ВОЕННАЯ БЫЛЬ

(Отрывок)

Если верить старым планам, хранящимся в музее, сад Пажеского корпуса раньше про­стирался до самой реки Фонтанки. Разросшая­ся столица стеснила его, теперь он граничит с дровяным складом и с заброшенной элект­рической станцией, а вокруг него — задворки доходных домов.

На заре перестал падать снег и вся зем­ля, ветви столетних лип, крыши зданий и все заборы были покрыты его девственно-белым покровом. Лишь главная аллея, от заалтарной стены костела и до кегельбана, была рас­чищена.

Красноватый шар солнца напрасно силился пробить своими лучами белесую сырую полосу тумана. Сад был тих. В классах шли занятия. Встрепанные серобокие вороны перелетали с ветки на ветку, сбивая хлопья снега, и, хрип­ло каркая, предвещали новый снегопад. Бы­стрые синицы суетливо обшаривали стволы деревьев. С улицы доносились звонки проез­жавшей конки.

Скоро настанет полдень, и тогда сад ожи­вится, — на большую перемену сюда спу­стится резвая молодежь, и начнутся игры в снежки, нередко кончающиеся «ледовыми по­боищами», катание на салазках с горки, бегот­ня по сугробам.

Но сегодня вместо шумных игр и крика, от которых воронье спешно разлеталось по со­седним крышам, после команды: «Разойдись!» сад не оживился. Забыв про игры, молодежь разбилась на группы, в которых шло обсужде­ние какого-то важного события корпусной жиз­ни. В роте было не все благополучно.

В одной из групп Бобка Шарапов с волнени­ем рассказывал о происшествии, взволновавшем всю роту: недавно поступивший в корпус На­зимов, сильный и здоровый, ударил по лицу слабого и болезненного пажа Вавича. Оскор­бил, пользуясь своей силой. Конечно, Вавич, шляпа, разревелся, как баба, но все в роте были одного мнения, что дело это так оставить нельзя, что Назимов должен быть осужден товарищеским судом… И суд этот над Нази­мовым должен состояться, пока начальство обо всем не узнало. А оно может легко узнать, так как свидетелем происшествия был служи­тель Бигурин, а он наверняка донесет. И что же из этого выйдет? На Назимова наложат взы­скание, но взыскание начальства ведь не нака­зание, каковым может быть лишь взыскание, наложенное судом товарищей.

Да, но какое наказание? Вот в этом и было разногласие, об этом и шел спор.

— Предложить ему уйти из корпуса! — кричали одни. — Мы можем это сделать и без начальства, а если он не захочет уйти, — соз­дать ему такую жизнь, что он поневоле уйдет.

Но другие возражали: это очень жестоко, по­кинуть стены корпуса по суду товарищей. Это — пятно на всю жизнь, пятно и на семью. Были такие случаи в истории корпуса, на них ссылались, но и проступки были серьезнее.

— На сугубое положение его! — требовали третьи. — Пока не научится быть достойным наших погон, нашего мундира.

— Мало ему, мерзавцу! Если не исключать его из корпуса, то избить его до полусмерти. Что ему сугубое положение, с него — как с гу­ся вода!

— Да, да! Затащить его в умывалку или в цейхгауз и там избить его! — требовал горя­чий Шабашидзе.

— Молчи, осел! — срезал его Герасимов, ко­торому он мешал слушать.

— Отчего «молчи!»? Сам молчи! — кипя­тился Шабашидзе. — Если никто не пойдет бить, — я сам пойду. Один пойду. Если боишься, — не ходи, трусишь, видно!

— Ты пойдешь? «Бежали робкие грузи­ны…»! — парировал Герасимов.

— Господа, господа! — останавливали их, — не до ваших споров. Скоро кончится пере­мена, а вопрос…

В этот момент раздалась команда к построе­нию. Перемена преждевременно прерывалась. В чем дело? Неужели начальство уже все знает?

Строй шел через залитый асфальтом внут­ренний двор, мимо костела, осененного маль­тийским крестом, наверх, в ротный зал.

Вошел командир роты, но ждали еще ди­ректора корпуса. Вот он вошел. Его породи­стое лицо было серьезно, смелые, открытые гла­за смотрели строго.

Герасимов всегда стоял во второй шеренге, он уверял, что там он чувствовал себя как-то больше «как дома». Он легонько толкнул локтем своего соседа по строю, Шарапова, и од­ними губами прошептал: «В мундире корпу­са!». Все знали, что это значило: когда дирек­тор бывал в хорошем настроении, он ходил в форме стрелкового полка, которым командо­вал до корпуса.

Поздоровавшись, директор остановился пе­ред строем и, обратившись к офицерам роты, неожиданно сказал:

— Попрошу гг. офицеров — не пажей по­кинуть зал!

Они вышли.

— Пажи, — сказал директор, — я знаю о том прискорбном и возмутительном случае, ко­торый произошел в вашей, вернее — в на­шей среде, — подчеркнул он. — Мы остались сейчас между собой, чтобы обсудить поступок Назимова. Я не нахожу слов, чтобы по досто­инству осудить его, и я знаю, что вы не менее меня взволнованы этим случаем. Я понимаю ваше волнение и знаю, как трудно сохранить хладнокровие и чувство меры, когда гнев пы­лает в сердце, и мы видим, что кто-то из нас, член нашей пажеской семьи, своим поведе­нием попирает наши традиции и оскорбляет заветы нашего Благословенного Основателя и Его отца, Царя — Рыцаря.

— Такие поступки нельзя карать одним уставом дисциплинарным. В таком случае устав будет лишь пустой и бездушной стеной, но мы же не можем пройти бездушно мимо проступка, мерзкого и подлого, оскорбившего нас до глубины души.

— Назимов! Два шага вперед! — скомандо­вал он, обратившись к виновному.

Назимов вышел и вытянулся в струнку впереди строя. Он боялся посмотреть в гнев­ное лицо директора.

— Господа, — продолжал директор, — я, как старший из здесь присутствующих пажей, сделаю вам предложение о наказании Нази­мова, но сначала буду говорить как директор корпуса. Я не исключаю его, — не хочу огор­чить его отца, храброго, верного офицера рос­сийской армии и нашего однокашника, — но снимаю с него погоны, как с недостойного их носить, и арестовываю его на месяц строгим арестом. Пусть в одиночестве подумает он о своем поступке. А теперь я, как старший паж, предлагаю наложить на него наше товарищес­кое наказание: на шесть месяцев посадить его на сугубое положение. Пусть никто с ним не разговаривает, пусть никто не взглянет на него, пусть без погон, следуя на левом флан­ге вашего строя, он все эти месяцы чувствует себя пригвожденным к позорному столбу, как совершивший поступок, идущий вразрез с на­шими военными традициями. Наши традиции — это не пустяки, как хотят их представить наши враги. Это не кантики, выпушки и пу­говки на наших мундирах, нет, наши тра­диции — это часть нашей идеологии, воплощен­ной в жизнь. Это те неписанные правила, по которым мы живем, это готовый ответ на каж­дый вопрос нашей жизни и не только нашей военной, но и нашей семейной и общественной. Вот отчего, прислушавшись к голосу наших традиций, мы все, и вы, юноши, и я, оказались одного мнения в оценке поступка Назимова, вот почему мы все без подсказки знаем, что нам делать в данном случае. Согласны со мной, друзья мои?

Сдержанный ропот одобрения прошел по строю.

— А теперь, поговорив о наших делах се­мейных и осудив по достоинству поступок На­зимова, вернемся к нашим занятиям с сознани­ем, что мы исполнили наш долг в отношении памяти наших славных предков, завещавших нам «быть везде и повсюду поборниками спра­ведливости и добра, против несправедливости и зла» (завет мальтийских рыцарей).

— Попросите гг. офицеров войти в роту и позовите Гусева, — закончил свою речь дирек­тор.

Перед глубоко взволнованным строем, слу­житель Гусев ножницами ротного цейхгауза отрезал погоны с мундира Назимова. Нож­ницы скрипели, преодолевая сопротивление красного суконного канта. Назимов стоял блед­ный, с трясущимися губами…

Ночь. Ночник мягко освещает потолок спа­льни. На табурете у дверей дремлет дежур­ный служитель, свет зеленой лампы еще не потушен в комнате дежурного офицера. Уто­мившаяся за день молодежь спит. Изредка раздается сквозь сон чей-то вздох, невнятный лепет…

А. С. Гершельман

«Союз Пажей» Сборник № 29

© ВОЕННАЯ БЫЛЬ

Голосовать

(1 votes, average: 5.00 out of 5)

 Loading ...

Похожие статьи:

• КАДЕТУ – А.ГЕНКИН.
• Красное Село, 6 августа 1912 года. – Борис Кузнецов
• Из флотских воспоминаний (№116). – Н. Р. Гутан
• Н А Ш С Т Я Г
• О нашем долге перед родиной. – шт.-кап. А. Борщов
• П А М Я Т И ПОЛКОВНИКА ПРИХОДКИНА (из его артиллерийских рассказов)
• О чем и зачем. – А. Туроверов
• №112 Сентябрь 1971 г.
• Хроника «Военной Были» (№111)