Мне почему-то припомнился нам, пехотинцам, особенно знакомый запах русского солдатского пота, смешанный с запахом Красносельской пыли (она пахла как-то особенно), сапожной кожи и еще чего-то неуловимого. Кто не помнит этот бесконечно родной нам запах, который доносился до нас, сидевших на верандах наших бараков, когда по средней линейке Красносельского лагеря, обсаженной красными березами, проходили на стрельбу роты Гвардейской пехоты. Особенной красотой и выправкой отличались Учебные Команды. Можно было только любоваться, как рослые, красивые, загорелые солдаты с оживленными лицами, легким широким шагом проходили мимо нас. Впереди шел ротный командир и иногда рядом с ним (вольность дворянства) — младший офицер, командир 1-ой полуроты, которому, собственно говоря, полагалось идти на правом фланге 1-го взвода. Затем, по-взводно или, чаще всего, в колонне, а иногда вздвоенными рядами, шла рота в полном боевом снаряжении, со скатками через плечо, с шанцевым инструментом — лопатой сбоку, некоторые же с киркой, с ранцами на спине и с патронными сумками на поясе. На стрельбу шли держа винтовку «на плечо», обратно же — несли винтовки «на ремень», то- есть ремень продевался через плечо и винтовка висела на плече на ремне, что было, конечно, легче. На 3-ем взводе шел 2-ой младший офицер, а сзади роты — «ротная аристократия» — фельдфебель, с шашкой через плечо, фельдшер с повязкой Красного Креста на рукаве и ротный писарь; прохождение роты замыкалось посыльными и махальными; последние несли на шестах цинковые коробки с патронами и указательные шесты. За ними шли ротные музыканты (барабанщик и флейтист, у нас два волторниста) и жалонер с жалонерным значком на штыке, по которому можно было узнать, какая проходит рота. Если значек был белый с синей поперечной и зеленой вертикальной полосами, это обозначало, что идет 8-я рота или Измайловского или Павловского полка (это можно было определить по тесьме на рукаве: белая тесьма-первая гвардейская дивизия, красная тесьма-вторая гвардейская дивизия). Лихо раздавалась солдатская песня, особенно если в роте были хорошие запевалы и свистуны. Какие только трели они ни выделывали при пении, например «соловей, соловей, пташечка, канареечка жалобно поет» ! Если за ротой ехала походная кухня, управляемая, обыкновенно, самым неспособным рядовым, безошибочно можно было сказать, что рота идет на Гореловское стрельбище (тогда еще везли две бочки с водой) или на какой-нибудь маневр до ужина. По бокам или сзади бежали ротные собаченки — «Жучка» или «Рябой». Если встречалось начальство, имеющее право поздороваться, ротный командир давал знак прекратить песнь и подавал команду: «Смирно, равнение направо!» или «налево!», смотря по тому, с какой стороны было это начальство, и добавлял: «г. г. офицеры». Если начальство обгоняло роту, то фельдфебель командовал «смирно!», а ротный командир добавлял: «равнение налево!», так как начальство всегда обгоняло колонну слева, «г. г. офицеры!».
Эта картина ушедшего от нас навсегда далекого, счастливого прошлого мне особенно живо представилась, когда я получил известие о кончине моего друга Саши Воронова. Я так и вижу его в запыленных сапогах, с фуражкой, сдвинутой на затылок, такого типичного Егеря, здорового молодого красивого, в походной аммуниции, бодро шагающего среди таких же здоровых и красивых молодых Егерей Государевой роты, идущих по средней линейке Красносельского Лагеря, а теперь наш бедный Саша лежит одинокий, и никто из нас, быть может, никогда не сможет придти на его могилку и поклониться праху этого честного русского воина, жившего всю свою жизнь лишь любовью к полку, к его славному прошлому и беззаветной преданностью обожаемому им Государю Императору и нашей Родине.
Будем же горячо молиться за упокой его светлой души…
Наблюдая непрерывный, все в большей степени увеличивающийся рост уличного движения не только в Париже, но и в других, меньших городах Европы, невольно вспоминаешь наш родной, чудный Санкт-Петербург. Как все переменилось за истекшую половину века! Движение на главных улицах регулировали городовые, происходило оно, как правило, чинно и спокойно и, даже в часы наибольшего оживления на Невском, пешеходы могли без всякого риска, не торопясь, перейти на другую сторону проспекта.
С особой любовью я вспоминаю Петербург зимой, когда выпадал первый снег и улицы покрывались белой пеленой. Город как-то затихал, лишь шум от проезжавшей по некоторым его артериям конки (а позднее трамвая) или окрики извозчиков и особенно кучеров «собственных» экипажей и лихачей — «поберегись!» нарушали эту уютную тишину покрытого еще чистым снегом города и напоминали, что жизнь не остановилась.
Летом, конечно, картина была иная. Во многих местах производили ремонт улиц, покрытых торцовой мостовой и еще издалека чувствовался отвратительный запах варившейся в громадных чугунных котлах черной смолы. Улицы, мощеные булыжником, наполнялись грохотом от проезжавших по ним экипажей и различного рода повозок на колесах с железными шинами. (Особенно шумно было в Москве, где большинство извозчичьих дрожек были без задков и с металлическими шинами). Тем не менее, уличное движение совершалось спокойно, никто, по-видимому, никуда не торопился, но никто и не опаздывал. Особенно это соблюдалось военными. Уже в кадетских корпусах, с самого младшего класса, опаздывание из отпуска, хотя бы на одну минуту, могло повлечь за собой возможность остаться следующую субботу без отпуска, в полку же молодому офицеру опоздать на утренние занятия — считалось большим проступком.
Особенно неприятно было придти в роту после ротного командира или даже старшего по службе офицера своей роты. Это опоздание сказывалось сразу же при входе в ротное помещение: дневальный не подавал команды: «смирно!» и рота молча встречала своего сконфуженного офицера. Быстро и шопотом поздоровавшись на ходу с фельдфебелем, бежишь просить извинения у начальства, которое очень редко оставляло виновного без замечания. Я помню, что как-то раз я «задержался» где-то, не то на Петербургской стороне, не то на Васильевском Острове, и торопился, после хорошо проведенного «вечера,» на занятия в роту. На мое несчастье мост через Неву почему-то не был еще наведен и пришлось потерять много времени, чтобы переехать на другую сторону. Обыкновенно, по ночам, для прохода больших судов в Неву с Моря и обратно, по очереди разводились мосты, то есть одна часть моста (разводная) на своей оси поворачивалась на 90 градусов и пропускала суда в оба направления. В этих случаях проезд к мосту загораживался особыми рогатками и, кроме того, выставлялись посты городовых. Старый Дворцовый мост в то время был еще деревянным, разводная часть его отводилась в сторону при помощи специального буксира. Эти маневры не всегда проводились успешно и я, очевидно, попал как раз тогда когда они запоздали, заняв слишком много времени. Я настолько запоздал, что даже не заехал домой, чтобы переменить сюртук на китель. Мой милейший Командир роты Иван Иванович князь Кугушев, знавший меня с самого малолетства и обращавшийся ко мне всегда на «ты», в этом случае принял совсем другой тон. Отведя меня в сторону и уже на «вы», он сказал мне несколько чрезвычайно неприятных, но вполне мною заслуженных слов, после чего я, дожив до 73-х лет, уже никогда не опаздывал ни на службу, ни на работу.
Возвращаясь к воспоминаниям об уличном движении в Петербурге, скажу, что оно останавливалось на перекрестках улиц при прохождении воинской части или длинной похоронной процессии, замыкавшейся, если хоронили генерала, батальоном от очередного полка. Чтобы дать пройти войскам или процессии, иногда приходилось ждать по четверть часа, а то и больше, но никто из публики не решался пересечь это шествие и нарушать его стройность. Правда, за этим, а также и за тем, чтобы при прохождении части со знаменем «вольные» снимали бы свои головные уборы, наблюдали особые «махальные» шедшие по тротуару соответствующей стороны улицы. Иногда эти махальные переходили границы своих прав и вызывали в таких случаях вмешательство командира роты. Обыкновенно в свое оправдание, относясь с большим презрением к «вольным», они говорили, что «иначе с ними и нельзя, они ничего не понимают и, если с ними говорить деликатно, то ничего не получится.»
Вспоминается также, как скромно выезжала из Собственного Его Величества Дворца («Аничкового Дворца») Вдовствующая Императрица Мария Феодоровна. Для того, чтобы экипаж или сани Государыни могли на Невский выехать и повернуть в нужную сторону (чаще всего налево, в сторону Зимнего Дворца), стоявшие у ворот двое околодочных надзирателей задерживали на одну-две минуты движение экипажей по проспекту. Никакой особой охраны не было, не было и сумасшедших мотоциклистов, которые теперь целой стаей окружают современных властелинов. Спокойная толпа на Невском приветствовала свою любимую Царицу, так много добра сделавшую для бедных и неимущих, которая милыми поклонами и доброй улыбкой благодарила проходившую публику.
В. Каменский.
(1 votes, average: 4.00 out of 5)
Loading ...Похожие статьи:
- Денщики. – В. Каменский
- Бунт роты 5-го саперного батальона в Киеве в ноябре 1906 года. – К. Сазонов
- Лейб-гвардии Гренадерский полк в войну 1914-1917 гг. Бой у деревни Крупе. – С. П. Андоленко.
- Воспоминания об Александровском кадетском корпусе. – В. Каменский
- Императорская гвардия. – В. Каменский
- В 1903 ГОДУ (Из воспоминаний о І-м Московском Корпусе)
- Вооружение и обмундирование. – Старый русский солдат
- Рота Его Высочества Морского Наследника Цесаревича кадетского корпуса. – Б. А. Щепинский
- Рота Его Высочества Морского Е. И. В. Наследника Цесаревича Кадетского корпуса (Продолжение). – Б. А. Щепинский
Loading ...