ВОЕННАЯ БЫЛЬ

В 1910 году было приступлено к уничтожению ряда крепостей, то есть фактически — Варшавского укрепленного района. Это коснулось и крепости Варшавы, просуществовавшей 101 год: в 1809 году в Варшавскую цитадель была впервые введена наша артиллерия в составе одного артиллерийского батарейного батальона.

После частичного, а иногда и полного разрушения некоторых фортов, оставались нетронутыми: цитадель, примыкающие к ней старые форты и так называемые — «Литерные».

Из числа примыкающих к цитадели старых фортов, постройка которых относится к 18601865 годам, были: «Владимир», «Алексей», «Константин», Сергей» и «Павел», названные так в честь сыновей Императора Александра 2-го. Эта группа фортов была построена сейчас же за эспланадой цитадели, можно сказать — на ее гласисе, в среднем — на расстоянии от цитадели в 1-1½ верстах. По тем временам эти форты имели свое значение, как прикрывающие подступы к цитадели. Тогда они все были еще удалены от города, не разросшегося так, как это случилось впоследствии. Самым ближайшим к городу был тогда форт «Владимир», несколько дальше — «Алексей». Эти форты были ближайшими к старому городу, называвшемуся «Старо Място», с его улицами «Фретой» и «Закрочимской». Там, по преданию, на одной маленькой площади был казнен Остап Бульба. Тут же начиналась Иоанновская улица со своим старым костелом Св. Иоанна, выходившая к Замковой площади, на которой стоял Королевский Замок, будущая резиденция российских Наместников Царства Польского. Местность от этих старых фортов до города была открытая, незастроенная и на ней не было никакой растительности.

Со временем город так разросся, что, например, форты «Константин» и «Сергей» оказались возле самого города и даже непосредственно около них был построен вокзал Привислинских железных дорог и по самому гласису прошла железная дорога, соединяющаяся с Брестским вокзалом и проходившая по большому железному мосту через Вислу. Мост этот был двухъярусный: по верхней линии шло железнодорожное сообщение, а по нижней колесное и для пешеходов.

Наше Военное Ведомство смотрело тогда на цитадель и прилегающие к ней старые форты как на устаревшие в боевом отношении, а потому и не препятствовало расширению города в этом направлении.

К началу 1880-1885 годов были возведены форты, уже опоясывавшие город, так называемые «Литерные», то есть форты «М», «В», «П», «Ч», по названию тех пригородов, около которых они были построены: Мокотов, Воля, Повонзки, Черняков. К этой серии надо отнести построенные тогда же «Служевец» и «Камионек». Кроме двух после них, все литерные форты были усиленной профили, имели рвы, правда кирпичной кладки, но по тем временам были достаточно сильными по своей конструкции.

К началу же 1890 годов был воздвигнут опоясывающий фортовой пояс из четырнадцати «нумерных» фортов (предположенный 15-ый не был достроен). К западу от реки Вислы были форты от №3-го до № 10-го (при этом форт № 8 находился на маленьком острове), а форты №№1, 2, 11, 12, 13 и 14 были построены на правой стороне Вислы, «Пражской», названной так по имени тамошнего предместья Варшавы — Праги.

Ко времени постройки этих «нумерных» фортов город уже так разросся, что все литерные форты оказались непосредственно в пригородах: Воля, Повонзки и Черняков. В более выгодном боевом смысле оказался форт литеры «M», так как в его районе было большое Мокотовское поле, как учебный плац, и там же был ипподром для войсковых скачек (окружных). Все нумерные форты были, в среднем, в 12-верстном отделении от города. Самыми отдаленными были форты №№ 12, 13 и 14.

К 1910 году надо отнести и время, когда постепенно старый черный порох начал заменяться бездымным и часть старого пороха пошла на уничтожение фортов. На службе в Варшавском окружном артиллерийском управлении, по должности старшего адъютанта по артиллерийской части, на мою долю выпала огромная работа, совместно с Начальником Инженеров крепости, генерал-майором Чернявским, по частичному уничтожению старого пороха и по отпуску его на подрывание фортов. Работа эта оказалась столь сложной и длительной, что по воле начальства мне одно время пришлось даже временно поселиться в цитадели, то есть пришлось жить на два дома: с утра и часов до 3 дня я работал в окружном управлении, а оттуда ехал в цитадель и там оставался до поздних часов. Понятно, что такая служба была изнурительна и тогда Комендант крепости генерал от артиллерии Стрижов предложил устроить меня на квартире в цитадели. Хотя, как говорится, служба-службой и приказание начальства – закон, мне не хотелось бросать мою квартиру в городе на Пенкной улице, около Уяздовских Аллей, и я выговорил право принять квартиру в цитадели, там ночевать, а утром ездить в окружное управление.

Сейчас делаю маленькое отступление от основной темы и хочу запечатлеть фамилии тех лиц из числа высшего начальства того времени, с которыми и по службе и по личному знакомству у меня установились хорошие отношения. Не смею сказать – приятельские, так как все эти лица были много старше меня и по годам и по занимаемым должностям.

В начале девятисотых годов Начальником артиллерии Варшавского военного округа был генерал-лейтенант Карпов, называемый «Черный», в отличие от полковника Януария Федоровича Карпова — «Рыжего», оба академики, артиллеристы. «Рыжий» Карпов был Заведующим практическими занятиями Варшавской крепости. Он же ведал всей артиллерией по мобилизации, вел стрельбы, находясь в контакте с начальником Рембертовского полигона полковником Качинским (академик). Командиром крепостной артиллерии был генерал-майор Зубко, впоследствии — начальник артиллерии Иркутского военного округа, а полковник Карпов стал начальником артиллерии крепости Новогеоргиевск, где комендантом был Генерального штаба генерал-лейтенант Бобырь.

Комендантом Варшавской крепости был сначала Генерального штаба генерал-лейтенант Казбек, а потом его сменил генерал от артиллерии Стрижов. Это была очень оригинальная личность. Он имел большие связи в Петербурге через свою жену, урожденную Евдокимову, бывшую фрейлину Вдовствующей Императрицы. Будучи перегруженным работой, он часто заходил ко мне в отделение за разными справками. Придет, поздоровается и встанет, заложив руки за спину. Он стоит, и стою я и мои помощники (два молодых офицера)… Потом, простояв так несколько минут и о чем-то думая, спросит, что ему надо, а иногда, постояв, просто извинится за беспокойство и уйдет. Меня он называл «на ты». «Ты, — говорит, — Чижов, а я — Стрижов, тезки, значит…».

Когда он дал мне в цитадели квартиру бывшего Начальника Инженеров крепости в 8 жилых комнат, не считая залы, гостиных и проч., то я взмолился: как я смогу ее содержать?

«А мы тебе поможем, угля и дров получишь по положению, а если тебе скучно, посели какого-нибудь приятеля». Эта огромная квартира пустовала, так как бывшего Начальника Инженеров сменил генерал Чернявский, в ней не нуждавшийся; он имел собственный дом в Варшаве, где и жил. Помощником у него был капитан Стеллецкий, живший также в городе. Генерал Чернявский был знаменит тем, что построил в городе громадное Отделение Государственного Банка, шикарное здание городской почты и много больших частных домов.

В свою частную квартиру я поселил капитана Смирнова (тогда он был капитан, а впоследствии, на Дону, был атаманом города Новочеркасска, как донской казак). Это был большой музыкант, прекрасно пел, имел пианино и фисгармонию, и потому я иногда задерживался у него на квартире, могу сказать, манкируя службой, так как у него часто устраивались музыкальные вечера, к чему и я имел пристрастие.

По отъезде генерала Зубко в Иркутск, его заменил полковник Борис Романович Тризна, впоследствии начальник артиллерии Гродненской крепости, тогда новостроящейся.

Начальником штаба Варшавской крепости был Генерального штаба генерал-майор Григорьев, назначенный потом Комендантом крепости Ковно и так неудачно ее сдавший.

Генерала Карпова сменил генерал-лейтенант граф Баранцов (мой будущий начальник), помощником начальника артиллерии округа был генерал Перекрестов. Он пережил в мирное время большую трагедию: его сын, офицер инженерных войск, недавно женившийся на очень красивой барышне, возвращался с ней вечером домой из ресторана: везший их парный извозчик случайно колесом экипажа задел за чугунную тумбу на тротуаре. Удар был такой сильный, что молодую жену выбросило из экипажа прямо на железный столб электрического фонаря и буквально прилепило ее к столбу. Она была убита на месте, а молодой супруг оказался калекой, была сломана нога в коленном суставе, но он остался жив.

Правителем Дел был Полковник Федоров. Это был мой добрый учитель и советник. Я мечтал поступить в Военно-Юридическую Академию, не бросал книг и в свободное время продолжал свои занятия. Федоров, познакомившись со мной ближе, отсоветовал, говоря, что традиционно я делался потом его заместителем, затем – помощником начальника артиллерии округа и начальником, а потому мне никакой Академии не надо, то есть что военная карьера мне обеспечена. Так было традиционно в нашем округе.

Полковника Б. Р. Тризну сменил полковник Петр Николаевич Глазков. Вот с ним-то мне и пришлось работать до поздних ночей по ликвидации дымного пороха.

В предмобилизационный период генерала Стрижова сменил в должности Коменданта крепости генерал Турбин, бывший командир (и многолетний) лейб-гвардии Волынского полка.

Однажды генерал Чернявский взял меня с собой посмотреть уничтожение форта «Ч», под который было заложено огромное количество старого пороха. Электрический запал сделал свое дело и через какой-то момент раздался страшный взрыв. Место нахождения форта было окутано желто-черным дымом. Затем, среди клубов этого дыма появился В ВОЗДУХЕ весь форт… Трудно сейчас сказать, сколько мгновений он стоял в воздухе, а потом рухнул, также со страшным грохотом, и все пространство было заполнено желтым дымом, столбами пыли и какими-то осколками камня, дерева… На другой день утром рабочие отобрали оставшиеся нужные куски, землю разровняли, распахали и… форта не стало. В меньшей степени такие же взрывы были и на других фортах, где были уничтожены бетонные постройки, а частично захвачены казармы, погреба и пр.

В таком состоянии была крепость Варшава к началу войны 1914 года.

По мобилизационному расписанию 18-А мы знали, что наше управление расформировывается, а наше дальнейшее назначение предоставлено на распоряжение начальника управления.

Уже в предмобилизационный период мне удалось упросить моего начальника отпустить меня хоть на 2-3 дня отдохнуть. Собирался я проехать в Винницу, к моему другу, в имение под городом. Несмотря на все разговоры и уговоры, я поехал туда; приехал утром, а после обеда прискакал в имение конный стражник и привез мне приказание немедленно прибыть к месту службы. Так мой отпуск и кончился. По дороге в Варшаву я встретил эшелоны нашей варшавской Отдельной гвардейской кавалерийской бригады, где у меня было много друзей. Они уже выступали на фронт.

Все дела приказано было сдать в архив, отправлявшийся вглубь России, а я получил назначение начальником сектора обороны… цитадели…!

Генерал Турбин еще раньше знал меня по должности и, когда я явился ему, то, конечно, зашел разговор об организации обороны. Я просил назначить меня в тяжелый дивизион, все равно в какой. Генерал был удивлен, но я доложил, что я по своему желанию когда-то пошел по тяжелой артиллерии, а организовывать оборону цитадели нахожу неудачным делом. Но сейчас же добавил, что приказание мною будет исполнено. Разговор, понятно, продолжался, и генерал Турбин, выслушав меня, приказал подать мотивированный рапорт, указав выставленные мною доводы, с которыми он, в принципе, был согласен. Написав в тот же день рапорт, я показал его моим коллегам по другим секторам, — они подали такие же рапорты. При этом должен сказать, что сам генерал Турбин передал нам основную мысль Ставки – защищать город, имея в виду политическую ситуацию. Это я также поместил в своем рапорте, сказав, что только при условии выноса обороны перед город эту мысль и можно проводить в жизнь.

Меня тогда очень удивило, что генерал Турбин так спокойно отнесся к моим резким словам. Я потом уже спохватился, когда у меня вырвались слова, что защищать цитадель — бессмысленно, а лучше приготовить лодки, на которых переправиться через Вислу, когда немцы войдут в город…

Что написал в Ставку генерал и как он написал, не знаю, но мы начали «вооружать» цитадель. Единственно со смыслом была поставлена одна так называемая «кинжальная» батарея 42-линейных пушек для защиты железнодорожного моста, а все другие батареи — ни к чему…

Прошло 7 томительных дней в ожидании ответа. Наконец, на 8-ой день была получена телеграмма из Ставки, по которой оборона Варшавы должна была быть вынесена ЗА ГОРОД, на линию прежних нумерных фортов. Нашему ликованию не было пределов. Вызвав нас, начальников секторов, генерал Турбин поздравил нас с новой ответственной работой и бывшему тут генералу Чернявскому приказал помочь нам в выборе мест новых батарей. На радостях прошли в собрание артиллерии, поздравили полковника Глазкова, назначенного нашим начальником обороны, поздравили и самих себя.

Надо, все же, сказать, что же такое представляла из себя цитадель?

Это — плацдарм на берегу Вислы, в поперечнике до одной версты. Заложение главного вала — до 60 футов (приблизительно такие же размеры были в Новогеоргиевске и Брест-Литовске). От цитадели – эспланада, то есть незастроенное пространство (гласис), со старыми именными фортами. Она имела форму замкнутого шестиугольника со скошенной одной частью. Горжей она примыкала к Висле, где была двойная каменная стенка, очень высокая и солидной кладки кирпича. Под валами были казематы-казармы и склады. Во рвах капониры, обстреливавшие мертвые пространства, но вся цитадель, стоявшая на возвышенной части местности, была как «на юру»… Орудий разных калибров было очень много. Снарядов к ним также. Из приложенной схемы цитадели видны все ее внутренние постройки.

До 1910 года, когда началось упразднение части фортов, в крепости было 4 пехотных полка, прекрасно обученных и отлично знавших всю окружающую местность, так как все полевые занятия и маневры они производили в крепостном районе. Эти отличные полки, подражавшие в строевой службе волынцам, были расформированы. Это была большая ошибка!…

В цитадели были также большие склады артиллерийского и инженерного имуществ.

Предварительная работа по вооружению батарей, проделанная на верках цитадели, принесла большую пользу, так как когда начали вооружать батареи на линии прежних нумерных фортов, то артиллеристы при помощи пехотных дружин (о чем будет сказано ниже), сделали колоссальную работу, но с меньшей затратой времени, что позволило тогда усовершенствовать службу связи.

Были поставлены промежуточные батареи между фортами, дружины Вятская и Тамбовская помогли не только на самих батареях устроить прочные ровики для прислуги при орудиях, но и отрыли временные погреба для хранения снарядов непосредственно подле батарей; они помогали возводить наблюдательные вышки, отрыть ряд укрытий для телефонных станций и пр.

Когда пехотные части отошли за линию наших фортов, то на позиции оставались: 2 ополченские дружины, сотня пограничной стражи и мы, артиллеристы. Чтобы не быть голословным в своем изложении событий, цитирую из книги X. Риттера «Критика Мировой войны». Перевод со 2-го немецкого издания под редакцией Каменского. Военное издательство Петроградского военного округа, Петроград, 1923 год, стр. 111: «Четыре дивизии ударили на позиции под Блоне, где подготовлялся русский фланговый удар. В это время главные русские корпуса уже перестраивались для занятия по диспозиции своих мест. Мощный удар, явившийся во всяком случае полной неожиданностью, ввиду своей безумной стратегической смелости, оттеснил застигнутых врасплох русских за варшавские форты». Там же, стр. 112: «Но вторично врываться в неприятельское преддверие и разрушать его сооружения вовсе не имелось в виду. Варшавские верки и Висла не допускали возобновления наступательных операций 9 октября».

8 октября утром немцами были очищены их позиции под Варшавой. Артиллеристы «за варшавские верки» не отступили и нас, артиллеристов, никто никуда не оттеснил…

Всякий побывавший на фронте может понять наше состояние того времени! Командиры дружин, призванные из запаса офицеры, не имели надлежащего руководства. Этой ополченской бригадой командовал некий генерал барон фон Фитингоф. Он был способен только на изрыгание самых площадных слов, произнося их фальцетом, а потому бедные ротные командиры и младшие офицеры просто не давали нам покоя: они спрашивали советов даже по части пехотной службы, о которой мы, артиллеристы, знали только по учебникам тактики да из частных разговоров с офицерами мирного времени. Отказывать им в совете было невозможно, но это отвлекало нас от своих прямых обязанностей и забот, которых было очень и очень много. В двадцатых числах сентября до нас уже доносилась отдаленная артиллерийская канонада, а тут еще произошел налет Цеппелина на мой сектор и именно на 3-дюймовую скорострельную батарею.

Около 25-26 сентября ясно доносилась орудийная стрельба из района Надаржина.

Состав артиллерийского вооружения на моем 2-ом секторе обороны:

12 полевых орудий с поршневым затвором: по 4 орудия на фортах 5, 6 и 7 на случай отбития атаки живой силой. Помощь ближайшим тяжелым батареям, стрельба по ближним целям. Каждым таким взводом командовали сверхсрочные подпрапорщики.

8 6-дюймовых пушек образца 1878 года, две батареи: одна левее форта № 6 и одна между фортом №7 и батареей 42-линейн. пушек.

4 3-дюймовых скорострельных пушки образца 1902 года — одна батарея — левее форта № 7. Эта батарея имела приготовленные платформы с круговым обстрелом. Она первая приняла налетевший Цеппелин.

4 6 — дюймовых скорострельных гаубицы Шнейдера, — одна батарея, сзади форта № 5.

4 6 — дюймовых мортиры, одна батарея, сзади форта № 5.

4 8 — дюймовых мортиры, одна батарея, праве станции Блохи. Тут было большое понижение местности, мертвые пространства.

30 пулеметов Максима на подвижных станках. По оборудовании пехотных позиций часть пулеметов была передана ополченской бригаде.

Все батареи были пристреляны, знали впередилежащую местность.

Снаряды: легкие пушки имели на позиции по 300 выстрелов. Тяжелые орудия — по 500 выстрелов. Мортиры — по 300 выстрелов на каждую.

Кроме того, имелся запас снарядов на форте «М».

Все номера при орудиях имели карабины. Что же касается ружейных патронов, то любая пехотная дивизия могла бы позавидовать их количеству на складах в цитадели.

Служба связи показана на прилагаемой схеме. Помимо наблюдательных вышек, были и наземные наблюдатели.

На рубеже августа-сентября месяцев ко мне на позиции приезжал из Новогеоргиевска капитан Бертельс, интересуясь нашей организацией как один из начальников секторов артиллерийской обороны там. Он сказал, уезжая, что у них ничего подобного нет. Уехал мрачный.

Считаю своим долгом отметить также работу взвода лейб-гвардии Саперного батальона под командой поручика Кочкурова. Этот взвод работал по очистке фортов, особенно — № 6-го, где были большие разрушения. За 10 дней работы, совместно с ополченцами, они привели эти форты в прекрасное состояние и не стало боязни, что неприятельские снаряды могут увеличить количество поражающих осколков камня и бетона.

Помимо поставленных на моем и других секторах орудий, их оставалось еще много в крепостных складах. Потом их постепенно начали вывозить на укрепления на Балтийском море, оставив малый запас на случай подмены в Варшаве.

В то время не было у нас ни автомобилей, ни аэропланов. Лошадей было самое ограниченное количество, настолько, что ни младшие офицеры, ни разведчики, ни ординарцы лошадей не имели. Участок был большой, больше 15 верст по фронту. А приходилось все время мотаться от одной батареи до другой. Мои лошади, одна собственная, а другая казенная, изматывались за день страшно, так как мне приходилось постоянно брать с собой ординарца, которому я передал мою казенную лошадь. Это обстоятельство вынудило меня обратиться к командиру 27-го армейского корпуса (штаб – Варшава). Командир корпуса пошел широко навстречу, прислав в мое распоряжение сотню пограничной стражи и, кажется, 10 заводных лошадей. Седла удалось получить из цитадельных складов. Правда, они были старого пехотного образца, но это не имело большого значения.

К сказанному выше должен отметить особо выдающуюся работу начальника станции Гройцы, Гроецкого подъездного пути, который, имея много знакомых среди местных крестьян, немедленно сообщал в штаб обороны сведения о движении немецких войск. Так, между прочим, он первый сообщил о привозе немцами в тот район Цеппелина. Передал, когда его начали там устанавливать, когда был первый пробный его подъем. Затем, он же сообщил о том, что однажды, когда еще чуть светало, Цеппелин оторвался и пошел на наши позиции. Правда, как только мне были переданы первые сведения о появлении Цеппелина, я приказал подготовить для его встречи 3-дюймовую скорострельную батарею, но все же сведения о полете Цеппелина в наш район дал тот же начальник станции. Я его знал только по телефонным разговорам, связавшись с ним через центральную городскую станцию. По позднейшим сведениям мы знали, что этот штатский герой был на станции до последней возможности и, уходя, испортил всю телефонную и телеграфную связь.

Перед постановкой батарей генерал Чернявский, имея автомобиль, организовал поездки артиллерийских офицеров по местам возможных неприятельских позиций. Эти приблизительные места постановок немецких батарей были отмечены на наших картах, и батареи начали пристрелку по этим районам. Работа эта требовала большой осторожности, так как еще не все жители покинули район деревень Комарове, Выпенды и тех маленьких фольварков, которые были разбросаны по местности от фортов до этих деревень. Пункты, как Прушков и Рашин, пристрелки не требовали.

В начале 20-х чисел сентября неприятель был уже в районе Мщонов-Надаржин. Это лесистая местность, прикрывавшая немецкий фронт речкой Утратой. Прушков – станция по Варшаво-Венской железной дороге. Селение Комаров, расположенное на возвышенной местности, покрытой высокими деревьями, было дачной местностью. Село Выпенды большая деревня, вся в зелени и с большой растительностью кругом. Рашин большое село, наподобие маленького городка. Там был высокий и крепкой постройки костел.

В первую же поездку с генералом Чернявским мы натолкнулись на очень неприятное явление: те маленькие фольварки, о которых сказано было выше, оказались специально построенными блокгаузами. Это была заранее подготовленная немцами работа. Дом снаружи имел вид построенного из дерева, а когда мы начали осматривать их детальнее, то нашли, что стены сложены из кирпича, в несколько рядов, поставленных на бетонные фундаменты. Там оказались и амбразуры для стрельбы из бетонных подвалов. Жителей там уже не было. Пришлось и их заносить на кроки. Это обстоятельство очень задержало нашу работу.

Что касается Комарово, то эта дачная местность служила для пребывания там в летний период шпионов. Это рассказал нам впоследствии ксендз Рашинского костела. Когда немцы подходили к Варшаве, то впереди одной из колонн ехал немецкий офицер. Ксендз стоял около костела и обратил внимание на знакомое лицо этого офицера. Он долго не мог вспомнить, откуда лицо этого офицера ему так известно? Только потом он сообразил, что часто видел этого человека, жившего в Комарово, на даче, со своей семьей.

27 сентября (все даты по старому стилю) вечером небо в районе Надаржина было охвачено пожаром. Это горел Надаржин. По нашим дорогам отходили обозы, лазареты. Наши артиллеристы и ополченцы поили раненых и обозников чаем, давали им папиросы. Кстати, должен сказать о наших дружинниках. Это были удивительно хорошие люди. Спокойные, хорошие работники, вятичи были отличными охотниками. Они потом оказались и хорошими охотниками на немецкие заставы. Мне часто приходилось разговаривать с ними и расспрашивать об их жизни. Все они были довольны условиями своей прежней жизни. Я как-то спросил, как же они добывают порох и дробь для ружей? «А что, Ваше Высокоблагородие, это же было у нас очень просто. Делали мы это зимой: чинили ружья, запасались всем в большом городе, где всего этого было довольно… Утром на лыжах пойдем, верст-то ведь будет с 200, туда прибежим, заберем, что надо, переночуем на постоялом дворе или у родичей, а на утро – домой… Очень мы это все просто делали». Когда же начались бои, то каждое утро они приносили мне немецкие каски, тесаки, патронные сумки, погоны, фуражки… Ходили они на эту «охоту» и с моими разведчиками. Когда я спросил, как они это добывают, то получил тоже простой ответ: «Мы их душим». Оказалось, что они издалека ползли к немецким заставам. Если застава была сильная, то отползали, а если два-три человека, то каждый из них намечал жертву и в один счет бросались на немцев. И… душили. Без шума, без выстрела… Но они никогда не сдавали оружия, которое всегда оставляли себе. На таких людей можно было положиться, но командный их состав, офицеры, был очень слаб. Они, офицеры, сами это сознавали, а потому и не отходили от артиллерийских офицеров.

29 сентября был день наших первых боевых действий. Началось около станции Прушков. Разведчики донесли, что на станцию подошел поезд и началась разгрузка: «не то кухни, не то орудия, ящики и пр.». Я приказал всем батареям быть готовыми, а командующему (на секторе все командиры были «командующими») батареей 42-линейных пушек открыть огонь по станции Прушков. Разведке приказал оставаться на месте и в помощь им назначил еще 6 человек при одном подпрапорщике, с тем чтобы он посылал мне донесения обо всем виденном. Капитан Коссович открыл огонь.

Конечно, сейчас же всполошились и другие командиры, прося разрешения на стрельбу. Пришлось даже уговаривать, так все жаждали действий. Было это около 10 часов утра. Сам я поехал на вышку «Влохи», с которой открывался далекий горизонт. В трубу Цейса можно было видеть, как разрывы батареи Коссовича ложатся в район станции. Вскоре в том месте показался густой дым и будто туман. Наблюдение было затруднено. Переговариваясь с капитаном Коссовичем, мы решили сделать перерыв после выпущенных им двух очередей, чтобы, если удастся, посмотреть, что там получилось. Не прошло и нескольких минут, как стало видно, что поднявшийся черный дым начал удаляться. Заметили также большое движение каких-то повозок, быстро уходивших, а вскоре начался большой пожар. Через короткое время прискакал пограничник, доложивший, что в стоявшем на станции поезде начался пожар и что поезд отходит назад. Это подтвердило и наше наблюдение. Тогда Коссович сделал еще несколько очередей, меняя дистанцию.

Мое начальство, после моего доклада об открытии огня, начало меня беспокоить, расспрашивая о подробностях. Это было «скушно». Вернулся и подпрапорщик, доложивший, что выгрузка немцев не удалась. Кое-что, что они разгрузили, было приведено в хаос, в поезде начался пожар, и он отошел назад. По дороге к нам он встретил отряд пограничников, шедший на рысях к станции.

Поблагодарив капитана Коссовича и поздравив его с первым боевым опытом, поблагодарив артиллеристов за их точную работу, донеся по команде обо всем, я спустился с вышки. Но не успев с кем-то еще поговорить, был срочно вызван дежурным опять на вышку. Оказалось, что поезд стал вновь приближаться к Пруткову, но потом быстро отошел. Продолжая оставаться на вышке, я закурил сигару. Снизу телефонист доложил, что приехали какие-то офицеры, и вдруг я слышу снизу: «Какой дурак там курит?» А в то же время телефонист докладывает мне, что говорит генерал Алиев. Тогда я отвечаю: «Это я курю, Ваше Превосходительство, начальник артиллерийской обороны». Схожу вниз. А вышка высоченнейшая, сходни — в три яруса. В ответ слышу: «Извините, дорогой, это я сказал, генерал Алиев…»

Сойдя вниз, я представился и отрапортовал о происходящем на фронте. Генерал опять извинился, говоря, что он видел дым курящего человека на вышке и что ему телефонист не доложил, что там именно я. Очень милый и любезный генерал. Просил меня познакомить с позициями моих батарей, справился, какая батарея стреляла, кто командир? Все это он приказал записать одному из сопровождавших его офицеров. Потом расспросил подошедшего подпрапорщика о его личных наблюдениях и, уезжая, опять просил извинения за вырвавшееся у него слово. «Прошу пожаловать ко мне, когда будете иметь свободную минуту, мой штаб будет здесь, на фольварке».

Поздно вечером я получил сообщение, что наши войска будут проходить фланговым маршем вдоль наших позиций, от железной дороги, и чтобы мы были осторожны, не приняв их за неприятеля, но что и они нас известят. Приказал всем принять это сообщение к сведению, а команде разведчиков войти в непосредственную связь с проходящими войсками и сейчас же доложить мне, как только эта связь будет установлена. Значит, — ночь без сна!

Штаб моего сектора был на форту «M». Там жили: начальник команды связи, офицер для поручений, доктор со своим приемным покоем, была и центральная станция с персоналом телефонистов. В соседнем флигеле помещался взвод саперной роты и караульное помещение. Караулы несли ополченские дружины. К началу боевых действий переселился туда же и командир Вятской дружины.

Каждое утро, будто бы по установившемуся положению, город посылал в наше распоряжение по 5-6 парных подвод. Когда же начались бои, то ко мне приходили группы польской молодежи, по 8-10 человек, и предлагали свои услуги носить обед моим наблюдателям, бывшим на вышках, или так называемым «наземным». Давали им одного сопровождающего и они бесстрашно исполняли поручения. Оставались они на позициях иногда и больше суток. Они так пристрастились к этому делу, что раза два-три помогали потом ополченцам подносить патроны. Забирали втроем по два ящика и, не боясь обстрела, носили патроны в окопы около Рашинского шоссе.

30 сентября на мой сектор пришла 2-ая тяжелая бригада, имевшая 6-дюймовые и 42-линейные орудия. Командир бригады приехал ко мне рано утром, и мы с ним уславливались, где и какую батарею поставить. Командир 2-ой батареи подполковник Николаев воспользовался моей вышкой, что у форта № 6, и был там во все дни боев.

1 октября, утро началось стрельбой батарей на участке Рашин, Выпенды и Комаров. В этом районе неприятель сосредоточил свои главные силы и начал обстрел наших позиций. День этот был праздник, Покров Пресвятой Богородицы, который праздновала наша ополченская бригада. Командиры пригласили меня к ним на молебен и обед, устраиваемый ими на форту № 6. Немцы как раз с утра обстреливали весь этот район. Наши батареи отвечали. Во время молебна кругом рвались снаряды. Самого форта немцы не обстреливали, но, видимо, искали наши батареи. После молебна, не успели мы сесть за стол, как из штаба корпуса пришло приказание сосредоточить огонь наших батарей на деревне Выпенды и Комарово, где немцы накопляли большие силы. Наши стрелки постепенно продвигались в этом направлении и требовали нашей поддержки. Пришлось сосредоточить туда огонь наших батарей. Праздник кончился… Теперь наступил праздник смерти… Сотни снарядов рвались и несли эту смерть!…

Выпенды были охвачены пламенем, там не было живого места и понятно, что ни одна живая душа там оставаться не могла. Тогда перенесли огонь за деревню, чтобы не дать подступов. Стрелки передали, что тяжелые немецкие батареи ушли, а оставалась одна легкая батарея. Да и мы сами это уже обнаружили, так как с их стороны к нам не залетали тяжелые снаряды.

В районе Пясечно артиллерийская канонада продолжалась в течение всего дня. Наша пехота окопалась на подступах к этим деревням.

На моем правом фланге было тихо, разведка доносила, что никакого движения по железной дороге у Пруткова не замечено. Там разворачивались части корпуса генерала Алиева. Что же касается Рашинского шоссе, то там все время замечалось усиленное передвижение немецких частей.

Получив такие сведения, я приказал 6-дюймовой гаубичной и 42-линейной батареям, что у фольварка «Окенце», работать вместе с батареями 2-ой тяжелой бригады. К нам прилетали только снаряды легкой немецкой батареи. По счастью, на секторе не было убитых и тяжело раненных!…

К утру 2 октября немцы получили подкрепление или произвели какую-то перегруппировку и повели энергичное наступление по всему моему сектору. У нас все было приготовлено на случай прорыва позиций сибирских стрелков. Весь этот день и день 2 октября, в главном, шла артиллерийская дуэль. 4 октября день начался ясным утром, без признаков тумана. Не желая мешать офицерам в их работе на высокой вышке у форта № 6, поехал на, пожалуй, еще более высокую вышку у станции Влохи, откуда открывался широкий горизонт. Я, признаться, боялся этого участка, полагая, что немцы поведут главное наступление по линии железных дорог. Но мои предположения не оправдались: они сосредоточили все вдоль Радомского шоссе. Наступление наших Сибирских полков, я бы сказал, было очень осторожное. Поддержанные нашим артиллерийским огнем и своими батареями, они двигались упорно вперед, встречая сильное сопротивление. К 6-7 октября продолжались упорные бои близ Езерна-Пясечно.

На моем секторе было тихо, но война-войной, а потому мы продолжали готовиться ко всяким неожиданностям. Наша пограничная сотня была в постоянной связи с наступающими Сибирскими полками, а потому мы всегда имели точные сведения о положении на фронте. 2-ая тяжелая бригада с нами распрощалась и начала работать впереди Рашина.

В ночь на 8 октября приехал ко мне старший унтер-офицер пограничник и привез донесение, что немцы спешно отходят по всему фронту. Одновременно такое же сообщение я получил и из штаба корпуса. Сообщил по всему сектору. Поблагодарил за работу и приказал приводить все в порядок. Пригласив всех командиров батарей и взяв с собою конных разведчиков, мы поехали осматривать места бывших позиций немецких батарей. Все было изрыто воронками от разрывов тяжелых снарядов нашего сектора и 2-ой тяжелой бригады. Были остатки разбитых лафетов, передков, валялись колеса, гильзы от снарядов, разрушенные ровики, масса бутылок, жестянок, в одном месте нашли картоны с галетами; работали санитарные отряды… Местами заметно было появление гражданского населения, видимо где-то скрывавшегося до поры до времени.

В одном месте обнаружили оригинальную комбинацию батарей: тяжелой и легкой, стоявших непосредственно рядом одна с другой, но под углом в градусов 20-25 по фронту. Брали с собою, что было возможно, некоторые части аммуниции, снарядные гильзы и пр. Ближе к Пясечно какие-то бродячие стрелки показали нам остатки двух наших горных пушек. Заметили место, чтобы потом их вывезти.

Возвращаясь через Рашин, встретили того самого ксендза, о котором была речь выше. Он любезно предложил нам зайти в его дом, где угостил нас чаем и хлебом с маслом. Это вышло очень кстати, так как и мы и наши лошади достаточно устали и проголодались.

В этом районе мы не узнавали местности: деревни Выпенды не существовало, одни, кое-где, стояли дымоходы, все было разрушено и сгорело. От большинства маленьких фольварков не оставалось и следов. Комарово также больше не существовало: все сожжено, спалено, деревья с корнями выворочены; домов, бывших красивых дач, не было и помину. Это все следы работы и нашей и немецкой артиллерии.

В тот же день к вечеру, все командиры батарей рассказывали о виденном нашим молодцам-артиллеристам, пригласив к себе ближайшие роты ополченцев.

Было уже поздно вечером, когда ко мне приехал командующий батареей 6-дюймовых мортир. Его батарея не работала, он чуть не плакал от досады, что не участвовал в общем деле. Пришлось пообещать дать ему возможность приобщиться к общему делу при первой же возможности. Эта возможность представилась в скором будущем, когда я получил назначение начальником воздушной обороны Варшавы и ее района.

Через несколько дней от меня ушли пограничники. Расставание было самое трогательное. Хотя уже и была запрещена продажа спиртных напитков, но все же на импровизированном «банкете» была самодельная водка и коньяк.

Надо еще сказать, что объезжая тогда район боевых действий, мы видели много бродячих лошадей. Те из них, что были способны к быстрому бегу, от нас удирали, а покалеченные стояли, понурив головы и ожидая своей смерти. Решил послать офицера для поручений с конными разведчиками привести годных лошадей в штаб. Командировка эта оказалась очень успешной: к вечеру следующего дня мы обогатились больше чем десятком хороших лошадей, половина которых была верховыми. По донесении об этом Коменданту крепости генерал Турбин разрешил оставить их в моем секторе, зачислив их на фуражное довольствие, как по штату.

Теперь, с отходом немцев от Варшавы, мой сектор вошел в подчинение только Коменданту крепости, так как 27-ой армейский корпус получил новую задачу.

Через два дня мне было приказано явиться к генералу Турбину с наградным списком офицеров и солдат. Я предложил офицерам составить немедленно такие списки самим и привезти их мне.

Казалось, началось «затишье», но этого, фактически, не было.

Началось с того, что в одно из ближайших воскресений, немецкий аэроплан снизился над городом в то время, когда из собора (тогда был еще наш собор на Саксонской площади, потом снесенный поляками) народ выходил после окончания обедни. Сбросив бомбу в толпу, он принес ужасное несчастье: было убито много людей, а особенно – детей. Затем вскоре, лунной ночью, немцы опять сбросили на город несколько бомб. Опять были убитые и масса раненых. Эти жестокости врага заставили наше командование принять меры обороны города от подобных налетов. Вот тогда я и был назначен начальником воздушной обороны всего Варшавского района.

Одновременно, должен сказать, что в этот период «затишья» мне было приказано сформировать три тяжелых дивизиона из состава Варшавской, Новогеоргиевской и Выборгской крепостей. Командиры дивизионов были назначены местным начальством, а на мою долю выпало техническое формирование и предложение личного состава из числа офицеров Варшавского района.

Полковник Павел Николаевич Чижов

© ВОЕННАЯ БЫЛЬ