«Зачем бегать, он у меня припасен, — вот!» «Выручать гостей! Снимем их часового, не пикнет! Ты мне вонючую бутылку в нос не суй!»

Нашатырный спирт подействовал, и оскорбленный «хозяин» затих. Наконец, все успокоилось. Но для верности, недалеко от английского часового около комендантской команды мы все же поставили свой секрет. Кто его знает, — в русском уставе не сказано, что иностранный часовой есть тоже лицо неприкосновенное.

В.А. Соколов

Хочу несколько дополнить статью Е. Молло в №116 журнала. Медаль 19 марта 1828 года является нашим полковым знаком с 19 марта 1914 года, со дня празднования столетия полка в Старом Петергофе, в присутствии Государя Императора и Шефа полка, Великой Княгини Марии Павловны. К сожалению, мой значок остался в России, но он имеется на всех фотографиях офицеров и драгун. На одной стороне изображение в профиль Императора Александра I с венком на голове, на другой — надпись: л-гв. Конно-Егерский в память взятия Парижа 1814 г. л.-гв. Драгунский 1864-1914.

полковник Г.А. Алеев