ВОЕННАЯ БЫЛЬ

Санкт-Петербург начала нашего столетия, вплоть до первой Мировой войны, мало чем отличался от Петербурга времен Императора Николая 1-го.

Это был своего рода придворно-военно-чиновничий стан, где штатские терялись на фо­не многоцветных, красивых и разнообразных форм. Блестящие каски с орлами, кивера, сул­таны, Павловские гренадерки и медвежьи вы­сокие шапки дворцовых гренадер, звон пала­шей, гремящих по граниту тротуаров, шпаги, тесаки, превращавшие русского мужика в по­добие римского легионера… На серо-серебря­ном фоне Петербургского неба все это было кра­сочно-красиво и веселило взор.

Много было и других красочных одеяний: трехугольные шляпы с кокардами, с перьями и без перьев, надетые вдоль, а иногда и поперек, белые барашковые свитские шапки, шинели с бобрами, либо черные, либо серого офицерско­го сукна, длинные до пят с пелеринами. Дале­ко были видны красные генеральские отвороты и подкладки, широкие золотые и серебряные погоны и густые эполеты.

Для современной войны эта архаическая красота была мало пригодна, но в мирные го­ды яркость красок придавала жизнь и блеск суровым беретам Невы. Может быть, эти кра­ски, блеск золотых и серебряных приборов в некоторой степени заменяли отсутствующее солнце и даже дневной свет, особенно в тем­ные, сумрачные зимние месяцы.

По улицам тогдашнего Петербурга верени­цами тянулись извозчичьи пролетки или сани, в зависимости от сезона, и на облучках, немно­го боком, лениво подергивая висящие вожжи, сидели бородатые скифы, в ватных армяках и кафтанах. Толстобрюхая от сена лошадь, на согнутых ногах, с трудом тащила дребезжащую пролетку или санки, крытые полостью неведо­мого длинноволосого зверя.

«Па-а-берегись!» раздавался повелительный окрик и мимо проносился лихач. Рысак — со­вершеннейший зверь орловской породы — ши­роко забирая ногами, пустив по ветру длин­ный хвост, легко обгоняя всех, без усилия уно­сил блестящую лакированную пролетку. Дуга легкая, шлея, седелка лакированные с сереб­ряным набором… Сам извозчик, краснощекий, чернобородый малый, твердо держит в далеко вытянутых руках темно-синие вожжи.

Плывут ровной рысью придворные кареты, запряженные парой в дышло по-английски. Хвосты и гривы лошадей коротко подстриже­ны; кучера и выездные, гладко выбритые, оде­ты в красные с золотыми орлеными позумента­ми придворные ливреи с пелеринками. На них красные трехугольные шляпы, украшенные белыми перьями, надетые у одних вдоль и не­много набок, а у других поперек. В руках у ку­чера длинный английский бич.

Даже частные кареты, коляски и сани при­бавляли красочности к общей картине старого Петербурга своими необычайными, нигде не­виданными шляпами малинового, желтого, зе­леного бархата, в виде толстых квадратных по­душек лежащих прямо на головах кучеров.

Таков был Петербург всего пятьдесят лет тому назад. Прошло полвека и с изумлением думается, что мы уже взрослыми жили в Пе­тербурге, оставшемся почти неприкосновенным со времен «Блаженной памяти Николая Павло­вича». Сам же Петербург — Петербург Елиза­веты, Екатерины и особенно обоих внуков Ве­ликой Императрицы, был торжественно красив, и мы выросли в нем, любуясь каждый день странной смесью венецианского романтизма, классических колоннад и легкого барокко, той почти театральной декорацией, которой, опер­шись на гранитный парапет широкой и велича­вой Невы, любовался Пушкин.

Тяжелая Конница в золотых шлемах с дву­главыми орлами, в сверкающих кирасах, с длинными палашами была неотъемлемой ча­стью этого Петербурга и, когда рано утром, во мгле Моховой или на тихой Миллионной, звеня подковами, шел взвод Кавалергардов в кира­сах и касках, с бело-алыми флюгерами на алых пиках, со штандартом, тихо плывущим над всад­никами, казалось, оживало прошлое старого Санкт-Петербурга.

Зима 1913 года была последней спокойной зимой перед огромными сдвигами, переменив­шими в корне Россию, ее историю, а с ней и дер­жавный Петербург. Зима была снежная, мороз­ная, веселая и беззаботная. На Рождестве Але­ксандр Тимашев, Димитрий Дубасов, Александр Дризен и я охотились в Яропольце, подмосков­ном имении моих родителей. Несмотря на яркое солнце, дух захватывало от сухого мороза, и вечерами блестящая белая луна, окруженная широким ярким поясом, ослепительно освещала белые снега, белый дом и белую ограду сада. Светло было, как днем, и в неподвижно замерз­шем парке на ярко-белом снегу лежали чет­кие, почти черные, тени деревьев.

За день до Нового Года нарочный принес телеграмму, сообщавшую о принятии нас в Кавалерградский полк. Из Пажеского корпуса нас было принято четверо: считая по старшин­ству — фельдфебель Михаил Безобразов, ка­мер-пажи Сергей Безобразов, Николай Казна- ков и Димитрий Дубасов. В телеграмме было также сказано, что командир полка князь А. Н. Долгоруков примет нас 15-го января в 10 с половиною часов.

Для такого исключительного дня из погре­бов были вынесены старинные пузатые, зеле­ного стекла, бутылки токайского, лежавшие там со времен Великой Екатерины, и будущие Кавалергарды, под взорами георгиевских ка­валеров других времен, отпраздновали это дол­гожданное событие.

По возвращении в Петербург, первой забо­той было обзавестись белой с красным околышком полковой фуражкой. Таков был обы­чай в корпусе: камер-пажи и пажи старшего класса вечером перед укладкой на ночь, по ме­ре принятия в полки, надевали фуражки сво­их частей, и, таким образом, понемногу откры­вались тщательно до того скрываемые намере­ния.

С вечера все было готово, но, как это ча­сто бывает, в последнюю минуту мелкий бес вмешался в дело, и на одной из белых перча­ток оказалось чернильное пятно. Пришлось по­слать в магазин Фокина на Караванную.

Все это заняло не мало времени и, когда я, наконец, добрался до передней командира — командир жил в полковой казенной квартире в Шефском Корпусе, — то швейцар, снимая пальто, сообщил, что господа уже представ­лялись и изволили отбыть».

Вчетвером было бы менее страшно, а тут я оказался один. Я стоял и ждал в большом за­ле у двери. Направо открылась другая дверь и генерал в серой тужурке, окутанный обла­ками сигарного дыма, появился в ней. Три ша­га по уставу, легкое сердцебиение и длинная сакраментальная фраза «камер-паж такой-то является по случаю принятия в полк». Бес, по- видимому, потерял меня в дороге, и я легко и точно проделал все, что полагалось. Командир любезно улыбнулся и протянул руку. Несколь­ко наставительных слов, очень добродушных, и я почувствовал себя счастливым.

Весной, после съемок, наступило время при­командирования к полку. Незадолго до съемок отслужил я свою последнюю камер-пажескую службу. То была последняя вспышка блеска и величия уходящей династии.

Ранней весной 1914 года к нашему Импера­тору приехал на свидание король Саксонский, и по этому поводу в Царскосельском дворце был назначен парадный завтрак. Уже с ран­него утра мы, камер-пажи, готовились к пред­стоящему торжеству, затянутые в белые ло­сины, в лакированых ботфортах со шпорами, в мундирах по колено, расшитых золотом свер­ху донизу и расшитых также по рукавам и даже сзади. Со шпагой на золотой портупее на боку, в блестящей черной каске со звездою л с ниспадающим каскадом белого султана, мы, правда, были похожи на заморских жар-птиц, на которых даже было больно смотреть.

Придворные кареты повезли нас через весь Петербург на Царскосельский вокзал, и удив­ленные прохожие долго глядели нам вслед, ста­раясь угадать значение такого видения. Такие же кареты встретили нас в Царском Селе и быстро доставили во дворец.

В большой полупустой гостиной первого этажа стояли, тихо переговариваясь, первые чи­ны Двора. Потом, понемногу, прибыли члены Царской Семьи, все высокие, видные, с голубы­ми Андреевскими лентами через плечо. Арап в шелковом с золотом одеянии, в малиновом тюрьбане, распахнул обе половины большой двери, и сразу наступила тишина. В дверях по­явился церемониймейстер. Жезлом черного де­рева с набалдашником из слоновой кости с чер­ным орлом он торжественно ударил трижды о пол и громко провозгласил: «Их Величества».

Вошел Государь и рядом с ним небольшой, рыжеватый и довольно толстый король Саксон­ский. Государь представил ему министра Дво­ра графа Фредерикса и свиту. Король пожал руку министру и, сделав широкий жест рукой, добавил что-то по-немецки, к глубокому недо­умению остальных лиц свиты.

Затем шествие выстроилось вдоль галлереи. В первой паре Государь с Императрицей, потом король с Вдовствующей Императрицей, потом все Великие Князья и Княгини. Я шел слева от моей Великой Княгини Елизаветы Маврикиевны, жены Великого Князя Константина Кон­стантиновича, стараясь не наступить на ее шлейф. Подымаясь по белой мраморной лестни­це, я залюбовался блестящей вереницей шест­вия. Тут я заметил, что моя Великая Княгиня исчезла. Напрасно я разыскивал ее вдоль ше­ствия, ее нигде не было.

Так мы добрались доверху, проследовав че­рез несколько галлерей и приемных, и вошли в огромный двухсветлный, синий с золотом, зал. На хорах, высоко наверху, придворный симфонический оркестр, в красных с золотом одеяниях, грянул: «Славься, Ты Славься». Го­сударь с Императрицей, ведя шествие, шли вдоль бесконечного стола, расположенного по­коем. Приглашенные, стоя, ждали у своих мест, и, по мере прохождения Царя, все эти знатные, заслуженные сановники, покрытые золотом, лентами и звездами, низко склоняли свои го­ловы.

Царь остановился во главе стола. Короля подвели к его месту, как раз против Царя. Ка­ково было мое удивление, когда я нашел мою Великую Княгиню у ее прибора. Ей было смеш­но; из-за больной ноги она поднялась по лиф­ту и, вероятно, догадывалась, как я растерял­ся, оставшись один. Наконец, Государь сел, и за ним все остальные. За Государем стоял наш фельдфебель Михаил Безобразов. Налево от Государя сидела Императрица дальше Великий Князь Кирилл Владимирович и рядом моя Ве­ликая Княгиня. Я стоял и смотрел. Трудно было найти лучшее место для наблюдения.

За двумя Императрицами и всеми Велики­ми Княгинями стояли камер-пажи, за камер- пажами придворные скороходы в желтых с двуглавыми орлами одеяниях. На них были небольшие шапочки такого же цвета, оторо­ченные с одной стороны короткими страусовы­ми перьями.

Растворились парадные двери, и вереница камер-лакеев внесла серебряные блюда. Импе­ратрица сидела через два кресла направо. Она концами пальцев перебирала край белой ска­терти, ничего не тронула из поданных блюд и почти не произнесла ни одного слова. Заметно было, как неожиданно менялся цвет Ее лица, то бледнея, то вспыхивая розовым блеском. Ве­роятно, мысли Императрицы были далеки от окружающей Ее церемонии.

Немного налево, Великая Княжна Ольга Николаевна о чем-то спорила с Великим Кня­зем Кириллом Владимировичем. Она хотела что-то записать на меню и, повернувшись ко мне, с веселой улыбкой попросила карандаш.

Еще со времен Великой Екатерины камер- пажам полагалось иметь при себе аглицкие со­ли, ножницы, иголки со вдетыми нитками, но карандаш и бумага не были предусмотрены. Совсем неожиданно я почувствовал в руке ка­рандаш и с радостью подал его Великой Княж­не. Спас меня скороход, имевший, вероятно, все необходимое при себе.

Так мы стояли неподвижно, и часы шли за часами. Мимо проносили жареных фазанов, рябчиков, знаменитые дворцовые «пашкеты». Чего только ни подавалось к столу. Произнесе­ны были речи, но время для нас тянулось, а, главное, хотелось есть, как может хотеться в 19 лет, простояв без еды так много часов.

Наконец, Государь встал, зашумели стулья, и шествие тем же порядком отправилось в большую гостиную, где. согласно камер-фурьерскому журналу, «Высочайшие Особы изволи­ли откушать кофе». Мы же продолжали сто­ять, но на этот раз вдоль стен, терпеливо ожи­дая нашей очереди.

С. А. Безобразов.

Голосовать

(Не оценивали)

 Loading ...

Похожие статьи:

• Нагрудные знаки Русской армии (дополнение). – С. Андоленко.
• Орден св. Великомученика и Победоносца Георгия в царствование Павла I – Евгений Молло
• СТO ЛЕТ НАЗАД. – Р. СПОРЭ
• «Щипонос». – П.В. Шиловский
• Боевая деятельность М.Ю.Лермонтова на Кавказе. – Н.С. Трубецкой
• После корпуса. – X.
• Адмирал Сенявин. – В. К. Пилкин
• Большие маневры под Псковом в Высочайшем присутствии в 1903 г. – Юрий Солодков
• Хроника «Военной Были» (№113)