Статьи из парижского журнала "Военная Быль" (1952-1974). Издавался Обще-Кадетским Объединением под редакцией А.А. Геринга
Friday March 29th 2024

Номера журнала

Листки воспоминаний. – В. Каменский



Мне почему-то припомнился нам, пехотин­цам, особенно знакомый запах русского солдат­ского пота, смешанный с запахом Красносель­ской пыли (она пахла как-то особенно), сапож­ной кожи и еще чего-то неуловимого. Кто не помнит этот бесконечно родной нам запах, ко­торый доносился до нас, сидевших на верандах наших бараков, когда по средней линейке Крас­носельского лагеря, обсаженной красными бе­резами, проходили на стрельбу роты Гвардей­ской пехоты. Особенной красотой и выправкой отличались Учебные Команды. Можно было только любоваться, как рослые, красивые, заго­релые солдаты с оживленными лицами, легким широким шагом проходили мимо нас. Впереди шел ротный командир и иногда рядом с ним (вольность дворянства) — младший офицер, ко­мандир 1-ой полуроты, которому, собственно го­воря, полагалось идти на правом фланге 1-го взвода. Затем, по-взводно или, чаще всего, в колонне, а иногда вздвоенными рядами, шла ро­та в полном боевом снаряжении, со скатками через плечо, с шанцевым инструментом — лопа­той сбоку, некоторые же с киркой, с ранцами на спине и с патронными сумками на поясе. На стрельбу шли держа винтовку «на плечо», об­ратно же — несли винтовки «на ремень», то- есть ремень продевался через плечо и винтовка висела на плече на ремне, что было, конечно, легче. На 3-ем взводе шел 2-ой младший офи­цер, а сзади роты — «ротная аристократия» — фельдфебель, с шашкой через плечо, фельдшер с повязкой Красного Креста на рукаве и рот­ный писарь; прохождение роты замыкалось по­сыльными и махальными; последние несли на шестах цинковые коробки с патронами и ука­зательные шесты. За ними шли ротные музы­канты (барабанщик и флейтист, у нас два волторниста) и жалонер с жалонерным значком на штыке, по которому можно было узнать, какая проходит рота. Если значек был белый с синей поперечной и зеленой вертикальной полосами, это обозначало, что идет 8-я рота или Измай­ловского или Павловского полка (это можно было определить по тесьме на рукаве: белая тесьма-первая гвардейская дивизия, красная тесьма-вторая гвардейская дивизия). Лихо раз­давалась солдатская песня, особенно если в ро­те были хорошие запевалы и свистуны. Какие только трели они ни выделывали при пении, например «соловей, соловей, пташечка, канаре­ечка жалобно поет» ! Если за ротой ехала поход­ная кухня, управляемая, обыкновенно, самым неспособным рядовым, безошибочно можно было сказать, что рота идет на Гореловское стрельбище (тогда еще везли две бочки с водой) или на какой-нибудь маневр до ужина. По бо­кам или сзади бежали ротные собаченки — «Жучка» или «Рябой». Если встречалось на­чальство, имеющее право поздороваться, рот­ный командир давал знак прекратить песнь и подавал команду: «Смирно, равнение направо!» или «налево!», смотря по тому, с какой стороны было это начальство, и добавлял: «г. г. офице­ры». Если начальство обгоняло роту, то фельд­фебель командовал «смирно!», а ротный коман­дир добавлял: «равнение налево!», так как на­чальство всегда обгоняло колонну слева, «г. г. офицеры!».

Эта картина ушедшего от нас навсегда да­лекого, счастливого прошлого мне особенно жи­во представилась, когда я получил известие о кончине моего друга Саши Воронова. Я так и вижу его в запыленных сапогах, с фуражкой, сдвинутой на затылок, такого типичного Егеря, здорового молодого красивого, в походной аммуниции, бодро шагающего среди таких же здо­ровых и красивых молодых Егерей Государе­вой роты, идущих по средней линейке Красно­сельского Лагеря, а теперь наш бедный Саша лежит одинокий, и никто из нас, быть может, никогда не сможет придти на его могилку и по­клониться праху этого честного русского воина, жившего всю свою жизнь лишь любовью к пол­ку, к его славному прошлому и беззаветной преданностью обожаемому им Государю Импе­ратору и нашей Родине.

Будем же горячо молиться за упокой его светлой души…

Наблюдая непрерывный, все в большей сте­пени увеличивающийся рост уличного движе­ния не только в Париже, но и в других, мень­ших городах Европы, невольно вспоминаешь наш родной, чудный Санкт-Петербург. Как все переменилось за истекшую половину века! Дви­жение на главных улицах регулировали горо­довые, происходило оно, как правило, чинно и спокойно и, даже в часы наибольшего оживле­ния на Невском, пешеходы могли без всякого риска, не торопясь, перейти на другую сторону проспекта.

С особой любовью я вспоминаю Петербург зимой, когда выпадал первый снег и улицы по­крывались белой пеленой. Город как-то зати­хал, лишь шум от проезжавшей по некоторым его артериям конки (а позднее трамвая) или окрики извозчиков и особенно кучеров «соб­ственных» экипажей и лихачей — «поберегись!» нарушали эту уютную тишину покрыто­го еще чистым снегом города и напоминали, что жизнь не остановилась.

Летом, конечно, картина была иная. Во мно­гих местах производили ремонт улиц, покры­тых торцовой мостовой и еще издалека чувст­вовался отвратительный запах варившейся в громадных чугунных котлах черной смолы. Улицы, мощеные булыжником, наполнялись грохотом от проезжавших по ним экипажей и различного рода повозок на колесах с железны­ми шинами. (Особенно шумно было в Москве, где большинство извозчичьих дрожек были без задков и с металлическими шинами). Тем не менее, уличное движение совершалось спокой­но, никто, по-видимому, никуда не торопился, но никто и не опаздывал. Особенно это соблю­далось военными. Уже в кадетских корпусах, с самого младшего класса, опаздывание из от­пуска, хотя бы на одну минуту, могло повлечь за собой возможность остаться следующую суб­боту без отпуска, в полку же молодому офице­ру опоздать на утренние занятия — считалось большим проступком.

Особенно неприятно было придти в роту по­сле ротного командира или даже старшего по службе офицера своей роты. Это опоздание ска­зывалось сразу же при входе в ротное помеще­ние: дневальный не подавал команды: «смир­но!» и рота молча встречала своего сконфужен­ного офицера. Быстро и шопотом поздоровавшись на ходу с фельдфебелем, бежишь про­сить извинения у начальства, которое очень редко оставляло виновного без замечания. Я помню, что как-то раз я «задержался» где-то, не то на Петербургской стороне, не то на Ва­сильевском Острове, и торопился, после хорошо проведенного «вечера,» на занятия в роту. На мое несчастье мост через Неву почему-то не был еще наведен и пришлось потерять много времени, чтобы переехать на другую сторону. Обыкновенно, по ночам, для прохода больших судов в Неву с Моря и обратно, по очереди раз­водились мосты, то есть одна часть моста (раз­водная) на своей оси поворачивалась на 90 гра­дусов и пропускала суда в оба направления. В этих случаях проезд к мосту загораживался особыми рогатками и, кроме того, выставля­лись посты городовых. Старый Дворцовый мост в то время был еще деревянным, развод­ная часть его отводилась в сторону при помощи специального буксира. Эти маневры не всегда проводились успешно и я, очевидно, попал как раз тогда когда они запоздали, заняв слишком много времени. Я настолько запоздал, что даже не заехал домой, чтобы переменить сюртук на китель. Мой милейший Командир роты Иван Иванович князь Кугушев, знавший меня с самого малолетства и обращавшийся ко мне всегда на «ты», в этом случае принял совсем другой тон. Отведя меня в сторону и уже на «вы», он сказал мне несколько чрезвычайно не­приятных, но вполне мною заслуженных слов, после чего я, дожив до 73-х лет, уже никогда не опаздывал ни на службу, ни на работу.

Возвращаясь к воспоминаниям об уличном движении в Петербурге, скажу, что оно остана­вливалось на перекрестках улиц при прохож­дении воинской части или длинной похоронной процессии, замыкавшейся, если хоронили гене­рала, батальоном от очередного полка. Чтобы дать пройти войскам или процессии, иногда приходилось ждать по четверть часа, а то и больше, но никто из публики не решался пере­сечь это шествие и нарушать его стройность. Правда, за этим, а также и за тем, чтобы при прохождении части со знаменем «вольные» снимали бы свои головные уборы, наблюдали особые «махальные» шедшие по тротуару соот­ветствующей стороны улицы. Иногда эти ма­хальные переходили границы своих прав и вы­зывали в таких случаях вмешательство коман­дира роты. Обыкновенно в свое оправдание, от­носясь с большим презрением к «вольным», они говорили, что «иначе с ними и нельзя, они ни­чего не понимают и, если с ними говорить дели­катно, то ничего не получится.»

Вспоминается также, как скромно выезжала из Собственного Его Величества Дворца («Аничкового Дворца») Вдовствующая Императрица Мария Феодоровна. Для того, чтобы экипаж или сани Государыни могли на Невский вые­хать и повернуть в нужную сторону (чаще все­го налево, в сторону Зимнего Дворца), стояв­шие у ворот двое околодочных надзирателей за­держивали на одну-две минуты движение эки­пажей по проспекту. Никакой особой охраны не было, не было и сумасшедших мотоциклистов, которые теперь целой стаей окружают совре­менных властелинов. Спокойная толпа на Нев­ском приветствовала свою любимую Царицу, так много добра сделавшую для бедных и неи­мущих, которая милыми поклонами и доброй улыбкой благодарила проходившую публику.

В. Каменский.

Добавить отзыв