ВОЕННАЯ БЫЛЬ

В октябре 1933 года, одна из групп Ку­банских джигитов проезжала из средней Швей­царии в южную. Наш товаро-пассажирский поезд грузно, тяжело подвигался вверх, к Аль­пам. Мы знали, что должны пройти знамени­тый Сан-Готардский тоннель. И мы к нему подошли.

В средней Швейцарии стояла сухая, ти­хая и очень уютная осень. Мы там ходили в одних черкесках, но ближе к Альпам, почув­ствовали вдруг резкую свежесть приближаю­щейся зимы.

Подымаясь в гору, наш поезд постепенно замедлял свой нормальных ход и мы, дви­жимые чувством любопытства, высунулись в окна классного вагона, чтобы рассмотреть Альпы. И вот, перед нами показались север­ные их склоны, каменистые, суровые в сво­ей природе, чуть лесистые и очень неуютные для глаза.

Наш поезд остановился на последней же­лезнодорожной станции перед самым Сан-Готардским перевалом, перед туннелем под ним. Мы, джигиты, быстро выскочили из своего вагона, чтобы купить чего либо «погреться»… Наш вид в черкесках и папахах, с башлы­ками на плечах войскового (красного) цвета, невольно привлек к себе внимание станцион­ных служащих.

— Вы русские? спрашивают они нас по-французски.

— Да, мы казаки, — отвечаем мы коротко и горделиво.

— А здесь есть памятник вашему Суво­рову, — с приятной улыбкой говорят они нам.

— Где?… где?… забросали мы их вопро­сами.

— А вон, там, в 4-х километрах отсюда, — отвечают они, указывая направление на запад;

— Он здесь проходил со своими войска­ми… ну, вот, и памятник ему поставили… а вон, в киоске, продаются и открытки этого памятника, — добавили они.

Наш поезд стоит всего лишь несколько минут. Посмотреть на памятник Генералис­симусу Суворову никак не успеть. И мы бро­сились к киоску за открытками. «Доблестным сподвижникам Генералиссимуса, Фельдмарша­ла Суворова-Рымникского, Князя Италийско­го, погибшим при переходе через Альпы в 1799 году» гласит надпись по-русски на па­мятнике, на кресте в скале. Трудно передать волнение, охватившее нас, когда прочитали мы эту надпись на открытке со столь суровым памятником: крест, высеченный в каменистой естественной глыбе Альп. Короткий свисток для отхода поезда и мы, ежась от холода, бегом «на носочках», перескакивая через мно­гие железнодорожные пути, быстро вскаки­ваем в свой вагон. Поезд тронулся.

Толпясь в окнах вагона, с острым любо­пытством изучаем «Суворовские Альпы»… Мы ищем на них «следов» непобедимых Су­воровских чудо-богатырей. Но напрасно: кру­гом дикие скалы, расщелины, редкий лесок и туман, туман… Этот туман, как мне каза­лось,, безостановочно и «злостно» выступил из всех расщелин и как будто дымился и не­приятно щекотал нервы, словно подчеркивая всю дикость и неприступность для человека этих Альп. И это было внизу, у подошвы. — А что же происходило там, вверху, на хреб­те Альп, или у этого исторического «Черто­ва моста», тогда, в 1799 году, и под огнем противника? — думал я.

Нужно самому быть долго на войне, в особенности, на Турецком фронте, чтобы по­нять точно, понять реально, что именно бы­ло тогда там в горах, в снегах, без дорог и троп, под огнем обороняющегося противника, без связи, у отрезанных от своих баз, от сво­их войск, когда Суворову надо было проби­вать себе лишь одну дорогу «только вперед!»

Поняв все это, только тогда и поймешь, что такое «Сподвижники и погибшие».

С этими мыслями мы неожиданно вкати­лись в темноту туннеля. В вагонах зажглось электричество. Тридцать минут и мы были уже на южной стороне Альп. Войска Суво­рова остались «позади нас». И я был счаст­лив, что побывал «На стопах Суворова».

Мы работаем на лошадях в городах Лу­гано, Локарно, Белизона.

— Здесь проходил ваш Суворов, — вдруг говорит мне швейцарец в Белизоне.

— Он шел на Сен-Готард отсюда, — поя­сняет он и эти слова ударяют меня по нер­вам.

Городок Белизона расположен в котлови­не среди гор. На север, совсем близко от нас, мы видим пустынные, бугорчатые, неуютные и дикие горы Альп, уже занесенные глубо­ким снегом, хотя стояла еще осень. И мне вновь стало грустно и тяжело на душе, так как здесь проходили «Сподвижники Суворова» для того, чтобы многим погибнуть там, в сне­гах Альп….

Наш джигитский путь продолжался. Ско­ро мы работали в Италии. В январе 1934 го­да двинулись в сказочную Индию, страну факиров и чудес. Потом на Малайский полу­остров, Сингапур, Яву, Гонг-Конг, Шанхай, Филиппинские острова, Индо-Китай Сиамс­кое королевство, Бурму, вновь Индию, Су­матру. Там нас застигла война 1939 года. Джигитовка окончена. Поступаю офицером во Французский Иностранный Легион в Индо­китае. Там война против японцев. Отступле­ние в Китай, к маршалу Чен-Кай-Шеку. Ра­неным попадаю в плен к японцам. В 1945 го­ду оканчивается 2-ая Великая война. Осво­бождение. Прибытие во Францию. Демобили­зация в Париже е апреле месяце 1947 года… Перевернулась еще одна страница одной че­ловеческой жизни.

С мая месяца того же года вновь жизнь, но в старых местах. В сентябре мы в Швей­царии, в прекрасном Цюрихе.

— А здесь, на горе, в 4-х километрах, сто­ит памятник вашему Суворову, — говорит мне хозяин комнаты. Вновь стала предо мною тень знаменитого Суворова. Но наша джиги­тская труппа устремилась к северу и вновь как бы забыт Суворов.

Два месяца спустя, к вечеру 16 октября 194-7 года, мы работали в маленьком швей­царском городке, сжатом горами, в ущелье у самых северных отрогов Альп. На утро, пе­ред самым отъездом нашей труппы, вдруг говорит мне наша директриса-баронесса:

— А видели вы, мусью Элизе (француз­ское произношение моей фамилии «Елисеев») дом, где жил ваш Суваров? (французы и швейцарцы произносят « СувАров», но не СувОров).

— Где? — как ужаленный, спрашиваю я.

— А почти рядом с нами —, отвечает она. Как был, в черкеске, в косматой папахе, спе­шу к «дому Суворова».

Вот и он, 4-этажный, большой, квадрат­ный, без всякого стиля, ни замок, ни дворец, а просто — громадный домище богатого по­мещика со «службами» во дворе. Он на окра­ине городка, ближе к горам. Подходя к нему, внимательно разглядываю и изучаю его. Перед домом маленький палисадничек. На белой яр­кой стене вижу мраморную доску. Остано­вился и читаю: Quartier des Generalissimus Suvorof am 25 September 1799.

Когда долго побываешь вдали от своего дома, «за тридевять земель», за морями-оке­анами и в разных тридесятых царствах, то «дым Отечества» становится в особенности нам сладок и приятен».

14-летнее мое пребывание в тропических странах, внесло в душу ощущение «пустоты азиатской жизни» и Европа тянула меня к себе, словно «отчий дом», почему все собы­тия и веши после этого преломлялись в мо­ей душе иначе и острее, чем раньше. Вот почему, прочитав эту краткую надпись, я был чрезвычайно взволнован и тень Великого русского Полководца предстала предо мною во всю свою мощь. Кроме того, я ощутил здесь, у этого дома, кусочек своего Великого Отечества. И этот дом мгновенно стал мне исключительно мил и дорог. Я ощутил здесь чувство «бивуака», и бивуака Казачьего, с его сотнями лошадей, с запахом конского по­мета, такого приятного каждому кавалеристу, с гомоном многих сотен казачьих голосов, с военными кликами, с запахом вкусного бор­ща походных кухонь, с перекличкой на ве­черней «заре», с сигнальными зовами воен­ной трубы, с кострами, с песнями вокруг них казачьими…

В таком захватившем все мое существо со­стоянии, я медленно вхожу во двор, всматри­ваюсь во все, где был «Наш Суворов».

Внизу дом пересечен, слоено туннелем, на две равные части. Это есть главный вход и проход во внутренний двор, со службами. Внизу, в нижнем этаже, видимо, помещение для слуг и складов. Прохожу их. Ни души кругом. Вошел в главный двор и вижу: на 2-м этаже, на балконе, старая женщина вы­бивает ковер. На мой вопрос по-французски сна, ничего не ответив, быстро скрылась в дом. Скоро вышла оттуда молодая женщина. Козырнув ей по военному, я отрекомендовал­ся ей «Казачьим офицером русской Импера­торской Армии» и прошу разрешения осмот­реть дом, где жил «наш Суворов». Ласково ответив и улыбнувшись мило, дама просит меня подняться наверх. Поднимаюсь. Вошел в небольшую комнату с двумя окнами, смо­трящими на север. Это была очень скромная комната, какие бывают у скромных хозяев в виде рабочего кабинета.

— Вот здесь Суваров ночевал, — любезно говорит она с некоторой гордостью. Комната размером пять на пять квадратных метров. В углу, в нише, стоит небольшой полудетский мягкий диванчик. Над ним, на стене, писан­ный красками старинный портрет какого-то видного, рыцарских времен, военного. На про­тивоположной стене — еще более старинный портрет, так же в красках, другого военного, с белым «жабо». Рассматриваю молча. Хозя­юшка с любопытством следит за мною.

— А где же спал Суворов?, нарушаю мол­чание.

— А вот здесь, на этом диване, — отве­чает она.

—- Как?., на этой детской кушетке! в не­доумении перебиваю ее.

— Да, да, на этой кушетке, — отвечает она и улыбается.

Я не верю своим глазам, смотрю удивлен­но на хозяюшку, подхожу к кушетке и из­меряю ее «русскими четвертями». Она — три с половиной четверти шириной и девять дли­ной. Смотрю, улыбаюсь и удивляюсь — как мог поместиться на ней для спанья Суворов, хотя он и был маленького роста?

— А кто же это на картине? — допыты­ваюсь.

— Хозяин дома тех времен, — отвечает хозяюшка.

Перехожу ближе к портрету и читаю над­пись под ним:

Franz Iauch Brigadier in Neapel 1742

— А это кто?, — спрашиваю, указывая на портрет в жабо.

— Это старший предок, Генерал и тоже Яух,— отвечает она.

— А Вы кто будете, Мадам? — осмелил­ся спросить ее.

— Я жена правнука того Генерала Яуха, который был тогда при вашем Суворове.

Поели этих слов мы улыбаемся, глядя друг на друга и стали словно «свои», род­ственники. Потом она потянулась к какому то старинному шкафу, стоявшему в этой ком­нате, достала и ставит на стол темного метал­ла причудливой формы графин и рюмочки «на стопочках» того же стиля и наливает в них какое то зелие.

— Прошу откушать со мною в знак та­кого исключительного знакомства, — ласково говорит она.

Отпиваю немного налитого «нектара» и, побуждаемый любопытством, спрашиваю:

— А этот графин и рюмочки, не той ли эпохи?

— Да, да… той, — с дружеской улыбкой отвечает она и уже совершенно окрылившись, побуждаемая моей любознательностью, заяв­ляет мне:

— Эта комната и мебель остались нетро­нутыми с тех пор, как побывал здесь ваш Суворов.

— Как?., и стол, и стулья, и буфет, все те же? — удивленно спрашиваю и обвожу изучающим взором всю комнату.

— Да, да… все те же. Ничего не тронуто, — говорит она.

У двери висит примитивный умывальник такого же металла, как и графинчик с рю­мочками. Он причудлив по своей форме и сделан щегольски. Подхожу к нему, быстро осматриваю его и спрашиваю: — И этот то же?

— И этот то же, — вторит она.

— И Суворов умывался из него? — вопро­сительно смотрю на хозяюшку.

— Ну кон-неч-но-о!… — протянула она.

Я не выдерживаю, быстро закатываю ру­кава черкески, поворачиваю краник умываль­ника и тонкая струя воды падает мне на ла­дони… Я — в восторге. Я образно делаю жест руками вокруг своего лица, словно как и Генералиссимус Суворов, умываюсь из од­ного и того же умывальника. Хозяюшка ве­село улыбается.

Единственная выходная дверь очень мас­сивного дерева. На ней, изнутри, приделан очень сложный большой железный, словно выкованный кузнецом, замок. И хозяюшка уже самая поясняет мне, что и этот замок все тех же времен. Она показывает мне его сложное устройство.

Я буквально растроган. Хозяюшка все это видит и, чтобы окончательно меня «убить», подходит к неуклюжему буфету, показывает на выдвижной ящик и просит прочитать. И я читаю массивные цифры другого цвета де­рева, вклинены сверху: — 1556.

— Что это?

— Год постройки дома, — ласково улыба­ясь, с гордостью говорит она. Их Пра-прадед был властительным графом этих мест. Рань­ше, этот теперешний городок Альторф был селом и резиденцией Яуха. В таком виде он остался и до настоящих дней. И когда Суво­ров с войсками перешел Альпы, он остановился здесь, как в лучшем доме этого села. Суво­ров пробыл здесь только одну ночь. Расчувствованная хозяюшка, быстро повернувшись кругом, достала в углу одну гранату, вели­чиною в 2-3 больших кулака и, показывая ее, говорит:

— На утро, с гор, французы обстреляли Ставку Суворова. Таких гранат попало 8 (во­семь). Вот одна из них… Мы свято храним по наследству все, что связано с пребыванием в нашем доме вашего Суворова, — говорит она.

— Большой Штаб был у Суворова? — лю­бопытствую я.

— Нет… 2-3 офицера и ординарцы. Каза­ки и лошади стояли внизу, во дворе, — по­ясняет она. — Французы, уходя, все забрали у крестьян, не заплатив ни за что. Но Суво­ров, он щедро заплатил за то, что брали его войска, — добавила она.

Я исчерпал все интересующие меня вопро­сы в этом «Суворовском доме». Любезно и дружески распростившись с милой хозяюш­кой этого исторического дома, выхожу из не­го в общий корридор. Из Суворовской комна­ты вниз, в палисадник и к главному выходу на улицу ведет единственная лестница. Быстрый ищущий взгляд кругом и я спрашиваю в последний раз:

— Суворов, по-видимому, спускался вниз по этой лестнице от вас?

— Конечно… Она, ведь, единственная ве­дущая к выходу! — И я, чтобы еще сильнее ощутить на себе здесь «стопы Суворова» и впитать их в себя, шаг за шагом, ступенька за ступенькою, тихо, почти религиозно, сту­паю вниз, как бы скользя в мягких кавказ­ских джигитских чевяках, придерживаясь од­ной рукой за перила для того, чтобы ощу­тить, чтобы услышать и вобрать в себя те моменты, и именно там, где ступал по тем же ступенькам вот этой самой лестницы сам Великий Суворов 148 лет тому назад…

Так вышел я на улицу, остановился, по­вернулся лицом к историческому дому и сно­ва рассматривал его. Громадный белый дом — четырехугольник в четыре этажа, магиче­ски тянул меня к себе и я не мог от него оторваться… Позади него, почти обрывистый, лесистый кряж Альп. Впереди — то же. Весь городок раскинут в узком ущельи. Здесь те­перь проходит одна из железнодорожных магистралей: Белинзона — Санйтард — Альтдорф, Швиц, Цуг, Цюрих, железнодорожное сообщение из Италии в Швейцарию. И во всех этих городах мы, джигиты, делали свое «Конное представление», а в 1799 году, по этому маршруту Суворов шел с боями, похо­дом из той же Италии в Швейцарию, на со­единение с русским корпусом Римского-Корсакова.

Должен отметить, что никакая история и никакая география не расскажет так образ­но, так правдиво и глубоко о том, что пред­ставляют собою и эти Альпы и вся эта гор­ная и лесистая Швейцария для действия войск, если не повидаешь сам лично те местности, где каждая точка дает почти неприступную позицию для обороняющихся. И вот, совер­шенно случайно попав на эти «Стопы Суво­рова», я глубоко понял и остро ощутил в своем существе, каковы были на его пути разные и жуткие «Чортовы Мосты» и каковы были его «Доблестные Соратники» и почему они названы в русской истории «чудо-богаты­рями». Перед их подвигами мы преклоняем­ся и теперь.

В этом знаменитом Суворовском походе участвовало шесть Донских казачьих полков, численностью чуть свыше 3.000 коней, под начальством своего Походного Атамана Гене­рала Денисова, любимца Суворова. И казачьи лошади за недостатком перевозочных средств, главным образом — мулов, везли пушки и провиант для отряда. И сам Суворов шел на простой казачьей лошади, обвеваемый и Сла­вою и… снежной альпийской мятелью. Им от нас наш сыновий земной поклон. А через 150 лет, злыми прихотями русской революции 1917 года, их правнуки-казаки, в тех же го­родках, которые проходил с жестокими боя­ми и в борьбе с природою эти доблестные ка­зачьи полки с самим Суворовым, они, эти правнуки, в затянувшейся эмиграции, уже по иному показывали швейцарцам свою Казачью Славу в знаменитой казачьей джигитовке.

Пути человеческие изменчивы.

Полковник Елисеев