ВОЕННАЯ БЫЛЬ

«Наш полк — чарующее слово…» все знают это стихотворение нашего незабываемого поэ­та и воспитателя Великого Князя Константи­на Константиновича.

Я прибавлю к этому — «наша семья», и это всецело понятно только тому, кто знал старые русские полки, особенно те, которые своей кровью берегли границы родной земли. Толь­ко в этих полках можно было встретить те навсегда исчезнувшие типы, о которых я даю этот краткий очерк. Я не пристрастен и далек от мысли приукрашивать и наделять их идеаль­ными качествами. Читатель поймет, что, при всех недостатках каждого, люди эти жили ис­ключительно интересами родного полка и, вый­дя в отставку, продолжали быть членами пол­ковой семьи. Всеми прежде всего руководило чувство долга перед Родиной и чувство тесной взаимной дружбы.

1. Анна Михайловна Бухановская. — Ее так и звали — «наша Анна Михайловна». История ее в то время, время войны с горцами, казалась обыкновенной, такие примеры можно найти в романах из кавказской жизни Мордовцева или Немировича-Данченко (Старый Закал, Горе за­бытой крепости, Горные орлы и т. д.). Ее исто­рия — это часть истории полка, при котором она начала свою жизнь.

Окончив один из институтов в России, она, сирота, приехала на житье к своему семейно­му брату, штабс-капитану Самурского полка Бухановскому, в штаб-квартиру полка, захо­лустье с крепостью, запирающей выход из гор. Вероятно, начитавшись в институте про Аммалат-Бека и др., она и раньше мечтала об инте­ресной жизни бурного Кавказа, среди схваток с горцами и разных приключений. И вот моло­денькая Аня трагически прошла чрез все это.

В 1873 г. началось восстание в Дагестане в связи с назревавшей войной с Турцией. Память о необыкновеном вожде мюридизма Шамиле не заглохла среди горцев, и полчища восставших, вырезавших всех до последнего, осаждали по­чти все небольшие крепости. Батальоны и да­же отдельные роты, идя форсированным мар­шем, не успевали приходить на помощь осаж­денным крепостям и постам. Досталось тогда многострадальному кавказскому воину! Сколь­ко их погибло, знала только полковая история. Нам же, очевидно, не суждено будет и знать.

4-й батальон полка, освободив от осаждав­ших его полчищ горцев гор. Дербент, комендан­том крепости которого был мой будущий дед со стороны матери в большом, для того време­ни, чине майора, получил сведения чрез спе­циальных гонцов о том, что штаб-квартира пол­ка также подверглась нападению восставших. Гарнизон ее был очень небольшой и состоял главным образом из нестроевых команд под командой штабс-капитана Бухановското. Ба­тальон бросился на выручку своего родного гнезда, форсированным маршем за сутки про­шел 53 версты, а последние 20 верст бегом. Штаб-квартира освобождена, район очищен, но жертв много. Среди них штабс-капитан Бухановский, который был зарезан со всей своей семьей на глазах только что прибывшей из ин­ститута Анички. Как она уцелела — неизвест­но, но она осталась сиротой без средств и без всякого жизненного опыта.

Край успокоился, полк вошел в нормаль­ную жизнь. Аничку не бросили, она стала до­черью полка. Ей дали комнату и какое-то по­собие. Но она, пережив трагедию, ушла в себя, отказалась от личной жизни и всю свою неизрасходованную любовь и нежность отдала де­тям. Она занялась учением и воспитанием бук­вально всех детей полка и не только полка, но и детишек поселенцев, которые жили около полка, и горцев мирных, и горских евреев. Раз­ницы она не делала никакой. Все, что ей при­носили, она тратила на детей. Жила она в ма­ленькой комнатушке, но и ту отдала под свою школу, а сама ютилась за занавеской в перед­ней. Я помню ее уже седой старой девой с несколько смешными манерами, одевавшейся ста­ромодно и носящей на голове какую-то чудо­вищную шляпку, на которой были цветы и ово­щи всех времен года и, вдобавок, наверху си­дела причудливая птица. Но смеяться над ней никто не пытался, слишком добрым ангелом была она для всех детей. Собствено говоря, у нее была не школа, а детский сад. В теплый день и летом Анна Михайловна, окруженная малышами обоего пола с корзинками и паке­тами, как наседка оберегая каждого, спускает­ся, бывало, в большой полковой сад или за реч­ку, и все матери, имея на руках еще грудного, довольны избавиться хотя бы на день от ребен­ка. Деторождаемость же у семейных офицеров была нормальная в то время, т. е., по 5-6 чел. детей. Как только малыш начинал сам ходить и торчать на улице, то приставал к матери, прося отпустить его к Анне Михайловне. Ниче­го не помогало и вот, снабдив ребенка запасны­ми штанишками, маленьким ранцем и прочими атрибутами детского учения, отправляли его «учиться» к Анне Михайловне. Бывало, сама просила отпустить к ней поиграть Колечку или Тиночку, а уже оттуда ребенка нельзя было вытянуть. Готовила детей она хорошо — все читали и писали, а для дальнейшего учения — подготовки в средне-учебное заведение — дети переходили к другой профессиональной учи­тельнице, которая была строга, но ее ученики редко не выдерживали вступительного экзаме­на. Бывало, войдешь в комнату — класс Анны Михайловны — нет места, но все читают, пи­шут, потом играют, что-то рассказывают и за­втракают. Все свои скудные заработки, а пла­та была условлена 1 рубль в месяц, она трати­ла на детей, никогда ничего не просила и каж­дому ребенку делала подарок ко дню его рож­дения или именин. Иная мать, за многочислен­ностью потомства, забудет, но является Анна Михайловна с подарком и напоминает, что се­годня ее Олечка именинница. Весь зимний се­зон она наполняла детскими спектаклями и ел­ками. Выписывала почти всю детскую литера­туру, вернее, сам полк делал это для нее. Без «Задушевного слова» ни один ребенок у нее не воспитывался. Если почему-либо давно не бы­ло детского спектакля, то публика волновалась и спрашивала: «Что же, Анна Михайловна, ко­гда будет спектакль?» Она же была и режис­сер и суфлер и администратор импровизирован­ной труппы. По воскресеньям и по празднич­ным дням Анна Михайловна шла по главной улице, которая, как и в каждом гарнизоне, на­зывалась «офицерской», и собирала детишек в церковь. Бывало, малыш, увидав в окно качаю­щийся огород на шляпе Анны Михайловны, кричит: «Скорее, мама, уже Анна Михайловна пошла, а я еще не готов…» и догонял ее, окру­женную толпою детишек. В церкви она ставила всех детей отдельно впереди и учила, как мо­литься и вести себя в церкви.

О святая женщина, сколько поколений ты довела до институтов и кадетских корпусов! И часто приехавший на каникулы в родные ме­ста юнкер или произведенный молодой офицер спешил навестить Анну Михайловну, и та за­стенчиво показывая его детворе, говорила: «вот Боречка был маленький-маленький, как и вы все, но учился и стал офицером», причем кон­фузилась и плакала.

Она была в каждой семье своим человеком, и никто никогда плохо о ней не говорил. Такой она была до конца жизни полка в этом местеч­ке и, когда полк перевели на северный Кав­каз, никто не узнал, куда же она делась. Ве­роятно, ей трудно было расстаться с дорогими могилами, а, может быть, она уехала в Россию к своим дальним родственникам, но о своей личной жизни Анна Михайловна никому не го­ворила, да вряд ли и была она у нее. Теперь, наверно, нет в живых Анны Михайловны, раз мне, ее питомцу, 70 лет, но думаю, что память о ней до смерти не изгладится у ее учеников. Она заслужила почетное место на военном кладбище полка, но полка нет, нет и кладби­ща, и то место, где мы родились, место, поли­тое обильно кровью кавказских воинов, исчезло навек, предварительно превратясь в груду развалин… На его месте появился поселок с чу­жими людьми, названный нелепым именем «Сергокала».

Мир праху этой замечательной русской жен­щины!

2. Дедушка Буданов. — Нас малышей, не слушавшихся родителей, путали словами: «Вот подожди, отдам тебя Буданову. Когда он прие­дет ночью, он посадит тебя в свою бочку и уве­зет». В какую бочку — мы знали, и читатель ниже узнает также…

Отслужив все положенные сроки и сверх­сроки, этот николаевский солдат, шевронист, украшенный «регалиями», исколесивший но­гами весь Дагестан, очутился в чистой отстав­ке. Куда ему деваться? С родной деревней связь потеряна давно, военная служба не дава­ла времени обзавестись семьей и вот старик приткнулся к родному полку. Ротные плотни­ки сколотили ему в слободке хатенку. Полк давал ему от себя какую-то пенсию, и ему дали «дело». Если бы он был обучен грамоте, то, мо­жет быть, имел бы в канцелярии маленькое ме­сто, но дед был неграмотен. «Дело», которое ему поручили, было, говоря современным языком — дело начальника санитарной части, попро­сту, ассенизатора. Дали ему старого мерина, также участника походов, который, как стал на ноги, так и стоял неподвижно, пока его угово­рами не потянули куда нужно; дали большую бочку и прерогатив власти — большой черпак. Да простит меня читатель за неэстетическую сторону рассказа. Старик работал, конечно, только ночью и не было ему отбоя от клиен­тов. Какие-то денежки сыпались ему в карман, и он был очень доволен своей участью, но к старику иногда невозможно было подойти — не его вина была в этом.

Это — его служба, его будничная жизнь. Другая же жизнь начиналась под праздники, которые он свято чтил, ибо был очень набо­жен. В субботу вечером и в воскресенье утром, чисто одетый, в стареньком мундире, увешан­ном медалями, среди которых была медаль за взятие Гуниба, дедушка Буданов шел в полко­вую церковь нарочно по главной улице.

В церкви он — свой человек и величина — стоял возле клироса и подпевал, потом в сопро­вождении другого отставного солдата, старика Коломейцева, обходил молящихся с кружкой, собирая пожертвования, и, низко кланяясь каж­дому, говорил: «Спаси вас Христос и Царица Небесная». Собирал свечи и уходил последним. Идя мимо гауптвахты, перед которой после церковной службы всегда сидели офицеры полка, главным образом старые и охотники, де­душка останавливался, становился во фронт и здоровался: «Здравия желаю, Ваше Высоко­родие». С ним долго разговаривали и спраши­вали: «Ну что, дед, и сегодня напьешься?» На что старик отвечал: «Как же можно без того, ведь нонче ограмаднейший праздник», и шел дальше, козыряя всем и становясь во фронт перед теми кому полагалось. Привычка, вко­ренившаяся по самую смерть. Но вот день кон­чается. Вдруг дикий топот солдатских кованых сапог и появляется фигура нашего деда, кача­ющегося от одной стороны улицы к другой. Ежеминутно останавливаясь, дед здоровается с невидимыми батальонами и ротами. — «Здоро­во, славные самурцы!» — «Спасибо за служ­бу!» И сам за всех отвечает и командует себе: «Шагом марш!»

Все детишки выскакивают на улицу смо­треть на парад Буданова, но не смеют смеяться над ним, так как он был грозой для непослуш­ных малышей; они были уверены, что он, дей­ствительно, может каждого посадить в свою страшную бочку и увезти далеко от папы и мамы.

Так жил, вернее, кончал жить этот неза­метный герой Кавказа. Как-то, отчего неизве­стно, вероятно от общей старости деда, его боч­ки и мерина, бочка лопнула, и все наше местеч­ко надолго было отравлено.

Я уже был не дома, а в корпусе, когда де­душка Буданов исчез с горизонта и перешел на военное кладбище. В детстве мы любили посе­щать это кладбище, знали, кто где похоронен, и помнили почти всех известных героев полка, имена коих записаны в книгу «История 83 пе­хотного Самурского полка».

3. Капитан Васильев. — Отчего он был та­кой толстый? — Ломали мы себе голову, и наша мама, которой мы задавали этот глупый во­прос, отмахивалась от нас. Ведь походная жизнь ротного командира не располагала к полноте. Может быть, в молодости он был другим, тон­ким, стройным, но мы помнили его всегда вы­соким, толстым и на коротких ножках. Когда его рота шла походом, он сбоку трусил на ма­ленькой линейке. Но он был знаменит не тол­щиной, а способностью легко танцевать мазур­ку. Никто лучше его не мог ее протанцевать. Несмотря на толщину, легкость его движений была особенной. Когда под конец танцевально­го вечера в полковом собрании, заказывали ма­зурку, то молодежь входила в карточную ком­нату и вытаскивала из-за стола игравшего в винт Васильева. Он выбирал себе даму под стать, не молодую, не худую, но не громозд­кую. На эту пару все сходились посмотреть, а молодежь поучиться, даже гуляющие на буль­варе бежали, зная, что не всегда увидишь та­кое зрелище. Особенно легко Васильев выки­дывал свою ножку и становился на колено. Шпор у него не было, не было и шума, все бес­шумно и грациозно. Как очарованные, все смо­трели на танцующих, стараясь не пропустить ни одного па. Заморив даму и поцеловав ручку, Васильев шел в буфет выпить рюмку водки и опять садился играть в винт до утра.

Одно обстоятельство смущало нас, детей, а именно то, что его крестники — дети другого капитана, находившегося уже в отставке, были удивительно похожи на него, крестного отца. Когда мы выросли, то поняли это «странное яв­ление». Но все это не мешало жить всем в друж­бе, без драм и без дуэлей. Все это были пу­стяки…

(Окончание следует)

Б. Кузнецов

Голосовать

(Не оценивали)

 Loading ...

Похожие статьи:

• Русские памятки за рубежом
• П А М Я Т И ПОЛКОВНИКА ПРИХОДКИНА (из его артиллерийских рассказов)
• Школа-приют Заамурского Округа Пограничной Стражи. – Сергей Латышев
• Книгоиздательство «Военный Вестник». – Б. М. Кузнецов
• Штурм Гуниба. – Б. М. Кузнецов
• ТАВРИЧЕСКИЕ ГРЕНАДЕРЫ. – В. Н. Биркин
• Красное Село, 6 августа 1912 года. – Борис Кузнецов
• НУЖНО ЛЮБИТЬ РОССИЮ (Из переписки с друзьями )
• КАДЕТУ – А.ГЕНКИН.