ВОЕННАЯ БЫЛЬ

Маленький испанский городок Виго, лежащий в прелестной лесистой бухте того же имени, на рассвете ясного и обещавшего быть жарким сентябрьского дня был разбужен неимоверным шумом и гамом.

Солнце только что окрасило невысокие прибрежные горы, и вымощенные мозаикой улички начинали розоветь, когда из местного первоклассного кафешантана «Дон Мигуелло» высыпала веселая компания лиц неопределенного пола.

Впереди всех шел, почему-то пятясь, чистокровный испанец с густыми седеющими бачками, в мундире, расшитом золотом, и в треуголке с плюмажем. Хотя он и двигался спиной вперед, но лицо и ступни ног были на своих местах. Просто мундир был на нем надет передом назад.

Этот сановник был почетным консулом страны, моряков которой он только что чествовал всю ночь в шантане после парадного обеда у себя в палаччио.

За ним колесили флотские мичмана, лейтенанты и инженер-механики, но, к удивлению просыпавшихся и выглядывавших из своих окон возмущенных жителей, все эти воинские чины были только в сюртуках с эполетами и при палашах. Нижняя же часть туалета представлялась стройными ножками в разноцветных шелковых чулочках и блестящих лаковых туфельках.

Женская же часть этой странной компании, все — с усами и бородками, были, наоборот, в мужских брюках и гладких лаковых ботинках. Верхнюю же часть туалета составляли какие-то капы, блузки и необычно пестрые испанские платки, обхватывавшие станы кавалеров по-севильски: туго обтягивая животы, шали были закинуты через плечи назад и завязаны за спиной бантами.

Шествие замыкалось оркестром из двух грязных поварят, неистово колотивших в медные кастрюли, и нескольких музыкантов с помятыми и нечищенными духовыми инструментами.

Как полагается в настоящей Испании, за ушами кавалеров алели ярко-пунцовые розы, а дамы держали во рту стебли каких-то цветов. Хозяйка и директриса привиллегированного заведения, дебелая испанская матрона грандиозных форм, в отчаянии носилась кругом, всплескивая руками и хватаясь за голову, и, забегая вперед, кидалась на колени перед высокоуважаемым господином консулом и, одновременно, мэром города, умоляя его прекратить этот «скандале фаттало». За всем этим несколько насквозь промасленных девченок и мальчишек с консервной фабрики тащили жирные деревянные ящики, — щедрый дар господина консула «де оноре» и владельца сардиночного промысла гг. офицерам и команде клипера «Джигит».

До порта была два шага, и все обошлось бы благополучно, но предводителю испано-русского отряда пришло в голову повести триумфальное шествие через главную улицу, чтобы насолить своей благоверной половине, всю ночь терзавшей его присылкой в шантан камердинера для привода домой.

По пути к обществу присоединились волонтеры из мальчишек зеленных и мясных лавок со своими собаками и разный ночной сброд, который был в восторге от такого бесплатного развлечения.

Эта неожиданная прогулка по просыпавшемуся городку еще больше развеселила постоянных сотрудниц и временных вкладчиков фешенебельного шантана «Дон Мигуелло», так что к приходу в порт веселье достигло крайней степени: сам «сеньор консул де оноре» лично взялся дирижировать настоящей парижской кадрилью на гранитной набережной, и портовая полиция не знала, что и делать. Сюртук мичмана Милкина в чулках шампань, со своим владельцем в шали ярких хризантем синьориты Кадвалладеры, танцевал визави с густыми эполетами старшего инженер-механика с ногами «электрик», а владелец этих эполет Бог знает что выделывал в легкой кружевной кофточке, не сходившейся у него на животе на целых пол-аршина.

В нескольких стах саженях, на рейде гордо вырисовывался тонкий силуэт клипера «Джигит». На нем начался уже ранний судовой день, и было видно, что идут приготовления к съемке с якоря. Тяжелый паровой катер «огурец» поднимали горденями, и он смешно висел в воздухе над бортом, блестя мокрой подводной частью, готовый быть поставленным в ростры. Трапы были убраны, и команда бежала по вантам на марсы снимать чехлы и раскреплять паруса.

Еще один, последний тур, и старший механик, милейший Папашка, проревел: «Стоп все! Завернуть! Переодеваться… и прощаться!»

«Милкин! Да отдери ты от меня свою Мильку!», закричал с конца мола бравый мичман Поль Иванов. Прелестная молодая испаночка, жгучая и черная, как кипящая смола, действительно «прилипла» к плечу Иванова и еле держалась на ногах. Она всю ночь танцевала, сперва на сцене, потом — в зале, и теперь была измождена до последней степени.

«Вались, братцы, вались на барко! Отваливаем, а то уйдет наш «Джигит»!, торопил Папаша, наиболее из всех сохранивший равновесие.

Ужаснейший оркестр заиграл бравурный марш из «Кармен», и под прощальные возгласы и приветствия почетного консула дженералло Аннабэлло, кухонных поварят и уличных мальчишек три полных барко с офицерами, сардиночными ящиками и носильщиками с завода, с цветистыми гребцами-эспаньолами торжественно отвалили от гостеприимной пристани милого городка Виго. Дамы махали шалями, кружевными косынками, а полновесная хозяйка знаменитого шантана кудахтала, как хорошая наседка около своих цыплят, собирая всех скорее домой.

«Еще раз: Ура! ура! ура!…»

«Линдо (красиво)! Линдо! Грациас! Грациас!», доносилось с берега.

«Альго а альгуно! Благодарим!», неслось с удалявшихся лодок.

На одном барказе шло тем временем таинственное совещание: что делать? На дне его, крепко обхватив колени Милкина, сидела синьорита Кадвалладера и горько заливалась слезами. С самого начала вечера она обратила особое внимание на высокого, белолицего и тонкого мичмана и сразу переделала его в «Мильку», под каковой кличкой и осталась сама на всю ночь.

«Отправь ты ее на этом же барказе обратно! Дай ей несколько тысяч пезет, и ну ее к черту! Как же ты возьмешь ее на корабль? Ты с ума сошел, пьяная морда!» урезонивал Милкина Поль Иванов.

«Да ты только посмотри на нее: ведь это же душка!» оправдывался Милкин.

«Брось! Ну что ты выдумал, да возможно ли это? Мы идем еще на Азоры, плавать всю зиму… Да о чем говорить, ведь ты сам знаешь, что это невозможно! Ну разве можно ее спрятать где-нибудь на клипере? Пьяная рожа ты и больше ничего! Попадешь под суд!» — отговаривал Поль Иванов.

«Да она просит довезти ее только до Азор, спрятать куда-нибудь…», не сдавался Милкин.

«Оставь, ведь это совершенно немыслимо! Да и как она вылезет на клипер-то? Дурак ты и больше ничего», — и Иванов пересел на нос барказа.

На клипер высадились благополучно. Барказы, щедро одаренные, болтались еще у борта и выгружали ящики с сардинками. С воды неслось: «Ке сэа энхоабуэна! лучшие пожелания! Грациас игуальменте! спасибо взаимное!» пока клипер медленно подтягивал канат и пробовал машину.

«Свистать всех наверх, с якоря сниматься!» разнеслась громкая команда вахтенного начальника, и дудки унтер-офицеров соловьями залились по всему судну.

На берегу золотой мундир высоко размахивал плюмажной шляпой, и оркестр продолжал жарить какую-то еле доносившуюся какофонию.

Офицеры, наскоро переодевшиеся во все белое, были уже на местах как ни в чем не бывало, как будто не было парадного обеда у консула, бурной ночи в «Дон Мигуеле» и веселой кадрили на полированном граните мола Виго.

Прощальный взгляд на живописный, веселый городок, переделанный матросней в «Виговку» и клипер, дав малый ход, уже лихо резал зеленую воду и через узкий выход вылетел полным ходом в океан. Легкий бриз с норда чуть рябил валы замиравшей зыби. Солнце начало припекать, и лишь только офицеры и команда отпили утренний чай, как скомандовали: «Всех наверх, паруса ставить!»

Командир решил воспользоваться попутным ветром и идти до Азор под парусами. С мягким шуршанием спустили грот и фок, раздернули бизань, и скоро весь трехмачтовый клипер покрылся белоснежными парусами от палубы и до самых клотиков мачт.

Командир, капитан 2 ранга Николай Васильевич Рындин, в растегнутой тужурке и белом жилете, строго осмотрел рангоут и паруса, выругал рулевых, не успевших еще наладиться на штурвале, и снисходительно обратился к мичману Милкину, вступившему на вахту:

— Ну, что? Куда загнулись вчера после обеда? Опять в «Дон Мигуель»? Опять со своей испаночкой?

— Никак нет-с… Так… Пустяки! — почтительно ответил Милкин бледнея.

— Провернули-то, видно, здорово и сейчас еще бледнеете… Велите-ка после вахты зажарить себе бифштекс да рюмку марсалы выпейте… Отлично восстанавливает силы! — рассмеялся строгий командир.

— Никак нет-с… Я ничего! — смущенно доложил Милкин, еще более бледнея.

— Посматривайте за парусами! Я буду в ходовой рубке! Да не зевать на руле!

— Есть, не зевать на руле!

Командир спустился с мостика.

Милкин осмотрел горизонт, паруса, как сила ветра, и, отойдя на край мостика, закрыл лицо обеими руками.

А клипер лег градусов на семь на борт и шумно бурлил попутную волну, оставляя за собой длинную струю корабельного следа. В машине прекратили пары, и кочегары подмывали чуть закоптившуюся трубу, чтобы совсем спустить ее. На корабле, как всегда под парусами, стало тихо, чисто, без угольной копоти и как-то патриархально-уютно. Снасти чуть гудели, рангоут немного поскрипывал, под нажимавшиеся части подложили плетеные подкладки из ворсы, и свободная команда полезла на мачты, смазать и смочить кожаные набивки рей и гафеля.

Старший судовой врач, почтенный статский советник Карл Иванович Эйнвальд, он же — Карла, вышел с какими-то сетками и донными аппаратами для ловли никому не нужных рыбок и прочей морской чепухи.

В полдень мичман Милкин сменился с вахты. Как на всех старых парусных кораблях, офицерские каюты на «Джигите» выходили в кают-компанию, которая представляла собою большую, длинную каюту посередине клипера, с большим светлым люком сверху, над обеденным столом. Большею частью, особенно в теплых краях, двери кают никогда не закрывались, а задергивались лишь занавесками. Но никто из бывших в кают-компании офицеров не обратил внимания, когда Милкин, спустившись вниз, открыл ключом дверь своей каюты, которая была закрыта на замок.

Несмотря на ожидавший его обед, Милкин долго задержался у себя и вышел чрезвычайно смущенный.

— Что, батенька, с вами? — обратился к нему старший офицер, Сергей Иванович Беляев. — Хватили вчера здорово? Содочки, содочки… Первое дело. А то пивка… Жаба сидит тут! — тыкая себя под ложечку, рассмеялся толстый, круглый «старшой».

— Так точно! Требуется поправка! — ответил Милкин, опрокидывая большой шкалик водки и заедая крупной консульской сардинкой.

— А вы, говорят, вчера здорово закрутили бедную испаночку… Показали ей как следует… Хотела ехать с вами… Вот была бы приятная пассажирка! Ха-ха-ха! Воображаю командира, если бы вы ее привезли хоть до борта… И как вы ее прозвали? «Милка»? — гремел старший офицер.

— Не «Милка», а «Милька», Сергей Иванович! — вмешался Папаша, старший механик, попыхивая толстой сигарой. — сколько мы ее ни учили: Милкин, Милкин…, а она все: Милька… Милька… Ну, просто, смех… И при этом — плутовка! Леша, — обратился он к Милкину, — как же вы расстались?

— Да что там, Папаша, дал ей пезет и портсигар подарил, — и Милкин вдруг густо покраснел.

— А, забрало мальчика! Что, голубчик, врезался по-настоящему?

— Ничего не забрало, а только, серьезно, эта испанка совсем особенная, у нее такая чуткая душа, она умненькая, образованная, интеллигентная…

— Ну, пошло: душа, ум, сердце… Ты расскажи нам насчет телесного! — пробасил старший штурман, энглизированного вида лейтенант на окладе, Данилов, известный под прозвищем «Лорд».

— Я прошу тебя быть осторожнее, Лорд! — вспылил Милкин.

— Великолепно: буду осторожнее. Но, позволь спросить, был ли и ты в свою очередь осторожен? Знаешь, в этих портах…

— Федор Федорович, я прошу прекратить эти шутки! — окончательно вышел из себя Милкин.

— Милька! Пилька! куси, куси! — расхохотался Лорд.

— Бросьте, господа! Милкин, чего вы лезете на стену? С вами шутят, а вы уже и сердитесь. Дайте-ка мне марсалки!

Милкин, ни слова не говоря, вышел из-за стола и ушел к себе в каюту, плотно закрыв дверь и даже заперев ее на ключ.

— Обидели мальчика… Эх, молодежь! Ну ничего, вот как заревет к ночи, барометр, кажись, падает, да как вытянут нас всех раз пять брать рифы да крепить паруса, так забудет всех Милок, и Виговку, и силу свою, и молодость! — и старшой повторил здоровенный стаканчик марсалы.

– – – – –

Мичман Милкин в этот день долго спал после обеда. Напрасно вестовой стучался несколько раз, и даже убийственная игра на фортепиано доктора Карла Ивановича, не могла, по-видимому, его разбудить.

Наверху крепчало. Давно уже убрали бомбрамселя, брамселя гудели, как хороший орган, и колдунчик, конусообразный фунтик из флажной материи на самой верхушке грот-мачты, надувавшийся свежеющим ветром, трепыхался, как сумасшедший. Командир приказал убрать брамселя и грот, но всех наверх не вызывали, а управились вахтенным отделением. С норда чернело, и барометр грозно падал.

— Лишь бы только не переменился ветер, а то пусть крепчает, скорее дойдем, — говорил, расхаживая по мостику, командир. — У вас, Сергей Иванович, запасные марселя сверху?

— Так точно! Я только что их осматривал, Николай Васильевич. Все в порядке!

«Джигит» уже лежал градусов на пятнадцать на левом борту, и с правого борта нет-нет да и поддавало злыми седыми волнами. Судовой кот Пердышка и фоксик Перчик хмурились, и котишка сердито фыркал каждый раз, когда золотистая пыль соленой воды, хлеставшей через борт, попадала на него.

Милкин вышел к ужину хмурый и растерянный до крайности.

— Что, брат, до сих пор эскадрон ночует во рту? — засмеялся Поль Иванов.

— Да, что-то плохо. Поль, поди сюда на минутку, — как-то жутко обратился к нему Милкин.

— Что такое? Сколько нужно? — Иванов был ревизором клипера.

— Да не то! Ты — мне друг? Ведь мы вместе с корпуса…

— Да открывайся! Что, дела к Карле Иванычу?

— Нет, хуже! — и Милкина передернуло. — У меня в каюте… Милька!

– – – – –

«Унтер-офицеры к люкам! Свистать всех наверх, поворот оверштаг!» прогремело по всему судну.

Мичман Милкин в этот раз бежал по вантам на свой грота-марс, как никогда. «Смотри, мичманок-то наш как лупит! Вот фортовый парень!» перекидывались словами матросы, еле поспевая по вантам за своим любимым грот-марсовым старшиной.

«Джигит» несся, накренившись еще больше, круто ворочал вправо, полупортики орудий уходили уже в воду, потом начал уменьшать ход, выпрямился и, придя против ветра, выравнялся на несколько мгновений, после чего быстро покатился под ветер и начал валиться на другой борт.

Старшему офицеру при свежей погоде блестяще удался маневр.

Опять все закрепили по-походному, отпустили подвахтенных вниз, и Милкин, весь раскрасневшись, с заломленной на затылок шапкой, на одних руках ловко соскользнул по вантам на палубу.

Поль Иванов увел его к себе в каюту.

— Ну, поздравляю! Быть тебе под судом! Да что и говорить, вышибут тебя из флота за такую штуку. Что же теперь делать?

Милкин молчал.

— Да как же она вылезла, паршивая? И когда?

— Я с ней честь-честью распрощался, дал денег, но, только, переодевшись, выхожу из каюты, смотрю — она в буфете, у вестовых, в грязном, замасленном халате, и как раз спускает на палубу эти ящики с проклятыми консульскими сардинками… Ну я ее увидел, она меня… В кают-компании никого не было, я хотел ей только показать каюту, а она — в слезы, на колени… Забилась на койку. Я ее и так и сяк… Положим, не очень-то сяк… Ну вот я и пропал… Спаси меня, Поль! Что делать? Старшой узнает и доложит командиру. Пропал я… Куда бы ее спрятать? Поль, помоги! — и несчастный Милкин уронил голову на шифоньерку.

— Надо первому сказать Папаше, и вестовому дать целковых три, чтобы молчал… Да как ее выдержать в каюте-то? Ну и дела, черт бы тебя побрал!

— Мой Капкай хороший, он не выдаст. Да только не выдержать в каюте… Поль, что нам делать?

— Баранья голова, что наделал! Что нам делать? Ну, Папашка уж решит, что делать, — закончил Иванов.

– – – – –

Погода свежела. На стол в кают-компании завели скрипки и принайтовили мебель. «Джигит» лежал уже градусов на двадцать, и с кормы накатывали громадные зеленые стены. Уже не качало, а просто клипер стремительно опускался в какую-то пропасть, чтобы потом, забравшись носом, вылететь, как бочка, на гребень большой волны.

Ужинали кое-как и чем Бог послал, одной рукой держась за стол и балансируя на стульях. Но все, начиная со старшого, были в отличном расположении духа.

— К ночи еще подревет. Поспать, что-ли? — предложил старший офицер.

— Сегодни ночь буди бурни, — изрек доктор Карл Иванович.

— Ничего, вчера была тоже бурная, а вот живы и вспоминаем даже с удовольствием, особенно — Милкин, — засмеялся Лорд.

— Что тут смешного? — необычайно дерзко рассердился Милкин, смотря на всех возбужденными глазами.

В этот момент клипер положило еще больше, и с кормы вкатила здоровенная волна. Сквозь светлый люк кают-компании, несмотря на чехол, полились ручьи воды, и вся посуда с грохотом покатилась по палубе. Еще жестокий удар, и «Джигит» задрожал, продолжая лежать на боку. Откуда-то на корабле вдруг раздался душераздирающий вопль:

«Сокорро! Сокорро!» (Спасите!)

Все в кают-компании остолбенели.

Старший офицер, ничего не понимая, сломя голову побежал наверх. Милкин с широко раскрытыми глазами бросился к своей каюте, как дверь из нее внезапно раскрылась, и прелестная Милька, мокрая до ног и в растерзанном виде, кинулась к нему на шею.

«Терриблэ, терриблэ!», — завывала маленькая испанка, вся вздрагивая от внутреннего ужаса и истерично рыдая.

И в эту минуту старший офицер, цепляясь за косяки дверей, спустился в кают-компанию.

— Что… Господа, что это такое? Мичман Милкин, откуда эта женщина?

В этот момент девятый вал потряс «Джигита». Потоки воды опять полились ручьями сквозь светлый люк. Милкин освободился от объятий и вытянулся перед старшим офицером.

— Позвольте объяснить…

— Потом-с! Карл Иванович, будьте добры устроить эту женщину в лазарете! Ревизор! Прикажите выставить часового при лазарете!

— Финоват, Сергей Иванович, мейн ласарет не тля… тля женчин… пардон! Ин кауза бальной матроз, — запротестовал педантичный доктор.

— Будьте любезны исполнить приказание!

А бедная испаночка, в сильнейшем припадке морской болезни, упала на палубу, и хрупкое тельце ее судорожно вздрагивало от страха, волнений и страдания.

— Мичман Милкин, пожалуйте ко мнес! Ревизор, прикажите караул на два поста!

Старший офицер, в сильнейшем гневе, плотно закрыл дверь за Милкиным.

— Милкин! Вы что же, с ума сошли? Вы подумали, что сделали со своим судном? Девку — и на корабль! Что вы сделали со всеми нами, со своим клипером?

Милкин молчал.

— Да говорите же, черт возьми! Говорите, как это вышло?

— Простите, Сергей Иванович! Простите! Я не виноват… То есть — виноват… Она надела сверху рабочую блузу девченок, что привезли ящики с сардинками, и пролезла выгружать их в буфет кают-компании. Я увидел ее, хотел только показать каюту, а она осталась и не хотела выходить… Якорь уже подтягивали… Тут вызвали всех наверх и я… оставил ее в каюте, думал, она потом уедет. Простите!

— Отправляйтесь в каюту! Вы арестованы впредь до распоряжения! — и старший офицер почти вытолкал бедного мичмана из каюты.

– – – – –

Наверху ревело. Грот-марсель лопнул, как пушечный выстрел, и лоскутья новенького паруса злобно клокотали в воздухе. Молодцы гротовые уже волокли по сильно наклоненной мачте новый парус и удивлялись, что их любимца, мичмана Милкина, нет с ними при такой важной и опасной работе.

Совсем стемнело. Марсовые с трудом растягивали новый марсель, а с мостика неслись настоящие морские поощрения в несколько этажей. Старший офицер взбежал на мостик, как ошпаренный. Ясно, что в этот момент ничего нельзя было доложить командиру, который носился по мостику, как зверь в клетке.

— Черт знает как возятся на марсе! Да там ли Милкин?

Старший офицер кубарем скатился на палубу, и через минуту гибкая фигура мичмана Милкина карабкалась, как обезьяна, на грот-мачту.

— Да пошлите сказать Милкину, что если он мне не переменит марселя, я… я его закатаю… спишу в первом же порту!

В этот момент марсель растянулся, как крылья гигантской белой птицы, и сейчас же лопнул опять с адовым треском.

— Переменить марсель!.. Ведь не так же свежо!.. Должны мы нести марселя! Уберите стакселя! — упрямился командир, цепко держась за поручни мостика. — Пойдем под одними марселями!

— Есть!

Через десять минут «Джигит» несся только под глухо-зарифленными марселями во что-то черное, свежее и бурлящее. На руле не зевали и ловко увертывались от нагоняющих бешеных волн. Мичман Милкин и матросы спустились с грот-марса все в крови и изодранные. Работа была трудная и отчаянная, но была исполнена лихо.

— Мичман Милкин, благодарю вас! — бросил кратко командир. — Марсовым — по чарке!

«Джигит» хорошо лег на курс, и ветер установился. Командир спустился в штурманскую рубку.

— Николай Васильевич, я должен доложить вам, что у нас на борту… пассажирка.

— Что-с? Как вы говорите?

— Так точно-с, пассажирка! Как выгружали эти сардинки, одна девченка задержалась и не успела сойти с борта, — попробовал вывернуться бедный старший офицер.

— То есть как это задержалась? А для чего же вы-с?

— Виноват, каюсь… Моя вина!

— Где же она сидела эти сутки?

— В каюте мичмана Милкина… Позвольте объяснить…

— Под суд! И на шканцах! Под арест! И это Милкин! Рассыльный, мичмана Милкина! — заревел взбешенный командир.

— Он уже арестован мною!

— Рассыльный, мичмана Милкина!

Старший офицер вылетел из штурманской рубки.

Милкин поднялся на верхнюю палубу, бледный, как полотно.

— Мичман Милкин!.. Я вас… отдаю под суд!.. и сейчас же, тут же, в море… Ночью! Как вы осмелились? Разврат-с… Гибель всего: чести… Срам!.. Убирай… Можете идти! Вон! Под арест!

Милкин круто повернулся и спустился в каюту.

– – – – –

Командир крупными шагами ходил по верхней палубе. Хотя мысли его были заняты наблюдением за парусами, что в данный момент было для него самым важным на свете, но глупейшая и небывалая во флоте история немало его злила.

— Как, у него на корабле, образцовом учебном судне, сын его товарища, внук знаменитых… И позволил себе такое… — и тут командир вслух отпустил краткое, но образное определение учреждения общественных нравов. — И кого взял-то? Грязную девченку с сардиночной фабрики! Пакость, безобразие, гнусность!..

— Николай Васильевич, — тихо тронул его за руку старый инженер-механик, — позвольте с вами на два слова… Бедный Милкин совсем убит… Вот как вышло дело…

— Ничего знать не хочу. Под суд! Разжалую! Упеку в Сибирь! Осрамил и оскорбил все: флаг, клипер, всех нас, весь флот… Закатаю в Сибирь! — выпалил действительно рассерженный командир.

— Николай Васильевич, эта девушка — не с сардиночной фабрики. Она только переоделась, чтобы прошмыгнуть на клипер, она из шантана.

— Как-с? Из шантана? Да это еще хуже. Это разврат обдуманный, гадость… Девка! — и командир сорвал с себя фуражку. — Еще срамнее… Позор!

— Николай Васильевич, вот как это вышло: она действительно втюрилась в мичмана, влезла тайком на судно. Тут он хотел показать каюту, а мы почти что давали уже ход. Шлюпки отвалили, ну что было делать дураку Милкину, а как раз вызвали всех наверх с якоря сниматься… Он думал — она уехала, а она и застряла.

— Застряла! Папаша дорогой, да поймите же — это скандал! Этого еще не бывало… И у меня на судне! Двадцать лет честно плаваю… И старшего офицера подвел, всех… Перед командой стыд и срам, черт знает что! — выходил из себя строгий командир.

Жестокий порыв ветра налетел с подветра, и марселя вдруг заполоскали, готовые вот-вот разодраться в клочья. Командир бросился на мостик, фок марсель разлетелся в лоскутья, и гротовый щелкал, как настоящий гром.

— Всех наверх крепить паруса!

Громадные темные валы с белыми гребешками лезли со всех сторон на палубу и покрывали все. Люди, в желтых непромокаемых плащах, носились по судну, в темноте разбираясь в снастях. «Джигит» сделался настоящей игрушкой волн.

Всю ночь возились с проклятыми парусами, пока под утро не начало стихать. И к полудню «Джигит» уже плавно несся по улегающейся зыби, постепенно прибавляя парусов. Солнце показалось, жгучее и яркое. Лорд сделал наблюдения, и определили место. Барометр хорошо лез вверх.

Командир после бессонной ночи взял ванну, выпил вкусного кофе со сливками и с сигарой вышел на верхнюю палубу. Только что кончили приборку после бурной ночи, и верхняя палуба парила под горячими лучами почти тропического солнца. Медь и железо были чисто вычищены и ослепительно блестели. Снасти были аккуратно скружены и подвешены в порядке, и командирское око осталось довольно наружным видом настоящего учебного военного судна. Погода установилась чудная, и все было хорошо.

И вот в таком настроении капитану подкатила забытая на время история с пассажиркой. Рындину стало опять не по себе.

— Рассыльный, старшего офицера!

— Сергей Иванович, ну что там, с Милкиным и… пассажиркой, этой дрянью?

— Сидят. Доктор говорит, что она очень ослабела, и от волнения и от страха. Карл Иванович говорит, что она очень приличная и интеллигентная, и хотя с ней никак не объясниться, но все же они понимают друг друга.

— Просто…! — и командир славно загнул по-русски. — Ну хорошо, но что же дальше? Надо судить…

— Николай Васильевич, нельзя ли без суда? Выдержим Милкина как следует, офицер он хороший, все его любят. А ее свезем на Азорах и сдадим консулу. Жалко парнишку, ведь вся жизнь впереди! — выручал старший офицер своего подчиненного.

— Вся жизнь впереди! А у нас с вами сзади… И честная, порядочная. Правда, и мы выделывали номера, но это уж что-то очень!

— Да ведь надо учесть обстоятельства… Может быть она и действительно не успела; да и красива она очень. Прямо черт какой-то!

— А вы видели? — и глаза командира заблестели.

— Несколько раз был в лазарете… Это такая красота, что просто удивительно найти что-либо подобное в каком-то Виго!

— Хм… хм… Вот история! А не вынести ли ее на верхнюю палубу? В лазарете то, наверно, душно?

— Да доктор и так уже просил. Не знаю, как вы…

— Я думаю, что можно… на юте. Только сделать обвес, чтобы соблазну не было.

— Есть, обнесем ее… Пусть подышит. Этакую передрягу и мужчина не всякий выдержит.

— А насчет суда еще поговорим. Прикажите ревизору принести мне Свод Морских Постановлений.

– – – – –

«Джигит» прибавил парусов и приближался к Саргассову морю, к этому таинственному району Атлантики, покрытому спутанными водорослями и варешами, поднимающимися с большой глубины до самой поверхности.

— В Саргассовом море отдохнем, там всегда штиль; я думаю влезть в него под парусами. Поднимите винт, Сергей Иванович, — говорил командир, продолжая расхаживать по высохшей палубе.

Два санитара в белом осторожно вывели из носового люка маленькую женщину в пестром купальном халате. Поддерживая под руки, ее провели на ют, где устроили на кушетке, за брезентами. Строгий доктор шел сзади с какой-то банкой и питьем из лимонов.

— Сергей Иванович, — зашептал командир, фамильярно беря старшего офицера под руку, — видели? никакой шторм не согнал персиков… Пушок-то… Вот так штучка! Да, Сергей Иванович, — вдруг очень серьезно продолжал командир, — я все думаю о Милкине: в законах такого случая нет, просто сказано, что женщин в плавание брать нельзя. Вот статья 1127-я Морского Устава говорит: «Ни флагманам, ни командирам и никому из служащих на корабле не дозволяется брать на оный для житья или плавания своих жен и, вообще, женщин». Видите, — «вообще женщин», — командир круто повертел холеным пальцем в воздухе. — Ну, а если она уже взята? Тут законоведы промахнулись. А дальше, в статье… — тут командир вынул из кармана бумажку. —…1131-й указывается: «Если в числе пассажиров находятся женщины, командир назначает им помещение также сообразно их званию».

— Я вас спрашиваю, — встравился вдруг командир, — какого звания эта ваша пассажирка? Извольте ответить!

— Звание? Звание… — залепетал бедный старший офицер, — звание таких особ… хм… вообще известно: портовое, я думаю, звание, Николай Васильевич.

Но командир тут сам выпалил крепкое звание пассажирки. Потом успокоился.

— Так что же нам делать?

— Кончить в дисциплинарном порядке… Отсидится и будет еще лучше.

— Ну, это я еще посмотрю. Да прикажите, чтобы офицеры не ходили на ют! Карл Иванович, что там с ней, этой вашей пациенткой?

— О, каспадин камандир… Пока немношки нерви, морска болезнь… Но как говорил мой покойный учитель, штатс-профессор…

— Знаю, знаю, почтеннейший, а так у нее ничего нет?

— Эти девушки всегда есть что-нибудь…

— Да я не о том. Она не простужена, серьезного ничего?

— Я имел исследовать все ее тело, но по наружным признакам, как говорил мой покойный…

— Благодарю вас, дорогой доктор, предоставьте ей покой и уход. В конце концов она не так уже виновата.

— Слюшаюсь, господин камандир, но по наружни признак, говорил…

— Хорошо, хорошо, милый доктор! Сергей Иванович, так, пожалуйста, чтобы офицеры не очень кобеляли около нее: неловко перед командой! — закончил строгий командир.

А прекрасная испаночка совершенно отошла и с удовольствием грызла куриную ножку в папильотке, запивая душистой малагой. Щеки ее на солнце раскраснелись, и в пестром кимоно шикарного Лорда, к удивлению всех самолично распорядившегося отнести в лазарет свой халат, сеньорита Кадвалладера выглядела роскошным и пряным восточным цветком. Головка ее была туго обхвачена бывшим на ней в шантане платком, а из под пледа самого Карла Ивановича выглядывали тонкие ножки шампань с большой пряжкой на высоком подъеме.

Она беззаботно грелась на солнцепеке, а методичный Карл Иванович аккуратно, каждые два часа, для чего-то навещал ее. Но и важный Лорд нашел необходимым лично записывать отсчет пройденных миль по лагу, установленному на корме, хотя до сих пор это прекрасно исполнял сигнальный матрос. Ревизору понадобилось срочно составить опись корабельного имущества на юте, а младший механик часами глубокомысленно смотрел на поднятый из колодца винт, бывший в совершенной исправности и не требовавший никакого ремонта. Старший офицер позволял себе дольше, чем нужно, гулять непременно по юту, но ведь зато он и был старшим офицером.

Милкин же мрачно сидел в каюте. Тысячи мыслей роились в его голове. Представлялся ему суд, любопытство команды, ужасный приговор и, что еще ужасней, списание на Азорах с любимого клипера и отправка прямо в Сибирь с Атлантики, и Милкин приходил в отчаяние.

– – – – –

«Джигит» легко несся попутным нордом, и уже начали попадаться мертвые водоросли, стало жарко, и ветер слабел с каждым днем.

Ночью, при луне, клипер, еле двигаясь, вошел в гущу фукусов, варешей и альгов Саргассова моря, и картина была феерична: жирные, масляные валы чуть колыхали какие-то серо-зеленые кислые щи, в которых, как в масле, отражалась луна.

К утру совершенно заштилело. «Джигит» чуть покачивался, почти не имея ходу. Спадавшие паруса белели и чуть-чуть держали судно на курсе. По временам зыбь увеличивалась, и паруса от качки хлопали по мачтам и рангоуту, быстро пробиваясь. В каютах стало невыносимо, и испаночка целыми днями и ночами лежала за своими ширмами, украдкой поглядывая, что делалось на верхней палубе.

А на ней шли горячие разговоры и споры. Девушка эта засела в головы не одним мичманам, и сам старший офицер начинал раздражаться, прося господ офицеров вести себя по-джентльменски и не подражать гимназистам.

— «Прошу не ходить по юту!»— а сам-то так и переваливается, как утка, и все то ему надо смотреть во время утренней приборки непременно на корме… Пузатый старый черт! — ворчали мичмана.

— Нет, братцы, Карла-то наш: «сосуд,— говорит— с кровью и костями», а укутывает ножки, точно она действительно больна… И сердце вчера слушал, прямо ухом к телесам… Скотина!

Один Папаша смело залезал за обвесы и носил Мильке виноград, финики и орехи. Неизвестно, как они там объяснялись, но звонкий смех испаночки доносился до мостика, заставляя капитана недовольно поглядывать на ют.

Становилось скучно стоять на одном месте и ждать ветра. Запасы свежей провизии кончились, и все сели на консервы. Мичмана пели: «Жизнь моряка приятна и легка! Сегодня здесь, а завтра… тоже здесь!» Командир начинал хмуриться. Производили учения: ставили паруса, убирали их, спускали шлюпки для гребных учений, да в этих кислых щах не очень выходило.

— Послушайте, старший механик! А что, если спустить ваш винт и попробовать машиной вылезти из этой гадости?

— Намотаем! Обязательно намотаем и замотаемся в этой дряни; нет, уже лучше ждать! Бог даст, задует помаленьку… — доложил Папаша.

Состав суда назначен не был, и командир, видимо, тянул дело.

— Николай Васильевич, надо что-нибудь решить с Милкиным. Ведь эта неизвестность убивает его… Ну, засудим и выпустим, да и на вахте тяжело без него. Зря только сидит! —начал дипломатично старший офицер.

— Вот как выйдем из этой гадости, так я подумаю, — ответил командир, сам не зная, как выйти из неприятного положения.

Но клипер, как нарочно, точно прирос к водорослям. Вода стала отдавать тухлятиной цистерн и подходила к концу. Еще несколько дней окончательно вывели командира из себя.

— Ну, если к утру задует, я прощаю Милкина! Пусть это будет наша жертва, только бы задуло! — объявил командир старшему офицеру при вечернем рапорте.

— Ну, значит задует! Нельзя, чтоб мичманок пропал! — радостно ответил старший офицер.

— Вы приготовьте, как только придем на Азоры, все, что там надо, чтобы списать паршивку эту. Я вчера заглянул: ничего особенного… Так, хорошенькая девченка, но ничего особенного! — и командир пустил клуб сигарного дыма прямо в нос Сергею Ивановичу.

— Не говорите, Николай Васильевич, очень недурна… Руки одни чего стоят: пальцы тонкие, и ногти —как желуди!

— Обезьянья порода!

— Сам ты — обезьяна, да еще и старая! — подумал про себя старшой. — Не видал я что ли, как ты заглядывал… И все на ножки, да повыше колен… Обезьянья порода! — рассердился старший офицер.

Решение, что Милкин будет прощен, если задует, стало быстро известным среди офицеров. Мичмана заскребли дерево мачт-морское поверье, чтобы вызвать Эола, бога ветров, хранителя бурь. В этот теплый, почти тропический вечер все высыпали на палубу. Луна рано заходила, и багровый шар готов был уже окунуться за горизонт.

— А не будет ли историй, когда будем списывать пассажирку? — спросил Поль Иванов. — Вдруг заартачится?

— Ну, не думаю. С нее довольно… Будет помнить… кадриль! — захохотал Папаша.

— Да, в общем, она привыкла и к качке и к этому своеобразному аресту, — начал Лорд, — за ней ухаживают, любуются ею, кормят, поят и даже лечат…

— Что ви хатите этим говорить, господин Лорд? Што это значить? Я, кажется, знай свое место и делай то, что велит мне долг врача и любофь к ближнему, как говорил мой покойный друг и учитель, штатс…, закипятился Карла.

— Особенно последнее, с маленькой поправочкой: «к ближней».

— Гаспадин старши штюрман! Эти шютки я не позволяю… Мой покойный…

Порыв ветра засвистел в снастях. Клипер сразу накренился и, лишенный еще ходу, покатился под ветер. Паруса защелкали, начали хлопать, и через несколько минут «Джигит», легши на курс, легко бороздил кислые щи Саргассова моря, быстро приближаясь к его границам и стрелой летя на Азоры.

Командир разгуливал по мостику, весело пощипывая бородку.

— Сергей Иванович, выпустите Милкина! Вот тот случай, когда свежая погода на радость! Да только не подпускайте его близко к этой чертовке. Я вчера рассмотрел ее поближе… Правда, камелия свеженькая!

— Я вам говорил, Николай Васильевич! И позвольте вас поблагодарить за Милкина… От лица всех… Он стоит вашей доброты. — И старший офицер почтительно поднес руку к козырьку.

– – – – –

— Ура, Милкин, ура! Ну, ловко отделался, баранья голова! Везет же черту! — встретили Милкина возгласами мичмана в кают-компании.

— Да при чем тут я? Разве я хотел такого сраму? Все вышло так глупо… Просто — сдуру!

— Ладно, ладно, — гремел Папаша, — знаем мы это сдуру! Ставь флаконы, вестовые!…

Через два дня клипер под парусами долетел до Азорского архипелага. Командир совещался с штурманом, на какой остров зайти, на главный, Файял, на Терцейру или на Сан-Мигуель.

— Только не на Мигуель! Опять это проклятое название паршивого шантана в Виго… Разбудоражит Милкина, да и чертовку эту; напомнит ей ее злачную штаб-квартиру, а может и место рождения! — засмеялся Рындин. — Ложитесь на Файял!

Клипер лихо влетел в небольшую бухточку, круто привел против ветра и с грохотом отдал якорь. Марсовые разбежались крепить паруса.

Милька была опять спрятана в лaзàpeт и заливалась слезами. Милкин занял у ревизора 25 фунтов и вычистил золотую цепочку, — подарок на память испаночке.

— Ревизор, вам поручается свезти на берег пассажирку и сдать ее ко всем чертям консулу! Только, пожалуйста, без вашего друга. Я его не пущу на берег! Катер готов.

Весь борт «Джигита» был усеян офицерами и командой, когда «огурец», так назывался катерок клипера, с беглянкой отваливал от трапа. Милька, спрятав лицо в хризантемовую шаль, рыдала навзрыд и махала ручкой, на которой в два обхвата была намотана фамильная золотая цепочка от часов рода Милкиных…

– – – – –

— Честь имею явиться! Сдал благополучно! — доложил ревизор старшему офицеру, вернувшись с берега.

— Ну что, обрадовался консул такой клиентке? — засмеялся Сергей Иванович.

— Да их у него масса таких. Сейчас тут сезон, и народу из Португалии понаехало пропасть. Он сегодня же отправит ее в Европу вон на том португальском пароходе, что уже дымит. Отпустите Милкина проститься… Она ревет в три ручья.

— Пусть едет! Только денег не давайте, а то как бы не удрал! — прибавил старшой.

– – – – –

— Господа, «Виаунна де Кастелло» отходит! Сейчас будет резать нам корму. Милька уезжает! — прокричал сверху в светлый люк кают-компании вахтенный начальник.

Грузный пароход медленно приближался к «Джигиту», усеянный пассажирами и эмигрантами. Яркие хризантемы, туго обхватывающие стройную фигурку в чулочках шампань, красивым пятном выделялась на белом променаддеке «Виаунны де Кастелло».

Милька, высокого подняв руки и сжав ладони, трясла ими в воздухе, приветствуя и прощаясь с офицерами «Джигита», стоявшими на юте.

— А знаете, господа, ведь Милкин дал слово разыскать ее и жениться, как только кончится плавание!

— Ит’с куайт райт! — среди общего молчания отчеканил энглизированный Лорд, — в Англии все ездят в омнибусах…, но никто не заводит их себе… в собственность.

Пароход дал полный ход и, завернув за мыс, лег курсом на Сан-Мигуель, скрыв с глаз яркий платок в хризантемах прелестной и сумасшедшей Мильки.

Н. В. Саблин

© ВОЕННАЯ БЫЛЬ