В нашу эпоху гибели прекрасного и светлого, особенно дороги воспоминания о прежних счастливых днях. Время изгладило из памяти все тяжелое, оставив в ней лишь хорошее. В этом очерке, написанном теперь, когда насегда отошла в безвозвратное прошлое былая жизнь Русской кавалерии с ее красочным бытом, рыцарским духом и традициями, я хочу помянуть теплым словом мои беззаботные юнкерские годы, оставившие в душе навсегда теплое чувство. Всем старым кавалеристам пасятно дороги дни их училищной жизни, и нет ни одного из нас, кто не вспомнил бы с благодарностью и грустью свое пребывание в Славной Гвардейской Школе.
Этим громким именем называлось в Царской России Николаевское Кавалерийское Училище, в Петербурге, в котором судьба дала мне завидный удел провести самое счастливое время юности. Оно носило в кавалерийском мире имя «Школы» по той причине, что в эпоху императора Николая I оно было «Школой Гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских Юнкеров», почему сохранило не только это старое название, но и традиции старого времени, благодаря которым жизнь и быт николаевских юнкеров представляли собой особый и очень своеобразный мирок. Где брали свое начало эти неписанные традиции юнкерского общежития, в каких тайниках и глубинах затерялось их зачатие – Господь ведает, но блюлись они ревностно и неукоснительно, были живучи и крепки, как запах нафталина в казенном цейхгаузе.
Много в них было трудного, еще более забавного, но цель их, хотя и скрытая, была несомненна – многие, казалось бы странные вещи имели под собой большой здравый смысл. Больше же всего в жизни юнкера Школы было такого, что вспоминается до сей поры с теплым и хорошим чувством. Без своего собственного быта, языка и традиций, я Школу не могу и не хочу себе даже представить. Чрезвычайно неприятное чувство, поэтому, вызывает в душе всякого кавалериста осуждение в обществе и печати традиций Шволы – чаще всего со стороны лиц совершенно посторонних быту Русской конницы. В Русской литературе, характерным образцом подобной необоснованной критики является выпад А.И. Куприна по этому вопросу в его повести «Юнкера». По своей психологии Куприн вообще человек глубоко штатский – не ему понять дух кавалерийской школы, ее быт, традиции и их значение.
Николаевское Кавалерийское Училище было привилегированной школой, куда принимали молодых людей, имевших известные средства, и только дворян и жило оно своим собственным бытом, но руководился этот быт своими собственными традициями, не «чужими» и не «от немецких буршей», как пишет Куприн, которые были здесь не при чем, а выработанными особыми требованиями кавалерийской службы и потому являющимися обязательными для всех юнкеров и не допускающими никаких исключений. Хочешь быть юнкером Школы – исполняй как все, не хочешь – считай себя выбывшим. Строго, но справедливо.
Свои обычаи и традиции существовали и существуют по сегодняшний день во всех старых школах мира, как средних так и низших. Обычаи, зачастую, дикие и грубые процветают в военных школах Соединенных Штатов, в знаменитой школе Сэн-Сир, не говоря уже об Англии, где они перенесены из военных школ в гвардейские полки. Кто читал записки генерала Деникина, тот должен помнить, что в высококульурной и демократической Англии молодых гвардейских офицеров в чем-либо провинившихся, товарищи келейно наказывают… бильярдными киями.
В нашей старой Школе наоборот, грубость в словах, уж не говоря о поступках, была вещь совершенно недопустимая и преследовалась она традициями безпощадно. Случай чтобы юнкер старшего курса позволил себе дотронуться хотя бы пальцем до юнкера младшего курса, с целью его оскорбить, был вещь совершенно неслыханная, а вежливость в отношении друг друга и в особенности в отношениях старших к младшим была обязательна. Да иначе и не могло быть там, где юнкера, в большинстве своем, принадлежали к состоятельному и воспитанному обществу. Кроме того в Школу шли почти исключительно кадеты, так что штатские молодые люди представляли собой исключение. Благодаря всем этим причинам, юнкера Школы принадлежали к одной и той же среде, и, получив одно и то же воспитание, были по своим взглядам, понятиям и вкусам ближе друг к другу, нежели юнкера какого бы то ни было другого училища, с составом гораздо более пестрым. Эти условия создавали в Школе между юнкерами ту крепкую спайку, которая затем переходила и в кавалерийские полки.
——————-
На Николаевском вокзале пассажиры нашего «кадетского» вагона, шедшего из Воронежа через Козлов в Москву, в последний раз пожали друг другу руки и разъехались в разные стороны; большинство своих товарищей по корпусу я больше никогда в жизни не встречал.
Извозчик, взятый мною у вокзала, не спеша тарахтел по мостовой, и я, впервые попав в Питер, с интересом разгладывал широкие улицы столицы. Только через добрые полчаса пути, проехав мимо Балтийского вокзала через Обводный канал, из которого пахнуло совсем не столичным запахом, мы выехали на пустынный Лермонтовский проспект с правой стороны которого вытянулось длинное трехэтажное здание. Над его фронтоном, под орлом, широко раскинувшим крылья, я увидел надпись, заставившую забиться сердце: «Николаевское Кавалерийское Училище».
Долговязую, одинокую фигуру в кадетской шинели, нерешительно остановившуюся перед среклянной дверью Школы, охватила невольная жуть перед будущим: выдержу ли я высокую марку Славной Шволы, в шкуре «сугубца», о многострадальной жизни которого было столько фантастических разсказов и легенд среди кадетской братии? Отступать однако было поздно и недостойно, стукнула входная дверь, звякнул где-то над головой колокольчик и я, не чувствуя под собой ног, уже стоял в том гнезде и питомнике Русской конницы, откуда вылетело столько славных птенцов.
Широкий и темноватый вестибюль был много меньше нашего корпусного, мраморная, в два марша, лестница уходила куда-то наверх, под ней виднелась стеклянная дверь в белую залу с колоннами. Держа в руке чемодан, я нерешительно остановился на месте, никого не видя и не зная куда идти дальше.
— Здравия желаю, господин корнет – раздался вдруг, позади меня негромкий и солидный бас. Я обернулся на это странное приветствие, так несоответствующее моему положению, и оказался перед высоким представительным швейцаром, появившисся откуда-то сбоку, в полумраке петербургского утра.
— Здравствуй…
— Дозмольте мне ваш штычек, а то с ним наверху у нас не полагается… господа корнеты старшего курса обижаться будут, ну и вас неприятности постигнут-с – многозначительным тоном вполголоса продолжал швейцар. – А чемоданчик возьмите наверх с собой, это тоже у нас так полагается… традиция-с.
Прислуга Школы, как я потом узнал, вся поголовно знала и соблюдала все неписанные законы училища, и теперь, на пороге новой жизни, швейцар Шволы первым посвящал меня в тайны и обычаи моей новой среды. В тот же день я убедился, что совет швейцара на первых шагам моей юнкерской жизни был как нельзя более полезен и избавил меня от больших неприятностей. Штык, которым так гордились мы, кадеты, как символом строевой роты, оказывается, считался в глазах бнкеров Школы символом пехотного звания – и появиться с ним среди таких отъявленных кавалеристов было «непростительной дерзостью» со стороны молодого и явным нарушением традиций. Сняв штык и шинель, я передал их швейцару и с чемоданом в руке стал подниматся по лестнице. Но едва только поставил ногу на первую ступеньку, как был остановлен командным и очень строгим голосом сверху:
— Куда, молодой? Назад…
Я безпомощно остановился и оглянулся. Швейцар многозначительно показывал мне пальцем на другую лестницу.
— Корнетская лестница… для господ корнетов старшего курса – донесся до меня его осторожный шепот.
Перейдя на другую сторону, я стал подниматься с жутким ощущением, что меня «возьмут в работу» немедленно. Действительно, на верху лестницы, выходившей в небольшую залу, именовавшейся «средней площадкой», меня ожидала уже великолепная и грозная фигура. Красивый и стройный, как дорогая игрушка, только что вышедшая из магазина, перед мною стоял, загородив вход, юнкер старшего курса, одетый с иголочки в прекрасно сшитый китель, синие бриджи и мягкие лакированные сапоги, на которых, каким-то чудом, серебряным звоном звучали шпоры, хотя их владелец стоял совершенно неподвижно. Пока я к нему приближался, он строго, не мигая смотрел мне в лицо и только когда я остановился перед ним вплотную, юнкер проговорил небрежным тоном:
— Мое имя и отчество?
— Не могу знать, госоподин корнет, я только что приехал.
— К-а-а-к… — вскрикнул он возмущенным голосом и даже покачнулся от негодования. – Вы уже две минуты в Школе и до сих пор не знаете моего имени и отчества? Вы что же это молодой?.. Совсем не интересуетесь службой? Или может быть, вы ошиблись адресом и шли в университет? – закончил он презрительным тоном.
— Никак нет, господин корнет, я прибыл в Школу сугубцем и… еще слаб по службе…
— А-а-а… — величественно смягчился великолепный корнет – вы, я вижу, молодой, обещаете стать отчетливым… это хорошо, это приятно, пожалуйте же за мной…
Он круто повернулся и зашагал передо мной через залу. Я почтительно следовал за начальством, не выпуская из рук чемодана. К слитному гулу многих голосом, шедшему навстречу из помещения эскадрона, такому привычному для моего кадетского уха, здесь примешивался, однако, нежный металлический звон, заставивший сладко сжаться мое мальчишеское сердце. Шпоры… мелькнула в голове радостная догадка и на душе сразу стало тепло и весело.
Это был действительно звук многочисленных шпор, звон которых был неизменным признаком кавалерийского быта, но здесь в Школе он был особенно густ и мелодичен, благодаря знаменитому мастеру старого Петербурга Савельеву, поставлявшему шпоры с действительно «малиновыми звоном». На фоне этого мелодичного звона с этого момента потекла для меня вся дальнейшая юнкерская жизнь.
Встретивший меня на лестнице юнкер, оказавшийся «майором» С. Провел меня под ироническими взглядами других юнкеров, таких же ловких и щеголеватых, до дежурной комнаты, где за высокой старинной конторкой сидел плотный ротмистр с усами цвета спелой ржи. Я взял под козырек и, вытянувшись как утопленник, произнес уставную формулу:
— Господин ромистр, окончивший курс Воронежского Великого Князя Михаила Павловича Кадетского Корпуса Анатолий Марков, честь имеет явиться по случаю прибытия в училище.
При первом слоге моего рапорта, ротмистр встал, надел фуражку и взял под козырек, а столпившаяся у дверей группа юнкеров разом звучно щелкнула шпорами и стала смирно. Выслушав рапорт, офицер себ опять и, приняв от меня бумаги, крикнул в дверь:
— Взводный вахмистр П-ский…
Через секунду, словно по волшебству, в дверях вырос юнкер еще шикарнее и отчетливее мною виденных и, мелодично звякнув, вытянулся в ожидании приказания.
— Вот, вахмистр… возьмите этого молодого к себе и… в работу… — при этих словах ротмистр весело оскалил на редкость белые зубы.
— Слушаюсь, господин ротмистр – еще веселее ответил вахмистр и, повершувшись кругом, вышел из дежурки. Этот лихой юнкер, стройный и подтянутый, преисполнил мое сердце старого кадета изумлением и восторгом. Все его движения, повороты и жесты были не грубые кадетски-солдатские приемы с треском и грохотом «сапог-самомудов», а поистине целая строевая поэзия. Изящество, легкость и невероятная отчетливость движений, в сопровождении серебряного звона савельевских шпор мог понять и оценить только военный глаз, какой был у нашего брата кадета после 7-8 лет пребывания в корпусе. Ошеломленный и очарованный всеми этими блестящими примерами высшей военной марки, я вышел вслед за вахмистром. Перейдя снова «среднюю площадку», мы вошли в противоположный коридор и остановились перед дверью небольшой комнаты, которая оказалась «вахмистерской». Здесь я явился эскадренному вахмистру, или не языке Школы «Земному богу», высокому стройному, державшемуся с большим достоинством юнкеру, на погонах которого кроме вахмистерской лычки была еще и продольная золотая нашивка, показывавшая, что он был фельфебелем и в том корпусе, который закончил. Выслушав рапорт, вахмистр огладел меня с ног до головы и приказал моему провожатому:
— П-кий, ты его возьмешь к себе…
(Продолжение следует)
Анатолий Марков.
(Не оценивали)
Loading ...Похожие статьи:
- Юнкера. – В. П.
- Обзор военной печати (№109)
- Письма в Редакцию. (№111)
- К 150-летию основания Николаевской Инженерной Академии и училища. – П. В. Шиловский и С. В. Широков
- Чугуевское военное училище. – В. Альмендингер
- Чугуевское Военное Училище. Продолжение, №109). – В. Альмендингер
- Штабс-капитан В. Д. Парфенов. – Анатолий Векслер
- «Щипонос». – П.В. Шиловский
- Письма в Редакцию (№103)
Loading ...