ВОЕННАЯ БЫЛЬ

Некоторые сцены, почему-то забытые.

1

Сентябрь 1914 года. По узкой шоссейной до­роге около границы с Восточной Прусией мед­ленно двигается интендантский обоз. На неко­торых повозках лежат, ничем не прикрытые, буханки хлеба интендантской полевой хлебо­пекарни. Идя ускоренным шагом, длинная ко­лонна пехоты 51-й пехотной дивизии обгоняет этот обоз, и некоторые солдаты отламывают на ходу от буханков куски хлеба и жуют их.

Один из обозных, бородатый дядя из запас­ных, не выдерживает и протестует:

— Да что вы, братцы, помилуйте, ведь хлеб-то казенный!…

И вот один из солдат, оборачиваясь, броса­ет ему в ответ:

— А мы-то что, ведь поди, тоже казенные!..

2

Восточная Пруссия. Ночь с 19 на 20 ноября. Подготовлялась атака немецких позиций перед городом Ангербург. С наступлением темноты роты 10-го Финляндского стрелкового полка выдвинулись вперед и залегли, заняв исход­ное положение. Хлопья падающего влажного снега покрывали землю белой пеленой, и наше приближение не ускользнуло от немцев, кото­рые вели непрерваный, довольно частый, но не прицельный ружейный огонь. Пули свистали со всех сторон. Вдруг недалеко от меня вскакива­ет на ноги стрелок. Он держится одной рукой за грудь, шатается, и винтовка вываливается из другой его руки. Я вижу, что он ранен пулей в грудь.

Шагах в 15-20 торчат носилки санитаров, но ни один из них не двигается с места. Воз­мущенный, я подскакиваю к ним и говорю:

— Вы что ж ослепли, что ли? Несите ране­ного на перевязочный пункт!

И вот что я слышу в ответ:

— Да он, Ваше Благородие, не нашей роты!

Тут я уже не выдержал и в первый раз дал в морду:

— Не вашей роты, так это не человек, а собака? Несите, раз приказываю!

Санитары повиновались и унесли раненого. Позже я поставил себе вопрос: может быть я был неправ и поступил как молодой, еще не успевший «зачерстветь» и привыкнуть к по­вседневной картине убитых и раненых? Может быть санитары должны были оставаться в «своей» роте, для «своих» раненых? Думаю, что поведение санитаров объясняется не отсут­ствием простой человечности, а скорее прису­щей русскому человеку природной леностью. «Чего, мол, утомляться с другими, у нас и с на­шими ранеными работы хватит!».

3

Восточная Пруссия. В ноябре фронт стаби­лизировался и наши части только углубляли и улучшали свои окопы и пополнялись прибы­вающими запасными. Немцы лишь время от вре­мени посылали нам одиночные «чемоданы». Однажды ночью я влезаю в землянку коман­дира роты 7-го Финляндского стрелкового пол­ка, около фольварка Цу Буддерн. Мерцает слабый свет свечки, и горит в углу небольшой костерок, на котором греется вода в 3 4 котел­ках. Вход в землянку завешан палаточным полотнищем, чтобы снаружи не было бы вид­но света и чтобы сохранять тепло в землянке. В другом углу телефонист разговаривает впол­голоса с каким-то другим телефонистом, обмени­ваясь последними новостями «Солдатского ве­стника».

Командир роты, капитан Карл Иванович Энберг (два месяца спустя он был убит в Кар­патах), дружески протягивает мне руку и, ото­двигаясь в сторону, чтобы дать мне место ря­дом с собой, говорит:

— Вот хорошо, что пришли. Вода сейчас закипит, выпьете чайку и отогреетесь.

Я сажусь, как могу, скорчив ноги за недо­статком места, и начинается разговор: как об­стоит в соседних ротах, что нового в штабе пол­ка и что слышно из штаба бригады? Затем, что пишут из дому, из России? Чай готов, и телефонист его нам наливает в жестяные кру­жки. Чай окопный, и вкуса настоящего чая да­же и не чувствуется, это скорее вкус дыма и обгоревшего дерева, будто он был настоен на головешках. Никто из нас этого не замечает, — важно только то, что он горячий…

Вдруг снаружи слышится какой-то шум, полотнище палатки отстраняется и четыре стрелка, кряхтя, кладут к нашим ногам что-то довольно тяжелое. «Смотрите, Ваше Высоко­благородие, что мы нашли!» При слабом мер­цании свечи и сквозь дым, стоящий в землян­ке, мы видим, что «находка» это — неразор­вавшийся немецкий 6-дюймовый снаряд. Карл Иванович так и подскочил:

— Да вы что, с ума сошли? Ведь он каж­дую минуту разорваться может. Тащите его вон и бросьте в ручей позади окопов. Да будь­те осторожны и не уроните его, а то от всех вас и следа не останется!

С разочарованным и недоумевающим видом стрелки осторожно забрали снаряд и нынесли его из землянки.

Это были запасные, всего только несколь­ко дней тому назад пришедшие на пополнение и еще никогда не видевшие таких больших не­разорвавшихся снарядов. Оценив и полюбив с первых же дней своего ротного командира, они искренно хотели сделать ему удовольствие и притащили этот снаряд ему в подарок.

4

Галиция, 1916 ход. Во время Брусиловского прорыва, на одном участке к северу от занято­го нами города Бучач наши финляндские стрелки, преследуя противника, пересекли до­вольно значительный лес. Проходя несколько позже с одним унтер-офицером через этот же лес, я увидел на широкой тропинке группу в 12­-15 стрелков. Они окружали лежащего на зем­ле раненого германца. Большим осколком сна­ряда у него были перебиты обе ноги выше ко­лен. Он лежал на животе, в огромной луже крови, слегка приподняв голову и опираясь на руки. В его взгляде уже не было ничего чело­веческого, это были глаза затравленного, уми­рающего животного, но еще хватающегося за жизнь. Изо рта его время от времени вылета­ло стоном одно слово: «Санитер!…».

Было ясно, что он истек кровью и умирал и что спасти его было уже невозможно.

Стрелки стояли вокруг него, молчали и не двигались. Наконец один бородатый, пожи­лой солдат вздохнул и с сочувствием сказал:

— Да, брат, ничего не поделаешь, ведь это война! Кого убъют, кого ранят… От судьбы сво­ей не уйдешь!

Конечно, спасти немца было невозможно и живым его до перевязочного пункта не донес­ли бы, но меня поражало, что все эти солдаты, смотрящие на него без всякой злобы и даже с сочувствием, не сделали ни одного жеста, что­бы хоть немного облегчить последние минуты умирающего, но когда я обратился к ним: «Не­ужто ни у кого из вас нет фляги с водой, что­бы дать ему хоть напиться, ведь человек уми­рает?», тогда все они засуетились, несколько рук с флягами потянулось к нему и некоторые даже хотели идти искать санитаров…

Я подумал, что эта какая-то специфиче­ская черта беспечности и лености русского му­жичка…

5

Галиция. Вернувшись в ксшце лета 1915 го­да на фронт из краткого отпуска по случаю награждения меня орденом св. Георгия 4-й степени, я привез с собой дивное седло толстой свиной кожи, подарок моей Belle-sœur. Это бы­ло седло ее покойного отца, полковника Непокойчицкого, флигель — адъютанта Импера­тора Александра 3-го.

Вручая седло моему вестовому, я сказал ему:

— Видишь, Коровин, это седло совершенно новое и очень ценное. Ты его береги, и чтобы оно было всегда, как новое!

— Будьте спокойны, Ваше Благородие, я к нему и коснуться никому не дам.

Прошло несколько времени, и однажды, прежде чем сесть на мою лошадь, я заметил на седле большое жирное пятно величиной почти в ладонь.

— Коровин, это так ты берег и смотрел за седлом? Смотри, как ты его запачкал!

— Никак нет, Ваше Благородие, оно не за­пачкано, — это муха его засидела.

Такой ответ меня буквально ошеломил, но, подумав немного, я сказал ему:

— А скажи мне, Коровин, чтобы сделать такое пятно, твоя муха была, вероятно, очень большая?

— Так точно, Ваше Благородие, большая…

— Так! Ну а если такая здоровенная муха да вдруг влетит тебе в ухо? Пожалуй, будет скверно?

Коровин замялся и, отвернув глаза в сто­рону, ответил мне:

— Так точно, оно, конечно, будет… неважно!

6

Мой денщик, сапер Тачалов. Это был за­пасный, кажется из Семипалатинской области, сорока, примерно, лет и с начинающейся седи­ной в волосах. Умный, расторопный и предан­ный солдат, но с довольно комическими поня­тиями о некоторых вещах и с предрассудками, существовавшими, вероятно, в его родных ме­стах. Однажды я спросил его:

— Тачалов, ты любишь есть зайцев?

— Да кто ж, Ваше Благородие, зайцов-то ест?

— Как «кто?» Да все люди их едят и очень даже любят, ведь это хорошая и вкусная дичь!

— Да нет же, Ваше Благородие, никто зай­цов не ест, ведь у них ноги-то собачьи.

В другой раз я задал ему вопрос:

— Тачалов, ты у себя дома раков ешь? Их, наверно, у вас в реках много водится.

Тачалов смеется, пожимает плечами и от­вечает:

— Да вы, Ваше Благородие, шутить изволи­те! Разве раков-то едят?

— Конечно, все едят и даже на рынке до­рого за них платят.

— Нет, Ваше Благородие, кто же это пау­ков есть-то будет.

(Слова «зайцов» и «раков» Тачалов произ­носил по своему, с ударением на последнем слоге, а не на первом).

7

Галиция, начало лета 1915 года. После на­шего выхода из Карпат наш 22-й армейский корпус постепенно отходил с боями на Днестр. Однажды я с моими саперами находился около горной речки Быстрица, вытекающей из Кар­пат и впадающей в Днестр. Как все горные реч­ки, она мелка, но с быстрым течением по ка­менистому дну. На привале саперы обращают­ся ко мне:

— Ваше Благородие, в речке много рыбы есть, хорошо бы это рыбки то немного поку­шать.

Я, конечно, с ними согласен, но заметил им, что у нас нет ни сети ни какого-нибудь дру­гого материала, чтобы ее ловить, и тогда услы­шал в ответ:

— Это ничего, Ваше Благородие, а разреши­те только взять из двуколки две гранаты Но­вицкого (гранаты большого размера, не дающие осколков, но с довольно сильным взрывом, специально предназначенные для устройства проходов в проволочных заграждениях), а без сетей мы обойдемся, и рыбка от нас не уйдет.

Я дал разрешение, и около 20 сапер сняли с себя штаны, завязали штанины узлом и ста­ли цепью поперек реки, держа штаны их ши­рокой частью одну рядом с другой на поверх­ности воды. Два подрывника, шагах в 25-30 вверх по течению бросили в воду гранаты. Убитые и просто оглушенные взрывом рыбы поднялись на поверхность воды и течением бы­ли увлечены прямо в саперные штаны. Какого сорта были рыба, я уже не помню, но было ее много и… совсем свежая. Штаны были выжаты и развешаны на кустах для сушки, а рыбу вы­потрошили и прямо в котел. Уха вышла зна­менитая, наелись мы до отвала, а высохшие штаны вернулись на свое, по штату положен­ное им место.

Все, кроме съеденных рыб, были довольны, сыты и бодро продолжали наше многоверстное отступление.

8

Хочу еще рассказать об одном оригиналь­ном случае, свидетелем которого я не был, но о чем слышал от одного пехотного подполков­ника, тяжело раненного и полного инвалида. Фамилию его я забыл, но в правдивости его рассказа ни на минуту не усомнился.

Во время Брусиловского прорыва весною 1916 года этот подполковник, атакуя со своим батальоном, был очень тяжело ранен в печень пулей навылет. Каким-то чудом он выжил, но стал, конечно, полной развалиной. Он подал прошение в Александровский Комитет о ране­ных, чтобы получить пенсию, на которую имел право, но вот каково было, по его словам, по­становление медицинской комиссии:

«Согласно § X Положения о раненых, ране­ния в печень относятся к категории смертель­ных. Следовательно, подполковник НН. дол­жен был умереть и ни к какой категории ра­неных причислен быть не может».

Этому несчастному подполковнику не оста­валось никакого другого выхода как обратить­ся к командующему 7-й армией, который выз­вал к себе генерал-инспектора армии по са­нитарной части и дал ему понять, что, не оспа­ривая правильности ссылки на §Х, он считает, что медицинская комиссия должна была все же понять, что если подполковник НН. не умер, то это никак не по его вине и вовсе не по «не­уважению» к этому параграфу и поэтому лишать его причитающейся по праву пенсии не следует.

Случай подполковника НН. был конечно, пересмотрен, и он был причислен к категории инвалидов в 100 %.

Повторяю, что этот курьезный эпи­зод со слов самого подполковника НН. и за достоверность фактов не ручаюсь, но воз­можность таковых вполне допускаю.

Г. К.

© ВОЕННАЯ БЫЛЬ