ВОЕННАЯ БЫЛЬ

(Из воспоминаний полковника К. К. Отфиновского).

Летом, мы, как всегда, были в Меджибожи на сборах. Там стояли 36-й Ахтырский драгунский и Одесский пехотный полки, и у последнего была летняя ротонда, где во время сборов назначались танцы, вольные вече­ра, был буфет и где мы все бывали. В один из таких вечеров я познакомился с одной ба­рышней, Елизаветой Федоровной, дочерью за­ведующего продовольственным магазином в Меджибожи, подполковника Соловьева. Тан­цевал я с ней вальс и, сам не знаю как, увлекся ею. Между прочим, за ней ухаживал и вздыхал мой корнет Моених, но, видимо, не пользовался успехом.

В это время имел место наш полковой праздник (15 августа) и мне поручили приго­товить все для праздника, а для этого я дол­жен был поехать в Киев, чтобы закупить все нужное для обеда и закусок. Заведующий нестроевой командой штабс-ротмистр Шебалин приготовил мне коляску с четвериком лоша­дей, и я отправился на станцию Деражня, в 16 верстах от Меджибожи, и затем по желез­ной дороге в Киев, где пробыл два дня, сде­лал все нужное и развлекся немного, после чего вернулся в полк. Командир полка Значко-Яворский был уже произведен в гене­рал-майоры, с назначением командиром кава­лерийской бригады, и, как я уже говорил, пол­ком командовал вновь назначенный лейб-гвар­дии Уланского полка полковник Яфимович.

В это время у Соловьевых гостили две барышни из Киева, дочери секретаря киев­ской думы Демочани, и одна из них сообщи­ла мне запиской, что Лиза меня ждет. Дом Соловьевых пользовался всеобщим вниманием и отличался своим гостеприимством. Туда за­ходили запросто офицеры Ахтырского полка к завтраку или обеду. Сам Соловьев был уродлив, небольшого роста, толстый с горбом, так как во время турецкой кампании он был в пехоте и попал под колеса какого-то обо­за. Кроме того, у него была на шее с ле­вой стороны, под щекой, большая сизо-баг­ровая шишка, которую нельзя было опери­ровать. Он был большой любитель водочки и вина. Обыкновенно за завтраком он наедался, выпивал немалое количество водки и ви­на и отправлялся спать до вечера, а затем очень поздно ложился спать, проводя время за стаканом вина у себя на террасе, которая выходила на реку Буг, причем приучил свою дочь держать ему компанию и ложиться очень поздно.

Мадам Соловьева была энергичная и до­вольно интересная дама, видимо польского происхождения и, кажется, она больше заве­довала складом, чем ее муж. У них, кроме дочери, было два сына: старший окончил уни­верситет в Киеве и был там же преподава­телем в женской гимназии, а другой был в Елизаветградском кавал. училище и вышел корнетом в 11-й драгунский Рижский полк в Кременце. Дочь Лиза воспитывалась в Ки­евской гимназии вместе с дочерьми Демоча­ни и была с ними очень дружна, а в семье их чувствовала себя как дома. Я стал бывать у Соловьевых и в один прекрасный день сде­лал ей за картами, играя в винт, предложе­ние и получил согласие. Мадам Соловьева, справившись у меня же о моем как служеб­ном, так и материальном положении, дала со­гласие на наш брак, который предположен был в декабре у них же, в Меджибожи. Я в это время должен был ехать в Борисоглебск, Тамб. губернии, за ремонтом молодых лоша­дей для полка, а затем возвращаться в полк. Жить с женой в мужицкой хате, грязи и слякоти не представлялось возможным и по­тому было решено что я переведусь на служ­бу в 3-й полевой жандармский эскадрон в Ки­еве, которым командовал подп. Вельяшев, бывший ахтырец, хорошо знавший Лизу и всю ее семью. Для перевода нужно было чтобы я стал православным, и так как я, собствен­но, католиком был только по крещению и по-польски даже не говорил, то я принял в Борисоглебске православие и смог перевестись в 3-й полевой жандармский эскадрон. В Борисоглебске я пробыл 2 года, так как за мной была очередь ехать шт.-ротмистру Файвишевичу и он просил меня заместить его, так как он только что женился, а я все равно не мог бы везти Лизу в полк. За это время оказа­лась вакансия у Вельяшева в эскадроне, и я подал рапорт о переводе меня к нему. Для этого я должен был пройти через испытате­льную комиссию по вопросам службы в по­левом жандармском эскадроне, а также касате­льно моего умовоззрения. Выдержав испытание, я был переведен в 3-й полевой жандарм­ский эскадрон и в это же время по старшин­ству был произведен в чин ротмистра.

Зимой я поехал в Меджибожи, где и со­стоялась моя свадьба. Шаферами у меня бы­ли Вельяшев и Цукерман. Венчание происхо­дило в церкви замка Меджибожи, везли нас туда в коляске Ахтырского полка. Вечером в доме Соловьевых были танцы под еврей­ский оркестр. После свадьбы мы поехали сна­чала в Харьков, затем в Курск, где прожи­вали мои родные, а оттуда в Борисоглебск и, наконец, в Киев, где мы поселились на Алек­сандровской улице, недалеко от Демочани, подруг моей жены. Началась служба в эска­дроне, куда я ездил на трамвае на Печерск, где была канцелярия и казарма жандармов и куда каждый день приходил адъютант эскад­рона ротмистр Иванов (бывший артиллерий­ский офицер). Собственно говоря, там дела ни­какого не было, и иногда я производил жан­дармам езду на плацу в Печерске, а также показывал рубку чучел. Здоровый белый конь, на котором я сидел, так резко бросился в сторону, испугавшись чучел, что несмотря на то, что я очень крепко сидел в седле, сбро­сил меня на землю и вдобавок брыкнул зад­ними ногами под моим лицом так, что я по­чувствовал запах его копыт, и так как я упал на спину, то у меня после этого довольно долго болела спина. В канцелярию также каж­дый день приходил Вельяшев, командир эска­дрона. В 12 часов приносили пробу и каж­дый, по очереди, посылал за водкой, так как Вельяшев любил выпить под пробу.

По предписанию штаба Киевского военного округа от 12 августа 1898 г. должен был быть сформирован полуэскадрон полевых жандар­мов при двух офицерах для отправки на о. Крит (Греция). Меня вызвали в штаб окру­га и предложили принять эту командировку, на что я и дал свое согласие. В № 84 «Во­енной Были» — я рассказал о моем десяти­летнем пребывании в этой командировке; по­льзуюсь случаем, чтобы сделать небольшую по­правку: отряд черногорцев состоял не из 40, а из 120 человек. Добавлю, что 13 декабря 1906 г. я был советом генеральных консулов назна­чен командующим войсками Канейского гар­низона и так как туда входили части француз­ской жандармерии, то по окончании моего ко­мандования, когда совет консулов выразил мне благодарность, французский консул вручил мне офицерский крест Почетного Легиона.

В мае месяце 1909 года Державы Покрови­тельницы решили отозвать свои войска с Кри­та и наш отряд, а вместе с ним и я, были погру­жены на русский пароход и отправлены в Одес­су причем офицеры могли беспошлинно про­везти все свои вещи, приобретенные на о. Кри­те. Прибыв в Одессу, я должен был задер­жаться на несколько дней для сдачи дел ко­манды в штаб Одесского военного округа и 4-го полевого жандармского эскадрона. По сда­че я отправился в свой 3-ий эскадрон в Киев и так как я не мог оставаться в эскадроне в чи­не подполковника, то я был прикомандиро­ван к штабу Киевского военного округа, ку­да я и приходил в инспекторское отделение штаба, где мне поручали некоторые работы. Я уже раньше просил начальника штаба ге­нерала Алексеева об определении меня в один из кавалерийских полков для дальнейшей службы, что было довольно трудно сделать.

В 1910 году 6 мая ген. Алексееву удалось перевести меня в 10-й драгунский Новгород­ский Е. Вел. Короля Вюртембергского полк в гор. Сумах, Харьковской губ., которым коман­довал в это время полковник Яниковский, мой сослуживец по Стародубовскому полку, где он в мое время командовал эскадроном, и 6 июля я был зачислен в списки полка, а 23 сентября прибыл в полк. В это время в пол­ку было уже два штаб-офицера, подполков­ник Красовский и подполковник Овчаров; первый был помощником командира полка по строевой части, а второй по хозяйственной, а я оказался производством в подполковники старше их обоих, но полк. Яниковский меня предупредил, что он не может их смещать, но я, конечно, сохраню свое старшинство и в его отсутствие его заменяю. Вскоре, однако, вы­шел Высочайший приказ о производстве в чин полковника в каждом полку помощника коман­дира полка по строевой части и был представ­лен к производству в полковники подполк. Кра­совский, который и стал заменять командира полка, а я отошел на второй план и, как он мне прежде, при сборе полка командовал ему: «Смирно! Господа офицеры!».

В мае месяце 1912 года полк. Яниковский по летам должен был выйти в отставку с произ­водством в генерал-майоры и командиром пол­ка был назначен полк. Мелик Алахвердов, бывший офицер Нижегородского драгунского полка. Ввиду Бородинских торжеств коман­дир полка и полк. Красовский были команди­рованы туда, а я с полком был отправлен в гор. Белгород Харьк. губ., где в это время проис­ходило при огромном стечении народа и в при­сутствии Великой Княгини Елизаветы Федо­ровны, супруги Московского Ген. Губернато­ра Великого Князя Сергея Александровича, освящение мощей Свят. Иосафа. Я со своим штабом был расположен в богатом имении по­мещика Семичева и один эскадрон в ближай­шей деревне. Мне было приказано каждый день выходить в город и проходить его с тру­бачами, прекращая игру только проходя ми­мо церквей, для поддержания порядка в городе. Никаких больше занятий в полку не было.

У Семичевых была большая семья, мно­го было барышень, приезжали соседи, и ча­сто они просили дать хор трубачей. В доме был большой зал, и мои офицеры отплясы­вали с барышнями. Как-то Семичева решила устроить пикник на полянке возле леса, где был сервирован стол; пригласила своих сосе­дей, был приглашен и я с офицерами, не обошлось опять без трубачей, о которых по­заботились, и пикник сошел очень приятно и весело. По окончании торжеств я с полком походным порядком вернулся в Сумы.

Вскоре подполковник Овчаров ушел со службы в отставку и я стал на законном ос­новании помощником командира полка по хо­зяйственной части, имея в своем распоряжении экипаж и пару лошадей, которыми я мог поль­зоваться, когда хотел, по служебным и по сво­им делам.

Жилось в Сумах очень хорошо, было свое офицерское собрание которое посещалось офи­церами полка ежедневно, где можно было хо­рошо поесть, поиграть в винт, а иногда и по­танцевать. Эскадроны были расположены по окраинам города, а офицеры жили по кварти­рам в городе. У меня была квартира в 6 ком­нат на Петропавловской улице, и напротив нас жил начальник 10-й кав. дивизии ген. Ва­силий Евгеньевич Марков.

6 мая 1913 года я был произведен в полков­ники с переводом в 10-й гусарский Ингерманландский полк, стоявший в городе Чугуеве, Харьк. губ. Начальником 10-й кавалерийской дивизии был ген. лейт. Раух, бывший кирасир, очень милый и симпатичный начальник. Я, будучи в полку, перевел с французского язы­ка эскадронное учение французской кавале­рии, и ген. Раух предписал мне сделать док­лад об этом ученье во всех полках дивизии: у себя в Сумах, в Харькове, где он сам при­сутствовал на моем докладе в собрании ка­зачьего Оренбургского полка, а затем в Чу­гуеве и Ахтырке. Всюду меня приветствова­ли обедом и ужином, и ночевал я в собрании. К этому времени ген. Раух получил, к глу­бокому моему сожалению, другое назначение, а на его место назначили ген. графа Келле­ра, бывшего командира бригады на Кавказе. Он очень недолюбливал полк. Мелик-Алахвердова, (еще по Нижегородскому полку), кото­рый получил Новгородский полк не будучи да­же на парфорсных охотах в Офицерской Кава­лерийской Школе, только по желанию Госу­даря, когда Государь был на Кавказе и про­вел почти целый день в собрании Нижегород­ского полка в Пятигорске. Поэтому Мелик-Алахвердов был очень недоволен назначени­ем Келлера, который был вообще очень резок и грубоват с подчиненными. Своим назначе­нием в Чугуев я был очень доволен, так как часто бывал в этих местах: мой отец, коман­дуя 4-й резервной артиллерийской бригадой, каждый год летом выходил с бригадой под Чу­гуев, где был артиллерийский полигон для практической стрельбы из орудий, и мы жили в селе Осиновка, — предместье Чугуева.

В это же время 10-го уланского полка под­полковник Черемисинов был произведен в полковники с переводом в 3-й гусарский Елизаветградский полк. Черемисинов служил всю свою службу в Одесском уланском полку в г. Ахтырке. Не желая покидать насиженные ме­ста, и, кроме того, по своему семейному поло­жению, неудобному для переезда его в Елизаветградский полк, он обратился ко мне с просьбой поменяться полками. На его пред­ложение я ответил отказом по вышеуказан­ным причинам. Тогда Черемисинов обратил­ся с этой просьбой к графу Келлеру, кото­рый, приехав в Сумы, вызвал меня к себе и предложил мне поменяться полками с Черемисиновым. Я ему ответил, что это меня со­вершенно не устраивает, на что граф Кел­лер довольно резко заявил мне: «А я хочу и требую, чтобы вы поменялись полками». По­сле этого мне ничего другого не оставалось делать, как подать рапорт о переводе меня в 3-й гусарский Елизаветградский полк, стояв­ший в г. Мариамполе. Я был чрезвычайно расстроен происшедшим, но другого выхода не было, и 2 июня 1913 года я Высочайшим при­казом был переведен на службу в 3-й гус. Елизаветгр. полк, куда и явился 15 июля по сдаче своей должности вновь назначенному в полк подполк. Гончарову, бывшему Стародубовцу, с которым я прослужил вместе всю свою службу в Стародубовском полку.

3-ий гусарский Елизаветградский Великой Княжны Ольги Николаевны полк был вы­зван в это время из Мариамполя в Красное Село, как и 8-ой уланский Вознесенский полк, Шефом которого была Великая Княжна Тать­яна Николаевна, для участия в маневрах в Красносельском лагере, на которых присут­ствовали Президент Французской республики Пуанкарэ и генерал Жоффр. Прибыв в полк, я явился к командиру полка, в то время уже произведенному в генерал-майоры с назначе­нием командиром бригады 4-ой кавалерийской дивизии — Мартынову. Прием меня в полку был очень сухим, как со стороны командира полка, так и со стороны его двух штаб-офи­церов, а также и прочих офицеров. Очень немногие из них сочли нужным ответить мне на мои визиты. Когда, по окончании Красно­сельского сбора полк должен был отправи­ться в Петергоф, то ген. Мартынов с двумя своими штаб-офицерами поехал туда на ав­томобиле, а мне приказал вести полк походным порядком, что я и должен был, конеч­но, сделать. В Петергофе нас, офицеров, раз­местили по комнатам дворца. Был назначен па­рад Елизаветградскому и Вознесенскому пол­кам. На правом фланге около меня стала Вел. Княжна Ольга Николаевна верхом, в фор­ме полка, так, что я был снят фотографом рядом с ней. Затем Государь пропустил полк по-эскадронно рысью, и я шел впереди пол­ка. После парада в Петергофском Дворце был обед в присутствии Государя, на который бы­ли приглашены все офицеры этих двух пол­ков.

Чтобы представиться Государыне Императрице, мы отправились с полком в пешем строю с трубачами на дачу «Александрия», где Го­сударыня, сидя в экипаже, принимала всех офицеров, которых представлял командир пол­ка. Все по очереди, подойдя к экипажу, цело­вали руку Государыни, а песенники пели пес­ню полка:

«Мы гусары не из фольги,
Всяк из нас — лихой булат,
Берегите ж имя Ольги,
Белый ментик и штандарт.

Если ж ментик наш кровавым
В схватке запятнен клеймом,
То с двойною, братцы, славой
Щеголять мы будем в нем».

По окончании представления полк вернул­ся обратно в Петергоф, а затем оба полка должны были вернуться на свои стоянки и елизаветградцы вернулись в Мариамполь по железной дороге. Я же остался в Красном Се­ле в лазарете Вел. Княгини Марии Павлов­ны, где профессор-хирург Кожин должен был сделать мне операцию из-за некоторой дели­катной болезни, которой я страдал уже не­сколько лет и от которой меня уже опериро­вали в Афинах, во время моего пребывания на Крите. Там меня не раз посещала Коро­лева Ольга Константиновна и баловала меня букетами прекрасных роз. В Красносельском лазарете я удостоился посещения Великой Княгини Марии Павловны, которая приезжа­ла в сопровождении своего адъютанта Ал. Этнера. Окрепнув после операции, я поехал в Петербург, где был приглашен на завтрак к своему бывшему сослуживцу, ушедшему из полка. — Коптеву, который жил с семьей в Пи­тере. Затем я поехал в Ялту, где в это вре­мя находилась моя вторая жена с сыном. Моя первая жена прожила не долго и умерла в Севастополе от опухоли в голове; на Крит она приезжала два раза, но тамошний кли­мат ей не подходил. После ее кончины я женился вторично на подруге жены англий­ского консула, с которой она познакомилась, будучи на Кавказе в семье ген. Пржеваль­ского и к которой она приехала погостить на о. Крит. В 1905 году у меня родился сын Ге­оргий, который и прожил свои первые три года на Крите. По приезде в Ялту я полу­чил от ген. Мартынова письмо следующего содержания: «Глубокоуважаемый Константин Константинович, так как вы находитесь в Ял­те, то наверное будете приглашены к Высо­чайшему столу в Ливадии. Я очень был бы вам благодарен, если бы вы напомнили Вел. Княжне Ольге Николаевне о моей просьбе выхлопотать у Государя разрешение оставить мне форму полка, что она и обещала сде­лать». Не зная еще, буду ли я приглашен в Ливадию и узнав, что на благотворительном базаре в Ялте Великая Княжна имеет свой стол с продажей разных вещей, я отправил­ся на этот базар и подошел к столу Великой Княжны, чтобы что-нибудь купить. Взяв ка­кую-то вещь и внеся свою лепту, я обратил на себя Ее благосклонное внимание. Поздо­ровавшись со мной, Она спросила меня, что нового в полку, на что я ответил, что все хорошо и что ген. Мартынов надеется, что обе­щание относительно его просьбы не забыто. На это Вел. Княжна мне ответила, что Она говорила об этом с Государем, но Государь сказал, что это трудно сделать в мирное вре­мя, так как это иногда делается в военное время за особые заслуги части или полка. Я сразу же сообщил об этом ген. Мартынову и после этого получил от него другое письмо где он спрашивал меня, не хочу ли я пере­вестись в 3-ий уланский Смоленский полк, которым командует мой бывший товарищ по Николаевскому училищу полк, барон фон Кру­зенштерн, у которого есть вакансия на стар­шего штаб-офицера и который был бы очень рад иметь меня у себя в полку, добавив, что новая форма будет мне сделана из хозяйст­венных сумм и что вещи мои будут переве­зены в Вилковишки, стоянку полка, на пол­ковых лошадях.

На это письмо я ген. Мартынову ничего не ответил, так как был приглашен к Высо­чайшему Столу в Ливадию и решил сам вы­яснить свое положение. После завтрака де­журный флигель-адъютант Драневский подо­шел ко мне и сказал: «Теперь вы можете подойти к вашему Шефу и говорить с Ней». В то время как я разговаривал с Вел. Княж­ной, к нам подошел Государь Император и, помня, что я был на Крите, спросил меня знал ли я министра Венизелоса, на что я от­ветил, что знал его очень хорошо и даже жил в его доме. Затем, пользуясь случаем, я доложил Государю о своем положении в пол­ку сказав: «Ваше Величество изволили произвести подп. Скомского в полковники, и те­перь в полку оказалось два полковника», до­бавив, что был бы счастлив, будучи только что переведен, остаться в Елизаветградском полку. На это Государь, прощаясь со мной, сказал: «Постараюсь вас не забыть», на что я ответил: «Покорнейше благодарю, Ваше Им­ператорское Величество».

После этого я поехал в Петербург, чтобы представиться новому командиру полка полк. Ярминскому, который был перед этим коман­диром эскадрона юнкеров Николаевского учи­лища. Перед этим я явился к дежурному ге­нералу Главного Штаба генералу Кондзеровскому, который сообщил мне, что получено Высочайшее распоряжение меня из Елизаветградского полка не переводить. Явившись за­тем полк. Ярминскому, я был встречен сло­вами: «Ген. Мартынов мне сказал, что вы переводитесь в Смоленский уланский полк», на что я ответил, что вовсе об этом и не ду­маю. «В таком случае будем служить вместе», сказал мне полк. Ярминский.

Из Петербурга я наконец вернулся в Мариамполь, куда приехал и ген. Мартынов, что­бы проститься с полком, где ему устроили прощальный обед, в котором я и принял уча­стие. Затем приехал полк. Ярминский и ска­зал мне, чтобы я командовал полком, так как ему нужно устроить свои дела. Таким обра­зом я, вступив во временное командование полком, встретил Новый Год в собрании пол­ка, а 1 января 1914 года получил «Русский Инвалид», в котором прочел, что Высочай­шим приказом я был переведен во 2-ой лейб-драгунский Псковский Императрицы Марии Феодоровны полк со стоянкой в г. Сувалки, в нескольких верстах от Мариамполя. Я пря­мо глазам своим не верил, но делать было нечего, пришлось смириться и снова шить се­бе на собственный счет новую форму и пе­реезжать в Сувалки. Вот вам и Высочайшее распоряжение! Я все же снова поехал в Пе­тербург, во-первых, чтоб сняться еще в фор­ме Елизаветградского полка, а во-вторых, чтобы повидать адъютанта Военного Минист­ра Сухомлинова, — ротмистра Булацеля, ко­торого знал хорошо, и вот что я выяснил:

Узнав, конечно, от Мартынова, который был уверен, что все это сделала Вел. Княж­на Ольга Николаевна, а не сам Государь, Су­хомлинов возмутился, что «какая-то девченка вмешивается в военные дела» и уговорил Го­сударя разрешить перевести меня в Псков­ский полк, а не в Смоленский, как этого хо­тел Мартынов, который не подозревал, что я лично говорил с Государем, и думал, что это все сделала Вел. Княжна на которую он был обижен за то, что Она не выхлопотала ему разрешение носить форму Елизаветградского полка в отставке. Вот какие дела тво­рились у нас, и как легко было уговорить Государя изменить принятое Им решение, и каким «субъектом» оказался ген. Мартынов, вмешав в это дело Ее Высочество, Шефа сво­его полка.

2-ой лейб-драгунский Псковский полк был размещен в новых казармах, расположенных на окраине гор. Сувалки. Квартира команди­ра полка была в отдельном флигеле, и боль­шинство офицеров имели квартиры в казар­менных домах, хотя некоторые офицеры жи­ли и в городе. Командиром полка был пол­ковник Юрьев, помощником его по строевой части был я, а по хозяйственной — подполк. Рыбицкий, с которым я вместе служил в Стародубовском полку. Полковым адъютантом был поручик Карачков. Было хорошее офи­церское собрание, перед казармами был буль­вар, обсаженный деревьями, была теннисная площадка.

У меня с некоторых пор стали болеть но­ги, и доктор посоветовал мне поехать в го­род Цехоцинек, курорт с соляными ваннами, которые я и брал. На курорте было очень много евреев, любителей лечиться, играл во­енный оркестр Л. Г. В. Литовского полка из Варшавы. Ежедневные соляные ванны очень ослабляют и после них, для укрепления орга­низма, нужно брать ванны газовые. Я не ус­пел их закончить, как получил телеграмму командира полка — немедленно вернуться в полк. Была объявлена война.

Я приехал в полк совершенно расслаблен­ный, но ничего не поделаешь, трехчасовая мобилизация — и полк должен был выступить в походном порядке к пограничной станции Вержболово. Полк был выстроен в конном строю на плацу, полковой священник отслу­жил молебен, меня посадили на лошадь, т. к. сам я по слабости не мог сесть, и полк дви­нулся в поход. Никакого обоза с нами не бы­ло, и мы могли взять с собой только то, что могло уложиться в кобурах седла. Семьям офи­церов было дано распоряжение наскоро уло­жить вещи и через два дня выехать по же­лезной дороге внутрь страны. Уложить и от­править можно было, конечно, только часть вещей, а всю остальную обстановку пришлось оставить в казарменных квартирах, куда впо­следствии вошли немецкие войска, и немцы, жители пограничной полосы, приезжали с под­водами и забирали все оставшееся к себе.

Наш полк был назначен в состав отряда под командой ген. Хана-Нахичеванского, быв­шего начальника нашей 2-ой кавалерийской дивизии, в который входили две-три кавалерий­ские дивизии и две дивизии гвардейские. Отря­ду было приказано перейти границу у Вержболова, пройти гор. Эйдкунен и двигаться занять Восточную Пруссию, из которой были уведены регулярные немецкие войска и оставались для ее защиты только отряды ландштурма. Мы вошли в Эйдкунен в конном строю, немки стояли на балконах, а шупо (полиция) отда­вали нам честь. Но как только мы вышли из города, из ближайших фольварков нас на­чали обстреливать. Мы шли, имея на флан­гах эскадроны для охранения; с правой сто­роны был 3-й эскадрон ротмистра Масленни­кова, который повел свой эскадрон в атаку на фольварк, из которого нас обстреливали, но всюду дороги и сам фольварк были ок­ружены колючей проволокой. При атаке ло­шади попадали на эти проволочные заграж­дения, сам Масленников был убит пулей в лоб, а его офицер, поручик Мунтянов, был ранен. Ему выбило нижнюю челюсть, и его пришлось немедленно эвакуировать. Наша пу­леметная команда спешилась и открыла огонь, а через некоторое время полку было прика­зано отходить обратно к гор. Эйдкунену, так как нас начали обстреливать ружейным и артиллерийским огнем. Отходили галопом, и я был сзади отступающих эскадронов; вдруг моя лошадь упала и я очутился на земле совершенно один, а кругом свистели пули и сверху разрывались снаряды шрапнели.

Я подумал, что все для меня кончено, не видя никого вокруг себя, как вдруг ко мне подскочил один драгун, который, заметив, что я упал, повернул свою лошадь назад, под­скакал ко мне, посадил меня на свою лошадь и, схватившись за стремя, бежал око­ло меня под ружейным и орудийным огнем. Так счастливо мы выбрались из огня; лошадь моя собственная, «Сиротка», как упала, так и осталась лежать, не знаю, была ли она уби­та или только ранена, нельзя было терять ни минуты, чтоб не быть нам обоим убитыми. Конечно мой спаситель был представлен к награде и получил Георгиевский крест за спа­сение своего штаб-офицера. После этого нам приходилось спешиваться и в пешем строю выбивать ландштурм из занимаемых им фоль­варков. Зная заранее, что нам придется иметь дело с колючей проволокой, мы были снаб­жены большими ножницами, которыми и пе­ререзывали проволоку. Продвигаясь вперед, мы занимали фольварк за фольварком, из ко­торых за несколько минут спешно бежали немцы. Так, идя впереди полка и командуя двумя эскадронами, я занял один большой фо­льварк, из которого немцы бежали, может быть, за каких-нибудь ½ часа до нашего прихода. Войдя в один из дворов, я встретил двух со­бак — одного дога, а другого сан-бернара, как оказалось очень радушных; в столовой был накрыт стол для обеда, и в кухне все гре­лось на плите, так что я с офицерами сел за стол и хотя и спешно, но хорошо пообедал всем горячим. В конюшне были брошенные экипаж и лошади.

Всюду за нами следили немцы на велоси­педах и при нашем приближении прятались, бросая эти велосипеды, которые наши драгу­ны приводили в негодность, так, что по бокам дороги их можно было видеть целые кучи. Мои драгуны поймали одного такого немца и привели ко мне. Он бросился мне в ноги и стал показывать, что он ничего не пони­мает, что он глухонемой. Я велел запереть его в чулан, чтоб он не мог до нашего ухода известить немцев о нашем тут пребывании и о нашем числе. При ночлеге я, конечно, вы­ставлял сторожевое охранение, а в селении брал под охрану старшину и делал его от­ветственным за внезапное на нас нападение. Таким образом продвигаясь вперед, занимая фольварки и беря в плен солдат, их занимав­ших, мы дошли до гор. Вормдита на Висле и спешенными частями заняли его, причем ко­мандир полка полк. Юрьев, находившийся тут же, был ранен пулею в ногу. Хан-Нахичеванский находился в одном большом и бо­гатом фольварке близ города; там нам был накрыт стол для обеда, так как прислуга ос­тавалась и только хозяева поспешили удрать при нашем приближении.

Полковника Юрьева отправили на автомо­биле в тыл, причем дали ему конвой из 4 человек с винтовками, которые стояли на под­ножках, наготове, а он лежал на сидении. Мне предписали вступить в командование полком. Вскоре немцы перебросили с французского фронта войска, и нам пришлось отходить на­зад во-свояси по той же дороге, по которой мы и вошли. Видимо, немцы хотели нас окру­жить и обстреливали нас с двух сторон, а мы должны были пройти через Роминтенскую пущу, где находился охотничий замок Ви­льгельма и где была одна только дорога. У всех была одна только мысль, успеем ли мы пройти до занятия ее немцами. Отходили та­ким образом, что один полк спешивался, за­нимал позицию и охранял отступающие ча­сти до смены другим полком. Настроение у всех было печальное, а у Хана-Нахичеванского вопрос, удастся ли ему вывести отряд из Германии обратно в Россию. К счастью, нам повезло и мы успели перейти границу вовремя.

Одно время были мы под Варшавой во время сильных боев на реке Бзуре и на Равке. Мы стояли на отдыхе, когда после своего излечения от ран приехал полк. Юрьев и всту­пил в командование полком. Затем мы попали на фронт Ломжа-Остроленка, где занимали пе­хотные окопы. Штаб полка стоял в лесу, это бы­ло зимой, а окопы были впереди леса и, конечно, мы были в пешем строю, оставив в де­ревне, за десять верст, своих лошадей и по одному драгуну на шесть лошадей. Ночью ко­мандир полка послал меня проверять сторо­жевое охранение нашего расположения и я с одним ординарцем, знавшим его, отправил­ся на проверку. Трудно было идти по коле­но в снегу и часто проваливаясь в ямы, но мы все же добрались до часовых и, зная па­роль, свободно обошли цепь охранения и бла­гополучно вернулись в штаб полка, где я на соломе, в шубе, хорошо заснул после этой прогулки. На другой день полк. Юрьев по­ехал осмотреть расположение эскадронов в окопах. Когда он был в расположении 3-го эскадрона ротмистра Вартанова произошло следующее: один драгун принес на плече 6-дюймовый неразорвавшийся немецкий снаряд и сбросил его около собравшихся вокруг ко­мандира полка офицеров. Снаряд взорвался на земле и принесшему оторвало обе ноги, Юрьеву оторвало правую ногу, ротмистра Вартанова ранило в ноги, а другие офицеры, окружавшие Юрьева, получили незначитель­ные ранения осколками. Полк. Юрьева отвез­ли немедленно в гор. Ломжу, где находился лазарет Великой Княгини Марии Павловны и там ему сейчас же ампутировали правую но­гу. Я снова вступил во временное командо­вание полком.

Через некоторое время полк перебросили по железной дороги на станцию Кейданы, в Риго Шавельский район Северо-Западного фронта, которым командовал ген. Алексеев. Полк занял позиции в спешенном строю по реке Дубиссе, а противоположный берег был занят немцами. В это время командиром пол­ка был назначен Генер. штаба полк. Батюшин, который был в штабе Варшавского во­енного округа заведующим мобилизационным отделом и для ценза должен был командо­вать полком. Попав сразу в боевую обстанов­ку, он, конечно, чувствовал себя не совсем удобно. Я как-то до его приезда попал в штаб Сев.-Зап. фронта и являлся ген. Алексееву, который хорошо меня знал по Киеву, когда он был начальником штаба Киевского военно­го округа. Ген. Алексеев очень любезно меня принял и пригласил обедать в столовую шта­ба, это было в гор. Седлеце. Он меня очень ободрил, сказав, что надеется, что я скоро бу­ду командовать полком. И вот, когда я вер­нулся в полк, то в мое отсутствие пришла телеграмма из штаба армии с запросом, не желаю ли я принять в командование вновь формирующийся Пограничный конный полк из шести сотен и пулеметной команды. Полк. Батюшин за меня ответил согласием и вско­ре было получено распоряжение командиро­вать меня в штаб 4-ой армии, находившийся в гор. Ново-Александрийске в зданиях Земе­льного Института куда должны были при­быть конные сотни Пограничной Стражи раз­ных бригад: Сандомирской, Новобрежской, Рыпинской и др. Полку присвоено было на­звание 15-го Сандомирского конного полка По­граничной Стражи. Это было 8 июля 1915 го­да. Сотни постепенно приходили в штаб ар­мии и, когда все собрались, я получил пуле­меты и обоз полка, а для себя двуколку. По­знакомился с офицерами, назначил себе помощ­ника по хозяйственной части, адъютанта пол­ка, казначея, заведующего нестроевой коман­дой и, когда все было готово, доложил ко­мандующему 4-ой армией, который послал ме­ня с полком на берег Вислы для охранения это­го берега. Затем полк был передан 5-му армей­скому корпусу и сотни несли службу связи и разведки при пехотных дивизиях корпуса. Я же со штабом полка оставался в районе располо­жения корпуса. Сотни проходили также эс­кадронное учение и пропускались через пре­пятствия. Когда полк бывал в сборе, я про­изводил полковое учение. Во время стоянки полка в одной деревне, командир корпуса, проезжая по этой же деревне, был поражен чистотой и порядком всюду, за что и выразил мне через своего адъютанта по телефону свою благодарность.

Я всегда требовал от командиров сотен, что­бы они следили за порядком и чистотой в их расположении. Чтобы пища была хоро­шая, кухни походные содержались бы в чи­стоте и кашевар был бы одет во все белое и чистое. Когда возможно было, делал вывод­ку и осмотр лошадей. Вопрос ковки был очень трудный, т. к. в интендантстве не было подков и мне пришлось, когда я находился в южном районе, послать в Харьков несколько кузне­цов под командой одного старшего унтер-офи­цера, который в окрестностях города нанял кузницу и занимался там изготовлением под­ков. Будучи в отпуску, я по дороге в Курск заехал в Харьков проверить их работу. Ко­гда я стоял около Люблина, я, на хозяйст­венные деньги купил экипаж и пару лошадей, причем командир 6-ой сотни предложил мне пару его казенных лошадей, а кучером у ме­ня был московский лихач. Впоследствии заве­дующий нестроевой командой купил троеч­ную упряжку, а командиры сотен подобрали мне тройку вороных лошадей, так как во вре­мя нашего стояния под Луцком дороги, особен­но весной, были в ужасном состоянии.

С самого начала принятия мною полка мне пришлось много потрудиться, чтобы создать единение в полку, т. к. сотни были из разных пограничных полков, офицеры впервые сош­лись вместе и у них еще было мало общего. Мне пришлось им все время напоминать, что теперь нет отдельных сотен, а есть один 15-й Сандомирский пограничный конный полк и все офицеры должны работать в единении для полка, а не отдельных сотен. Приходилось иногда прибегать к замечаниям и выговорам в приказе по полку и разбирать их ссоры. В общем же я получал от начальников пе­хотных дивизий самые хорошие отзывы о службе моих сотен. В свою очередь я пред­ставлялся командирами тех корпусов, где я служил с полком, к производству в генералы с назначением командиром неотдельной кавал. бригады, но представления остались без послед­ствий.

Одно время совместно с моим полком дей­ствовал также Астраханский казачий полк, ко­торым командовал полковник, чью фамилию я не могу припомнить. Наши два полка были со­единены, и его по старшинству в чине назна­чили командовать обоими полками, как брига­дой кавалерии, с производством в генералы. Это соединение двух полков длилось очень ко­роткое время, а затем полки разошлись. Вот как это все просто делалось!

Позже мой полк был прикомандирован к одной казачьей дивизии, которая занимала пе­хотные окопы на фронте около Могилева, и я с полком входил в очередь занятия этих око­пов, причем меня расположили в большом со­сновом лесу, где был сплошной песок. Лошади стояли в коновязи в лесу и, ложась, лизали этот прохладный песок и заболевали колика­ми. Приходилось им ставить клизмы, и были случаи околевания, а потому пришлось при­вязывать лошадей очень коротко к коновязи, чтобы они не могли ложиться. Это было летом 1916 года. Двигаясь с 5-м армейским корпусом я дошел с полком до своих прежних мест, ког­да пехота наша занимала позиции за городом Тарнополем в Австрии и город обстреливался австрийцами. Так как ночью солдаты пехоты убегали с позиций в город и грабили все, что могли, а город был хороший чистенький, где было много магазинов и ресторанов, а теперь после бомбардировки был наполовину разру­шен, сожжен и разграблен, то командир кор­пуса приказал мне отправиться в город и объ­ехать его, выслав повсюду разъезды, кото­рым было приказано ловить бродящих там пе­хотных солдат и с рассветом вернуться в свое расположение. Подходя к городу, пришлось переходить через большие выбоины, сделан­ные снарядами и проходить мимо горящих до­мов в самом городе. Мои разъезды приводи­ли ко мне пойманных с добычей солдат, при­чем у одного из них в мешке оказалось пол­но детской обуви значит грабили все, что по­падало под руку. Перед этой экспедицией ко­мандир корпуса приказал мне всех мародеров, пойманных с поличным, расстреливать на ме­сте, но ввиду того, что в городе располагался штаб пехотного полка, я приказал всех захва­ченных мародеров отправлять в штаб этого пол­ка. Какую бы панику я развел в городе и шта­бе, если бы стал производить расстрелы на ме­сте! Под утро, согласно инструкциям, я с полком покинул город и обо всем доложил ко­мандиру корпуса.

Через некоторое время 5-ый корпус ото­шел к Волочиску, и я с полком остановился в самом Волочиске, будучи назначен комендан­том Волочиска и Подволочиска, где стоял тан­ковый отряд. В это время фронт начал уже распадаться, солдаты уходили с позиций, не слушали офицеров. Приказано было выбирать самим солдатам своих командиров, а офицерам снять погоны и все офицерские отличия. У ме­ня в полку был выбран командиром полка ме­дицинский фельдшер. Он приходил ко мне жаловаться на то, что писаря в штабе полка его не слушаются и над ним смеются, на что я ему ответил, что, к сожалению, ничего не мо­гу для него сделать, так как я больше не на­чальство. Однако к чести моих солдат, в боль­шинстве кадровых, с большим процентом унтер-офицеров, должен сказать, что никаких эксцес­сов в полку не произошло и до последнего мо­мента они относились ко мне с полным уваже­нием.

Не получая никаких распоряжений из штаба корпуса и не видя никакой пользы от мо­его дальнейшего пребывания в полку, я, забо­лев, был эвакуирован в санитарном поезде, к счастью моему стоявшем в Подволочиске. По­сле немалых мытарств я добрался до Курска, где проживали моя жена с сыном. Так окончи­лась моя служба в славной российской Импе­раторской армии.

К. К. Отфиновский

© ВОЕННАЯ БЫЛЬ

Голосовать

(2 votes, average: 5.00 out of 5)

 Loading ...

Похожие статьи:

• Моя служба в офицерских чинах (Продолжение, №115). – К. К. Отфиновский
• На Двине в 1915-1917 гг. (Окончание) – В. Е. Милоданович
• Письма в Редакцию. – Юрий Солодков, А. Хохлов
• 13-й пехотный Белозерский Генерал-фельдмаршала кн. Волконского полк в гражданскую войну. – И. Горяйнов
• Сверхсрочные. – Мейендорф
• Картина художника Г.К. Бакмансона «Измайловский досуг» – Юрий Солодков
• Служба в Донской артиллерии (Окончание) – М.Т. Чернявский
• 42-й пехотный Якутский полк в гражданской войне. – Подполк. Чернопысский
• ПИСЬМА В РЕДАКЦИЮ (№107)