В статьях, напечатанных в №№ 83 и 86 «Военной Были» авторы которых коснулись событий, сопровождавших эвакуацию Одессы в 1920 году, в частности — эвакуации Одесского и Киевского кадетских корпусов, выпущены подробности эвакуации младших рот этих корпусов. До сего времени еще нигде не появлялось описание того, как кадеты от 1-го до 5-го классов, забытые и оставленные в здании Одесского кадетского корпуса в числе приблизительно 130 человек, прибыли в 1920 году в Королевство Сербов, Хорватов и Словенцев, где в г. Сараево, под начальством директора корпуса генерал-лейтенанта Адамовича продолжали и закончили свое образование. Даже в «Кадетской памятке», тщательно составленной и прекрасно изданной генералом Адамовичем, тоже выпущен весь этот эпизод.
Таким образом, период с 25 января по средние числа апреля 1920 года оказался как бы вычеркнутым из истории. Естественно задать вопрос: что же случилось в этот период с кадетами младших рот, забытыми своим директором и своими воспитателями в здании Одесского кадетского корпуса? Вперед прошу меня поправить, если я ошибусь в некоторых датах, которые за 47 лет, прошедших с того времени, могли стереться из памяти.
К моменту эвакуации г Одессы я не был среди своих товарищей-кадет, а находился в составе пулеметной команды, проходившей специальный курс стрельбы из английских пулеметов Викерса и Льюиса. Нас, десять человек пулеметчиков, оставили для охраны здания и имущества пулеметных курсов, находившихся на Пушкинской улице в доме №25. Остальные курсанты были отправлены на фронт. Мое желание попасть в корпус, в котором находился мой брат, было вполне законно, но на рапорт моего отца, который находился в то время на фронте, поданный на имя директора корпуса, полковника Линдемана, через штаб Одесского военного округа еще за два месяца до эвакуации, пришел ответ: «За переполнением штатов принят быть не может». Полковник Линдеман исполнял должность директора Владимирского Киевского кадетского корпуса и с ним прибыл из Киева в Одессу, где киевские кадеты стали гостями Одесского корпуса.
Уже в конце декабря месяца по городу начали ползти тревожные слухи о приближении фронта. 22 января 1920 года генералом Шиллингом был отдан приказ об эвакуации Одессы. В 10 часов утра 25 января нам было приказано снять посты по охране здания курсов и отправиться с оружием и с весами в порт на погрузку. В это время в районе Пушкинской улицы уже слышалась стрельба и все прохожие попрятались. За два дня перед тем из корпуса пришел ко мне мой брат и сказал, что они также ожидают эвакуации и что занятий в корпусе нет. 23 января кадеты уже знали о приказе об эвакуации и, уложив свои вещи в вещевые мешки, ждали дальнейших распоряжений от своих офицеров-воспитателей. Так прошли 23-е и 24-ое января. В этот последний день кадеты никого из своих офицеров-воспитателей вообще и не видели. Прождав в волнении целый день, кадеты, как всегда, легли спать в холодном, нетопленном зале, служившем кадетам-киевлянам временной спальней. Утром 25 января два кадета 5-го класса, Василий Гончаров и Иван Латышев (мой старший брат), первый — коренной аракчеевец, а второй — киевлянин, по собственной инициативе собрали всех оставшихся в здании кадет и приказали им строиться для выхода в порт. Старшие кадеты первой роты под командой полковника Самоцвета вышли раньше. Построившись, кадеты вышли из здания корпуса приблизительно в 10 часов утра. В строю было около 130 кадет. Проходя мимо Сергиевского артиллерийского училища, старшие кадеты Гончаров и Латышев решили вооружить более рослых и крепких и с этой целью повернули строй в здание училища, где вооружились винтовками и продолжали свой путь в строю. Чтобы младшие кадеты не отставали и не терялись, старшие кадеты Гончаров и Латышев поочередно менялись местами: один шел впереди строя, а другой позади.
По улицам шла стрельба и уже бродили банды так называемых «струковцев» (банды «атамана» Струка). Подробностей марша через город рассказать я не могу, так как свидетелем этого не был. Я увидел эту группу кадет во главе с моим братом, в строю «гуськом» (друг другу в затылок), уже при погрузке на английский легкий крейсер «Церес». Как сейчас помню, брат был в кадетской фуражке и в полушубке, с винтовкой. Он стоял у трапа, пропуская мимо себя малышей, а потом и свое отделение. Здесь произошел эпизод, имевший неожиданные последствия: пропустив мимо себя последнего кадета, прошедшего по проложенному мостику, мой брат двинулся за ним с намерением пройти на крейсер. Но он сейчас же был остановлен английским матросом, решившим, по-видимому, что брат мой не кадет, а один из солдат, их сопровождавших. После короткого препирательства матрос толкнул брата пинком в грудь. Брат дал сдачи и настолько успешно, что матрос отлетел на несколько шагов и брат спокойно прошел мостик. Мы, здесь стоявшие пулеметчики, воспользовались этой заминкой и последовали за ним. Моряк пропустил нас, явно не желая повторения того, что только что случилось. Выйдя сам на палубу «Цереса», он вытянул мостки.
Кадеты сразу же сошли с «Цереса» на баржу, стоявшую у правого борта крейсера, мы же остались в ожидании решения дальнейшей нашей судьбы. Вскоре начался обстрел порта, и пули стали щелкать по броне корабля. Простояв еще некоторое время, «Церес» отшвартовался и отошел на внешний рейд. К ночи нас выгрузили на маленький катерок, который бросало на волнах, как мяч, так что мы едва могли с него сойти. Погода стала ветреной, поднялось волнение, и мы на нашем катере, держась кто за что мог, пошли искать транспорт «Анатолий Молчанов». Промерзшие и буквально обледеневшие, мы приблизительно через час отыскали транспорт и, прыгая у борта на своей скорлупке, криком вызывали начальство, чтобы нас приняли на борт транспорта. После энергичных ругательств и даже угроз с нашей стороны нам сбросили трап, по которому мы и вскарабкались на палубу «Молчанова». Нам было приказано спуститься в трюм, до отказа забитый кавказцами из сотен охраны. Места здесь для нас не нашлось, и мы вернулись на палубу, где дул ветер и было весьма неуютно. Тем не менее, кое-как укрывшись за ящиками, мы устроились на ночевку, с жадностью наблюдая, как мимо нас пробегали лакеи с блестящими подносами, полными всяких яств и напитков. Целый день мы ничего не ели. Приблизительно к часу ночи движение на палубе замерло и, улучив момент, я пробрался в кухню и, ухватив первое, что увидел на столе, со всех ног бросился в свой угол. Здесь меня постигло разочарование: это был не кусок мяса, как я ожидал, а какой-то слиток шоколада с хрустящим песком, который мы все же с голодухи одолели. Кое-как продремав на холоде до утра, я встал, чтобы согреть озябшие ноги в кованых английских ботинках, как мы их называли «танках». Тут я увидел, что к нам подходит большой черный пароход. Это оказался угольщик «Вотан» («Wotan»).
Через некоторое время загрохотали цепи лебедок и началась погрузка угля. Я увидел, как к борту «Вотана» вышла маленькая фигурка кадетика в шинели с красными погонами. От неожиданности я просто не поверил своим глазам. Откуда бы ему взяться здесь, на английском угольщике? Преодолев изумление, я крикнул: «Кадет, какого корпуса?» «Первого!» «А есть ли киевляне?» «Есть» был ответ. «А ну, позови кого-нибудь!» Кадетик побежал и исчез в открытом люке трюма. Через какую-нибудь минуту я уже видел, как вылезает из этого же трюма мой брат и за ним его товарищ, кадет Вася Гончаров. После радостных восклицаний от неожиданной встречи мы тут же решили, что и мне следует перебраться к ним. Нас разделяли какие-нибудь четыре-пять метров пропасти между бортами пароходов. Через эту пропасть были проложены мостки и, для начала, я бросил на палубу угольщика свой вещевой мешок. Но тут оказался английский матрос, который, процедив что-то крепкое сквозь зубы, перебросил этот мешок мне обратно. Переглянувшись, мы решили выждать, когда стемнеет и в темноте перебраться по мосткам на палубу «Вотана», когда матросы будут отдыхать от работы. К счастью, погрузка не была закончена, мостки остались на ночь, и я благополучно, хотя и не без риска, пробежал в темноте по этим качавшимся мосткам. Началась уже порядочная качка. Кубарем скатившись в трюм, на палубе я уже не показывался. Здесь, в угольной яме трюма, я нашел товарищей-кадет, отогревавших руки у электрических лампочек. Люк был открыт, и холодный ветер свободно гулял по трюму. Кадеты кучками, греясь друг об друга, лежали прямо на железном полу или подгребали под себя уголь. Все были вымазаны, голодны и крепко мерзли. С кадетами не было ни одного офицера-воспитателя. Куда нас отвезут и где выгрузят, никто не знал. Тут же в углу, в трюме, в английской шинели и кое как прикрытый кадетскими одеялами, лежал офицер, которого кадеты единодушно признали своим начальником и относились к нему с большим уважением и заботливостью. Это был много раз раненный и еще не оправившийся от ран человек, почти не встававший со своего жесткого ложа. Как он попал в этот трюм, никто толком не знал.
Кое-как переночевав в угле и на железе, мы на утро увидели, выбравшись на палубу, что подходим к какому-то пароходу, выглядевшему по сравнению с угольщиком, как нарядная прогулочная яхта. Это был болгарский пароход «Царь Фердинанд». Перебросив трапы, без суеты и криков англичане перегрузили нас на него. Здесь мы тоже оказались в трюме, но в болгарском сене, которого было много, и мы с удовольствием в него зарылись, наполнив трюм возгласами радости. Тут мы застали «старожилов» этого рая – чинов гражданского управления штаба Одесского военного округа, судебные власти и пр. Они были уютно устроены, с запасами галет, консервов и прочих богатств. Так прошло еще двое суток, в течение которых нас сильно укачало, так как на море разыгрался шторм. Лишь на третьи сутки к полудню мы вошли в порт Варны и с нетерпением стали ожидать выгрузки. Но вместо этого нам объявили карантин и вывесили желтый флаг. Однако уже на следующий день, если я не ошибаюсь, на молу появился с иголочки одетый, как в мирное время, русский полковник. Он обратил ж нам, стоявшим у борта: «Кадеты, вы меня не помните? Я был в Киевском корпусе помощником инспектора классов!» Кто-то угрюмо ответил: «Не помним. Да и должности такой у нас не было!» «Все равно», сказал он, «я вас скоро выгружу». И действительно, не прошло и двух дней, как мы строем, с песнями, промаршировали через весь город, направляясь к новому нашему становищу, школе «Святого Лаврентия». Сдвинув в угол комнаты парты, настелив на полу соломы, мы устраивали здесь свое жилье. Не буду останавливаться на подробностях о том, как мы жили, как нас водили разгружать консервы, и как все это шло на базар, и как мы ежедневно, под «соловья», со свистом, бодро шагали в народную столовую, где приучались к балканской «фасольной культуре». Не помню, сколько мы здесь прожили, может быть — месяц, полтора. В один из визитов полк. Протопопова (так звали нашего неожиданного попечителя), он вызвал моего брата, как старшего кадета, и указал ему на то, что здесь не все кадеты выглядят кадетами, так как одеты в военное обмундирование. Действительно, многие из нас были одеты не по-кадетски, а в английском обмундировании. Среди таковых был и я.
На его вопрос, как я попал к кадетам, мой брат, ничего не скрывая, рассказал. Тогда полк. Протопопов официальным тоном, в виде приказания, сказал: «Ваш брат не может здесь оставаться и будет отправлен этапным порядком в Крым, в свою команду» и добавил, чтобы я собрал свои вещи и приготовился бы идти с ним завтра к русскому военному агенту. Я помню, как горечь и тоска охватили меня при сознании, что я опять должен покинуть своих товарищей-кадет и отправляться в неизвестный мне Крым, неизвестно куда, так как отца мы потеряли из виду и никого из близких и родных у меня не было, кроме моего брата. Мне было тогда 14 лет, но плакать я уже не умел, отучился. Может быть от этого мне было вдвое тягостней…
Прошли дни, и мне было передано, что являться военному агенту будем в Софии. Пробыв в Софии два дня и все время ожидая вызова, я с кадетами продолжал путь до Белграда. В Белграде я опять был предупрежден, что должен буду явиться к военному агенту, но и здесь повторилась та же история: никуда меня не вызвали. И после Белграда, в котором мы прожили несколько дней в заброшенных санитарных бараках за госпиталем, нас погрузили в поезд, и мы проехали до городка Сисак, в 40 клм. от Загреба. Здесь нас разместили в казармах, где уже собрались некоторые наши офицеры-воспитатели. Должен сказать, что попытки наших воспитателей, сделанные в Варне, взять в свои руки административное управление нами, не имели успеха. В глазах кадет они потеряли всякий авторитет, и я помню, как, не желая видеть своих былых воспитателей снова своими начальниками, кадеты с гиком и свистом выпроваживали их вон. Малыши не могли забыть эвакуации и поведения некоторых в порту. Были и достойные, как кап. Прибылович, полк. Самоцвет, полк. Волков, а с ушедшими на Румынию — заамурец, кап. Ремерт. Постепенно в Сисак со старшими кадетами стали прибывать и воспитатели, понемногу восстанавливалась и дисциплина. С назначением директором корпуса генерал-лейтенанта Адамовича, первым же его приказом я был формально принят в корпус. И потом, уже в Сараево, в Белой Церкви, когда корпус стал жить нормальной своей учебной жизнью, все наши офицеры-воспитатели, без исключения, служили делу воспитания русского юношества в русском духе и с полной добросовестностью. Это не было просто службой, а выполнением священного долга служения русскому делу, и за это всем им и спасибо и вечная память!
Сергей Латышев
(1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading ...Похожие статьи:
Loading ...