ВОЕННАЯ БЫЛЬ

2. МЫШКА СНОВА УХОДИТ…

Четверо мичманов, взявшись за руки, кружились в «боевой пляске лихих» вокруг тщетно пытавшейся вырваться из этого адского хоровода несчастной «красной девицы» — поручика Федотова, распевая во всю глотку и с большим воодушевлением, чем чувством гармонии:

«Штурман дальше от комода,
Штурман чашку разобьешь,
Штурман – бурная погода,
Штурман…

Появление на пороге кают-кампании старшего офицера, в сопровождении Потапова, заставило их внезапно оборвать свои музыкальные излияния и, подобно стае вспугнутых воробьев, разсыпаться по самым дальним углам. Покрасневший как пион Федоров, чувствуя себя невольным виновником «безобразия», поспешил отойти от «столба пыток» – пиллерса, к которому его прижала безшабашная компания и скрыться в своей крошечной каюте.

— С них все как с гуся вода, – проворчал Альский, бросая недовольный взгляд в сторону мичманов, сосредоточенно разсматривавших первую, выхваченную наугад из библиотечного шкапа, книжку. – Тут не знаешь как ума приложить, а им – лишь бы дурака валять.

— Молоды-с… глупы-с… — невозмутимо ответил Потапов, извлекая из глубины кармана свою неизменную табакерку. – Но не безнадежны-с… При последних определениях по звездам, ошибка в полученном месте пустяковая-с… всего каких-нибудь миль пятьсот в сторону…

— Федор Максимыч… — откликнулась полу-умоляющим, полу-обиженным голосом, «уязвленная» душа одного из мичманов.

— Полвека, с гаком, кличут меня Федором Максимычем. В чем дело?

— Вы же семи сказали, что задача у меня решена правильно, только…

— Ну, что «только»?

— Только… только… немного ошибся… вместо беты Стрельца, альфу Ориона взял…

Дружный взрыв хохота трех остальных был настолько заразителен, что даже нахмуренные брови Альского разгладились и на его губах мелькнула легкая улыбка.

— Ну ладно, горе-астрономы, — произнес он уже более благодушным тоном – только теперь – сидите смирно или выкатывайтесь. Нам с Федором Максимовичем надо серьезно поговорить… Левченко, бутылку марсалы и две рюмки.

— Я только что от командира, — начал вполголоса Альский, налив штурману и себе по рюмке и обождав, пока вестовой скрылся за дверью. – Он ничего не говорит, но я вижу, что он все время ломает голову, как нам выйти из этой новой ловушки. А главное – Альский остановился, взглянул в сторону мичманов, видимо поглощенных книжкой, и продолжил, еще понизив голос: — а главное, его мучает вопрос: поскольку он сам виноват в создавшемся положении…

— Позвольте-с, — заговорил штурман, отхлебнув глоток вина, — что же можно было сделать иначе? Размеремте-с, так сказать, по пунктам: перемахнули, одним духом, из Тихого океана в Атлантику, — вам нечего приводить точное число миль. – Провизия и пода оказались на исходе… начались заболевания… А тут еще трое суток этого зюйд-остового штормяги, что отбросил нас чуть не на сто миль назад и вконец измотал людей… куда же тут с голодной, больной и усталой командой – без передышки еще весь Атлантический отмахать? Немыслимо-с…

— Верно… — задумчиво согласился Альский, да еще этот китобой-норвежец…

— Вот тут-то-с собака и зарыта-с, — оживился Потапов после того, как он уверил, будто полторы недели назад, в Порт-Дурбане не было и разговоров о войне, командир и решился, наконец, зайти в Капштадт. А тут…

— А тут мы опять попали кошке в лапы, да еще как – мрачно закончил Альский: — поставили нас под самую батарею, заставили отвязать паруса… мало того, из вящей предосторожности отпускают провизию не больше, чем на три дня… Ясно, у губернатора еще нет точных сведений, иначе…

— Конечно, — кивнул Потапов, — иначе не стали бы и настолько-то церемониться… хотя положение и так уже достаточно поганое…

Собеседники замолчали.

— Федор Максимыч… Федор Максимыч…

Альский и Потапов, погруженные в невеселые размышления, вздрогнули от внезапного вопля мичманов. Вся четверка тесно обступила их, толкаясь и вырывая друг у друга толстую книжку.

— Вот, смотрите, Федор Максимыч, Здесь сказано… — четыре указательных пальца ожесточенно тыкали в раскрытую страницу: — здесь тоже туманы… Столовая Гора… совсем как в Кальяно… Ура… уйдем, уйдем, опять уйдем.

«Bis in idem»… — вставил, вошедший в кают-кампанию, лейтенант князь Чернов-Чернолесский, променявший Царскосельский Лицей на Морской Корпус, но любивший блеснуть своими познаниями, вроде только что произнесенной латинской фразы.

— Ну, биса нечего поминать, на ночь глядя, — огрызнулся штурман, недолюбливавший «столичного франта», как он называл про себя князя, за его подчеркнуто-изящные манеры и слишком большую заботу о внешности. – А вы, архаровцы, садитесь и не трещите все сразу. Давайте-ка-с книжку…» «История кораблекрушений»… сочинение господина капитана Дункана, переведено на пользу Российских мореплавателей флота капитан-командором Головниным»… Любопытно-с… — И Потапов углубился в чтение.

— Ну вот, Федор Михайлович, тут же сказано…

— Сам вижу-с… Петенька, — обратился он к самому младшему члену кают-компании, хотя и нареченному при крещении Константином, но вынужденному, в силу старой традиции, отзываться на кличку «Петенька» — слетайте-ка к Ивану Ивановичу, да притащите десятый том Лоции…

заглядывая то в Лоцию, то в «Историю» господина Дункана, штурман настолько углубился в чтение, что даже ни разу не протянул руки к лежавшей перед ним табакерке. Слышались лишь изредка отрывистые замечания под нос: «Так-с… Пожалуй, можно-с…когти выпустила, да не помогут-с…»

С напряженным вниманием следили офицеры за менявшимся выражением его лица. Наконец Потапов откинулся на спинку стула, глубоко вздохнул и потянулся к табакерке.

— Ну, как Федор Максимович? – не вытерпел Альский.

— Устами младенцев глаголет истина-с… — отозвался штурман, забивая очередную понюшку: — мальчишки, пожалуй, правы…

Мичмана просияли, позабыв даже обидеться на «мальчишек».

— Андрей Павлович, — обратился Потапов к старшему офицеру, — можете доложить капитану, что надо бы нам всем вместе малость поразобраться в этом деле…

— Идемте прямо к нему… Вы знаете, как он ждет…

— Федор Максимыч, ну как? Выберемся?.. Может быть, выскочит мышка еще раз? – приставали к штурману, окружившие его мичмана, заглядывая ему в глаза и говоря наперебой.

— Брысь, — отмахнулся он деланно-суровым тоном, направляясь к двери. – Скоро состаритесь, коли много знать будете.

— Выскочит… Выскочит… — радостно загалдели мичмана. – Наш Федор Максимыч утрет нос английской кошке.

— Дайте-ж пройти, сорванцы ошалелые… — Появившийся на пороге ревизор, молодой лейтенант с холеными темными бакенами, обрамлявшими цветущее здоровьем лицо, энергично растолкал их и с видом полного измождения опустился в глубокое кресло.

— Сил моих больше нетути… Буду просить чтобы впредь Петьку со мной посылали, для разделения тяжкого служебного долга…

— В чем дело, отец-кормилец?

— … Не секрет для всех, что нам надо – правдой или неправдой – накопить провизии, к тому моменту, когда… ну вы сами понимаете. Паек особенно урезывать нельзя, — значит, добывай ее другим путем. А как? Ревизор придумай, ревизор жертвуй собой для блага Отечества.

Слушатели расхохотались глядя на скорченную им страдальческую физиономию.

— Вам хорошо смеяться, а мне каково?.. На наше счастье, старик Джонсон, смотритель складов, не любит расставаться со своей бутылкой джина и поручает надзор за отпуском провизии то жене, то дочери… Надо отвлекать внимание этих милых особ, и вот уже четвертую неделю я напропалую ухаживаю за ними. Ничего тут смешного нет… — огрызнулся он на прыснувших от смеха мичманов. – Побывали бы вы на моем месте… Не дай Бог перепутать, на чем с каждой из них остановился. Мамаша еще туда-сюда – довольствуется романтикой – томными вздохами, нежными взглядами и многозначительными рукопожатиями… Ну а с мисс Бэтси – держи ухо востро. Эта ходосочная жирафа спит и видит, как бы выскочить замуж. Я, можно сказать, танцую на вулкане…

Слушатели покатывались с хохоту.

— Ну а толк то есть от вашего самопожертвования? – подавляя смех, спросил Альский.

— Толк? – Господин лейтенант, с напускной официальностью, отрапортовал ревизор, вскочив на ноги – провизии в погребе на четыре недели, с гаком.

— Молодчина. – хлопнул его по плечу Альский – ну как же, все-таки, вы ухитряетесь?

— Секрета в этом нет – «ларчик просто открывался», как говорится в басне господина Крылова. – Пока уважаемые леди, зажмурив глаза, упиваются моими мадригалами, пьяница кладовщик Сципион отвешивает вдвое и втрое против положенного… Эта черная обезьяна прекрасно знает, что в кармане у баталера для него припасена бутылочка-другая рома…

— Молодчина, — повторил Альский – и это значит в порядке. Федор Максимыч, идемте.

——————————

С утра Столовая Гора «накрылась скатертью», по выражению местных жителей. Над ее плоской вершиной клубились все гуще облака, медленно сползая длинными желтовато-серыми полосами по склонам. А позади нее и других гор, замыкавших Капштадский рейд, росла иссиня-черная стена, все чаще освещаемая широкими бледно-голубыми вспышками зарниц… Туча поднималась, заполняя все небо… Отрывавшиеся от нее, быстро несущиеся клочья облаков мутно-желтого цвета расплавленной серы, закрыли солнце. На земле же по-прежнему царила нестерпимая духота и не ощущалось ни малейшего движения воздуха. Наступил зловещий полумрак, вся природа замерла в тревожном ожидании… Мертвую тишину прерывали лишь редкие крики чаек, прижимавшихся к берегу и беспокойно носившихся по всем направлениям, чертя крыльями по свинцово-серой воде рейда.

На двух английский фрегатах послышались трели дудок, и белые фигуры команды замелькали по вантам.

— Брам-стеньги спускают, — доложил Альский командиру, разговаривавшему с Потаповым.

— Ну, что же, — отозвался Изыльметев, отрываясь от карты, — последуем движению адмирала. Скускайте… и поднимайте… Все готово?

— Так точно. Паруса готовы, марселя уже под марсами… Эта темень нам на руку… ничего не разберут…

— Только торопитесь, Андрей Павлович, — вставил штурман, озабоченно взглянув на небо: — того и гляди, начнется.

— Есть… Квартирмейстеры к люкам. Все наверх…

прошло три-четыре минуты… Брам-стеньги уже были спущены, марсовые, рассыпавшиеся по реям, лихорадочно работали привязывая паруса. Альский, с часами в руках, следил, сдерживая волнение, за движениями смутно видневшихся белых фигур.

Вдруг люди бросили работу и отодвигаясь от ноков, стали жаться к мачте. На всех ноках реев вспыхнули бледные, колеблющиеся огоньки.

— Не было печали… Огни Святого Эльма. – произнес про себя старший офицер и схватив рупор крикнул: — по местам. Не теряй времени, торопись ребята… Нечего пугаться… Эти огоньки не жгут…

— Пустяк, да не пустяк… — ворчал себе под нос стоявший под мостиком боцман Гаврилыч, — небось и сам знает, только ребятам конечно ничего говорить, что кому этот чортов огонек в рожу засветит, — верная тому смерть…

— Слава Богу, — шепнул Альский, видя как приободрившаяся команда заканчивала, рей за реем, привязку парусов.

Пронесся короткий сильный порыв ветра. Темная зябь подернула свинцовую глад рейда. И снова стихло.

— На аглицких фрегатах вторые якоря отдали… На батарее, часовые и прислуга у казармы побежали, — докладывали сигнальщики.

Потапов вполголоса говорил что-то командиру. Кивнув озабоченно головой, Изыльметев подошел к Альскому.

— Ставьте кливер и стаксель. Как начнем разворачиваться, рубите канат и ставьте марселя – три рифа.

— Есть. На кливер и стаксель-фалы… Кливер и стаксель поднять… — скомандовал Альский – На марса-фалы…

Конец команды потонул в грохоте страшного удара грома, последовавшего немедленно за ослепительной молнией. Как бы поджидавший этого сигнала, сорвался с гор свистящий и ревущий ураган. Море закипело. Несшиеся почти горизонтально, потоки тропического ливня закрыли непроницаемой завесой берег и город.

«Аврора» медленно разворачивалась… С треском, похожим на пушесный выстрел, лопнул стаксель и обрывки его, взвившись высоко в воздухе, исчезли мо мраке…

выскользнул из клюза обрубленный конец каната… Фрегат вздрогнул и ринулся вперед. Не разбирая команд, заглушаемых ревом ветра, мачтовые офицеры схватывали чутьем значение жестов Альского. Вытянулись туго надутые, зарифленные марселя… Первая волна прокатилась, шипя и свистя, через полубак…

Ураган ревел… Спускалась ночь… Неслись навстречу фрегату изсиня-черные валы со сверкавшими фосфорическим блеском гребнями…

Впереди была борьба не на жизнь, а на смерть с разъяренной стихией. Недосчитывались трех человек, сорванных бешеным порывом ветра с грот-марса-рея… И все же на душе у всех – от командира до последнего матроса – была радостно и светло: вырвались… Еще раз мышка ушла из Кошкиных лап.

(Окончание следует)

М. фон-КУБЕ