ВОЕННАЯ БЫЛЬ

Перед наступлением зимы, Морское коман­дование решило ослабить состав Артурской эс­кадры выделением из нее отдельного отряда крейсеров в составе: Крейсеров 1-го ранга «Громобой», «Россия», «Рюрик» и крейсера 2-го ран­га «Богатырь», отправив этот отряд для зимов­ки во Владивосток. На этот отряд мы, и полу­чили назначение.

Был конец Октября 1903 года, когда на «Там­бове» мы подходили из Артура к Владивостоку. Приближения зимы еще не чувствовалось и все пассажиры сгруппировались на спардеке, что­бы полюбоваться чудной панорамой входа в проливы и бухты этого удивительного по кра­соте с моря, порта и города. Хотя для меня кар­тина и не представляла новизны, но все таки я не мог оторвать глаз от панорамы. При входе в бухту Золотой Рог, нашим глазам представился отряд крейсеров, стоящих на бочках против тер­ритории военного порта.

Закончив таможенные формальности и раз­местившись с вещами на знаменитых владиво­стокских извощиках, я направился к месту сво­его назначения, артиллерийским офицером на крейсер «Рюрик». Я полагаю излишним вдаваться в подробные описание крейсеров, но все таки, для людей, не принадлежащих к морской кор­порации, дам краткую их характеристику:

«Рюрик», довольно старой постройки, спус­ка на воду 1886 года, в 10.000 тонн водоизмеще­ния. Это был первый опыт постройки такого судна, которое могло бы совершить плавание из Балтийского моря на Дальний Восток, не попол­няя своих запасов. Во исполнение задуманного при постройке задания на крейсере имелись громадные запасы топлива, помещения большо­го рефрижератора и для сухой провизии, боевые погреба вмещали большое количество боевых запасов в резерв; 8 огнетрубных котлов старого типа, требующих очень незначительного расхо­да топлива, вооружение парусами рангоута, все это давало ему обширный район плавания. Ар­тиллерийское вооружение, по тому времени, когда он вступал в строй, было современным. 6-дм. артиллерия состояла из 16 пушек Канэ, только что появившихся в свете, а орудие № 14, в батарейной палубе, даже было французского изготовления, как купленный от них патент с французской надписью и было занумеровано после всех испытательных при приеме стрельб № 1. Несколько неудачным была конструкция установок на бортовом штыре, что делало мани­пуляции поворота орудий с носа на корму и об­ратно довольно медленными и производящими большой шум, но это уже было наше русское изобретение. 4 8-дм. орудия были наши, Обуховского завода, в 40 калибров, но еще с клиновыми затворами, не делающими эти пушки осо­бенно скорострельными, установки на Вавассеровских станках с маслянными компрессорами, орудия прикрывались передним броневым щи­том около 2 дм. толщины. Броневой защитой по ватерлинии был пояс в 10 дм. толщиною, бое­вая рубка тоже 10 дм. броня. Четыре минных надводных аппарата располагались над ватер­линией в яблочковых шарнирах. Наибольший ход — 18 узлов. Как видите, по тому времени он был сильным боевым судном и сыграл значи­тельную роль в политике при Китайско-Япон­ской войне 1898 года, когда будучи посланным на Дальний Восток, лишь своим присутствием там помешал японцам использовать плоды по­бед над китайцами и занять Порт-Артур.

Остальные крейсера были уже более позд­ней постройки, так «Россия», спуска 1898 года, была уже лучше бронирована, имела водо­трубные котлы, большее водоизмещение (12.130 тонн), с ходом в 20 узлов, 6-ти и 8-ми дм. артил­лерию имела в том же количестве, но улучше­нного образца, в установках. «Громобой», типа «России», но еще большего водоизмещения в 12.336 тонн, был спущен в 1900 году, с таковы­ми же котлами и несколько лучшим ходом, имея ту же артиллерию, что и на «России», от­личался значительно лучшей броневой защитой артиллерии и ее жизненных частей, а также имел прекрасную боевую рубку, защищенную 12-дм. броней. При своей постройке парусный двигатель был совершенно с него изгнан, поче­му, в отличие от «Рюрика» и «России», когда то ходивших и под парусами, требующими свобод­ной и открытой верхней палубы, имел таковую застроенной всевозможными выступающими люками и надстройками. Общий вид крейсера был удивительно красив и мощен по образова­ниям, не даром мы прозвали его «красавцем».

«Богатырь», крейсер 2-го ранга, новейшей постройки, с хорошим ходом до 23 узлов, не имел броневой защиты и был скорее крейсе­ром-разведчиком.

Здесь к месту будет добавить, что, кроме от­ряда крейсеров, во Владивостоке была еще и местная Сибирская флотилия из нескольких старых номерных миноносцев, канонерской лод­ки и военных транспортов, заградителя «Алеу­та», но вся эта рухлядь не имела уже никакого боевого значения и могла служить лишь для об­служивания порта и его ближайших бухт.

Начальником отряда был Контр-Адмирал Штакельберг, мой командир еще по кадетским плаваниям. Я не могу не посвятить нескольких слов своих воспоминаний этой светлой лично­сти.

Выходя в мичмана в 1894 году, мы соверша­ли свое последнее гардемаринское плавание по Балтийскому морю на парусно-паровом корве­те «Скобелев», которым и командовал в то вре­мя Капитан 1 ранга Штакельберг. Несмотря на то, что плавать с такой зеленой молодежью мар­ка довольно тяжелая для старого парусника, тем более, что мы были под покровительством нашего директора корпуса, Флигель-Адъютан­та Арсеньева, в воспитание которого, помимо морских познаний, много вкладывалось еще придворного этикета и хорошего тона, что часто заставляло мачтовых офицеров, при парусных учениях, рычать скрозь зубы: «Э! институт­ки!..» и спешно затыкать рукою рот, чтобы не дать воли дальнейшей морской терминологии, наш командир, Барон Штакельберг снискал се­бе общую любовь и уважение своим тактом, доб­ротою и любовью к нам, молодежи. Мне памят­ны до сих пор съезды командира в Ревеле на берег. Только раздастся дудка вахтенного ун­тер-офицера: «вельботные — на вельбот!», как старшина нашей гардемаринской смены вельботных гребцов летит к старшему офицеру с просьбою, что гардемарины очень просят идти на вельботе и после некоторых колебаний, так как это часто бывало уже после раздачи коек, мы получали разрешение и, радостные, закаты­вая рукава своих форменок, мчались на вель­бот или спускали его с талей и через несколько минут ожидали у трапа выхода своего команди­ра, которого и мчали, не жалея своих сил, на бе­рег. Особенным удовольствием было для нас обогнать паровой катер с Учебно-Артиллерий­ского отряда, который отвозил также на берег своего Адмирала Бирилева. Обыкновенно, по приходе на берег, командир приказывал нам ждать полчаса, чтобы отдохнуть, а сам, тем вре­менем, заезжал в кондитерскую, откуда присы­лал большой сладкий пирог с крыжовником от Штуде (лучшая в Ревеле кондитерская), по бу­тылке лимонада на брата и записку с приказа­нием: «Когда съедите, отправляйтесь на ко­рабль!» и мы, довольные, конечно — не съеден­ным пирогом или пирожными с выпитым лимо­надом, а счастьем, что нам удалось так лихо провезти своего командира, возвращались до­мой.

Особенно должна была остаться в памяти всех выпуска 1894 года та последняя неделя пе­ред окончанием своего плавания, когда, уже возвращаясь из крейсерства под парусами, «Скобелев» попал в жесточайший шторм около острова Готланда и мы три дня боролись с ним под Гоборским рифом, где были на волосок от смерти, но благополучно вернулись в Либаву, сколько нравственных страданий пришлось пе­режить тогда нашему командиру, который сам тогда говорил, что боялся не за себя, не за ко­рабль с офицерами и 150-тью человек команды, а боялся, что в случае гибели наш флот потеря­ет 68 молодых офицеров и Великого Князя (Ве­ликий Князь Алексей Михайлович был в на­шем выпуске и совершал с нами плавание). Од­ним словом, этот человек пользовался большим обаянием у всех, кто имел счастье с ним слу­жить или быть под его командой.

Теперь вам будет ясно, с какой радостью я ехал явиться на флагманский корабль Адмира­лу Штакельбергу, который пригласил меня обе­дать и мы долго еще вспоминали с ним после обеда наше Скобелевское плавание. Из разго­воров с сослуживцами я вынес, впечатление, что любовь к своему адмиралу была присуща всему личному составу отряда, с которым он уже проплавал порядочно времени и не потерял своего былого обаяния на сослужевцев.

Командирами крейсеров были; «Рюрика» ка­питан 1 ранга Трусов, «Богатыря» капитан 1 ранга Стеман; «России» — капитан 1 ранга Рейценштейн и «Громобоя» — капитан 1 ранга Да- бич. Личный состав «Рюрика», за исключением лишь старшего механика и старшего врача, был бессемейный, а потому и весь отпечаток жизни на корабле носил холостой характер. Состав долго плавал без существенных перемен, а это создает особую спайку между соплавателями, да и душа корабля была превосходна. Такое вы­ражение «душа корабля» покажется несколько странным для некоторых, а тем не менее оно верно.

Всякий корабль, а тем паче — военный, име­ет свою душу, живущую в этой железной ко­робке, набитой всякими механизмами, пушка­ми, снарядами и т. д. Что за структура этой «ду­ши корабля» определить очень трудно, но она особенно ясно выражается при продолжитель­ном плавании и оставляет свой одинаковый от­печаток на всем личном составе, плавающем на этом корабле. Мне могут сделать возражение, что эта «душа» может зависеть от тех или иных условий различного удобства жизни на кораб­ле, размещения его, мореходных качеств само­го судна и, наконец, тех или иных индивидуаль­ных качеств начальства и плавающего состава на судне. Но это не так! За свою многолетнюю морскую службу мне лично приходилось испы­тывать на себе эту «душу корабля». Эта душа корабля появляется с момента его рождения и сопутствует ему во всю его службу, до смерти, как и душа человека и чем дольше человеку приходится плавать на одном корабле, тем он все яснее и яснее начинает познавать, чувствовать и ощущать эту душу, радуясь ее радостя­ми и печалясь ее невзгодами, как живого, близ­кого существа.

И, как я уже сказал, на «Рюрике» душа бы­ла превосходной; режим, традиции, порядок службы на корабле, все было выработано и уло­жилось в свои рамки за время весьма продолжи­тельного непрерывного плавания в водах Тихо­го Океана.

Я лично застал на крейсере несколько чело­век своих друзей по Черноморскому Флоту, а остальной состав кают-компании мне тоже понравился, я быстро освоился со своими соплавателями и в душе искренно благодарил Эбергарда за такое удачное для себя назначение.

Мы стояли в доке в вооруженном резерве, который на Востоке несколько отличался от та­кового же в Черном море. Здесь, с зачислением судна в резерв, все оставалось по прежнему: личный состав продолжал оставаться на судне, порядок службы на корабле нисколько не изме­нялся и только взамен беспрерывных занятий, тревог и учений практического плавания, тако­вые заменялись ремонтными и дефектными ра­ботами, да содержание получалось по резервно­му, а также и съезд на берег был более свобод­ным, чем во время плавания. Как и в Порт-Ар­туре, здесь не чувствовалось никаких призна­ков приближения войны, все было тихо и мир­но.

Доковые работы были закончены, начались заморозки и отряд был поставлен по зимней диспозиции. Мы стояли концевыми ближе к гнилому углу. Наступившие морозы быстро ско­вали поверхность бухты и каждый крейсер обе­регал вдоль борта облюбованное пространство для будущего катка, чтобы портовые катера, подходившие к судам для разных надобностей, не портили бы на этих участках лед. Наконец морозы закрепили бухту настолько, что можно было проложить из досок мостики от трапа на берег; обнесли их поручнями и провели провода с электрическими лампочками. Сообщение с бе­регом стало удобнее, ибо не связывало «отходя­щими шмойками», столь часто портящими кровь мичманам, ретиво ухаживающим на бе­регу.

Пора было подумать принять меры одеться потеплее и сохранить это тепло. Порт отпустил материалы — досок в достаточном количестве и судовыми средствами принялись за работу, в ко­торой корабельные плотники могли показать все свое искусство и изобретательность, конку­рируя друг перед другом. На выходных трапах сооружались целые избушки в русском стиле с резными коньками и петушками на крышах: двери обивались войлоком; на световые люки одевали целые деревянные футляры со встав­ленными стеклами, промежутки засыпали опил­ками; элеваторы подачи на верхнюю палубу так же облицевали деревом, а чтобы такой деревян­ный поселок, воздвигнутый на верхней палубе, не резал бы глаза, вся архитектура был разма­левана подходящими красками и вид получил­ся даже оригинально красивым. Батарейная па­луба, по бортам внутри, была закрыта так же специальными деревянными щитами и крейсер приспособился перенести хотя бы арктическую зимовку.

Приближалось Рождество, на судах нача­лись разговоры относительно устройства елок для команды, а так же и в кают-компаниях. Каждый ревизор хотел превзойти один друго­го в елочных подарках команде и праздничном улучшении стола, но так как экономические средства, имеющиеся для этой цели на крейсе­рах, были различны и самым богатым в этом отношении оказывался наш «Рюрик», благода­ря очень продолжительному непрерывному пла­ванью на Дальнем Востоке, то начальство, учтя этот вопрос, для избежания нежелательной за­висти между командами различных судов, рас­порядилось выработать известную, для всех одинаковую норму, которая могла быть истра­чена на человека в праздничные дни. Конечно, это не могло касаться офицерских кают-компа­ний. На одних крейсерах было больше семей­ных, которые жались ближе к экономическому вопросу, на других — наоборот, и в данном слу­чае «Рюрику» посчастливилось, так как, во пер­вых, состав офицерской кают-компании был почти бессемейный, а во вторых, — благодаря вышеуказанной причине долгого плавания, мы располагали большим так называемым винным капиталом осбственных денег (до 10.000 рублей), а потому единогласно было решено устроить ел­ку на славу, со всякими, присущими такому слу­чаю, затеями и подарками.

После весело проведенных праздников, ког­да угар их прошел, принялись опять за работу, каждый по своей отрасли хозяйства и специаль­ности; шли бесконечные подтяжки механизмов, исправление мелких дефектов, пересмотр бое­вых запасов, занятия по специальности с ниж­ними чинами и обязательные занятия с коман­дой грамотностью.

Так как, по газетным сведениям, дипломати­ческая натянутость с Японией все еще не пре­кращалась, то и порядок службы на крейсерах был, что называется, на чеку. Вахтенная служ­ба, несмотря на то, что суда были скованы проч­ным ледяным покровом, неслась весьма тща­тельно и строго; наружные часовые от флага, гюйса и от трапов, выводились наружу крейсе­ра, на лед, для охраны от какого либо вреди­тельства злоумышленников. В секретном при­казе по отряду было объявлено, чтобы никаких крупных разборок машин или механизмов, могущих нарушить 12-ти часовую боевую готов­ность, не производилось бы без разрешения ад­мирала. Сигнал поднятия на стеньге флагман­ского корабля исполнительного флага с пушеч­ным выстрелом должно было понимать, как на­чало войны.

Наступил 1904 год; жизнь отряда продолжалась. Всех опечалила весть о нездоровье адмирала. Адмирал чувствовал себя все хуже и хуже, и наконец слег в койку и приказом передал командование старшему из командиров, командиру крейсера «Россия» капитану 1 ранга Рейценштейну. Это известие повергло нас в уныние; помимо того, что все любили адмирала, в него верили, и це­нили его опыт и качества, что не могло не отра­жаться в наших думах, все таки считаясь с во­просом о возможности войны. Адмирал не по­желал съехать для лечения в госпиталь и оста­вался у себя в каюте в ожидании присылки ему замены, но фактически передал все дела Рей­ценштейну, так как подниматься с постели не мог (у него было что то с печенью или почками).

Объявление войны и наш первый поход.

В последних числах января месяца я был за­нят пересмотром боевого запаса крейсера и по­лучил приказание старшего артиллериста обме­нить около 360 штук 8 дм. снарядов в артилле­рийском складе, находящемся в минном город­ке за гнилым углом, в версте от порта. Этой ра­ботой я был занят второй день; приезжали ки­тайские конные подводы, снаряды грузились на них и отвозились в минный городок, откуда я привозил обмененные.

28-го января, отправившись с утра со своим транспортом и завершив перемену снарядов, я спешил обратно на крейсер, чтобы поспеть к обеду. Вдруг до моего слуха донесся пушечный выстрел. Из за складок местности, рейда и крейсеров мне не было видно, но сердце сказа­ло, что этот выстрел не случайный и, действи­тельно, когда я выбрался с своим караваном к берегу бухты, то увидал на «России» поднятым условный флаг, возвещающий начало военных действий. Пришлось запороть горячку, торо­пить «ходей», которые настегивали своих сла­босильных лошадок, то и дело застревавших в ухабах и рытвинах на льду, однако меньше чем через час весь караван подошел к борту крей­сера и снаряды мигом были подняты на палубу и убраны по своим местам.

Оживление на крейсере царило страшное, молодежь с радостными лицами принимала участие в аврале, озабоченный Старший Офи­цер, капитан 2 ранга Хлодовский появлялся всюду, отдавая приказания и давая различные распоряжения. Аврал был полный. Точно в взбаламученном муравейнике, матросы в своих черных бушлатах и зимних китайских меховых шапках, носились по крейсеру, раздавались возбужденные голоса офицеров и боцманов и вся картина с первого раза представляла какой то беспорядок, недопустимый при аврале ни на каком военном судне Да ведь и самый то аврал был незаурядным! Пришлось освободить крей­сер от его зимней одежды: всех этих настроен­ных избушек на курьих ножках, которые быст­ро разбивались топорами и ломались; доски, щепки, опилки, все это летело за борт и нагро­мождалось на льду вокруг крейсера. Всю бухту и город покрывал дым. валивший из 13 труб крейсеров, в спешном порядке разводивших па­ры и, согласно сигнала флагмана, готовившихся выйти в море. Ледокол «Надежный» со всеми портовыми катерами спешно работал во льду, обкалывая его вокруг нас, чтобы дать возмож­ность судам развернуться и выйти из бухты по пробитому каналу для выхода в море, поддер­живаемому всю зиму ледоколами.

За обедом было подано шампанское и Стар­ший Офицер сказал подобающее слово офице­рам и сообщил известие, что адмирал, несмотря на свое сильно болезненное состояние, остается на отряде и разделит нашу участь при выходе в море, несмолкаемым «ура!» была встречена эта весть; перед обедом команде был прочитан при­каз об объявлении войны; а так же о том, что все штрафы, разжалования и дисциплинарные наказания слагаются и все считаются беспороч­но служащими. Энтузиазм царил на всем отря­де страшный. К 3 часам дня крейсера получили возможность вылезти из своих берлог и один за другим перебрались ближе к выходу и стали на якоря в мелко разбитом льду под Егершельдом; быстро спустились сумерки и наступила ночная темнота. На адмиральском корабле бы­ло созвано заседание командиров под председа­тельством капитана 1 ранга Рейценштейна.

Вечер в кают-компании был оживленный, так как никто с отряда на берег не съезжал. Ко­нечно, приличествуя случаю, в этот вечер было выпито не мало вина и шумные разговоры, со всевозможными военными предложениями, проэктами, планами и т. д. современных Нель­сонов, с одной или тремя звездочками на пого­нах, долго и шумно раздавались в кают-компа­нии, пока Старший Офицер не разогнал публи­ку спать.

Выход в море.

29 января с рассветом, при помощи ледокола «Надежного», отряд вышел в море Планы и на­значения у нас на «Рюрике» известны не были, наверное командир был в курсе дела, но дер­жал в секрете и никому ничего не говорил. «Рюрик», как корабль старой постройки, изобило­вал деревом .в громадном количестве. Различ­ные рубки на верхней палубе под мостиками, комфортабельная мебель адмиральского и ко­мандирского помещений, кают-компании и офи­церских кают, была из красного дерева и бли­стала своей чудной полировкой; различные ди­ванчики, пуфы, шкафики, столики, обитые ко­жей, плюшевые портьеры и занавески, создава­ли тот милый уют, которым отличались старые корабли и делали на них жизнь приятною, но это все было хорошо в мирное время, во время же войны — представляло излишнюю опас­ность в пожарном отношении и волновало Стар­шего Офицера, он упорно пристал к командиру за разрешением все это выкинуть за борт.

Командир долго не соглашался погубить столь ценное имущество, предполагая, возвра­тись с похода все это передать на хранение в порт, чего за срочностью нашего выхода мы не имели возможности сделать раньше, но Стар­ший Офицер, человек серьезный и с характе­ром, был неумолим, доказывая, что если судь­ба нас бросит в бой на этом же походе, то весь комфорт может послужить причиною нашей преждевременной гибели и, наконец, после дол­гого разговора, командир решил попросить раз­решения по семафору избавиться от лишнего дерева, каковое и было получено от адмирала.

Была вызвана пожарная партия с топорами, ломами и пилами и начался настоящий разгром на корабле. Все дерево разбивалось, ломалось, отпиливалось и выбрасывалось за борт; из ка­ют-компании и офицерских кают выносились шкафы, шифоньеры, мебель также целиком летела туда же; деревянные щиты каютных пе­реборок были разломаны и уничтожены, одно нам удалось отстоять у Старшего Офицера — это большую клетку с пернатым царством, вме­щающую до 300 птичек различных пород, слу­жившую не только украшением кают-компа­нии, но и не приедающимся развлечением для офицеров, любящих созерцать жизнь своих ма­леньких друзей, а так как клетка не имела в своей конструкции дерева, то грозный меч Стар­шего Офицера ее помиловал. Так же были со­хранены снятые деревянные щиты бортовой об­шивки батарейной палубы, без которой, в слу­чае сильных морозов, было бы тяжело команде жить в дни якорных стоянок во Владивостоке, но эти щиты были упрятаны далеко в утробу крейсера, в нижние запасные патронные погре­ба. Работы было много, но к обеду справились со всем этим разрушением и очистили корабль от нежелательного горючего материала. Но за то на что стал походить наш «Рюрик», в особен­ности, в кормовой своей жилой части! Весь уют пропал. Каюты исчезли и, лежа на оставлен­ных койках, мы видели все друг друга и переговаривались как находящиеся все в одном поме­щении. Настроение у всех было пасмурное. По­сле обеда был сделан сигнал о служении молеб­ствия о даровании победы Русскому воинству и на этом Богослужении все усердно молились, загадывая в будущее, что может быть уготова­но каждому из нас.

А тем временем, крейсера держали путь на восток, следуя в кильватерной колонне, нашем обычном строе, в порядке номеров: «Россия», «Громобой», «Рюрик» и Богатырь», последнего, впрочем, адмирал высылал вперед форзейлем для разведки и освещения горизонта по пу­ти следования отряда. Курс наш вел немного южнее входа в Сангарский пролив, где пред­полагалась одна из угольных баз Японцев (в бухте Акита).

Погода постепенно портилась, несущиеся серые облака и белеющие верхушки волн не предвещали ничего хорошего. Наконец, в не ясном горизонте начали обрисовываться очер­тания Японского берега. Справа показался дымок какого то идущего судна. Крейсера прибавили ход и скоро выяснился силуэт не­большого Японского пароходика, идущего в Сангарский пролив. Перерезав путь, адмирал сигналом приказал ему остановиться, спустить шлюпку и капитану прибыть с документами. Пароход исполнил требование, но спустить шлюпку была задача для него очень тяже­лая по состоянию погоды, все продолжающей портиться и свежеть. В бинокли было ясно видно, как Японцы старались спустить неболь­шую, кажется чуть ли не единственную, шмойку с подветренного борта; его валяло с борта на борт, наконец одни из талей лопну­ли и люди полетели за борт, найдя там свою могилу.

Между тем, погода все свежела и свежела. Наступала ночная темнота, мороз усилился до 12 градусов по Реомюру и все признаки приближающегося тайфуна были налицо. В кратких словах, я остановлюсь на рассказе об этом обратном возвращении во Владивосток, так как за 50 лет своих плаваний в море, мне ни разу не привелось перенести столь ужас­ной непогоды. Крейсера в порядке своих но­меров, построившись в строй пеленга влево для большего удобства наблюдения друг за другом и для облегчения сохранения строя, легли на обратный курс к Владивостоку. «Бо­гатырь» был отпущен еще раньше адмира­лом, как только погода начала свежеть. Тай­фун был в лоб и немного на правую ракови­ну; расходившиеся волны сбивали с курса, пришлось прибавить ход, доведя до полного эскадренного в 17 узлов, но и это позволяло нам продвигаться вперед со скоростью одной мили в час. Корпуса крейсеров буквально закапывались в воду, принимая валы полуба­ками; передвигаться по верхней и жилым па­лубам было возможно лишь при помощи ра­стянутых штормовых лееров, опутавших па­лубы, как паутиной. Спускаясь с мостика, приходилось выжидать момент и делать даль­нейшие передвижения перебежками, чтобы избежать холодной ванны по пояс от беспре­станно вкатывающейся на верхнюю палубу воды. Брызги, заливающие трубы и рангоут, разбегаясь по снастям, сильно фосфоресцируя, останавливались на концах легких реев, вро­де огней Св. Эльма. Особенно тяжелой была наступившая ночь. Плохо задраенные люки пропускали воду через резиновые прокладки и в жилых частях корабля была слякоть, уве­личиваемая еще приносимой сверху на себе водою сменяющимися с вахты людьми. Мне привелось стоять в эту ночь собаку (с 12 ча­сов ночи до 4 часов утра) совместно с мичма­ном бароном Шиллингом, бывшим в моей сме­не вахтенным офицером. Только благодаря его силе, мне быть может, и удалось уцелеть в эту вахту: большой волной, частью вкатив­шей на мостик, я был смыт с ног, поскольз­нувшись на обледенелой палубе, и катился с водою к краю мостика, где свободно мог сво­ей тяжестью пробить парусиновый обвес и вылететь за борт, если бы сильная рука мо­его помощника во время не успела уцепиться за поднятый воротник пальто и, выждав пе­реходной момент, не поставила бы меня на ноги.

Но не так счастливо обошлось на «Громобое». Водонепроницаемые двери, выходящие из командирского помещения на кормовой наружный балкон, пропускали воду, в силу че­го для задрайки их пришлось с верхней па­лубы послать человека. Конечно, были при­няты все надлежащие меры предосторожно­сти, при работах присутствовали Старший Офицер и Старший Боцман; для исполнения выбран был ловкий марсовой Михайловский, его по штату обвязали концом в два с поло­виной дюйма и спустили для работы на бал­кон; сильным килевым размахом «Громобой» сел кормой в воду, хлынувшей на балкон вол­ной Михайловский был подхвачен и сила удара была такова, что конец двух с половиной дюймового троса перервало, как тонень­кую нитку и Михайловский нашел смерть в бушующей пучине. Конечно, мыслить о пода­че ему помощи в такую погоду нечего было и думать. С «Громобоя» был сделан сигнал клотиковой лампочкой. Это было около 2 ча­сов ночи,, на следующий день, при начавшей стихать погоде, на крейсерах отслужили па­нихиду по первой жертве личного состава от­ряда.

Тайфун стал стихать и мы подошли к Владивостоку через три дня после выхода из него, сделав 360 миль плавания. Каждый стре­мился поскорее в порт, отдохнуть от полу­ченной трепки, отогреться и привести себя в порядок.

По возвращении во Владивосток, здоровье адмирала растревоженное еще и полученной во время тайфуна трепкой ухудшилось. Меди­цинские власти настоятельно, требовали чтобы он покинул отряд и занялся лечением, которое требовали при запоздании уже может не ока­зать помощи и наш любимый адмирал решил покинуть свой отряд. На вокзале, куда он был перенесен с крейсера для помещения в купэ отходящего в Россию поезда, собрались все, могущие его проводить, каждый стремился пожать руку этого честного человека и про­тискивался в купэ, где творилось настоящее столпотворение, добрые пожелания до слез растроганного адмирала были наградою за на­шу любовь к нему.

Началась довольно долгая стоянка во Вла­дивостоке. На «Рюрике» пришлось произвести массу добавочных работ, чтобы несколько скрасить те разрушения, которые были при­чинены уничтожением дерева. Парусиною бы­ли затянуты разрушенные переборки, что да­ло вновь возможность обрести свой уголок для отдыха и иметь каюту. Общими силами были сделаны кое какие перестановки, пове­шены парусиновые обвесы вместо былых плю­шевых портьер и, в общем, удалось создать кое какой уют взамен былой роскоши. Были проведены и кое какие общие мероприятия, вынесенные из опыта первого нашего зимне­го выхода, так, например, было установлено, что обмерзание жерл орудий не давало воз­можности, в случае тревоги, быстро открыть дульные пробки у орудий, стрелять же с не- вынутой пробкой представляло опасность для самих пушек и, кроме того, в некоторых ору­диях, в которые проникла вода через пробки, она замерзла, образовав в каналах ледяную коросту. Были выработаны особого типа не­большие чехольчики из парусины, одеваемые на дула пушек довольно плотно и смоченные водою они прочно сидели на своих местах, не срываемые, ветром и парусина служила хоро­шим предохранителем от попадания воды в каналы; на случай же проникновения и за­мерзания таковой в каналах, для каждой пуш­ки имелась выточенная деревянная болванка, вставляемая с казенной части пушки и под нее для первого выстрела имелся холостой патрон с уменьшенным зарядом. При выходе в море в мороз, дульные пробки снимались, одевались на пушки парусиновые чехольчи­ки, вставлялся деревянный снаряд-болванка

и орудие заряжалось холостым патроном. В случае тревоги всякие заботы о пушке отпа­дали, стоило произвести только очиститель­ный выстрел и орудие было готово принять боевой патрон, ибо вылетающая болванка про­чищала канал от могущего быть в нем льда, разрывала парусиновый чехольчик и пушка была в исправности; опыты дали самые хо­рошие результаты. Потом было обращено осо­бое внимание на исправление непроникаемости воды через резиновые прокладки люков, ил­люминаторов и их боевых крышек, чтобы из­бежать повторения случая с Михайловским.

В порту шло усиленное оживление. Спеш­но готовилась к действию партия минного за­граждения, которое выставлялось по мере возможности, по указаниям соединенных шта­бов, так как крепостная минная рота также вы­ставляла заграждения для запирания входа в Босфор. Начались работы по постройке боновых заграждений для закрытия внутреннего рейда от возможной минной атаки, одним сло­вом, по приведению всего мобилизационного плана, выработанного еще в мирное время, в ис­полнение.

Наш набег на Японский берег не остался без ответного визита. Через несколько вре­мени было получено извещение, что в море усмотрена неприятельская эскадра в большом количестве вымпелов, идущая на большом рас­стоянии от берега, располагающая курсами, ведущими параллельно береговой черте. На эскадре взвился сигнал приготовиться к по­ходу, повалил дым из труб, срочно поднима­лись на крейсерах пары для выхода в море. По возвращении из первого похода, наше як­орное место было против Эгершельда, так как сама бухта Золотого Рога была забита льдом и не было смысла ломаться об лед для входа в нее. Каждые четверть часа мы получали телеграфные сведения о движении неприя­тельского флота, с острова Скрыплева, где находился наш сторожевой пост. Пары давно были готовы, но мы не торопились выходом в море. Какие к тому были причины у Ко­мандующего Отрядом капитана 1 ранга Рейценштейна, нам доподлинно известно не бы­ло. Не желал ли он обнаружить неприяте­лю наше присутствие во Владивостоке или, считая слишком большое неравенство сил и нашу слабость, не рисковал выходом в море даже под прикрытием своих сухопутных ба­тарей на Русском Острове. После порядочно протекшего промежутка времени отряд, на­конец снялся с якорей и вышел в море, но неприятеля уже нигде не было видно. Повер­тевшись под Владивостоком, мы вернулись к заходу солнца обратно на рейд.

ВТОРОЙ ВЫХОД ОТРЯДА.

Почему то «Рюрик» не пользовался любо­вью у Рейценштейна, он всегда критиковал малую скорость крейсера, стесняющую его в действиях отряда, медленное поднятие пара в котлах, что так же делало крейсер нечувст­вительным к перемене скоростей своего хода, от малого экономического до полного, в слу­чае надобности; в известной степени эти нападки были и справедливы, так как «Рюрик» был самым тихоходным из крейсеров отряда, а второе обвинение было вполне естествен­ным, если мы вспомним, что на крейсере бы­ли огнетрубные котлы, неспособные к тем бы­стрым переменам, как то давали водотрубные котлы других крейсеров, а потому «Рюрик» был наказан и оставлен дома, под предлогом, что ему надо произвести какую то дефект­ную работу по котлам с помощью порта.

На этот раз отряд в составе крейсеров «Россия», «Громобой» и «Богатырь» избрал местом своего визита Гензан, расположенный в бухте на восточном берегу Корейского по­луострова. Там имелся небольшой японский гарнизон, скорее разведочный береговой пункт самого крайнего берегового правого фланга. Ночью был встречен небольшой японский транспорт, идущий в Гензан и имевший на борту около роты солдат с офицерами, кото­рых он вез из Японии для смены или попол­нения гарнизона. Пароход был остановлен и осмотрен призовой командой; предложение сдаться военные чины, находившиеся на тран­спорте, не приняли, несмотря ни на какие уг­розы с нашей стороны. О результатах пере­говоров было в рупор передано на «Россию», откуда приказали баркасу немедленно поки­нуть транспорт и возвратиться на судно, по выполнении чего с «России» была послана в транспорт мина, причинившая ему смертель­ную пробоину, после которой через несколь­ко минут, пароход пошел на дно со всем эки­пажем и находившейся там воинской частью. Интересно отметить тот факт, что когда наш баркас возвращался на крейсер, японские сол­даты, вооружившись своими винтовками, по­высыпали все на верхнюю палубу, а получив минный выстрел, открыли залповый огонь из винтовок по крейсеру «Россия» и продолжа­ли ожесточенный огонь во весь короткий промежуток времени, пока затопившая тран­спорт вода не приняла их в свои холодные могильные объятия. Спастись никому из них не удалось.

Во время перехода наших крейсеров в ту­мане к Гензану, они разошлись с эскадрой адмирала Камимуры, следовавшей с визитом во Владивосток. Японцы обстреляли Владивосток с дальней позиции, не причинив никакого вреда. Их неразорвавшиеся три 8 дм. снаря­да, перелетели через так называемый Ита­льянский берег, разделяющий Золотой Рог от моря и упали: один в бухту, другой около ка­зарм Сибирского Флотского Экипажа и тре­тий, кажется, на ипподроме в конце бухты Зо­лотой Рог, в так называемом Гнилом углу. Не­приятель, видимо опасаясь минных заграж­дений, не подходил близко не стал поддержи­вать бомбардировку и удалился в море; интере­сно, что при своем возвращении во Владивос­ток, крейсера вновь разошлись в тумане с не­приятельской эскадрой, не обнаружив друг дру­га, и благополучно вернулись домой, сделав 240 миль плавания. Удовлетворенные удачей, мы погрузились в гнетущую стоянку на бочках Зо­лотого Рога.

Наконец был получен приказ о назначении нового Адмирала, который в скором времени и прибыл во Владивосток. Был назначен Контр-Адмирал Иессен. На отряде мало кто знал этого нового начальника, но весть о пе­ремене Командующего отрядом внесла све­жую струю в наши настроения и давала но­вые надежды.

По прибытии своем во Владивосток, Ад­мирал Иессен принял отряд от Рейценштейна, который уехал в Россию, передав коман­дование крейсером «Россия» вновь назначен­ному и приехавшему вместе с адмиралом ко­мандиру, капитану 1 ранга Андрееву.

Лихой вид нового адмирала подавал нам надежды, что мы скоро выйдем из пассивно­го состояния бездействия, оставляющего столь­ко горького чувства на душе.

Быстро ознакомившись с крейсерами и ок­ружающей обстановкой Владивостокского пор­та, адмирал решил предпринять лично бли­жайшую рекогносцировку театра морских действий и выйти для этой цели в море на крейсере «Богатырь», что и привел в испол­нение в ближайшие же дни.

Поднял флаг на «Богатыре», он вышел в море через Амурский залив. Избегая минно­го заграждения, которое японцы набросали при первом своем визите между островами Римского-Корсакова, адмирал, несмотря на ту­ман и 17-узловой ход, приказал придержать­ся к мысу Брюса в Славянском заливе, рас­считывая на точность и выверенность девиа­ции компаса. Однако, этой точности на «Бо­гатыре», после зимней стоянки, не оказалось и штурман не имел еще возможности полу­чить точную поправку, а стеснение или кон­фуз перед новым адмиралом лишили его хра­брости сознаться в этом, результатом чего бы­ло то, что изменили курс около мыса Брюса с некоторым запозданием, а «Богатырь» всем правым бортом, с 17-ти узлового хода выле­тел на прибрежные камни, чем не только за­кончил рекогносцировку, но и всю свою бое­вую деятельность в текущую войну.

Осмотр положения крейсера дал убежде­ние, что работ по съемке его будет немало, возможность же того, что японцы, узнавши о положении «Богатыря», воспользуются удоб­ным случаем придти к Владивостоку и рас­стрелять его, создали заботу по охране как самих работ, так и крейсера от неприятеля. Мыс Брюса находился более чем в 30 милях от батарей Русского Острова и никакой защи­ты от крепости не имел. Нужно было разра­ботать новый план постановки минных банок перед выходом в Амурский залив против не приятельских судов, из разгруженной артил­лерии крейсера на берегу создать замаскиро­ванные батареи и построить барак для ко­манды. Образовали оцепление поселка в бух­те Славянка, из которой выдвигался мыс Брю­са, особым кордоном, чтобы по возможности не дать распространиться известию о нашем печальном случае хотя бы на первое время, пока меры охранения крейсера не будут при­ведены в исполнение. Работы велись полным ходом. Нашей стоянке в Золотом Роге при­шел конец. «Россия», «Громобой» и «Рюрик» с рассветом выходили в Амурский залив и становились на якоря около Славянки, высы­лая иногда при надобности в помощь свои плавучие средства с командою; к заходу солн­ца крейсера возвращались во Владивосток и входили в Золотой Рог. Такие ежедневные прогулки нам страшно надоели.

Гибель «Петропавловска» с Командующим флотом адмиралом Макаровым дошла уже до нашего сведения и в один прекрасный день во Владивосток прибыли новый Командующий флотом адмирал Скрыдлов и вновь назначен­ный Старшим флагманом для Порт-Артурской эскадры адмирал Безобразов. Был конец апре­ля месяца железнодорожное сообщение с Ар­туром уже прекратилось и вновь прибывшие адмиралы потеряли возможность пробраться туда, вследствие чего и оказались во Влади­востоке. На берегу острили, что на 3 крейсера приходится 4 адмирала, так как командир порта тоже был адмирал. Адмиралу Иессену, было поручено руководить работами по съем­ке «Богатыря», с камней.

Весь май продолжались наши ежедневные выходы в Славянку; работы постепенно нала­дились: шла полная разгрузка крейсера, сни­малось с него все, что только можно было снять, в порту готовились кессоны. Замаски­рованные орудия крейсера образовали на бе­регу своего рода крепостцу с разными блин­дажами и т. д.; все, не столь значительные, средства порта были предоставлены для работ.

Наш отряд путешествовал под флагом ад­мирала Безобразова, так как Иессен оставал­ся все время на «Богатыре»

ТРЕТИЙ ВЫХОД ОТРЯДА.

Около середины июня отряд миноносцев начал готовиться к походу, так же пригото­влялся к выходу и бывший пароход Добро­вольного Флота «Смоленск» (потом «Рион»), взятый во время войны под транспорт во Вла­дивостоке. Приготовился к походу и наш от­ряд под флагом адмирала Безобразова. 15 ию­ня мы вышли из Владивостока в составе крей­серского отряда, транспорта «Смоленск» и трех миноносцев у него на буксире. Подойдя к Гензану, крейсера продолжали свой курс на юг, «Смоленск» же остановился в море против Гензана, а миноносцы, отдав буксиры, броси­лись в Гензанскую бухту, где и произвели тарарам: обстреляли казармы японцев, разби­ли их береговую легкую батарею, потопили какой то японский катер и, благополучно выйдя из бухты, присоединились к транспор­ту, и под его крылышком и на буксире воз­вратились во Владивосток. Мы же продолжа­ли свой путь к Корейскому проливу. Ходили у нас слухи и разговоры, что получено сооб­щение от наших шпионов, что на 17 июня наз­начен выход из портов Японии большого ко­личества транспортов с войсками для высад­ки их в Корею и отправки под Артур. Наша задача была потопить эту армию японцев. Мы подходили к Корейскому проливу с таким расчетом, чтобы пройдя его ночью и повернув, выйти на главный встречный путь всех этих транспортов при самом рассвете.

Шли замедленным ходом, конечно без вся­ких огней. Начало рассветать, обрисовались берега Японии и Кореи, начинался хороший день, без тумана, при тихой погоде. Сигнал адмирала предварял нас быть готовыми к полному ходу. Наконец, начали постукивать неприятельские радио, принимавшие посте­пенно все более и более оживленный харак­тер, видимо наше присутствии в Корейском проливе было открыто неприятелем. Адмирал, прибавив ход, сделал сигнал крейсерам: на­строить свои радио на самую сильную волну и, сигнализируя, перебивать радио неприятеля. С такой трескотней искровых телеграфов мы вошли в Корейский пролив.

Вскоре, еще в утренней мгле, обрисовался силуэт громадного судна; освещение восходя­щего солнца делало его каким то стеклянно- прозрачным, а рефракция приподнимала от воды и страшно увеличивала размеры; мы полным ходом шли ему на перерез курса. Па­норама была очаровательная, но не надолго: через несколько минут выглянувшее солнце обогрело своими лучами воздух, дымка рас­сеялась и перед нами очутился обыкновенный большой японский транспорт «Садо-Мару», возвращающийся от берегов Кореи в Японию.

Взвился сигнал об остановке, «Садо-Мару» не пытаясь даже бежать, застопорил маши­ны. Далее последовал сигнал адмирала, пре­доставляющий пароход в распоряжение «Рю­рика». Посланный баркас с призовой коман­дой после осмотра транспорта сообщил, что он .возвращается из Кореи, имея на борту япон­ских рабочих «кули» около 1.000 человек, ко­торые работали в Корее по устройству набе­режной для принятия пароходов с японскими войсками. Результат осмотра был передан се­мафором адмиралу. Ответ получился опреде­ленный: дав время на спуск плавучих сред­ств и устройство плотов для спасения людей, потопить транспорт минами, после чего «Рос­сия» и «Громобой» начали медленно от нас удаляться, осматривая горизонт.

Таковое распоряжение было сообщено япон­цам коротко и ясно: спасайся, кто может, че­рез пол-часа вы получите мину в борт. Наш баркас возвратился на «Рюрик», который ос­тался около своей жертвы в 4-х кабельтовых расстояния. На «Садо-Мару» началась паника, спускали все шлюпки, переполненные недис­циплинированной рабочей толпой.

Наконец, срок, данный японцам, истек, Старший Офицер по рупору передал команду в минное отделение «дать выстрел!». Мина, с змеиным шипением, вылетела из аппарата и нырнула в воду, забирая глубину. Все мы с затаенным дыханием следили за ее ходом, мысленно высчитывая секунды, когда должен раздаться взрыв. След мины был замечен японцами, во множестве еще не покинувши­ми своего парохода. Они подняли вой, стре­мясь разбежаться от точки попадания мины В судно. Послышался глухой толчок, за тру­бою «Садо-Мару» взвился к небу белый столб не то пара, не то воды; в бинокль было ясно видно, как три человеческих тела были под­кинуты много выше мачт и в своем воздуш­ном сальто-мортале бесформенно размахивали ногами и руками Транспорт начал крениться на левый борт, потом задержался и, казалось, не хотел тонуть. В воде плавало много наро­ду с опрокинувшихся шлюпок и высыпавших­ся из оборвавшихся ботов.

Пока мы болтались около «Садо-Мару», на нашу группу вышли еще два больших тран­спорта «Хитами-Мару» и «Кинчо-Мару»; рас­познав, в чем дело, они бросились наутек, но было уже поздно: по сигналу адмирала «Громобой», развив свой ход до 22 узлов, тотчас нагнал «Кинчо-Мару», заставил его оста­новиться и приступил к осмотру, а «Россия», дав полный ход пошла за «Хитами-Мару», на­ходившимся в отдалении.

По выходе на траверз другого борта «Садо-Мару», с «Рюрика» была пущена вторая мина, попавшая, приблизительно, тоже в се­редину корпуса. На этот раз взрыв произо­шел под полной угольной ямой, громадный черный столб был доказательством удачного выстрела. Транспорт перестал крениться и стал выравниваться, в то же время погружа­ясь в воду. Мы были уверены, что минуты его сочтены и, согласно поднятого сигнала ад­мирала «Рюрику» присоединиться к от­ряду и вступить в свое место», начали разво­рачиваться машинами. Но «Садо-Мару» так и не затонул, его переборки выдержали и японцы отбуксировали его к себе в порт по­сле нашего ухода.

Не могу забыть одного случая, служащего яркой характеристикой японцев в их герой­стве и патриотизме: крейсер разворачивался, когда я был на юте. Вдруг, вижу в несколь­ких саженях от борта плывущего японца. Ви­дя, что водоворот от заднего хода должен бу­дет сейчас его завертеть, я схватил лопарь вельботных талей и, набравши бухту, бросил ему. Японцу стоило только схватиться за ве­ревку и через мгновение он был бы спасен и вытащен на палубу, но он с презрением от­толкнул веревку и угрожающе потрясая ку­лаком в мою сторону и успев только востор­женно прокричать «Ниппон, Банзай!» за­хлебываясь, пошел ко дну. Это был не воен­ный человек, а простой японский «кули» (чер­норабочий). «Рюрик дал ход и присоединился к отряду.

«Хиташи-Мару» оказался пустым и был потоплен подрывными патронами Мы остава­лись в качестве зрителей около «Громобоя» и «Кинчо-Мару». Осмотром посланной с «Гро­мобоя» командой выяснилось, что на этом гро­мадном пароходе находится два японских пе­хотных полка со своими знаменами и обозом в полном комплекте. Направлялись они для высадки в Корею. Пока длился осмотр, «Рос­сия» вернулась из операции и также присое­динилась к нам. Результат осмотра был пе­редан адмиралу, который отдал распоряжение: «японцам выдать знамена, документы, ору­жие и сдаться!» После переговоров, японское командование наотрез отказалось исполнить наше требование. Адмирал сделал сигнал: «Громобою» потопить артиллерийским огнем!».

Осматривавшие транспорт офицеры с ко­мандой возвратились на «Громобой» и потом рассказывали, что еще до отъезда их с па­рохода, там, видимо, догадались, что их смерт­ный час настал и начался последний крова­вый пир. В салонах и кают-компаниях, где битком было набито японскими офицерами различных рангов, быстро появилось вино, к уничтожению которого они и приступили. Верхние палубы были сплошь забиты солда­тами, им тоже стало известным принятое на­чальством решение и передалось его настро­ение: многие, открыв фляги со спиртом и другими напитками, вливали в себя содержи­мое, другие, вытаскивая из ножен штыки-те­саки, усевшись на палубе, прислонясь спи­ною к борту и обнажив полость живота, де­лали себе «хара-кири».

«Громобой» отошел от транспорта кабель­това на четыре и дал по нем залп из орудий левого борта. Сейчас же во многих местах па­рохода начались пожары и повалил густой дым. «Громобой» дал ход и пошел прямо под нос транспорту, чтобы перейти на другой его борт, но капитан «Кинчо-Мару» решился на отчаянный поступок: он дал своим машинам полный ход и чуть не протаранил «Громобоя». «Громобой», увернувшись вправо, привел тран­спорт себе в кильватер и избежал опасности. Кормовой залп из 8 дм. и 6 дм. орудий пронес­ся по верхней его палубе в диаметральном на­правлении, в буквальном смысле слова прочищая целые просеки в человеческой гуще, по­сле чего транспорт остановился, должно быть получив повреждения машин, а «Громобой», стал лагом к транспорту и открыл беглый огонь всех орудий борта на близкой дистанции. Ме­нее чем через четверть часа, «Кинчо-Мару» буквально был весь в огне и кренился на пра­вый борт. Обезумевшие люди кидались за борт, носились бессмысленно среди этого моря ог­ня по палубам, издавая душераздирающие во­пли. Еще прошло минут пять и пылающая громада, свалившись на правый борт, пошла ко дну. Ни одного человека с транспорта не спаслось, они все погибли в огне и в море.

Мы столько времени потратили на свой разбой, чуть ли не в самом доме неприятеля, что пора было позаботиться выбраться из уз­кого Корейского пролива на чистую воду Японского моря. Построившись в свой обыч­ный походный строй, мы пошли к выходу в Японское море, прибавляя ход до полного. Адмирал известил сигналом, что ночью в ожи­дании минных атак, не зажигать никаких ог­ней, даже кильватерных. Начало быстро тем­неть, когда мы подходили к выходу и взяв курс на N думали, что и на этот раз благо­получно вышли из наших боевых проказ, од­нако к ночи все было на местах по пробитии сигнала отражения минной атаки. Несмотря на темноту, глаза наши так были напряжены, что мы ясно различали друг друга по более темным массам корпусов, а линия горизонта с левого борта, то есть в открытое море, от­бивалась едва заметной полоской.

Вдруг на «России» блеснул орудийный вы­стрел и засветили все прожектора по левому борту. Все встрепенулись. Открыли прожек­тора на «Громобое» и у Нас. Переплетающи­еся лучи огненных щупальцев десятков фо­нарей слепили глаза и закрыли совершенно горизонт. Слава Богу! Адмирал по ратьеру сделал сигнал: «закрыть прожектора!» Все взоры от орудий и свободной любопытствую­щей команды были устремлены во тьму. Ка­залось, что глазные яблоки хотят выпрыгнуть из орбит. Прошло несколько минут в молча­нии, как вдруг кто то из командоров левого кормового 8 дм. орудия крикнул: «миноносцы с левого борта!» Действительно, когда глаза, ослепленные прожекторами, вновь привыкли к темноте, на линии более светлого горизон­та обрисовались черными точками минонос­цы; они шли фронтом в атаку перпендику­лярно нашему курсу. Раздалась короткая тревога и первым открыл огонь «Рюрик», а несколько позднее-передние мателоты.

С «Рюрика» ясно видели взрывы двух ми­ноносцев, в ночной бинокль. Я лично видел один взрыв. Крейсера продолжали идти пол­ным ходом. Огонь прекратили и никакое об­следование горизонта не дало больше присут­ствия противника. Пробежав еще часа два полным ходом, адмирал сделал сигнал перей­ти на экономический, доставивший неприят­ные минуты Старшему Механику, который с начала ночной операции все время нагонял пару, чтобы не отставать сильно от своих и только справившись со своей постоянной зада­чей, уже бурчал, что пару девать некуда. Лишние люди были отпущены от орудий и им розданы койки.

Ночь прошла спокойно. К утру нас накрыл туман; выпущены были кильватерные туман­ные буйки и мы, погрузившись в столь обыч­ную для нас крейсерскую обстановку, не то­ропясь продвигались к Владивостоку, как буд­то возвращаясь с мирной прогулки. В 8 утра адмирал застопорил ход и, в проблеске поре­девшего тумана, мы заметили силуэт боль­шого парохода, почти сошедшегося с нами. Происходил его осмотр с «России». Это ока­зался новой постройки большой пароход «Алянтон», впоследствии транспорт Сибирской Флотилии «Тобол», верхом груженый шпала­ми, под Германским флагом, но груз прина­длежал японцам и предназначался для построй­ки Фузано-Сеульской железной дороги. Приз был весьма ценным и, посадив призовую коман­ду, пароход отправили во Владивосток, куда и сами пошли за ним, закончив благополучно этот четвертый крейсерский набег, сделав 720 миль плавания. Но результатами похода наше ко­мандование было недовольно, адмирал Безо­бразов был снят с отряда на берег и ему бы­ло поручено наблюдение за дальнейшими ра­ботами по съемке «Богатыря», а адмирал Иессен вновь поднял свой флаг на отряде. При разборе операции адмиралу Безобразову ста­вилось в вину, что он слишком рано обнару­жил свое присутствие в Корейском проливе, войдя в него с рассветом, тогда как ему сле­довало пройти ночью весь пролив и с рассве­том уже идти обратно и тогда он мог бы встретить 24 транспорта с войсками, которых утопить, обнаружив же свое присутствие при входе в пролив, он дал возможность японцам задержать выход из портов своего флота с десантом и нам досталась столь незначитель­ная добыча.

Не мало неприятностей доставил наш на­бег и адмиралу Камимуре. Как выяснилось впоследствии, вот что происходило в это вре­мя в неприятельском лагере: когда мы подо­шли к Гензану и бросили там транспорт с ми­ноносцами, адмирал Камимура с своей эскад­рой пошел к Гензану, разойдясь с нашими крейсерами, следовавшими в это время на юг. Когда японцы обнаружили наше присутствие в Корейском проливе, они уведомили минную станцию на острове Цусима, которая и высла­ла для атаки нас свои миноносцы, кажется около 11 штук. Атака была неудачна для япон­цев, они, потеряв в ней действительно два миноносца, отступили и болтались еще ночью в море, когда адмирал Камимура, получив в Гензане сведения, что крейсера прошли на юг, бросился на всех парах за нами вдогонку. На своем пути он встретился ночью со свои­ми миноносцами после их атаки на нас и, при­няв их за русские миноносцы, бывшие в Ген­зане, угостил огнем, потопив несколько штук и по вредив остальные; пока Камимура раз­бирался в своей ошибке, мы были уже дале­ко на пути домой. Вероятно туман или неу­дачное отражение своих же миноносцев, по­мешали адмиралу Камимура преследовать нас, благодаря чему мы и на этот раз вышли су­хими из воды, а против адмирала Камимуры в Японии было поднято возмущение за все, допущенные им невзгоды: потопление транс­портов и расстрел своих же миноносцев. Тол­па черни разгромила его дом и в связи с этим были даже некоторые беспорядки.

Возвратясь во Владивосток, мы стали по­полнять запасы угля и материалов, готовясь, видимо, к какому то новому набегу. За вре­мя выполнения нами последней операции, из Владивостока был произведен выход трех ми­ноносцев под командою капитана 2 ранга Виноградского; этим малюткам, после настойчи­вых просьб личного состава, Командующим флотом была разрешена самостоятельная за­дача-поход к Сангарскому проливу, где они потопили два парусника, отправив команду их на шмойках спасаться на берег, а капи­тан 1 ранга Виноградский (начальник отряда миноносцев) с японцами послал свою визит­ную карточку губернатору острова Маумая, живущему в Хакодате; на обратном пути ми­ноносцы поймали большую, 3-х мачтовую японскую шхуну с каким то ценным грузом, которую и довели благополучно до Владиво­стока, сделав 1.200 миль плавания. Надо бы­ло только видеть картину победоносного воз­вращения во Владивосток, когда в бухту Зо­лотой Рог, на буксире у флагманского мино­носца,- крошечной номерной скорлупки, та­щилась большая японская шхуна с подняты­ми двумя флагами на гафеле: наверху разве­вался наш, Андреевский, под ним японский. Два других миноносца важно конвоировали по бокам эту группу. На берег высыпало все население Владивостока, на крейсерах была вызвана команда и музыканты, несмолкаемое «ура» встречало их возвращение и делало встречу весьма торжественной Конечно, эта операция не имела никакого боевого значения, но сам по себе такой поход и для таких кро­шечных судов был хорошей школой и пока­зателем боевого настроения и тренировки лич­ного состава флота.

4-ЫЙ ВЫХОД ОТРЯДА.

Приведя себя в порядок, мы с нетерпени­ем ожидали новой задачи и в первых числах июля, наконец вышли в море и, направились к Сангарскому проливу. Конечно, план похо­да, как это всегда и было, знали адмирал и командиры; мы же только строили свои до­гадки, однако, по выходе, когда связь с бе­регом разрывалась, эта тайна, обыкновенно переставала уже быть такой строгой; то Стар­шему офицеру командир кое что поведает из своих планов, то ревизор своими дипломати­ческими разговорчиками сумеет «выцапать» от командира какую либо интересную для нас новость, на этот же раз нам стало определенно известным, что теперь мы должны будем вы­йти в Тихий океан, будто бы для поимки ка­кого то парохода, везущего из Америки в Японию золотой груз.

Подойдя к рассвету ко входу в Сангарский пролив, адмирал сигналом требовал быть готовыми к полному ходу и хорошо соблю­дать кильватер. С рассветом мы подходили к проливу. Принимая во внимание, что в про­ливе может быть минное заграждение, при­шлось принять меры предосторожности. В Сангарском проливе существуют два напра­вления довольно сильного течения, одно идет из Тихого океана в Японское море, омывая один берег пролива, другое в обратном напра­влении по другому берегу. Посередине проли­ва образуются значительный сулой встречных течений с бурлящими небольшими водоворо­тами; линия сулоя ясно обрисовывается пе­ной и всякого рода плавающими отбросами, щепою и деревом. Эта то линия и была при­нята адмиралом за курс, так как было всего менее вероятным, что по линии сулоя поста­новка минного заграждения для неприятеля окажется возможной.

Развив 17-ти узловой ход, мы пошли фор­сировать пролив. Сулой был настолько зна­чителен, что все крейсера шныряли из сторо­ны в сторону и должно быть наш кильватер­ный строй был отвратителен. Никто нас не ожидал. Хакодате мирно спало при первых лучах восходящего сольнца; на берегу «Ниппона» также не замечалось никакого движе­ния и жизни. Мало тревожимое войной на­селение этих мест еще не начинало своего трудового дня.

Наконец, пролив был пройден и наши бор­та омылись водами Великого или Тихого оке­ана. Выйдя из пролива, мы тотчас же натк­нулись на два небольших японских парохода каботажного плавания, совершающих рейсы через пролив. Готовый баркас «России» шел к одному из них. стоявшему с застопоренной машиной. Через несколько минут от парохо­да отвалило две шлюпки с посаженной туда командой, а за ними отошел и баркас; минут через пять раздался взрыв, столб пара высо­ко поднялся над водой и когда он рассеялся, на поверхности не было ничего, подрывной пироксилиновый патрон, подложенный под ко­тел с полными парами в момент сделал свое дело.

«Рюрику» пришлось осмотреть другой по­добный же пароход, но на том полно было пассажиров, исключительно женщин и детей. Картина взрыва предыдущего парохода про­извела на них удручающее впечатление и они на коленях умоляли нашего офицера, протя­гивая ему грудных ребят. Результат осмотра был сообщен адмиралу, который дал ответ: отпустить пароход без вреда, что тотчас же и было сделано; когда японки поняли, что им не причинят никакого вреда, их радости не было предела. Отойдя мористее, мы встретили еще 3 больших парусных японских шхуны; экипаж с документами снимался на крейсе­ра, а шхуны уничтожались пироксилиновы­ми подрывными патронами. Было жалко смо­треть на это варварство, но в то же время эти взрывы представляли эффектную и мощ­ную картину. Минеры обыкновенно подвязы­вали одно-фунтовые патроны под основание мачт на верхней палубе, а более крупные патро­ны закладывались в трюмы корпуса судна и все это с разной длины бикфордовым шнуром. Когда осмотр шхуны кончался, люди поспеш­но сходили в барказ и минный офицер лич­но зажигал фитили патронов. Барказ отвали­вал на свой крейсер и через несколько минут начиналось представление: сухой треск с жел­тым огоньком взорвавшегося патрона и гро­мадная мачта, увенчанная распущенными па­русами, ломается, как соломинка и летит за борт, потом другая, потом третья и, наконец, сам корпус шхуны разлетается в щепы, оста­вляя на воде лишь груду плавающих облом­ков.

Но, видимо, в задачу адмирала не входи­ли такие задержки крейсеров со всякой ме­лочью и, мы экономическим ходом пошли на юг, вдоль берегов Японии, Все дальнейшее плавание в водах так называемого Тихого океана было для нас далеко не тихим, хотя, правда, погода была и хорошая, но от восто­ка шла крупная мертвая зыбь, а так как мы все время находились к ней лагом, нас валя­ло нещадно, боковые взмахи доходили до кру­пных размеров и,  заканчивая вахту, мы спу­скались в кают-компанию совершенно изло­манными, как после гимнастики на машинах, все суставчики ломило, а мышцы и мускулы, в особенности ног, страшно болели от постоян­ного балансирования при качке.

На следующее утро, по выходе из проли­ва, к подъему никого не вызывали, так как обыкновенно на походах поднимали флаг «без церемонии», лишь старшие специалисты вы­ходили на шканцы для утреннего рапорта по своим частям командиру, да и большинство остальных офицеров по привычке выползли на верх вздохнуть свежим воздухом. Я вы­шел с некоторым запозданием, после 8 ча­сов утра и застал забавную сцену: наш пре­старелый шкипер, чиновник Анисимов, посе­девший, как лунь за свои более, чем 50-ти летние скитания по морям в плаваниях на военных судах, взволнованно метался по ле­вым шканцам и весь красный от волнения бормотал беззубым ртом что то непонятное, но видимо ругательное. Я подошел к нему спросить, в чем дело, но он уже ничего связ­ного говорить был не в состоянии и, только показывая рукою на кормовой флаг, шамкал: «Вы видите, Вы видите!!!». Взглянув на га­фель бизань-мачты, где обыкновенно на хо­ду поднимался кормовой флаг, я увидел там развевающимся, вместо нашего прекрасного Андреевского флага, — английский военный флаг. Адмирал сделал такое распоряжение с целью не вносить паники среди постоянно по­падающихся нам на пути японских рыбачьих судов, которые, действительно, видя англий­ский флаг, дружественно махали нам руками и платками, когда случалось проходить по­близости их. Так мы и продолжали плавание под английским флагом, но наш старый шки­пер прямо не мог переварить такого, как он выражался, позора, долгое время офицерам пришлось его успокаивать разными доводами, но старик так расходился, что на него не было, как говорится, «стопу», он роптал даже на Бо­га, давшего ему дожить до того, что видят сейчас его глаза. До обеда он был прямо не­нормальным и только за обедом наш ревизор, любивший старика, придя в чиновничью кают- компанию «укомплектовал» его хорошей мар­салой, к которой Анисимов был большой охот­ник и относился совсем не так, как к англий­скому флагу. Я нарочно остановился на этом воспоминании, чтобы показать любовь моря­ков старого времени к англичанам, которым в будущем пришлось сделаться нашими союз­никами.

Наконец, мы приблизились ко входу в Ио­когамский залив.

Мы тихо подходили ночью к берегу. При первом рассвете на нас вышел небольшой па­роход под японским флагом, везущий в Ио­когаму груз тука (переработка перегнивших рыбных остатков), служащего для удобрения рисовых полей. Пароход был отдан в жерт­ву «Рюрику» и адмирал разрешил уничто­жить его артиллерийским огнем. Экипаж и документы были сняты на крейсер и на па­роходе осталось только одно живое существо- ручной медвежонок, который, инстинктивно предчувствуя свою гибель, метался по палу­бе. Тут, началась практика для комендоров и случилась беда для нас. Котел парохода взорвало, поднялся к небу столб пара и тука, находящегося в трюмах; ветром, дувшим в нашу сторону, всю взорванную массу тука, представлявшего полужидкий, жирный и стра­шно вонючий продукт перегнившей рыбы, на­несло на нас и обдало весь крейсер; что толь­ко мы не делали потом, чтобы отмыться от этой липкой, вонючей гадости, ничего не по­могало. Поручни трапов, наши перепачканные кителя и все, до чего не прикоснешься ру­ками, много дней потом противно воняло ры­бой.

Вступив в свое место после нашей опера­ции, мы вдруг услыхали звуки боевой трево­ги на «России» и одновременно на всех стень­гах взвились Андреевские флаги, а вместо английского кормового развернулся наш бело- синий крест. Следуя движению, то же самое было проделано и на других крейсерах, оче­видно адмирал увидел противника и подня­тый им сигнал гласил: «приготовиться к бою!»

Все это, по привычке, было проделано во мгновение ока и через каких-нибудь две-три минуты все были на своих местах, погреба от­крыты и орудия заряжены, но никто нигде не обнаруживал противника. Но вот в бино­кли, к западу от нас, действительно намети­лась кильватерная колонна из 10-12 каких то судов большого размера. Все с затаенным ды­ханием продолжали всматриваться в против­ника, ожидая, что с минуты на минуту заки­пит неравный бой и чуть ли не в самом цен­тре неприятельских вод. Мы шли на сближе­ние, поднявшееся выше солнце яснее освети­ло горизонт, утренняя дымка рассеялась и на­шим глазам ясно представилась действитель­но кильватерная колонна, но не грозного про­тивника, а мирных рыбачьих шхун, под пол­ными парусами спешащих в океан, на свой промысел. У адмирала проиграли отбой, бы­стро спустили стеньговые флаги, но кормо­вых, к удовольствию нашего шкипера, боль­ше уже не меняли на английские. Изменили курс опять в Иокогамский залив и дали ма­лый ход. Около 10 часов утра на горизонте показался дым парохода идущего в Иокогаму. Взяли курс на пересечку и прибавили ход. Через несколько времени пароход вырисовал­ся вполне ясно и оказался большим океан­ским грузовым пароходом, сильно загружен­ным и идущим под английским коммерческим флагом. На сигнал адмирала об остановке никакого внимания. Раздается с «России» ору­дийный выстрел и всплеск снаряда под са­мым носом делает свое дело убедительнее вся­кого сигнала. Пароход останавливается и на этот раз, по сигналу, на него посылаются барказы со всех наших крейсеров. Начинается нудный, длительный осмотр: просмотр доку­ментов на груз, рассмотрение вахтенного жур­нала о плавании и тому подобная процедура. По документам оказывается, что пароход-ан­глийский, «Найт-Командер», большого тонна­жа, идет из Англии в Японию с грузом, не принадлежащим к военной контрабанде и ад­ресованным даже не японцам, а каким то тор­говым английским фирмам в Японии. Как буд­то все в порядке и его надлежит отпустить с миром. Но пока шло рассмотрение бумаг старшим из присутствующих офицером, мичманье с нашей лихой призовой командой уже ухитрилось прошмыгнуть в трюмы и недра парохода, где они, как полицейские ищейки, сунули носы в самые сокровенные части трю­мов и к своей радости обнаружили, что там большинство мирных грузов, проставленных в документах парохода, превратились в ору­дия большого калибра, в ящиках были обна­ружены снаряды к ним и на фактическую по­верку выяснилось, что «Найт-Командер» по­лон грузом военной контрабанды, доказатель­ство строгого нейтралитета. Наличие угля на пароходе самое малое, только до Иокогамы, а потому забрать его призом не представлялось возможным. Все результаты осмотра были просигнализированы семафором адмиралу и получился короткий приказ: дать полчаса на сборы команде, снять ее с парохода, который потопить подрывными патронами. Экипаж «Найт-Командер» был отправлен на «Рюрик». Вместе с ним. наш хозяйственный ревизор прихватил десяток живых баранов, рассчи­тывая угоститься на походе свежим шашлыч­ком, но когда барказ пристал к борту крей­сера, командир страшно рассвирипел на ре­визора за такую хозяйственность и тут же приказал выкинуть баранов за борт, указав на недопустимость такого мародерского пос­тупка. На палубу вышел капитан «Найт-Командера» со своими помощниками и админи­страцией, а за ним повалил его экипаж, со­стоящий, в буквальном смысле слова, из вся­кой, как говорят, шпаны: тут были и евро­пейцы и китайцы и малайцы и негры, весь этот разнокалиберный сброд тотчас же разо­шелся по палубе среди нашей команды. Стар­ший офицер, обратясь к капитану, старому англичанину, просил его проверить наличие привезенного экипажа парохода и тот, испро­сив разрешение построить их для переклич­ки на шканцах, гаркнул на весь крейсер па­ру английских командных слов и надо было посмотреть с какой быстротой и подобостра­стием вся разнокалиберная «шпана» во мгно­вение ока выстроилась во фронт и замерла, как вкопанная. Чувствовалось, что эта дисци­плина было выработана не сантиментальным обращением и добротой этого старого, седого, морского волка, а какими то другими, более суровыми мерами. На нас, мичманов и лей­тенантов, стоявших в стороне и наблюдавших за этой сценой, напала какая то жуть при виде зверской физиономии брита, пересчиты­вающего свою команду. Взяв под козырек, он доложил Старшему Офицеру число своих лю­дей и сказал, что экипаж весь. Его увели для размещения в кубрик, а капитану и офицерам было предложено отправиться в отведенное для них помещение в пустующих адмираль­ских каютах, но капитан просил разрешения остаться на верхней палубе еще раз взгля­нуть на свой корабль, что и было ему разре­шено. Мы остались все наверху посмотреть на гибель парохода и нас разбирало любопыт­ство, как будет реагировать этот старый волк на потопление своего судна.

Он спокойно стоял, сложив на груди руки, рядом со Старшим офицером и цедящими че­рез зубы фразами коротко рассказывал свою судьбу: он 18 лет командовал этим прекрас­ным судном, совершая беспрерывные рейсы по океанам и теперь шел из Англии кругом мыса Доброй Надежды, сделав около 15 ты­сяч миль и, вот, судьбе было угодно устроить встречу с нами, недойдя каких-нибудь 30 миль до места своего назначения. В это время раздался отдаленный звук глухого взрыва и несколько досок палубной настилки на баке парохода полетели в воздух. Это был первый сигнал агонии парохода. Через несколько ми­нут послышались и другие, заглушенные вну­тренностью трюмов взрывы. Наступила гробо­вая тишина. Все взоры были обращены на па­роход, который без перемены, в небольшом от нас расстоянии, продолжал покачиваться на мертвой зыби океана. Лицо его капитана казалось окаменелым, ни один мускул заго­релого лица не дрогнул, и только неподвиж­ные глаза, устремленные на свое детище, го­рели каким то странным блеском. В носовой части судна раздался более сильный взрыв, морская громадина начала опускаться носом в воду, как бы становясь на колени при ви­де желанного, но недостижимого порта.

Агония длилась недолго; вскоре пароход встал вертикально, показал свои винты и нырнул в глубину могилы. Глаза морского волка затуманились слезой, он быстро повер­нулся к Старшему офицеру и отрывисто про­говорил «я готов, укажите мне мое помеще­ние». Я понял, что должен был переживать в душе своей этот старый моряк. Нам неволь­но стало его жалко и, получив приказание Старшего офицера провести его в адмираль­скую каюту, мы с прапорщиком Ярмерштедтом, прекрасно говорящим по-английски, по­вели капитана в предназначенное помещение, куда сейчас же приказали вестовым принести виски с содовой водой и постарались залить ему горе, вознагражденные его интересными рассказами.

Оставаться здесь дальше не входило в пла­ны адмирала и отряд, стал удаляться от япон­ских берегов, держа путь обратно на север. В этот же день нами был встречен американ­ский пароход типа увеселительной яхты, пол­ный американских туристок и туристов, ехав­ших из Америки в Японию. После  осмотра, наделавшего, все таки, на нем переполох, ях­та была отпущена, а мы продолжали свой путь, держась на этот раз в значительном рас­стоянии от берегов.

Никакого парохода с американским золо­том нам встретить не удалось, но все же на пути попался американский пароход «Арабия» с полным грузом, идущий в Японию и так как на нем было достаточно угля, чтобы сле­довать с нами, то посадив на него призовую команду с «Рюрика» при 2-х офицерах (были посланы лейтенант Ханыков и прапорщик Ярмерштедт), приказали идти за отрядом, дав им предписание в случае расхождения из-за тумана идти маршрутом через 4-ый пролив Св. Екатерины Курильских островов в наш пост Корсаковский на Сахалине, где погру­зить необходимое количество угля и следо­вать во Владивосток. Такое предварительное распоряжение адмирала было сделано очень кстати, поднимаясь на север, мы вскоре всту­пили в полосу большого тумана.

При приближении к Сангарскому проли­ву на отряде чувствовалось беспокойство по­стоянными запросами адмирала о количестве остающегося угля. Нас это на «Рюрике» нис­колько не беспокоило, так как при наших котлах и громадном запасе топлива, мы мо­гли совершить еще несколько раз подобное путешествие, но не так обстояло дело на «России» и Громобое», где запас топлива при­ближался к концу, а еще ошибка «Громобоя» в своих утренних рапортах ввела в заблужде­ние адмирала, который рассчитывал на боль­шую цифру запаса на нем топлива и это за­ставляло его нервничать. Давались по радио различные маршруты, то идти через Сангар­ский пролив, то идти на Сахалин, наконец адмирал решил дать курс на Сахалин, через 4-й Курильский пролив. Следуя четвертые сутки в густом тумане, мы невольно подтя­нули строй, прижавшись к туманным кильва­терным буйкам, выпускаемым передними ма­телотами на 2 кабельтова за корму и по кото­рым мы уже имели хорошую практику дер­жаться в отряде.

По расчету плавания и счислению мы ми­нули Сангарский пролив и поднимались да­лее на север, как вдруг ночью адмирал дела­ет условный сигнал сиреною поворота после­довательно на 16 румбов, то есть на обрат­ный курс. Это выполняется исправно, за ис­ключением нашего приза, парохода «Арабия», которая, как потом оказалось, не слышала сигнала и продолжала идти своим курсом дальше на север. Какие были причины такой нерешительности адмирала нам, на «Рюрике», известно не было, но ясно, что без причины, потратив зря столько угля, опять на обратный курс адмирал бы не лег. Потом выяснилось, что благодаря туману, мы уже давно не име­ли обсервации своего места и не доверяя счи­слению, адмирал не рисковал вести крейсера через неширокие проливы между Курильски­ми островами, проход через которые из за сильного течения и постоянного тумана, предоставлял значительною большую опасность для плавания по сравнению с таковым же через Сангарский пролив, это соображение и заставило адмирала переменить свой марш­рут. Но и в Сангарский пролив со стороны Тихого океана попасть было делом нелегким.

К утру мы, по счислению, подошли к Сан­гарскому проливу; туман был так густ, что мы не видели переднего мателота, но можно было ожидать, что погода исправится, солн­це начало пробивать верхний слой тумана и мы, ожидая, когда лучи его согреют берега и отгонят туман от них, продолжали ощупью приближаться к берегу. Вдруг, как по мано­вению волшебного жезла, полоса тумана под­нялась над водою и под ней открылся ярко освещенный пляж берега с усевшимся на мель небольшим японским пароходом, не по­павшим в пролив, вход в который оказался в полу-миле севернее и сейчас начал очи­щаться. Задерживаться было безрассудно, на­до было торопиться, пользуясь прояснением погоды, чтобы войти в пролив и проскочить в Японское море. Ход прибавили до полного и пошли форсировать пролив. Тут же выясни­лось, что мы потеряли свой приз, «Арабию», отбившуюся от нас при повороте. Положение наше было не из завидных. На больших крейсерах угля оставалось очень мало, осве­щения местности никакого и у всех родилась мысль, что при выходе в Японское море более чем вероятно сторожит нас Камимура со всей своим флотом, чтобы дать нам бой. Но дру­гого выхода не было, как идти на-авась вперед.

Окончательно прояснилась погода, мы пол­ным ходом, как и в первый раз, выбирая путь по сулою, проходли мимо Хакодате.

При выходе из пролива в Японское море, мы вздохнули спокойной грудью, никакой ло­вушки нам не подстроено и обследование го­ризонта не дало на нем никакого присутствия судов. Когда берега стали скрываться, пере­шли на экономический ход, адмирал, для очистки совести, дал общий сигнал «ночью возможно ожидать минной атаки» и напра­вили свой путь домой, к Владивостоку, пред­вкушая заслуженный отдых и освежение по­сле утомительного, и с физической и с нрав­ственной сторон, крейсерства.

Не знаю, был ли адмирал осведомлен, при­ближаясь к заливу Петра Великого, что наш подход к Владивостоку безопасен и неприятель не ожидает нас там, но только мы не особен­но сочувственно отнеслись к его вечернему сигналу, которым приказывалось всем крей­серам произвести с наступлением темноты ис­пытание принятых на отряд крепостных све­тящихся ракет для отражения миноносцев. Такую иллюминацию мы и произвели среди

ночи. Жаль, что этими ракетами мы не были снабжены в наш предыдущий поход, так как результаты их были очень хорошими в смы­сле видимости и площади освещения, тогда быть может при атаке нас японскими мино­носцами, удалось бы им нанести больший ущерб.

К рассвету мы благополучно подходили к Владивостоку и высмеивали «Громобой», ко­торый выражал семафором свое сомнение, что у него хватит угля дойти до бочки в Золо­том Роге, но это уже было нестрашно, подмели до чиста угольные ямы и все стали на боч­ки, закончивши этот наш самый продолжи­тельный и длинный поход за войну, сделав 2.580 морских миль.

Через два дня во Владивосток так же бла­гополучно пришел и наш приз «Арабия», ко­торая действительно не слыхала ночного ус­ловного сигнала сиреною и, согласно ранее полученной инструкции, прошла на Сахалин, приняла нужное количество угля и пришла к месту назначения, совершив 400 миль крю­ку.

По возвращении домой мы застали «Бога­тырь» уже снятым с камней и находящим­ся в сухом доке, почему наш отдых обещал быть спокойным и особенно веселым.

Невольно напрашивается вопрос, почему же более сильный противник был столь инер­тен в своих действиях во время этой нашей прогулки? Как потом удалось выяснить, эта инертность была лишь кажущейся для нас, в действительности же адмирал Камимура бросался в разные стороны, чтобы встретить­ся с нами, но злой рок невезения делал неу­дачными все его начинания. Он подходил и к Владивостоку, но после нашего ухода, был и в Сангарском проливе, после нашего прохода им; не рискуя найти нас в Великом океане, следуя вдогонку, он был уверен, что крейсе­ра следуют на соединение с Артурской эска­дрой, обойдя Японию и вот он спешит через Японское море обратно в свое Средиземное, чтобы выйти через него нам навстречу, так как одна только мысль пропустить крейсера в Порт-Артур повергает его в отчаяние, ибо он, поставленный на страже в Японском мо­ре именно для этой цели разъединения наших сил, не выполнил бы тем свою прямую зада­чу. Задержась несколько для пополнения уг­ля, он приходит к месту потопления нами «Найт-Командера» с запозданием и следует вдоль японских берегов к северу, в то время, когда мы идем тем же, параллельным с ним курсом, но в большом отдалении от берегов. Затем, по каким то неизвестным причинам, Камимура, не доходя до Сангарского проли­ва, поворачивает обратно, а мы, почти обескровленные отсутствием угля, в то время спокойно выходим через пролив в Японское море для следования во Владивосток и благополу­чно возвращаемся домой. Нетрудно предста­вить себе ту картину, которая получилась бы, если бы японцы были осведомлены или догадывались о нашем маршруте. Так или иначе, и на этот раз, удача ему не сопутство­вала, оставив нашу, если можно так выра­зиться, «военную наглость» безнаказанной.

За этот поход мы успели привыкнуть к новому адмиралу, высшее командование оста­лось довольным его действиями и на этот раз дальнейшей смены начальника отряда не пред­виделось, а молодежь в береговых салонах уже успела дать прозвище новому адмиралу: «Карла смелая». На крейсера были поданы баржи с углем и началась обычная грязная работа погрузки угля и прием материалов из порта.

Личный состав освежался на берегу, а ад­мирал Камимура, вероятно, страдал печенью, переживая все свои неудачи и не предвидел того, что так скоро, всего через несколько дней, фортуна счастья боевого обернет свое лицо в его сторону.

К. Иванов-Тринадцатый