Статьи из парижского журнала "Военная Быль" (1952-1974). Издавался Обще-Кадетским Объединением под редакцией А.А. Геринга
Saturday November 23rd 2024

Номера журнала

Каушен. – А. С. Гершельман



Воспоминания Лейб-Гвардии Конной Артиллерии, Батареи Его Величества подпоручика Александра Сергеевича Гершельмана 5-го.

«Ура, наш командир, Царева за тобой
Всегда пойдет, всегда пойдет на смертный бой!
С подъятою шашкой летит командир
И мчатся солдаты все строем за ним,
И мчатся солдаты все строем за ним
На бой на кровавый, на радостный пир.»

(Из батарейной песни).

Батарея выступила в поход, имея в строю 12 офицеров, из которых я был младший, но уже через год число это настолько сократилось, что я принял командование 2-м взводом батареи.

Командиром был князь А. Н. Эристов, в ок­тябрю того же года принявший Кавалергард­ский полк; старшим офицером Б. П. Огарев, ле­том 1915 года назначенный командиром Запас­ной батареи; 3-м взводом командовал штабс-ка­питан П. А. Рот; 2-ым штабс-капитан Б. В. де Латур де Бернтард, поручик Д. Д. Гершельман 1-ый командовал 1-ым взводом, который вско­ре сдал поручику Данилову. Последний тяжело был ранен 17 сентября 1914 года под Мацковой Рудой и в строй не вернулся, Гершельман же впоследствии назначен был в Запасную батарею Поручик Ю. С. Гершельман 2-ой командовал разведчиками, убит 6 августа 1914 года под Каушеном; поручик Н. П. Домерщиков в начале похода командовал обозом первого разряда; по­дпоручик С. С. Гершельман 3-ий был назначен адъютантом командира дивизиона полковника Завадовского, а после смерти поручика Герше­льмана 2-го принял разведчиков; подпоручик Ю. Р. фон-Мевес исполнял обязанности ордина­рца при штабе дивизии; подпоручик А. А. Тере­хов-младший офицер 3-го взвода, подпоручик А. С. Гершельман 5-ый — младший офицер 2-го взвода. Врачом был Б. Б. Бауер.

Свое боевое крещение батарея приняла 30 июля (старого стиля) на самой границе, к северу от Вержболова. Стоя на маскированной пози­ции, батарея скоро была обнаружена противни­ком, имевшим, по-видимому, свой наблюдатель­ный пункт на колокольне кирки, расположен­ной по ту сторону границы. По батарее был от­крыт жестокий огонь четырех-орудийной неме­цкой батареи. Я был послан передовым наблю­дателем в цепь взвода Кавалергардского полка.

Командовал взводом князь Багратион-Мухранский. Взвод лежал в цепи в створе нашей и не­мецкой батарей, а потому все очереди, которы­ми германская артиллерия посыпала нашу ба­тарею, со свистом пролетали над моей головой, и я мог наблюдать разрывы неприятельских снарядов между нашими пушками.

Командовал огнем батареи князь А. Н. Эри­стов. Батарея, несмотря на сильнейший обстрел, не прекращала огня ни на минуту, действуя против частей немцев, маневрирующих за гра­ницей. Точка отметки батареи была впереди, а потому верхние орудийные щиты не были под­няты. Этим объясняется то, что немецкая шра­пнель, пробив оба щита 1-го орудия и разорвав­шись, переранила всех орудийных номеров. Остались нетронутыми лишь командир взвода поручик Гершельман 1-ый и взводный старший фейерверкер Засов. Пробитый щит оставался на 1-ом орудии на память о первом бое, даже при замене пушки новой. Прямым же попада­нием шрапнели были разорваны гильзы в лот­ках зарядного ящика 4-го орудия, загорелся по­рох, который пришлось тушить землей. В 1-ом же орудии осколками снаряда были перебиты спицы колеса, так что во время боя пришлось заменять его запасным. Насколько батарея ра­ботала чисто и беспрерывно, видно из того, что Эристов узнал лишь после боя о замене колеса 1-го орудия.

К вечеру бой затих и батарея отошла на би­вак. Несмотря на потери и переживания пер­вого боя, настроение было бодрое. Оживленно обменивались впечатлениями; помню брат Юрий говорил: «Как весело было слушать свист пуль!»

3 августа, севернее Владиславова, перешли пограничную реку Шешупу и вторглись в Во­сточную Пруссию.

Группа чинов 1-й Его Величества батареи лейб-гвардии Конной Артиллерии

Стоят слева направо: бомбардир Чибалдин, вахмистр Засов, (?), капит. Домерщиков, ген.-майор князь Эристов, кап. Данилов, кап. де-Латур-де-Бернгард, шт. кап. Тере­хов, кап. Гершельман 3-й, прапор. Гершельман, штабс-кап. Кологривов.

4-ое августа было для меня особенно утоми­тельным днем. Терехов и я, как младшие офи­церы батареи, чередовались, ведя батарейный обоз. В этот день я был в строю батареи, в рас­поряжении командира. Двигаясь в главных си­лах дивизии, батарея была готова, в случае на­добности, немедленно выехать на позицию. Раз­ведчики намечали возможные наблюдательные пункты и позиции батареи. Я передавал распо­ряжения командира старшему офицеру Огаре­ву, а потому безостановочно мотался между ними.

К вечеру подошли к городу Пилькалену и остановились. Долго топтались перед ним, ожи­дая результатов высланной разведки. Нако­нец, не выдержали и, не дождавшись развед­чиков, передовые цепи двинулись вперед и во­шли в город без выстрела. Пройдя город через главную площадь и мимо кирки, батарея стала биваком на его западной окраине. Спали тут же, у орудий.

Первые дни похода мы не пользовались до­мами для ночлега. Помню, как после выгруз­ки эшелона в Пильвишках, строго следуя уста­ву, лошадей поставили на коновязь, люди спа­ли тут же, гг. офицеры в саду хаты, в спальных мешках. Непривычные к коновязи мобилизо­ванные лошади, среди которых были и жереб­цы, вырывали колья коновязи, горячились, дра­лись. На первом же биваке погибла кровная, нервная и горячая кобыла «Стэлла» (П. А. Ро­та). Она вырвала кол, к которому была привя­зана и порезала себе сухожилия о проволоку изгороди. Ее пришлось пристрелить. Ночью по­шел дождь и залил нас в мешках. Мы скоро от­казались от таких бивачных приемов: спали в сараях и домах, взводы разводили по дворам и только в случае нужды располагались под звездным небом.

На другой день, 5 августа, батарея рано дви­нулась в поход, оставив меня вести обоз, состо­ящий из кухни, офицерских вьюков и несколь­ких двуколок. Князь Эристов считал, что при большом сверхкомплекте офицеров, надо всюду, для порядка, назначать таковых. Я с грустью проводил батарею.

Офицерское питание было скверно налажено, наш батарейный повар Карчанов, попавший в строй прямо от Кюба, еще не свыкся с услови­ями похода. Лишь позже он научился велико­лепно кормить нас. В одном из передков им был устроен ящик с хлебом и металлической короб­кой из под бисквитов Эйнема, в которую он вма­зывал паштет из печенки. Собран скую же дву­колку Огарев завел лишь во время нашей крат­кой стоянки в Вильне, в октябрю 1914 года.

Я был голоден и пошел искать пропитания в ближайшие дома. Набрел на покинутый хозяе­вами магазин, в котором нашел сахар и какао, смешав их, утолил свой голод. Настроение бы­ло скверное, так как я боялся, что батарея без меня будет участвовать в бою. Но и в этот день продвижение дивизии продолжалось без особо­го сопротивления. Казалось, что немцы отсту­пают по всему фронту. Появлялись лишь не­значительные отряды велосипедистов и слабые кавалерийские части, которые спешно отступа­ли при первом соприкосновении с нашим аван­гардами. Оптимисты уже подсчитывали, сколь­ко дневных переходов нам оставалось до Берлина. День снова прошел спокойно. Без приклю­чений я довел обоз до бивака. Скорее спать, чтобы завтра, спозаранку, снова в поход, — впе­ред на Берлин!

День 6 августа начался как-то незначительно. Встали, поели и сели на дворе фольварка, в ко­тором ночевали. Чувствовалась уже общая ус­талость: непрерывные походы, непривычная тяжесть боевой амуниции (шашка, револьвер, бинокль, полевая сумка), которую не снимали целыми днями. Кавалерия уже начала притора­чивать к седлу часть этой амуниции. Все молча полулежали на траве и на подостланной соло­ме. Помню, меня тогда поразило усталое лицо брата Юрия. Что-то грустное было в выраже­нии его глаз и в осунувшемся небритом лице. Многие решили отпустить бороду, а другие про­сто считали бритье на войне излишней роско­шью, что крайне возмущало князя Эристова, который брился каждое утро.

6 августа 2-ой взвод был назначен в авангард, а потому командир Латур, Юрий, который ко­мандовал разведчиками, и я, первые двинулись в поход. «Я буду с разведкой, а ты оставайся при взводе», распорядился, обращаясь ко мне, Амочка Латур. 1-ый и 3-ий взводы шли в этот день в колонне главных сил.

Я ехал на своем «Игривом», купленном для меня Юрием у Огарева. Это был крепкий, ум­ный и ленивый бурый мерин мазаракинских кровей. Все было тихо. Лошади, находившиеся целый день под седлом, опали телами и лениво передвигали ноги. Был ясный августовский день. Вдоль дороги ветки яблонь гнулись под созревшими плодами, на огороженных прово­локою лугах паслись стада черно-белых коров, кое-где виднелись приветливые фольварки. Всюду — довольство, сытость, мир …

Вдруг послышались выстрелы… Эскадрон авангарда остановился. Не спешиваясь, люди, опираясь на луки седел, смотрели в сторону выстрелов. Группа всадников, отделившись от колонны, поднялась на бугор; это был началь­ник дивизии. Протарахтела пулеметная оче­редь. И снова рассыпалась ружейная стрельба…

— Это уже наши отвечают, — произнес взводный Новиков. Солдаты быстро стали раз­бираться в боевых звуках, различать свои вы­стрелы от немецких. Перестрелка разгоралась, захватывая новые отрезы фронта. От группы начальников отделился ординарец и проскакал к колоне главных сил.

Ко мне подскакал наш разведчик (если не ошибаюсь, Горохов, убитый в Литве в августе 1915 года): «Ваше Высокоблагородие, командир приказал выводить взвод на позицию».

— Шагом марш! — скомандовал я и, только взвод тронулся, перевел его на рысь.

— Где позиция?

— Вон, вправо, на сжатом поле.

Перед тем, как свернуть с шоссейной дороги на полевую, я крикнул взводному:

— Ну, держись, Новиков, сегодня порабо­таем!

— Не подкачаем, Ваше Высокоблагородие, — весело ответил он, — или грудь в крестах, или голова в кустах! —

Повернувшись в седле лицом к взводу, я дал знак «галоп». Этот выезд на позицию был един­ственный за всю войну выезд на галопе. Пом­ню, как сейчас, веселое настроение, охватившее меня. Все детство и юность мы все готовились к участию в войне. И вот взвод «мчался», как пелось в батарейной песне — «на бой, на кро­вавый, на радостный пир!»… Этот «радостный пир» стал действительностью.

Мощные кони моего «белогривого» взвода рванулись вперед и легко вынесли пушки на сжатое поле. И одновременно, высоко над голо­вами, разорвались первые шрапнели врага. Вмиг орудия были сброшены с передков, кото­рые умчались в сторону видневшегося сзади фольварка. Мой рэхмет (вестовой) Евменчик с перепуга чуть было не забыл моего «Игривого». На мой окрик он на скаку подхватил повод и умчался.

Точка отметки была сзади, угол сарая фоль­варка, так что на орудиях были подняты верх­ние щиты, и это было счастье, потому что после недолгой пристрелки немецкая батарея взяла взвод в оборот. Разрывы ложились над самыми орудиями и шрапнельные пули горохом рассы­пались по щитам и зарядным ящикам.

Связь с наблюдательным пунктом де Латура поддерживалась флажками, и взвод быстро от­крыл огонь. Привычным движением открыва­лись затворы, подносились снаряды, наводчики дергали шнур, орудия вздрагивали, тела их от­катывались и снова накатывались.

Позиция была маскированная, от орудий бы­ла видна мельница и отдельные дома деревни Каушен. Судя по ружейному огню, цепи, как наши, так и немецкие, залегли в ложбине перед деревней. Раза два во время боя, когда связь почему-то прерывалась, брат Юрий подъезжал ко мне с указанием обстрелять ту или иную ви­димую с позиции взвода цель.

Бой продолжался уже около двух часов, сна­ряды приходили к концу, подносить их по от­крытому, сильно обстреливаемому полю было затруднительно. Взвод отвечал на огонь нем­цев реже. Было уже ранено два человека. Тре­тьим был ранен разведчик-сигналист. Снаряд разорвался под зарядным ящиком и откинутая крышка краем ударила по руке бомбардира Ба­рановского. Он вскочил, как ужаленный, с виз­гом бросился и обнял тело 4-го орудия, у кото­рого я находился. Я подскочил к нему — «Что с тобой?». Но вместо ответа он лишь истерически визжал. Видя, что от него ответа не добиться и что его крик может нагнать панику на осталь­ных людей, я схватил его за шиворот и прокри­чал ему в ухо, что я его выпорю стэком, если он не прекратит вой. Угроза подействовала. Ос­мотрев его, правда, очень сильную контузию, я отправил его к передкам.

А бой все разгорался. Слева и сзади, в лощи­не, встали остальные взводы батареи. Ружей­ный огонь, поддержанный длинными очередями пулеметов, разлился по широкому фронту и уже не прекращался вовсе. Скрываясь за сно­пами и припадая под очередями шрапнели, лю­ди от передков подносили снаряды и взвод во­зобновлял огонь.

Но бывали и роздыхи. «Как у вас?», спра­шивали мы у добежавшего с лотком снарядов канонира.

«Так что как «он» саданет по вашему взводу, а перелеты — по фольварку. Пришлось передки отвести в сторону».

Один из людей рассказывает, что батарея пристрелялась по орудиям противника, что стоят у мельницы. Он вынимает из кармана синих рейтуз яблоки: «Это Вашему Высокобла­городию Евменчик шлет. Сегодня ведь Спас!».

Наводчик 4-го орудия Силантьев говорит:

— У нас на Спас в селе престольный празд­ник. Яблок в садах хот завались, девки хорово­ды водят, веселье до ночи!…

— Еще что вспомнил, богомаз (Силантьев был уроженцем Владимирской губернии), — наста­вительно роняет младший фейерверкер 4-го орудия Завьялов; — дай «германа» напервое одолеть, столицу его занять, а там и по домам.

Но перерывы в огне по взводу длились не­долго, снова пели свою смертоносную песнь пу­ли, предательски визжали осколки рвущихся снарядов. Но я начал замечать, что огонь нем­цев стал более беспорядочным. Батарея против­ника была очень близко, за звуком выстрела почти немедленно следовал разрыв шрапнели над нами. Теперь нередки были «журавли», ко­торые рвались высоко над головами и посыпа­ли пулями сжатое поле за взводом. Под один из таких разрывов попал Юрий Мевес, который на своей «Оксане» проскакал с донесением ми­мо орудий.

Бой затягивался, часы шли за часами, взвод стоял под огнем уже около трех часов.

Направляясь к фольварку, где стояли резер­вы, проехал на своем красивом «Каротце» брат Юрий. Задержавшись у взвода, он мне сооб­щил, что бой развивается для нас успешно, что наша батарея привела к молчанию артиллерию немцев, стоящую у мельницы и что Эристов по­слал его доложить об этом генералу Скоропадскому, командовавшему в тот день 1-ой брига­дой нашей дивизии. Юрий ускакал. Это был мой последний с ним разговор.

Через некоторое время от фольварка отде­лился резервный эскадрон барона Врангеля. Когда он проходил слева от меня, я видел лишь правофланговых людей, так как остальные скрывались от меня складкой местности. Приг­нувшись к луке, люди скакали с пиками на пе­ревес, с обнаженными шашками в сжатых ку­лаках. В это время я скомандовал «огонь!». Крайние ко мне лошади эскадрона шарахну­лись и фланговый унтер-офицер злобно пере­дернул своего коня, ставя его на место. По фронту, впереди меня, раздалось «ура!» и про­катилось дальше. Постепенно ружейный огонь стал ослабевать.

На бугре, справа от взвода, пулеметчики стали сниматься с позиции. Я получил приказа­ние подтягивать взвод вперед к мельнице. Про­ходя мимо пулеметного гнезда, задержался, перекинувшись несколькими словами с кираси­ром бароном Романом Кноррингом. Он был кон­тужен в ногу и с трудом шел, опираясь на пал­ку.

Когда взвод двигался к деревне Каушен, ко мне подъехал разведчик Ерышев и сообщил о смерти Юрия. Он сопровождал брата во время атаки эскадрона Врангеля. Я не сразу понял, отчего Юрий оказался в рядах Конного полка, и лишь позже узнал, что по просьбе Врангеля он взялся направить эскадрон на приведенную огнем князя Эристова к молчанию немецкую батарею. Известие о смерти брата меня на­столько поразило, что я не сразу осознал, в чем дело. Не мог поверить, что смерть стала для меня такой близкой возможностью, что «радост­ный пир» с первых дней войны унес одного из нашей семьи.

Брат Сергей нашел Юрия лежащим скорчив­шись на картофельном поле, по которому шла атака ротмистра барона Врангеля. Юрий был еще жив. Его перенесли на немецкий перевя­зочный пункт, уже занятый нашими цепями. Пуля, задев с левой стороны шею лошади, ра­нила его в живот. Немец-доктор сказал, что по­ложение Юрия безнадежно, — внутреннее кро­воизлияние не было возможности остановить. Я Юрия уже не застал в живых и простился с ним, поцеловав его уже холодеющий лоб. Тело его перенесли на батарею и уложили на лафет 1-го орудия. Весь переход от места боя и до усадьбы Лилиенталь, где все убитые офицеры 1-ой дивизии были временно погребены, я ехал за этим орудием. Наступала уже ночь. В доро­ге, на передок орудия было положено и тело корнета Князева (Лейб-Гвардии Конного пол­ка). В своем рассказе «Каушен» Юрий Галич ошибочно сообщает, что тело Юрия везли на передке.

Когда я, простившись с Юрием, стоял на ба­тарее, ко мне подъехал Линевич: «Жаль наше­го Юрия» — сказал он. Эти простые, сердечные слова глубоко тронули меня, и слезы подступили к глазам. Напряжение четырехчасового боя и смерть брата сломили мою волю. Линевич с седла наклонился ко мне и дружески потрепал по плечу: «Он умер героем. Царство ему небес­ное!»

В деревне еще кое-где слышались выстрелы. Ловили отдельных немцев, засевших в домах. Ко мне подошел Великий Князь Дмитрий Павлович и предложил обойти дома около взя­тых германских орудий, так как, по его мнению, в них еще укрываются немцы. Вынув револь­веры, мы осмотрели эти дома. На следующий день, посмотреть захваченные орудия, съезжа­лись в Линденталь офицеры разных полков, как нашей, так и второй дивизии. На снятой фо­тографии князь Эристов и барон Врангель си­дели рядом на захваченных пушках.

Лишь поздно ночью дивизия пришла в Лилиенталь, где на другой день после отпевания, в наскоро сколоченном гробу, тело Юрия опу­стили в землю. Через несколько дней поручик Кушелев (Лейб-Гвардии Конного полка) доста­вил гробы в С. Петербург. Юрий был похоронен в склепе Александро-Невского кладбища, где покоилось тело нашего отца.

Так закончился для меня день 6-го августа 1914 года. День боевого крещения для многих из нас, офицеров 1 -ой Гвардейской кавалерий­ской дивизии. Он стоил жизни многих родных, друзей и товарищей, павших в этот день за сла­ву своих батарей и полков. Батарея Его Вели­чества в этот день своими действиями заслужи­ла уважение всей дивизии. Георгиевские кре­сты ее командиру полковнику князю А. Н. Эристову и поручику Ю. С. Гершельману отметили геройскую службу батареи. Из всех офицеров нашей батареи, бывших в этот день в строю ее, я остался сейчас один в живых. Царство небес­ное и вечная память всем моим товарищам и друзьям, дравшимся в этот день в рядах бата­реи за Веру, Царя и Отечество!

А. С. Гершельман

Добавить отзыв