(Отрывок)
Если верить старым планам, хранящимся в музее, сад Пажеского корпуса раньше простирался до самой реки Фонтанки. Разросшаяся столица стеснила его, теперь он граничит с дровяным складом и с заброшенной электрической станцией, а вокруг него — задворки доходных домов.
На заре перестал падать снег и вся земля, ветви столетних лип, крыши зданий и все заборы были покрыты его девственно-белым покровом. Лишь главная аллея, от заалтарной стены костела и до кегельбана, была расчищена.
Красноватый шар солнца напрасно силился пробить своими лучами белесую сырую полосу тумана. Сад был тих. В классах шли занятия. Встрепанные серобокие вороны перелетали с ветки на ветку, сбивая хлопья снега, и, хрипло каркая, предвещали новый снегопад. Быстрые синицы суетливо обшаривали стволы деревьев. С улицы доносились звонки проезжавшей конки.
Скоро настанет полдень, и тогда сад оживится, — на большую перемену сюда спустится резвая молодежь, и начнутся игры в снежки, нередко кончающиеся «ледовыми побоищами», катание на салазках с горки, беготня по сугробам.
Но сегодня вместо шумных игр и крика, от которых воронье спешно разлеталось по соседним крышам, после команды: «Разойдись!» сад не оживился. Забыв про игры, молодежь разбилась на группы, в которых шло обсуждение какого-то важного события корпусной жизни. В роте было не все благополучно.
В одной из групп Бобка Шарапов с волнением рассказывал о происшествии, взволновавшем всю роту: недавно поступивший в корпус Назимов, сильный и здоровый, ударил по лицу слабого и болезненного пажа Вавича. Оскорбил, пользуясь своей силой. Конечно, Вавич, шляпа, разревелся, как баба, но все в роте были одного мнения, что дело это так оставить нельзя, что Назимов должен быть осужден товарищеским судом… И суд этот над Назимовым должен состояться, пока начальство обо всем не узнало. А оно может легко узнать, так как свидетелем происшествия был служитель Бигурин, а он наверняка донесет. И что же из этого выйдет? На Назимова наложат взыскание, но взыскание начальства ведь не наказание, каковым может быть лишь взыскание, наложенное судом товарищей.
Да, но какое наказание? Вот в этом и было разногласие, об этом и шел спор.
— Предложить ему уйти из корпуса! — кричали одни. — Мы можем это сделать и без начальства, а если он не захочет уйти, — создать ему такую жизнь, что он поневоле уйдет.
Но другие возражали: это очень жестоко, покинуть стены корпуса по суду товарищей. Это — пятно на всю жизнь, пятно и на семью. Были такие случаи в истории корпуса, на них ссылались, но и проступки были серьезнее.
— На сугубое положение его! — требовали третьи. — Пока не научится быть достойным наших погон, нашего мундира.
— Мало ему, мерзавцу! Если не исключать его из корпуса, то избить его до полусмерти. Что ему сугубое положение, с него — как с гуся вода!
— Да, да! Затащить его в умывалку или в цейхгауз и там избить его! — требовал горячий Шабашидзе.
— Молчи, осел! — срезал его Герасимов, которому он мешал слушать.
— Отчего «молчи!»? Сам молчи! — кипятился Шабашидзе. — Если никто не пойдет бить, — я сам пойду. Один пойду. Если боишься, — не ходи, трусишь, видно!
— Ты пойдешь? «Бежали робкие грузины…»! — парировал Герасимов.
— Господа, господа! — останавливали их, — не до ваших споров. Скоро кончится перемена, а вопрос…
В этот момент раздалась команда к построению. Перемена преждевременно прерывалась. В чем дело? Неужели начальство уже все знает?
Строй шел через залитый асфальтом внутренний двор, мимо костела, осененного мальтийским крестом, наверх, в ротный зал.
Вошел командир роты, но ждали еще директора корпуса. Вот он вошел. Его породистое лицо было серьезно, смелые, открытые глаза смотрели строго.
Герасимов всегда стоял во второй шеренге, он уверял, что там он чувствовал себя как-то больше «как дома». Он легонько толкнул локтем своего соседа по строю, Шарапова, и одними губами прошептал: «В мундире корпуса!». Все знали, что это значило: когда директор бывал в хорошем настроении, он ходил в форме стрелкового полка, которым командовал до корпуса.
Поздоровавшись, директор остановился перед строем и, обратившись к офицерам роты, неожиданно сказал:
— Попрошу гг. офицеров — не пажей покинуть зал!
Они вышли.
— Пажи, — сказал директор, — я знаю о том прискорбном и возмутительном случае, который произошел в вашей, вернее — в нашей среде, — подчеркнул он. — Мы остались сейчас между собой, чтобы обсудить поступок Назимова. Я не нахожу слов, чтобы по достоинству осудить его, и я знаю, что вы не менее меня взволнованы этим случаем. Я понимаю ваше волнение и знаю, как трудно сохранить хладнокровие и чувство меры, когда гнев пылает в сердце, и мы видим, что кто-то из нас, член нашей пажеской семьи, своим поведением попирает наши традиции и оскорбляет заветы нашего Благословенного Основателя и Его отца, Царя — Рыцаря.
— Такие поступки нельзя карать одним уставом дисциплинарным. В таком случае устав будет лишь пустой и бездушной стеной, но мы же не можем пройти бездушно мимо проступка, мерзкого и подлого, оскорбившего нас до глубины души.
— Назимов! Два шага вперед! — скомандовал он, обратившись к виновному.
Назимов вышел и вытянулся в струнку впереди строя. Он боялся посмотреть в гневное лицо директора.
— Господа, — продолжал директор, — я, как старший из здесь присутствующих пажей, сделаю вам предложение о наказании Назимова, но сначала буду говорить как директор корпуса. Я не исключаю его, — не хочу огорчить его отца, храброго, верного офицера российской армии и нашего однокашника, — но снимаю с него погоны, как с недостойного их носить, и арестовываю его на месяц строгим арестом. Пусть в одиночестве подумает он о своем поступке. А теперь я, как старший паж, предлагаю наложить на него наше товарищеское наказание: на шесть месяцев посадить его на сугубое положение. Пусть никто с ним не разговаривает, пусть никто не взглянет на него, пусть без погон, следуя на левом фланге вашего строя, он все эти месяцы чувствует себя пригвожденным к позорному столбу, как совершивший поступок, идущий вразрез с нашими военными традициями. Наши традиции — это не пустяки, как хотят их представить наши враги. Это не кантики, выпушки и пуговки на наших мундирах, нет, наши традиции — это часть нашей идеологии, воплощенной в жизнь. Это те неписанные правила, по которым мы живем, это готовый ответ на каждый вопрос нашей жизни и не только нашей военной, но и нашей семейной и общественной. Вот отчего, прислушавшись к голосу наших традиций, мы все, и вы, юноши, и я, оказались одного мнения в оценке поступка Назимова, вот почему мы все без подсказки знаем, что нам делать в данном случае. Согласны со мной, друзья мои?
Сдержанный ропот одобрения прошел по строю.
— А теперь, поговорив о наших делах семейных и осудив по достоинству поступок Назимова, вернемся к нашим занятиям с сознанием, что мы исполнили наш долг в отношении памяти наших славных предков, завещавших нам «быть везде и повсюду поборниками справедливости и добра, против несправедливости и зла» (завет мальтийских рыцарей).
— Попросите гг. офицеров войти в роту и позовите Гусева, — закончил свою речь директор.
Перед глубоко взволнованным строем, служитель Гусев ножницами ротного цейхгауза отрезал погоны с мундира Назимова. Ножницы скрипели, преодолевая сопротивление красного суконного канта. Назимов стоял бледный, с трясущимися губами…
Ночь. Ночник мягко освещает потолок спальни. На табурете у дверей дремлет дежурный служитель, свет зеленой лампы еще не потушен в комнате дежурного офицера. Утомившаяся за день молодежь спит. Изредка раздается сквозь сон чей-то вздох, невнятный лепет…
А. С. Гершельман
«Союз Пажей» Сборник № 29
(1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading ...Похожие статьи:
- КАДЕТУ – А.ГЕНКИН.
- Красное Село, 6 августа 1912 года. – Борис Кузнецов
- Из флотских воспоминаний (№116). – Н. Р. Гутан
- Н А Ш С Т Я Г
- О нашем долге перед родиной. – шт.-кап. А. Борщов
- П А М Я Т И ПОЛКОВНИКА ПРИХОДКИНА (из его артиллерийских рассказов)
- О чем и зачем. – А. Туроверов
- №112 Сентябрь 1971 г.
- Хроника «Военной Были» (№111)
Loading ...