ВОЕННАЯ БЫЛЬ

АПРЕЛЬ МАЙ ИЮЛЬ 1915 ГОДА.

В русских долинах Армении по реке Араксу все фруктовые деревья дали густой и очень при­ятный душистый цвет, и тут же рядом, на турецкой территории, горные хребты завалены глубочайшим снегом. При таком резком конт­расте природы в конце апреля 1915 г. у крепо­сти Баязет были сосредоточены следующие си­лы:

• 1) Отдельная Закаспийская казачья брига­да (1-й Таманский и 1-й Кавказский полки и 4-я Кубанская конная батарея Кубанского войска;
• 2) Кавказская конно-горная батарея подпол­ковника Иванова;
• 3) Конная сотня пограничников;
• 4) Рота сапер и
• 5) Три армянские добровольческие дружи­ны, 2-я, Дро, 3-я, Амазаспа, и 4-я, Кери.

Эти части были названы «Араратским от­рядом», и возглавлял его генерал Николаев, начальник Закаспийской бригады, казак Орен­бургского войска. Отряд вошел в состав 4-го Кавказского корпуса генерала Огановского, ко­торый являлся самым левым флангом всей Кав­казской армии на турецком фронте. Еще левее, на восток, находилась Персия. Весной 1915 го­да корпусу была дана задача вторгнуться еще дальше в глубь Турции, до Ванского озера, чем обеспечить этим водным пространством левый фланг всей Кавказской армии.

Араратскому отряду была дана задача очи­стить весь Ванский вилайет (округ) с его цент­ром, городом Ван, на восточном берегу этого большого озера-моря. 21 апреля отряд высту­пил к хребту Ала-Даг и заночевал на его скло­нах в снежную метель. Всю ночь рота сапер рубила снег к Тапаризскому перевалу этого хребта, и 22 апреля отряд медленно двинулся вперед по «снежному каналу», берега которого были выше всадников.

Это было на северной стороне кряжа Агри-Дага, а на южной — оттаявший снег совсем затормозил движение отряда. Все провалива­лось в его рыхлой глубине, не достигая до зем­ли. С раннего утра и до позднего вечера, с лег­кой перестрелкой с курдами отряд прошел толь­ко десять верст. В брошенное курдами село уже на равнине части приходили разрозненно и располагались на ночлег под открытым не­бом там, где находили для себя возможным.

Ночь провели кошмарно, — в холоде и го­лоде. Ночью ударил мороз. Нет ни сена для ло­шадей, ни топлива для варки хотя бы чая. На­кануне ослепительное солнце на южном скло­не перевала по ослепительно-белому снегу вы­звало воспаление глаз и ярко-пунцовый болез­ненный загар лица у всех воинов. Не было во­ды, чтобы освежить лица, освежали снегом. Наш полк двинулся в авангарде. В селе Сауксу ( Холодная вода) — большой привал. Село брошено жителями. Идет дождь со снегом. Ско­пище конных курдов неожиданно атакует аван­гард. Конной контратакой курды отброшены. 24 апреля отряд втянулся в широкую и длин­ную долину Аббага. Здесь в природе произошло чудо: по долине — роскошная трава по коле­ни лошади. Забыт снежный перевал, казачьи лошади сыты. Долина очищена от конных ско­пищ курдов. Пройдено 20-верстное узкое Бегрикалинское ущелье. Нигде турецких регуляр­ных войск отряд не встретил. 6 мая без боя был занят город Ван, центр турецкой Армении. Странно то, что об этом Араратском отряде ни­чего не сказано в очень обстоятельной и боль­шой книге генерала Масловского «Мировая война на Кавказском фронте 1914-17 гг.».

Отдохнув в богатом и роскошном по азиат­ским понятиям городе Ване, начали новую опе­рацию. Весь отряд двинулся по южному бере­гу озера Ван, на соединение с левым флангом своего корпуса, а наш 1-й Кавказский полк был брошен прямо на юг, наперерез турецким ба­тальонам Халил-бея, которые отступали из Персии. Чтобы не подвергаться фланговым уда­рам, Халил-бей распылил свои силы по-батальонно, приказав двигаться форсированными маршами на запад разными дорогами, не втяги­ваясь в бой, и сосредоточиться в городе Битлисе, в юго-западном углу озера Ван (так говори­лось в нашей военной сводке). И действительно, наш полк столкнулся только с «хвостом» од­ного из батальонов 17 мая у села Кострик.

После боя — дневка. Нашей 3-й сотне подъ­есаула Маневского приказано в полночь высту­пить на юго-восток, занять перевал, который находится в 6 верстах от села Кострик, ночле­га полка, а с рассветом следующего дня дви­гаться на юг. За сотней последует и весь полк, позади нее на шесть верст. В долине тепло, вы­сокая трава, а на перевале еще снег и холод. С рассветом 20 мая сотня спустилась с перевала и вступила в холмистую долину, покрытую тра­вами. По склонам всех холмов паслись боль­шие «отары» (гурты) овец, но возле них нет ни пастухов — «чабанов», ни собак, всегдаш­них их спутников. Долина и холмы словно вымершие от людей, но наличие многочислен­ных гуртов овец говорило нам, что их хозяева недалеко и наблюдают за движением казачьей сотни. Зловещее отсутствие людей и тишина кругом вселяли некоторый страх: скопище кон­ных курдов в несколько сот человек могло об­рушиться на нас в любую минуту из-за любо­го хребтика и тогда… По узкой дороге сотня идет в колонне «по-три», дозоры от нее во все стороны, с винтовками «у бедра». Мы, два офицера, впереди казаков. Пройдя эти стада овец, сотня заняла брошенное село. Через час подошел и полк, расположившись квартиро-биваком. Одна из сотен на ночь своими четырь­мя взводами заняла сторожевое охранение во все стороны.

Утром 21 мая, перед самым выступлением дальше на юг мы увидели — два казака из ты­ловой заставы, с винтовками «у бедра», сопро­вождают конную группу курдов в пять человек. Впереди, в казачьей бурке, на очень наряд­ном светло-сером в яблоках коне-арабе шел сухой, высокий, стройный и красивый курд лет 45. Рядом с ним другой курд держал на длинном древке «белый флаг. Трое шли поза­ди. Казак-конвоир доложил командиру полка, что это — глава курдов, которые остались у нас в тылу и хотят сдаться. Это было больше, чем неожиданно, и командир полка, отложив вы­ступление, немедленно созвал всех офицеров к себе на квартиру. Вошли и курды. Их поса­дили на какие-то сиденья напротив нас. Мы рассматриваем их с большим интересом: все они сухие (но не худые), высокие, стройные, все с пышными черными усами и бритыми бо­родами. Их «фески» на головах обхвачены черными шелковыми платками с бахромой. Все они одеты в двубортные бешметы до колен, не застегивающиеся, а «запахивающиеся», пере­хваченные в талии кушаками. К нашему удив­лению, они обуты в настоящие русские сапо­ги хорошей шагреневой кожи с очень длинны­ми голенищами и резко тупыми, словно обре­занными носками. Такие сапоги назывались «вытяжки», так как головки их не пришиты к голенищам, а сделаны из одного цельного ку­ска кожи. Это были до нас, праздничные, щегольские сапоги пехотных офицеров. Сапо­ги у курдов совершенно новые, вернее — чуть поношенные и надеваемые только в особых случаях. Вакса их еще не коснулась. И так как они прибыли «сдаваться», то и надели на се­бя все лучшее. Мы с любопытством их молча разглядываем, в особенности — молодежь, хо­рунжие. Должен сказать, что и они рассматри­вали нас с любопытством не меньшим, чем мы. Все они нисколько не волновались и держали себя скромно и достойно. Конечно, их не мог­ло не заинтересовать то, что перед ними сидят казачьи офицеры в черкесках, при серебряных погонах, кинжалы и шашки у них в серебре, а на правом боку, на поясе, — револьверы в ко­бурах. Все это должно радовать глаз всякого кочевника-азиата, который по своему образу жизни и по занятиям является полуразбойни­ком, поэтому и должен быть хорошо вооружен. Но в данном случае на них не было никакого оружия, они ведь прибыли сюда «сдаваться».

Через переводчика-армянина, которых име­ла каждая сотня (вольнонаемными) мы уз­нали, что курд в бурке (он ее не снял и сидя здесь) — глава одного из курдских племен и зо­вут его Мансур-бек. Другие четверо — одни из видных правителей племени. Мансур-бек ска­зал, что это он вел бой с нашим полком у се­ления Хошаб, откуда наш полк повернул на запад и у селения Кострик вел бой с турецким батальоном. Для нас это было сюрпризом.

Через переводчика, фраза за фразой, не то­ропясь и безбоязненно, с большим достоинст­вом, он сказал командиру полка, полковнику Мигузову:

«Мы кочевники. Я — глава одного из курдских племен, обитающих у персидской границы. У меня до четырех тысяч семейств и стада овец. Мы отступаем с турецкими войска­ми из-под самого города Сарай. Защищая свои кочевья, имущество и племя, мы воевали про­тив русских. Теперь же все, и мое племя, и ста­да овец и скота, и кочевья, остались позади рус­ских войск…

Здесь он замолчал, передохнул, видимо — от волнения, хотя я лично этого не заметил, и продолжал:

— Я, как глава своего народа, нахожу даль­нейшее сопротивление русским войскам беспо­лезным и вредным и прошу вашей милости ос­таться под властью русского Белого Царя. Если нужно, — мое племя сдаст русскому командова­нию все свое оружие, и мое племя я прошу считать мирным.

Полковник Мигузов, казак Терского войска, отлично знавший психологию кавказских гор­цев, не перебивал Мансур-бека ни единым сло­вом, отнесся к нему благородно и, в ответ, от имени русского Императора потребовал полной сдачи огнестрельного оружия. Молча, легким поклоном, Мансур-бек засвидетельствовал свое согласие.

Условившись обо всем, офицеры уже дру­жески говорили с ним через переводчика, рас­спрашивая о его племени и о будущей безбояз­ненности их существования под защитой рус­ских войск и государственных законов. Спутни­ки Мансур-бека все время молчали, сам же он подкупил нас своим благородством. Мигузов за­курил, закурили и офицеры. Предложили и гостям. Все курды курят. Папиросы они бра­ли, сколько бы им ни предлагали, печенья же взяли только по одной плиточке, но не стали есть. Командир полка предложил им по рюмке коньяка, но они отказались. На всякое предло­жение они отвечали неизменно: «Чох саул!» («Очень благодарны»), прикладывая правую руку к сердцу и ко лбу.

При таком радостно-повышенном настрое­нии обеих сторон все мы вышли из домика, что­бы попрощаться. Наши казаки держали их ло­шадей в поводу.

Арабский жеребец Мансур-бека… Это был конь первого качества. Как редко бывает среди этой породы лошадей, он имел длинный корпус. Смелые выпуклые черные глаза смотрят на че­ловека, словно хотят изучить его. Нарядный, зе­леного бархата черпак поверх седла, расши­тый галунами и унизанный пышными кистями, подчеркивал благородство и высокое положе­ние его хозяина среди курдов. Я всегда был не­равнодушен к отличным лошадям и выразил Мансур-беку свое восхищение его жеребцом. К моему удовольствию, он предложил мне сесть на коня и «проехаться». Сделав несколько ко­ротких «вольтов» на намете, я слез с седла. Ло­шадь была отлично выезжена, мягкий повод и мягкие аллюры.

— Чох якши! (очень хороший конь!) — бла­годарю Мансур-бека, хваля его коня, говоря ему по-татарски.

— После сдачи оружия я подарю тебе этого коня, — вдруг говорит он мне через перевод­чика.

Зная этот азиатский обычай, что хваленую вещь надо подарить, но отдавая себе отчет в том, что от сдавшегося князя недопустимо по­лучить столь дорогой подарок, тоже через пере­водчика отвечаю:

— В подарок не приму, но купить могу.

Выслушав переводчика, Мансур-бек быстро подходит ко мне, хлопает меня по плечу и ре­шительно говорит:

— Йок!… Пешкеш! — то есть «Нет!… По­дарок!».

***

Обласканные и счастливые, под наши иск­ренние приветствия и пожелания все пять курдов со своим «парламентарским» флагом, в сопровождении тех же двух казаков отпра­вились в наш тыл, за черту полкового стороже­вого охранения, к себе в горы.

Довольные тем, что нашему полку сдалось без боя очень сильное племя курдов в четыре тысячи семейств, в котором вооруженных муж­чин всех возрастов надо было считать несколь­ко тысяч, мы уснули крепким сном.

Курды, как кочевники, все вооружены огнестрельным оружием и ножами, которые они носят за кушаком. Чабаны — пастухи овец — они всегда, днем и ночью, с заряженными винтовками. Молодой курд, не имеющий вин­товки, не может жениться, так как ни одна де­вушка не захочет выйти за него замуж, как за недостойного. Кроме того, перед войной турец­кое правительство выдало всем курдам десятизарядные винтовки старого образца. Эти вин­товки очень тяжелы по весу, магазинная короб­ка у них под стволом, продольно, патроны круп­ные, со свинцовыми пулями. Пули эти произво­дят большие рваные раны. Все это мы отлично знали по многим боям с ними…

В походах офицеры и казаки спали не раз­деваясь. Снималось с себя холодное оружие и сапоги, а бешметы и черкески только рассте­гивались. У курдов нет никакой мебели, все они спят на полу в своих первобытных булыжных постройках без дымохода. Зимою, рядом с жи­лищем — лабиринт узких, низких и темных проходов в отделения для овец, скота и лоша­дей. Везде грязь, вонь и крупные паразиты, вши. Офицеры спали на своих походных раздвиж­ных кроватях без матрасов, казаки же — впо­валку на полу… Несмотря на прекрасное впе­чатление, которое произвел на всех офицеров Мансур-бек, командир полка приказал быть в эту ночь особенно чуткими. С командиром сот­ни, подъесаулом Маневским мы спали в одной «хане» (комнате), не раздеваясь. К утру я уви­дел кошмарный сон: мне очень тяжело, что-то давит меня… Я ворочаюсь с боку на бок и слы­шу, как кто-то говорит мне: «А Мансур-бека убили»… В муках кошмара я открываю глаза и вижу: мой командир сотни, в расстегнутой черкеске, сидит на своей кровати, а против него стоит наш сотенный вахмистр, подхорунжий Дубина, и я слышу его последние слова в докладе: «А Мансур-бека убили»…. Как ужаленный, я вскакиваю с кровати и бросаюсь к вахмистру:

«Кто убил? Когда? Где?» «Да забайкальские казаки, Ваше Благоро­дие», спокойно отвечает он.

«Господ офицеров — к командиру полка!» вдруг несется по биваку передача «голосом», как всегда, ввиду спешности.

Надеть кинжал и шашку было делом не­скольких секунд. С Маневским спешим к доми­ку командира полка. У крыльца казак держит в поводу жеребца Мансур-бека. На нем, поверх седла, тот же нарядный черпак зеленого бар­хата, расшитый галунами, с золотыми кистями по сторонам. Благородное животное при нашем приближении подняло свою сухую, красивую голову с умными черными глазами и тонкими, острыми ушами и, как вчера, мирно смотрит на нас.

«Твой конь, Федя», говорит мне на ходу Маневский. Но я уже не думал о «моем» коне, а думал о Мансур-беке.

Полковник Мигузов с перекошенным от бе­шенства лицом и почти совершенно белыми от гнева глазами строго допрашивал у крыльца забайкальского сотника: как это случилось?

Перед Мигузовым стоит сотник с желтыми выцветшими лампасами на замусоленных, грязных штанах. На нем короткая, грязная гим­настерка, простые сапоги. И сам сотник прост, прост… Видимо, из урядников русско-японской войны. Лицо смуглое, чуть монгольское. Он рас­терян и запуган, наш командир полка умел «цу­кать». Показания сотника явно сбивчивые: он со взводом казаков сопровождает обоз Забай­кальской казачьей бригады генерала Трухина, которая где-то впереди. Навстречу ему шли верхом на конях пять курдов с белым фла­гом. Он их задержал. Доводам Мансур-бека, что они являются парламентерами и только что сдались казачьему полку, он не поверил. Что было дальше, он не договаривал точно, но кур­ды якобы бросились убегать. Тогда забайкаль­цы их перебили, а лошадей забрали себе. Ни у кого из нас не было сомнения в том, что этот сотник просто польстился на лошадей, в особенности на жеребца Мансур-бека, и поэтому и перестрелял курдов.

Что было делать командиру? Полк — в зо­не боевых действий, какое можно было произ­вести официальное дознание и для чего? С не­скрываемым презрением Мигузов приказал сот­нику немедленно покинуть наш бивак. Думаю, что сотник был рад этому.

Встал вопрос, как будут реагировать курды теперь? Мигузов немедленно же отправил в их стан послание вдове Мансур-бека с соболезно­ванием и отправил туда же всех лошадей погиб­ших. В тот же день к нам прибыл заместитель Мансур-бека, его младший брат. Командир полка выразил и ему свое соболезнование, зая­вив, что условия сдачи остаются в силе и ему надо выполнять их. Для разоружения бы­ла оставлена одна сотня, а пять сотен полка выступили дальше на юг.

Полк оторвался от своих войск и не встре­чает турок. В два перехода он достиг района, от­куда начинается «страна православных айсо­ров», которых курды истребляют, как и армян. На карте их район обозначен «Горная страна несториан». А вот и они, «несториане», по­местному — «айсоры», прибывшие к нам на бивак у селения Сикунис. Их до одной сотни, и среди них нет не только мужчин, но даже и 10-летних мальчиков и девушек, а только по­жилые женщины и дети. Все остальные попря­тались в горах.

Каковы же они, айсорки? Их внешний вид, типы лиц, черты — наших смуглых цыганок, да и одеты они, как цыганки: длинные цветные юбки, кофточки, но без платков на головах, и все босиком. Они бежали из своих сел. Одеж­да на них грязная, изодранная. У многих на ли­це, на груди, на руках — примитивная татуи­ровка. У некоторых на груди вытатуирован пра­вославный крест, у других крест висит на шнур­ке, деревянный, темный, в четверть величиной. Они голодны, и на устах у них единственное сло­во по-русски: «Хлэба!». Как их спасать, куда вести? Мы не знали. Кругом витает смерть, и они своим присутствием только отягощали полк.

Мы — в преддверии Месопотамии. Полк наш совершенно изолирован от своих частей. С ними нет никакой живой связи, поэтому в се­лении Сикунис полк остановился, послав доне­сение в Ван конными казаками по горам и ве­сям, на 120 верст расстояния. Для выяснения обстановки впереди был выслан на юг сильный разъезд в 30 коней под моим командованием. Приказано было пройти до пункта, обозначен­ного на девятиверстке как «Белый родник», «Ак-Булах», являющегося истоком одного из рукавов библейской реки Тигр. До него 30 верст. Кроме того, приказано вернуться в полк «дру­гой дорогой», западнее указанного маршрута.

Перед разъездом — обширнейший провал местности, насколько хватает глаз. Далеко-да­леко, в синеве поднимаются горы. Впечатление такое, будто вся местность сползает вниз, ку­да-то в таинственную Месопотамию. Разъезд достиг родника «Ак-Булах», не встретив ни турок, ни своих. Спешились, напоили лошадей. Вода чистая, холодная. Для определения мест­ности, куда мы дошли, рассказал коротко ка­закам, что этот родник является истоком одной речки, впадающей в священную реку Тигр, ко­торая, сливаясь с Евфратом, образует ту мест­ность, где был когда-то «рай». Реку Евфрат ка­заки хорошо знали еще по Диадинской и Алашкертской долинам, где они не раз уже поили своих коней. Услышав мой рассказ, они, при­сев на корточки, сняв папахи и перекрестив­шись, ладонью одной руки брали воду и пили ее, а другой держали в поводу своих лошадей. Картина была достойная запечатления худож­ником!

Кругом — загадочная тишина, словно все умерло кругом. Ни людей, ни животных. Вер­стах в двух от родника село с редкими пирами­дальными деревьями. Видны и домики. С воз­вышенности не вижу в бинокль никакого дви­жения в нем. Решил разведать Осторожно, рас­сыпным строем, с винтовками «у бедра» во­шли в село. Жителей — ни души. Есть кирпич­ные домики, почти европейского стиля. Возле них нарядные тополя, тянущиеся своими вет­вями к небу. Все совсем не похоже на курдинские и армянские села. Село, видимо, чисто ту­рецкое. На площади лежит на циновке убитый турок. Под головой у него подушка. Он в чер­ном застегнутом мундире. Окладистая черная подстриженная борода. Тело еще не тронутое жарою. Не слезая с коней, молча, казаки смот­рят на него. Да и есть на кого смотреть: он, судя по мундиру и его летам, заслуженный воин. Окровавленный след пули в груди пока­зывает, что он был смертельно ранен, но за по­спешностью отступления не был похоронен и оставлен на площади своими товарищами — во­инами внимательно, — на циновке и с подуш­кой в головах. Несмотря на то, что это был наш враг, турок, на казаков это произвело неприятное впечатление. Видимо, каждый из них по­думал: вот так и я могу быть брошен где-то и когда-то.

Обратный путь разъезда «другой дорогой» был неприятным. В одном месте, по тропе «в один конь», путь был настолько крут, что приш­лось спешиться и карабкаться с лошадьми в по­воду. Пять турок, засев где-нибудь, могли пере­стрелять казаков, как куропаток.

Вернулись благополучно. В полку был по­лучен приказ из Вана — вернуться назад, рас­положиться в селении Хошяб и обезоружить курдское племя погибшего Мансур-бека.

Об этой экспедиции к юго-востоку от Вана и из Персии отряда генерала Назарбекова ге­нерал Масловский пишет на стр. 162: «Отряд генерала Назарбекова, уклонившись к югу, в тяжелую горную страну несториан и проплутав в горах безрезультатно более недели, 2 июня вернулся обратно к Баш-кале».

В нашем полку знали, что восточнее нас дей­ствовал со стороны Персии отряд генерала На­зарбекова, но с ним полк не имел никакой свя­зи. Об экспедиции нашего 1-го Кавказского пол­ка и о сдаче курдов Мансур-бека в книге гене­рала Масловского ничего не сказано.

Сдача курдами оружия шла туго. Мы все отлично понимали, что для всякого кочевника сдать свою винтовку означало вынуть сердце из его существа. Они сдавали только старинные однозарядные винтовки системы «Пибоди», ос­тавляя у себя десятизарядные «Маузеры», что со свинцовыми пулями. Нам, молодежи, стано­вилось скучно от бездействия, и для познания, как живут курды Мансур-бека, мы решили про­ехать в гости к его сыну. Командир полка, пол­ковник Мигузов, неохотно разрешил это и мне, как старшему в чине хорунжего среди сверст­ников, посоветовал быть осторожным. Пере­водчиком я взял армянина нашей 3-й сотни, ко­торый был переводчиком и при Мансур-беке и теперь ведет переговоры с курдами о сдаче оружия. Он раз бывал уже в их стане. Соб­ственно говоря, он и уговорил меня поехать в гости к сыну погибшего, который якобы хотел повидать казачьих офицеров. Мы, молодежь, хорунжие, жили очень дружно и склонны были к некоторым «авантюрам». Нас семеро: Кулабухов, Некрасов, Леурда, Мацак, Винников и Поволоцкий. При нас семь конных вестовых в полном вооружении и переводчик, не только что с винтовкой, но еще и в малиновой черке­ске. Получился отряд в 15 человек.

Ставка стана расположена в седловине гор. Мы — у сына. Он живет отдельно, в большой, вместительной палатке-шатре. Жарко. Края полотнищ приподняты на шестах, и мы сидим в ней, как на веранда. В палатке небольшой сто­лик и какие-то сиденья. Сыну Мансур-бека 16 лет, он очень красивый, стройный, жгучий юноша. Как еще ни в чем не искушенный дикарок, он был очень рад нашему прибытию. К тому же мы привезли ему в подарок плитки шоколада «Тоблер» (длинные, трехгранные, с орехами, которые любили мы сами, еще не пью­щие спиртных напитков), печений и папирос. У него очень коротко острижены волосы на голо­ве и только на самой макушке оставлен густой клок, в ладонь площадью, свисающий на все стороны Это был знак его княжеского достоин­ства.

К нашему удивлению, гибель отца, видимо, не огорчила его. По мусульманской вере он ведь перешел в лучший мир (?!)…

На нем темно-синие диагоналевые бриджи с красным кантом, такие же, как и на нас. Он весело рассказывает, что они достались ему от старшего брата, погибшего в бою с русскими под городом Сарай (недалеко от персидской грани­цы). Показывает и след пули на бриджах, у са­мого паха, от которой он и скончался. Все это он показывает и рассказывает наивно, весело и как бы гордится «следом» на бриджах, где про­шла русская пуля, унесшая его старшего брата в могилу. Сомнений не было: бриджи были сняты с убитого кубанского офицера.

Через ложбинку, шагах в 50 и выше, стоял такой же шатер, но больший по размеру. Из него вышла крупная пожилая женщина лет 40, в длинной, до пят, широкой бурой юбке со сбо­рами и в широкой черной кофте. Голова ее бы­ла обвязана также чем-то черным.

«Это моя мать», сразу же тихо сказал сын, опустив глаза, и замолк. Замолкли и мы, семь хорунжих, почтительно рассматривая вдову княгиню. Издали мы не могли прочесть в ее лице, в ее глазах, что она думала о нас: друзья ли мы ее сына? Злостные ли враги кур­дов? Убийцы ли мы ее мужа? Во всяком слу­чае, нам от ее изучающего, долгого взгляда в нашу сторону стало неловко. Это продолжа­лось, может быть, не более одной минуты, и она медленно вернулась в свой шатер

У шатра был привязан серый арабский жеребец покойного Мансур-бека, под тем же чеп­раком зеленого бархата. Благородное животное все время посматривало в нашу сторону. Воз­можно, что наш блестящий вид, шумные разго­воры и смех, такие отличные от повседневных курдских, привлекли его внимание.

Приятное гостевание окончено. С нами в полк ехал и младший брат Мансур-бека, Бегри-бек, его заместитель. Он вез в подарок командиру полка дивный малиновый халат местной рабо­ты, который носят только беки и то в исключи­тельно торжественных случаях.

Разоружение курдов было окончено. Десят­ка два наших полковых двуколок везли в Ван почти ненужный хлам разного огнестрельного оружия. Бегри-бек и пять важных курдов были взяты в качестве заложников.

Турецкие части Халил-бея, находившиеся в Персии, во избежание флангового удара Ара­ратского отряда, наступавшего на Ван, скрытно, отдельными батальонами, отступили на запад и сосредоточились у города Битлис, что в юго-западном углу Ванского озера. Все берега это­го большого озера, главное — южный и запад­ный, находились в руках русских войск.

Генерал Масловский на стр. 169 пишет: «Ту­рецкое командование усмотрело в этом угрозу городам Мушу и Битлису и решило сделать со­средоточение крупных сил на своем правом фланге, в Мушской долине, перейти в реши­тельное наступление против 4-го Кавказского корпуса с целью нанести ему сокрушительный удар, выйти во фланг в тыл главной массы Кав­казской армии, действующей на Эрзерумском направлении, и угрожать ее сообщениям с Тиф­лисом (то есть со Ставкой Главнокомандующего Кавказской армией)».

Удар турками был нанесен. Дивизии, сра­жавшиеся на западном берегу Ванского озера, отходили на север. Часть их, обогнув озеро с се­вера, отошла к Баязету. Главные же силы 4-го корпуса «не могли задержаться на выбранных позициях в районе Клыч-Гядукского перевала и 20 июля отошли в долину Кара-килиса и на­чали подниматься по склонам пограничного хребта Агри-даг, в направлении Ахтинского пе­ревала», так пишет генерал Масловский и за­тем добавляет: «Положение на фронте Кавказ­ской армии стало весьма серьезным. Главные силы 4-го Кавказского корпуса, постепенно под­нимаясь по южные склонам пограничного хреб­та Агри-даг, отступали перед энергично пресле­дующими превосходными силами правофлан­говой группы 3-й турецкой армии, не будучи в состоянии дать отпор наседающему противнику. Остальные части корпуса уходили на восток».

На стр. 181 добавлено: «Наступающие тур­ки, почти достигнув хребта Агри-даг, а местами даже перевалив через него (то есть вступив уже на русскую территорию), приостановились и да­лее не двигались».

Все это, по книге генерала Масловского, про­изошло на западном берегу Ванского озера. Что происходило на восточном берегу этого озера, им не описано. Как участник тех событий, с пе­чалью в душе свидетельствую:

После разоружения курдского племени Ман­сур-бека наш 1-й Кавказский полк был от­тянут в город Ван. Туда же вернулись из экспе­диции по южному берегу Ванского озера 1-й Таманский полк и 4-я Кубанская казачья бата­рея, то есть вся Отдельная Закаспийская каза­чья бригада была сосредоточена в городе Ван и отдыхала. Неизвестно откуда прибыла и рас­положилась в западной части города 3-я Забай­кальская казачья дивизия генерала Трухина. Наша бригада стояла биваком в садах на юго-востоке города. О катастрофе фронта первыми узнали армяне, жители Вана, и стали спешно покидать город. Совершенно неожиданно, и в спешном порядке, бригада выступила из города и ускоренным шагом двинулась на север. Впере­ди и по сторонам, насколько хватал глаз, дви­гались также на север толпы армянского насе­ления города и сел. Шли пешие, с узлами своих пожитков, с семьями, со стариками и грудны­ми детьми. Редко-редко где увидишь их двух­колесные неуклюжие и тяжелые арбы с пожит­ками, запряженные буйволами. Селяне гнали свой скот. На быках, на коровах, на буйволах — верхом нагруженный скарб. На них же вер­хом, как на лошадях, — старики, старухи, дети. Из турецкой Армении исходил весь народ на север, в Россию. Впереди бригады шел штаб с генералом Николаевым. Нужно было так слу­читься, что за штабом шел наш полк, а в голо­ве его — 3-я сотня, в которой я был единствен­ным младшим офицером. Для усиления аллю­ра марша отступления бригады меня со взводом казаков выбросили вперед, чтобы я расчищал дорогу от беженцев. Что значит «расчищать дорогу»? Несчастные люди, чтобы не быть раз­давленными спешно идущей конницей с артил­лерией, пулеметными двуколками и обозами, численностью более чем в две тысячи лошадей, сами бросались с дороги. И каких только ужа­сов, каких сцен, каких трагедий человеческих страданий, слез, плача, рыданий со звериными завываниями не пришлось видеть и переживать там тогда?!…

Почему и куда отступила так спешно брига­да, хорошо подкормившая своих лошадей в Ванском районе, хорошо питавшаяся и отдох­нувшая, — думаю, знали может быть только ко­мандиры полков. В два дня бригада прошла столько, что при наступлении сделала в три дня.. Прошли 20-верстное узкое Бегрикалинское ущелье и в долине Аббага остановились. Не­ожиданно полкам была дана дневка. Только здесь мы узнали о происшедшем. Узнали, что через Бегрикалинское ущелье уже несколько дней тому назад прошли многие части, сражав­шиеся на западной стороне Ванского озера, и отошли дальше на север, к самому Баязету. Мы ничего не понимали… И теперь, почему-то мед­ленно и не торопясь, двинулись на север, про­шли Тапаризский перевал и стали биваком юж­нее крепости Баязет, у села Диза.

Вот какие части, бывшие в боях западнее озера, прошли Бегрикалинское ущелье и двину­лись на север, к Баязету, как пишет генерал Масловский (стр. 177):

«13 июля генерал Шарпантье с бывшими при нем двумя полками, 17-м драгунским Ниже­городским и 18-м драгунским Северским, поки­нув остальные части корпуса, собравшиеся у г. Адильджеваза, двинулся без давления со сто­роны противника далее на восток, а затем на север, в Диадинскую долину, следуя через Арджиш, Бегри-калу, Тапариз, Кизил-Дизу и Диадин — в Ташлы-чай-суфла, куда и прибыл че­рез несколько дней.

Остальные части корпуса, сосредоточившие­ся у Адильджеваза, а именно: 5-й и 7-й Кавказ­ские стрелковые полки, 19-й, 20-й и 21-й бата­льоны 4-й Кубанской пластунской бригады, Армянские дружины и 2-й Читинский казачий полк, под общей командой генерала Назарбе­кова, также без давления со стороны против­ника и также не пытаясь оказать помощь ос­тальным войскам корпуса, отступавшим под сильным давлением крупных сил турок от Мелязгерта, на рассвете 14 июля выступили на во­сток, к Арджишу, куда прибыли 15 июля. Про­быв здесь 23 дня и отступив отсюда к Вану для присоединения к своей бригаде 2-й Читинский полк, отряд генерала Назарбекова направился на север, вслед за конницей генерала Шарпан­тье, в пути оставив армянские дружины в Баязете, и только 26 июля прибыл в Ташлычай-суфла».

Из этих строк видно, что наша бригада вы­ступила из Вана с большим запозданием. Если 2-й Читинский полк из Арджиша вышел, до­пустим, 16 июля, то он мог быть в Ване не рань­ше 18-го числа, сделав два перехода по горам по 50 верст каждый день. На второй день по прибытии этого полка в Ван ко мне на бивак неожиданно явился верхом одноклассник по Оренбургскому казачьему училищу хорунжий Костя Бронников, казак — бурят. Радость вст­речи омрачилась нашим неожиданным и спешным оставлением Ван. Видимо, из штаба корпуса было получено распоряжение нашей бригаде спешно отходить на север, чтобы не быть отрезанными турками от отступившего почти до самой государственной границы кор­пуса. 3-я Забайкальская казачья дивизия долж­на была отходить на восток от Вана. Бегри-бек с другими заложниками были переданы им и при оставлении города все они были расстреля­ны. На офицеров нашего полка это произвело очень неприятное впечатление.

«Для ликвидации этого глубокого прорыва турок до самой государственной границы ко­мандующий Кавказской армией генерал Юде­нич поручил начальнику 1-й Кавказской каза­чьей дивизии генералу H. Н. Баратову соста­вить сильный маневренный отряд, — как пи­шет генерал Масловский (стр. 178), — сосредо­точить его в районе сел Даяр-Башкей и уда­рить во фланг турок с запада. Маневр пол­ностью удался, турки были сбиты и отступили».

«Преследование продолжалось до 31 июля. Нами было захвачено более десяти тысяч пленных, немного артиллерии и часть обозов. Были также отбиты все наши обозы, потерян­ные частями 4-го Кавказского корпуса при отходе частей из Мелязгертского района к своей границе», так заканчивает описание этого пе­риода генерал Масловский.

Полковник Ф. И. Елисеев

© ВОЕННАЯ БЫЛЬ