ВОЕННАЯ БЫЛЬ

(Из воспоминаний полковника К. К. Отфиновского) (См. «Военную Быль» №89)

6 августа 1886 года, по окончании Николаевского кавале­рийского училища, я прибыл в Каменец-Подольск и был назначен во 2-ой эскад­рон 34-го драгунского Стародубовского полка. Эскадроном, стоявшим в 20 верстах от города, командовал ротмистр Кононов.

Оказалось, что в Каменце стояли только штаб полка и учебная команда как моего, так и 35-го драгунского Белгородского пол­ка, а все эскадроны стояли по деревням и местечкам в окружности Каменца, причем два эскадрона белгородцев стояли в 65 верстах от города, в селе Ярмолинцах. Поблизости было имение графов Орловских и был иппод­ром, на котором происходили бега.

Пробыв несколько дней в Каменце, сде­лав визиты всем штабным и побывав в об­щем бригадном собрании двух полков, я от­правился в свой эскадрон. Каменец-Подо­льск расположен на скале, где находится его центр и все магазины, а кругом разбросаны предместья города — Новый План, Подзамче и др. — отделенные от центра речкой. Все предместья в мое время отстраивались и бо­льшинство домов были новые. Штабы обоих полков были расположены именно в предме­стьях, и собрание находилось на Новом Плане.

На время летних сборов, для полковых учений эскадроны собирались к Каменцу и располагались по ближайшим к городу дерев­ням, а на общие сборы выходили в местечко Меджибожи, где стоял 36-ой Ахтырский полк и 48-ой пехотный Одесский полк и где собиралась вся 12-я кавалерийская дивизия: три полка драгунских (в то время все были драгуны), а четвертый полк был 3-ий Орен­бургский казачий и стоял он в маленьком го­родке по названию Черный Остров.

Уложив свои корнетские монатки и взяв почтовых лошадей, я благополучно добрался до стоянки моего эскадрона. Два селения, Шатава и Маков, причем Маков принадле­жал польскому помещику Рацибаровскому и там был большой господский дом. Сам ста­рик помещик жил уединенно, но у него бы­ло два сына, Альберт и Жорж, уже взрос­лые молодые люди; Альберт, старший, не бу­дучи женат, содержал даму сердца, а Жорж, младший, был очень жизнерадостный юноша, любил общество, в особенности военных ка­валеристов, и водил с нами знакомство, но к себе в дом не приглашал, т. к. старик, ви­димо, не любил москалей. В центре Шатавы жило исключительно еврейское население, а кругом деревня, где и был расположен эска­дрон. Люди размещались по хатам вместе с крестьянами, причем никто не интересовался, где и на чем они спали, и чем укрывались. Крестьяне за постой у них солдат получа­ли какие-то гроши и за эти гроши должны были устраивать солдат. Лошади размещались также по обывательским конюшням, сделан­ным из плетня и обмазанным глиной, низким, без света и без пола, где и помещались 3-4 лошади в каждом дворе. На заборе каждо­го двора, где стояли нижние чины, вывеши­валось на длинном шесте сделанное из пле­теной соломы украшение, где верхняя часть из соломенных палочек обозначала число на­ходившихся во дворе лошадей. Таким обра­зом всякий мог видеть, где и сколько распо­ложено солдат и лошадей. Эскадронная кух­ня помещалась на окраине, где под навесом из плетня устраивалась из кирпичей и гли­ны печь, куда вмазывались два котла, один, побольше, для борща, а другой, поменьше, для каши. В этих котлах эскадронный ка­шевар и приготовлял к 12 часам обед и к 6 — ужин. Обед состоял всегда из щей или борща с мясом и каши с подсолнечным ма­слом; на ужин давалась опять каша или ка­кая-нибудь похлебка. В одной из хат поме­щалась эскадронная канцелярия, а в другой эскадронная школа, где неграмотных солдат обучали грамоте и где с трудом помещалось человек двенадцать. В одном из дворов был сложен фураж, т. е. сено, солома и овес.

Надо сказать, что и в местечке и в де­ревне грязь была ужасная и во время дож­дей доходила до колена. Наши солдаты це­лый Божий день месили эту грязь, то идя за фуражом и таща на спине по несколько пудов сена и соломы, а в торбах — овса, то идя с посудой за обедом и ужином на кух­ню. Два раза в день каждый взвод (их бы­ло в эскадроне четыре) выводил лошадей в коновязь, расположенную на возможно су­хом и возвышенном месте на улице деревни, где и происходила чистка и замывание ло­шадей, но по возвращении в конюшни люди и лошади были опять в грязи. У лошадей заводились мокрецы и от темных конюшен лошади слепли. Одним словом, расположение было кошмарное. На выгоне деревни, на вы­соком месте устраивали манеж для обучения езде, и это место окапывалось канавой и ок­ружалось земляным валом, а внутри набра­сывался навоз. Все это — открыто, на пол­ном ветру. Зимой было иногда прямо невы­носимо, от холода и ветра, стоять часа два-три в этом манеже и гонять смену. В этом же манеже занимались и в пешем строю, маршировкой, гимнастикой, ружейными при­емами, сабельной рубкой и т. д.

Когда я прибыл в эскадрон, я застал там одного эстандарт-юнкера Моениха, который уже несколько лет ожидал производства в корнеты, но, к его несчастию, я и мой то­варищ по выпуску Коптев заняли имевшие­ся две вакансии в полку. Как мне потом рас­сказывали, Моених страшно ругался, когда узнал, что два николаевца выходят в Стародубовский полк, но дело было сделано, и это не помешало нам быть в прекрасных, дру­жеских отношениях.

Командир эскадрона, Дмитрий Иванович Кононов, холостой, имел в Каменце квартиру у казначея окружного казначейства и по­этому, имея пару эскадронных лошадей и та­рантас, он очень часто после занятий уез­жал в город. Вообще положение офицеров, конечно холостых, в эскадронах было тяже­лое в смысле питания, не говоря уж о жи­лищной обстановке — простая хата с глиня­ным полом, сырая, и конечно без всяких удобств.

Так вот, в смысле питания командиры эска­дронов обыкновенно кормили своих офицеров, т. к. могли иметь повара солдата, причем обычно кормили даром, потому, что в то время командиры сами довольствовали лоша­дей. Полк, не имея возможности довольство­вать эскадроны сам ввиду их разбросанности, сдавал довольствие командирам эскадронов, удерживая некоторую часть в хозяйственные суммы полка из объявленных по военному округу цен на фураж. Конечно командиры полков не забывали и себя. Зарабатывали на этом командиры эскадронов не мало, в осо­бенности если кто из них вовремя и выгодно закупал у окрестных помещиков и крестьян сено  и солому, причем лошадиная пор­ция уменьшалась или увеличивалась по ус­мотрению командира эскадрона, лишь бы ло­шади были в телах. Мне в этом отношении не повезло, так как ротмистр Кононов был очень скупой и довольно редко приглашал к себе на обед и даже наливая чай клал сам сахар и сейчас же запирал сахарницу на за­мок особо сложной системы с буквами на кольцах. Нужно было составить особое слово, чтобы его открыть. В конце концов его ден­щик Бахирев, очень смышленый тамбовец, до­искался до этого слова и, конечно, потихонь­ку тянул сахар. Я с Моенихом сошелся на почве питания, мы с ним часто варили что-то вроде супа и кое-как питались, а за хле­бом посылали к местному священнику, у ко­торого в кладовой было много, так называе­мых кнышей (особый хлеб из белой муки, который крестьяне преподносят своему попи­ку). У попа всегда был излишек, и он кор­мил им своих свинок.

Меня, как молодого офицера, назначили заведовать эскадронной школой, которая со­биралась обыкновенно вечером, после вечер­ней уборки и ужина. И вот в первый же ве­чер после моего прибытия, когда я устроил­ся в своей избе (в одной половине жили кре­стьяне, а в другой я), пришел унтер-офицер доложить, что школа собрана для занятий. Унтер-офицер запаса фонарем, т. к. было уже темно и шел дождь, стояла осень, и я во всем новеньком, надев галоши с медны­ми задниками для шпор, отправился за унте­ром, освещавшим мне дорогу. Так как была изрядная грязь, то я раза два поскользнул­ся, выпачкался и, когда пришел в школу, га­лош на мне уже не было, они увязли в гря­зи где-то по дороге, и больше я их не ви­дел. Обыкновенно офицеры выходили в боль­ших смазных сапогах или покупали высо­кие резиновые галоши за которые иногда все же заливалась жидкая грязь.

Первый же визит в школу произвел на меня удручающее впечатление. Небольшая из­ба, набитая людьми в полушубках, пропитан­ных лошадиным потом, изба не топленая, страшно уставшие после трудового дня люди, у которых слипаются глаза, воздух настолько спертый, что единственная висячая лампа вот-вот потухнет, и сам чувствуешь, что может сделаться дурно. При таких условиях зани­маться и обучать грамоте несчастных избран­ных является просто немыслимым, а изме­нить что-либо в этом отношении невозможно. Главная забота начальства — строевое обуче­ние, а на грамотность уделялось очень мало времени и то после столь тяжелого дня, на сон грядущий. Правительству нужно было ду­мать ранее об увеличении числа школ и об обязательном обучении грамотности, тогда сол­даты явились бы на службу грамотными. А так, люди от усталости засыпали и успеха от таких занятий ожидать было трудно, но по расписанию они происходили.

Жизнь офицера при таких условиях бы­ла однообразна и скучна, не давая возмож­ности отвлечься хотя бы на несколько часов. Единственно чем можно было заняться, это — чтением, особенно в длинные зимние ве­чера. Книги привозились из полковой библи­отеки, где выписывалось довольно много жур­налов и газет. В субботу после занятий мож­но было с разрешения командира эскадрона поехать в штаб полка в Каменец, где при бригадном собрании было помещение для при­езжающих из эскадронов офицеров, готовые кровати с бельем, которых было не так мно­го, а иногда приходилось останавливаться где-нибудь в гостинице. Обыкновенно по суббо­там устраивались танцевальные вечера, на ко­торые, кроме семейств полка, приглашалось и местное население, большей частью поль­ское. Офицерство, конечно, часто подходило к буфету «для подбадривания». За буфетом всегда находился некто пан Альфред, кото­рый уже много лет служил, знал всех офи­церов и в списке отмечал палочками кто что требовал. Никто не платил деньгами, и каж­дый месяц пан Альфред представлял заве­дующему хозяйством, а тот — казначею, при­читающуюся с каждого сумму для удержа­ния при выдаче жалования.

В то время жалование офицеров было пря­мо нищенское, корнет получал в месяц сорок пять рублей, что хватало сшить один сюртук, и тому, кто не имел ничего от своих родных, приходилось очень туго. Большей частью молодые офицеры в день получения жало­вания только расписывались в его получе­нии, но денег не получали; кроме того, каз­начей объявлял, сколько еще оставалось для удержки на следующий месяц. Кроме выче­тов в офицерское собрание, каждый месяц удерживалось в инвалидный капитал, полко­вую библиотеку и хотя понемногу, но в общей сложности это составляло кое-что. Кому труд­но было обойтись, тот просил у казначея вперед. Казначеем в мое время был Яков Ива­нович Креминский, женатый и имевший свою деньгу. Он снисходил к просьбам и давал вперед, конечно тем, с кого был уверен, что сможет удержать. Больше всего уходило, конечно, в офицерское собрание, так как про­сидев в деревне в эскадроне некоторое вре­мя, трудно было удержаться, чтобы, приехав в штаб полка, отказать себе хорошо поесть и выпить с товарищами. Именинники обык­новенно заказывали пирог и угощали всех находящихся в собрании. В городе был театр, где подвизалась оперетка, конечно не из пер­воразрядных, но можно было провести вечер, так что почти все офицеры, находившиеся в городе, посещали театр, были знакомы с ар­тистами и, конечно, с артистками, и даже де­журный по полку офицер мог присутствовать на спектакле за кулисами, ибо в самом зале театра, где часто бывал и командир полка, он быть не мог. Часто после спектакля офицеры приглашали артистов (но не артисток) поехать поужинать в собрание и тогда одновременно посылали за трубачами, причем было так за­ведено, что посылали одного из служителей собрания на извозчике в трубаческую коман­ду, где он будил трубачей, которые брали инструменты, клали большой барабан на из­возчика и беглым шагом прибывали в собра­ние, где сейчас же играли полковой марш. Было установлено даже время, кажется 15-20 минут с момента посылки до первых звуков марша. Офицеры с артистами пели, танцева­ли и давали трубачам деньги, так что они не оставались в обиде. Часто такие попойки продолжались до утра и часов в 6-7 компания садилась на извозчиков,  трубачи выходили наружу и маршем провожали офицеров, ехав­ших в город опохмеляться в один из ресто­ранов. В одну из таких попоек попал и я, приехав в собрание из эскадрона и отправив­шись в театр.

Надо сказать, что я не был силен в вы­пивке и выпивши больше чем следовало, впа­дал в грусть и иногда начинал плакать и рыдать. Офицеры подсмеивались над этой мо­ей слабостью. В полку был некто поручик Кащенко, екатеринославский помещик, толстяк, любивший поесть и выпить и имевший сред­ства. Он был при штабе полка и, когда узнал про эту мою слабость, специально устроил у себя вечеринку и пригласил меня, чтобы во­очию видеть, как я буду плакать. Я конечно не подозревал этого подвоха, но не знаю по­чему, в этот вечер держался крепко и не­смотря на довольно большое количество вы­питого плакать расположен не был. Кащен­ко был разочарован и не знал, что и делать, так как все вино было выпито. Он стал сер­диться на поручика Шокальского, который рассказал ему об этой моей слабости. Тот ему посоветовал дать мне еще чего-нибудь выпить, и тогда я обязательно заплачу. Кащенко разы­скал у себя оставшийся в бутылке ликер, ка­жется бенедиктин, и когда я, выпив рюмку ликера, действительно разрыдался, то Кащен­ко пришел в восторг и стал извиняться пе­ред Шокальским за то, что подозревал его в надувательстве. В заключение скажу, что в обоих полках пили изрядно, начиная с коман­диров полков и кончая корнетами.

Раз как-то приехал в полк представитель французской фирмы шампанского «Жорж Гулэ» и на пробу предложил целый ящик этого напитка. Все бывшие в это время в со­брании стали его пробовать, и командир пол­ка сказал, что если после него не будет бо­леть голова, то шампанское хорошее. Кончи­лась эта проба приглашением трубачей, ко­торые нам сыграли «Стародубовку» под го­пака, и все офицеры пустились в пляс. Как раз случилось так, что я давно не писал до­мой, и отец мой, забеспокоившись, послал ко­мандиру полка телеграмму, запрашивая обо мне, на что командир полка ответил: «Ваше Превосходительство, ваш сын жив и здоров, — танцует!».

В деревне же Шатаве жизнь текла одно­образно. По вечерам мы иногда ходили в го­сти к священнику, попик был маленький, ры­женький и тоже любитель выпить в хоро­шей компании. Жена у него была молодая, симпатичная, а мать жены — старуха, сухая, с одним глазом. Идя к попу, мы заходили иногда на церковную колокольню и звонили, чтобы он знал, что мы идем к нему, и при­носили с собой что-нибудь из закуски или же лимоны, которые очень любила его теща. Граф Моених ухаживал за попадьей, он иг­рал на гармонии, которую почти всегда брал с собой. За ужином выпивали, пели и так коротали время. Иногда у себя устраивали вечеринки. На одной из них Моених решил зажарить гуся, которого малость подожгли, но все же поели его и потом по этому пово­ду были составлены следующие куплеты на мотив из оперетки Бокаччио:

«Как-то ради развлеченья
Граф в Шатаве бал открыл,
И без всякого стесненья
Нас к себе он пригласил.
Жженым гусем угощает
И наивно напевает:
«Не моя в том вина,
наша жизнь вся сполна
нам судьбой суждена».

Другой куплет был посвящен полному отсутствию у меня музыкального слуха:

«Был и Костя Отфиновский,
Всем известный нам давно,
Он поет всегда куплеты
Про закуску и вино.
Но как петь он начинает,
От себя всех отгоняет
Не моя в том вина» и т. далее.

Ради развлечения мы решили украсить нашу эскадронную школу и разрисовать ее стены. Один из офицеров довольно хорошо писал красками и на одной стороне изобразил карту России, а на других стенах драгун в полной форме.

Как-то раз нам сообщили, что в местеч­ке Болине благочинный празднует день сво­его Ангела и что хорошо бы было поехать его поздравить. Это местечко было верстах в 20 от Шатавы, и мы, наняв мужичка, по­ехали с попиком вчетвером на возе, застлан­ном соломой, к благочинному. Приехали мы в Болин уже поздно вечером и, когда вошли в дом благочинного, то застали там много на­роду. Все было распьяно, все пьяными голо­сами пели «Спаси Господи люди Твоя…» На столах стояли четверти с водкой и разные пироги и закуски. Публика была самая раз­нообразная (в Болине был конский завод по­мещика Содовского): были, кроме духовных лиц, ветеринарный врач с женой, повар и са­довник Садовского с женами и дочерьми. В большой комнате публика стала танцевать под гармонию. Дорогой мы сильно прозябли и, что­бы согреться сразу же выпили и потом тоже пошли плясать; помню, что мне попалась доч­ка повара. Все это продолжалось до утра, и мы вернулись к себе в эскадрон уже днем.

***

Обучение в манеже было ужасно зимой, когда солдаты прямо замерзали, руки и ноги коченели и приходилось часто давать опра­виться; люди топтались и хлопали руками о туловище, чтобы хоть немного отогреться. Ло­шади зимой обростали от холода длинной шерстью, так как конюшни были холодные, и к весне они начинали линять; солдатам при­ходилось очень тяжело их чистить и вытя­гивать старую шерсть. Зимой солдатам вы­давали короткие полушубки, которые заводи­лись на хозяйственные суммы полка. Но бо­льшинство этих полушубков были изноше­ны, шерсть истерта и они мало грели. На них нашивались погоны по цвету полка с №№, а на воротник — петлицы.

Единственным смягчающим положение солдата обстоятельством было то, что он на­ходился в своем кругу, т. е. среди таких же, как и он, крестьян, хотя для многих эти кре­стьяне были как чужие, так как новобранцы приходили из Тамбовской и из Рязанской гу­берний, а быт и говор в Каменец-Подольской губернии были совсем другими.

В мае месяце все эскадроны собирались к штабу полка для полковых учений и распо­лагались на тесных квартирах в лежащих близ города и вокруг него деревнях, офице­ры же жили или в городе, если было очень близко от города, или же в эскадронах. Во всяком случае летом все офицеры виделись друг с другом и на ученьях и в собрании.

Как я уже писал, иногда офицеры засижи­вались в собрании до утра с трубачами и это давало повод жителям высказывать свое не­удовольствие и жаловаться, что офицеры да­же ночью не дают покоя. В то время в Ка­менец-Подольске был губернатором некто Глин­ка, до которого дошли эти жалобы и он об­ратился к командиру бригады ген. Леонтьеву. Последний на это реагировал следующим об­разом: от имени двух полков он пригласил губернатора на обед в бригадное собрание, при­чем во время обеда играли два хора труба­чей. Было, конечно, много тостов, выпили порядочно и, когда губернатор решил от­кланяться, ему заявили, что офицеры его про­водят. Уже поздно вечером все вышли из собрания, причем впереди и сзади шел хор трубачей и поочередно играли все время. Про­ходя по городскому бульвару, останови­лись, протанцевали кадриль вместе с губер­натором и затем двинулись дальше через весь город до его квартиры. Таким образом, раз сам губернатор нарушил тишину, то с жало­бами было покончено и губернатору не пред­ставлялось возможным обращать на них вни­мание.

Мой эскадрон стоял очень близко от го­рода, и я жил на его окраине. Помню, раз я был дежурный по полку и в этот день бы­ла ужасная гроза, причем молния ударила в одну из конюшен эскадрона, и конюшня за­горелась. Я моментально приказал оседлать свою лошадь (у меня была очень красивая и породистая, арабских кровей, кобылка «Ганза», завода графа Броницкого, Подольской же губернии, очень хорошо выезженная бе­рейтором полка и на которой я взял два при­за за манежную езду в дивизии), и поска­кал на место пожара. По прибытии на место пожара пришлось сразу же организовать ту­шение пожара и принять меры к выводу ло­шадей из других, близко стоящих конюшен. Тушили, заливая конюшню ведрами, но все же четыре лошади сгорели живьем. Крестья­не убеждены, что тушить пожар от удара молнии большой грех, так как это «от Бога», и в этом случае только крестятся и молятся, но никакого участия в тушении пожара при­нимать не желают. Пришлось тушить со сво­ими солдатами, и, к счастью, вскоре пошел страшнейший ливень, который нам помог, но промок я тогда до нитки, пришлось, вернувшись домой, все менять.

Чтобы из Каменец-Подольска добраться до железной дороги, нужно было брать поч­товых лошадей и ехать до ст. Проскуров, что составляло около ста верст. Расстояния меж­ду станциями на перекладных были около 20 верст. Почта содержалась почти исключитель­но евреями, а ямщики были из местных жителей. Экипаж состоял из нерессорной брич­ки, запряженной парой лошадей. Дорога бы­ла, конечно, немощеной, и в дождливое вре­мя грязь была невероятная. Зимой же, ког­да был снег, то ввиду того что по той же дороге двигались обозы, были такие ухабы и выбоины, что сани то возносились, то по­гружались и происходила такая качка, что делалась морская болезнь. Кроме того, зимой бывали очень сильные морозы и мне приш­лось не раз видеть, как мужики, шедшие с обозом, чтобы согреться, жгли на руках со­лому. Поезд из Проскурова на Киев отходил в 8 часов утра и из Каменца приходилось выезжать вечером и ехать всю ночь, чтобы к утру быть в Проскурове. На каждой стан­ции был станционный дом и комната для про­езжающих с клеенчатым диваном, нескольки­ми стульями и керосиновой лампой. В этой комнате приходилось ждать, пока запрягали новых лошадей, там же уплачивались повер­стные деньги за каждый пролет. Было боль­шим удовольствием после такой поездки сесть наконец в вагон и, едучи в отпуск, предвку­шать свидание со своими и душевный отдых в отчем доме.

Вскоре меня прикомандировали к штабу полка и я должен был переселиться из Шатавы в Каменец, где у меня была квартирка из двух комнат у одного священника, но это длилось не долго, так как нашу бригаду пе­ревели на австрийскую границу. Для Стародубовского полка избрали стоянкой селение Жуковцы, в 72 двора, но, кроме того, было бо­льшое, бывшее польское, имение, принадле­жавшее помещику Леонтовичу. Был большой господский дом, несколько флигелей и раз­ные хозяйственные постройки. Все это пус­товало, так что Леонтович с радостью отдал в наем Военному Ведомству все эти постройки.

Надо сказать, что еще до этого переезда я был командирован в Киев, в 3-ю саперную бригаду, для изучения подрывного и телеграф­ного дела сроком на два месяца. Жил я око­ло саперного лагеря в селе Демиевке, около товарной станции Киев 2-ой. Каждый день я ходил на занятия в лагерь, учился телегра­фировать и изучал саперное и подрывное де­ло (пироксилин), так как в каждом кавалерий­ском полку была конно-саперная команда, ко­торая проводила телеграфную линию и при надобности производила взрывы. Вот почему я по окончании этой учебы и был прикоман­дирован к штабу полка; нужно было препо­давать учебной команде саперное дело и за­ведовать складом пироксилина.

Итак, нашу бригаду убрали из Каменца, нас — в Жуковцы, а белгородцев — в гор. Проскуров. На наши места пришла с Кавка­за казачья дивизия: 1-й Волгский казачий полк Терского войска и 1-й Урупский полк Кубанского войска и еще два Донских полка. Летние сборы 12-ой кавалерийской дивизии происходили всегда в м. Меджибожи, Подо­льской губернии, и полк после сборов в кон­це августа пошел прямо на новую стоянку, а мне пришлось заняться перевозкой пирок­силина на подводах. На одну подводу были погружены ящики с сухим и влажным пи­роксилином, а на другой подводе ехал я. Ехал я, кажется, 2 или 3 дня, причем на ночлегах должен был выставлять караул к пирокси­лину. Вообще поездка была не из приятных, была большая ответственность за пирокси­лин. К счастью, все обошлось благополучно и я хорошо довез пироксилин до села Жуков­цы.

Тут начались наши мытарства: комиссия, выбравшая место стоянки полка, нисколько не озаботилась вопросом, где будут жить офи­церы. Деревня находилась в ложбине, место сырое, деревня бедная и крестьянские дома одиночные, самые простые, крытые соломой, с глиняным полом. Пришлось жить в одной хате, то есть в одной комнате с крестьянской семьей, отгородив себе угол. Как раз насту­пила осень с дождем, сыростью и невылаз­ной грязью. В четырех верстах от Жуковец было местечко Вышгородок, где помещалась учебная команда и очередной дежурный эскад­рон для занятия караулов на полковой гаупт­вахте, цейхгаузе, у штандарта; эскадроны сменяли каждый месяц. От сырости и грязи начались заболевания, даже тифом, а полко­вой лазарет помещался в старом, сыром зда­нии, плохо отапливаемом, так что там, где лежали больные и тифозные не было даже нескольких градусов тепла. Дороги были в ужасном состоянии, иногда не было даже про­езда, колеса почти совсем уходили в грязь. До австрийской границы от Вышгорода бы­ло версты три, не больше, и по границе стоя­ли посты пограничной стражи. К нам самый ближайший был Кусковецкий пограничный пост, где жил начальник Кусковецкого от­ряда ротмистр Воронин с семьей. У него бы­ла квартира и казарма для нижних чинов от­ряда и даже небольшая баня. Ротмистр и его семья были очень милые, хлебосольные лю­ди, и мы ездили к ним в гости, да и помы­ться можно было в бане. До железной доро­ги, станции Волочиск, было 45 верст. Бли­жайшая дорога шла по постам пограничной стражи, по ней могли ездить только мы, во­енные. На полдороге находился пост Щасновецкий и деревня Щасновка; когда командир полка уезжал, то ему выслали подставу на этот пост и экипаж запрягался четвериком, но иногда не было совсем возможности пере­движения. Мы, офицеры, обыкновенно нанимали мужичка и ехали чуть не два дня до Волочиска. — Вот какие были условия жизни некоторых кавалерийских полков в России, и трудно было себе это представить, видя где-нибудь в большом городе кавалерийского офи­цера, хорошо одетого, на улице, в ресторане или в театре, позволяющего себе кутнуть по­сле нескольких месяцев жизни в каких-ни­будь Жуковцах, — в грязи, в сырости и ужас­ных условиях.

В то же время военное министерство реши­ло строить казармы в Волочиске для Стародубовского и 3-го Оренбургского казачьего пол­ков. Я был уже в чине штабс-ротмистра и старшим обер-офицером в 6-м эскадроне, ко­торый стоял в мест. Лаковцы, верст 12 от штаба полка. Эскадроном командовал рот­мистр Брюсов, который часто болел и в кон­це концов скончался в госпитале в Киеве. Я был назначен командующим 6-м эскадроном, и у меня в эскадроне были: поручик князь Касаткин Ростовский и корнет Моених. Пол­ком к этому времени командовал полковник Яфимович, бывший гвардеец.

(Окончание следует)

Полковник К. К. Отфиновский

© ВОЕННАЯ БЫЛЬ

Голосовать

(1 votes, average: 5.00 out of 5)

 Loading ...

Похожие статьи:

• Моя служба в офицерских чинах (Окончание). – К. К. Отфиновский
• Сверхсрочные. – Мейендорф
• СТO ЛЕТ НАЗАД. – Р. СПОРЭ
• Служба в Донской артиллерии (Окончание) – М.Т. Чернявский
• Денщики. – В. Каменский
• Мелочи, сюрпризы и курьезы походной и боевой жизни (№115). – В. Цимбалюк
• Конная атака 14 августа 1915 г. под господским двором «Жмуйдки». – Игорь Черкасский
• Воспоминания саперного офицера о войне 1914-1917 гг. – Г.К.
• Письма в редакцию (№115)