О чудаках, оригиналах и самодурах-начальниках много было написано рассказов; не мало анекдотов, порой неправдоподобных, но всегда забавных, передавалось из уст в уста. Имена генералов Сандецкого, Медера, Комарова и других стали легендарными в военной среде. Каких только историй, каких придирок не приписывали этим строгим блюстителям воинской дисциплины. В большинстве случаев жертвами их были обер-офицеры, юнкера и нижние чины. Здесь я расскажу об одном из таких чудаков и самодуров, о полковнике Бабинине, командире запасного конно-артиллерийского дивизиона. Этот командир держал в ежовых рукавицах весь вверенный ему дивизион, его боялись все, офицеры и нижние чины. Он мог появиться неожиданно в любом пункте дивизиона, в любой час дня и ночи. Однажды, побывав в 5 часов на утренней уборке лошадей, он не заметил там ни одного вольноопределяющегося. Узнав, что они «по вольности дворянской» спят до 7 часов и на уборку не являются, Бабинин разразился громом и молнией. С тех пор вольноперы вынуждены были выходить на уборку.
Когда полковнику Бабинину случалось замещать Начальника гарнизона, пехотного генерала, то тут уже паника шла по всему гарнизону. Однажды ночью, посетив один из местных госпиталей и застав там дежурную сестру милосердия спящей, он разнес ее в пух и прах, пригрозив отправить ее на гауптвахту. Тут он уже, кажется, переборщил, так как госпитали едва ли входят в компетенцию начальника гарнизона.
Запасный конно-артиллерийский дивизион стоял в г. Орле. Он существовал и в мирное время в составе двух конных батарей. Во время войны численный состав дивизиона увеличился в 4-5 раз. Была сформирована 3-я батарея, были приданы отдельный конно-горный взвод и ремонтная команда. Казармы были буквально набиты нижними чинами, солдаты спали на нарах в два яруса. Численный состав доходил до 6 тысяч человек при 900 лошадях. В управлении дивизиона был вывешен список офицеров переменного состава, число которых редко спускалось ниже 65 человек. По этому списку велась очередь назначений к отправке на фронт по мере поступления требований из Действующей Армии.
Этот запасный дивизион был единственным, он пополнял всю конную и конно-горную артиллерию офицерами, нижними чинами и лошадьми. Имя же полковника Бабинина было известно почти всем офицерам конной артиллерии. Юнкера артиллерийских училищ часто избегали брать вакансию в дивизион, где бразды правления держал в своих руках такой буквоед и самодур.
Полковник Бабинин был почтенного возраста, седой человек. Он довольно сильно заикался, особенно когда бывал в гневе, что случалось часто. Но он быстро выправлял застопорившуюся гневную речь прибавлением частицы «хи», и получалось: «Хи-почему ты хи-во фронт не стал?»
Серия следующих здесь бытовых картинок относится к концу 1916 и к началу 1917 годов.
Утренний рапорт дежурного офицера.
Когда командир приезжал по утрам в расположение дивизиона, дежурный офицер должен был встретить его верхом на лошади (аллюр — манежный галоп) на улице, еще до въезда на территорию дивизиона. Если дежурный офицер прозевал и подъехал с рапортом уже на территории дивизиона, то, после небрежного пожатия руки, должен был выслушать несколько неприятных слов. Прозевать же приезд командира было легко, так как к дивизиону со стороны города вели три улицы, и командир почти каждый день менял маршрут. Практикой была выработана такая процедура: вестовой приводил утром коня, на которого дежурный офицер садился и ждал прибытия командира, устремив взор вдоль одной из этих трех улиц. Вестовой же отправлялся наблюдать за другими двумя улицами, причем ему приходилось перебегать с одной на другую. Если вестовой замечал едущего командира, то подавал сигнал рукой, и дежурный офицер, подняв моментально коня в галоп, устремлялся в указанном направлении.
Командир приезжал иногда в бричке на паре буланых, а чаще — верхом на серой «в гречку» лошади. За ним следовал вестовой, тоже на серой лошади.
Полковник Бабинин любил верховую езду. Его излюбленным аллюром был галоп. При объезде открытых манежей, где производилась верховая езда, он брал на галопе все мертвые загородки манежей и все барьеры и на галопе же здоровался: «Здорово, молодцы!» Вестовой следовал за ним через все препятствия. Если ему случалось остановиться на каком-нибудь манеже, то это только для разноса. Обычно влетало командовавшему сменой офицеру или фейерверкеру.
Мертвые барьеры.
Как-то раз, объезжая манежи, командир дивизиона заметил, что некоторые лошади во время прыжка опрокидывали передними ногами барьер. Не рискуя никакими неприятностями, так как барьер был обмотан мягким соломенным жгутом, ленивые лошади не перепрыгивали, а небрежно переползали через барьер. Такая профанация манежной езды разгневала старого командира. Командовавшему сменой офицеру пришлось выслушать несколько неприятных слов.
Вечером того-же дня адъютант диктовал стучавшему на машинке писарю следующий параграф приказа: «Приказываю на всех манежах установить мертвые, неопрокидывающиеся барьеры». Переделка барьеров не потребовала много времени. На следующий же день несколько лошадей со всадниками полетели «вверх тормашками». Двух или трех солдат пришлось отправить в приемный покой. Но такие падения были отмечены только в первые 2-3 дня после переделки барьеров. Лошади быстро поняли смысл приказа и стали прыгать выше, не задевая больше барьеров.
Командирский нырок
Однажды дежурному по дивизиону офицеру, прапорщику М., случилось присутствовать при забавной сценке. Командир выводил из управления дивизиона, дежурный офицер следовал за ним, выслушивая приказания. У тротуара стоял вестовой и держал в поводу командирского и своего коней. Фронтом к управлению была выстроена учебная команда, приведенная вахмистром для какого-то наряда. Вахмистр скомандовал: «Смирно!» Командир поздоровался с командой и приготовился сесть на лошадь. Когда командирская левая нога была в стремени, вестовой подхватил его правую ногу и, как обычно, помог командиру сесть в седло. Но на этот раз вестовой не рассчитал свою силу и перебросил командира через седло. Синие рейтузы мелькнули в воздухе и комдив, забавно дрыгнув ногами, скрылся за лошадью, нырнув головой в рыхлый снег.
Вестовой кинулся на помощь, но командир уже встал на ноги и, отряхивая снег с лица, назвал растерявшегося вестового дураком. Учебная команда при виде этой забавной сценки так и прыснула от смеха. Разгневанный командир приказал вахмистру продержать команду два часа под шашкой тут же, на улице, после чего, сев на коня на сей раз удачно, уехал.
Из окон управления дежурному офицеру, адъютанту и писарям было видно, как сдерживали смех стоявшие под шашкой солдаты.
Рапорт в театре.
Был у нас в дивизионе прапорщик Л., недисциплинированный офицер, «распущенная
фигура». Однажды, будучи дежурным по дивизиону, он дерзнул провести вечер в городском театре. Театр был расположен вблизи от дивизиона, и прапорщик мог себя чувствовать почти как на территории дивизиона тем более, что его помощник, подпрапорщик, был предупрежден и мог явиться с докладом о происшествии.
Держа фуражку в руках, стоит прапорщик Л. в партере, в проходе, раскланивается со знакомыми, окидывает внимательным взглядом проходящих мимо нарядно одетых красивых дам. Вдруг, о ужас! входит в партер командир дивизиона с адъютантом. Дежурный офицер не растерялся, надел фуражку и твердым шагом подошел с рапортом.
— Вы дежурите по театру или по дивизиону? — спросил командир. Тут же была написана адъютантом записка об арестовании и приказание прапорщику Ш. сменить дежурного офицера. Так вместо театра очутился прапорщик Л. на гарнизонной гауптвахте.
Из огня да в полымя.
В нашем дивизионе всегда было человек 20 вольноопределяющихся. Это был все ученый люд, — студенты или закончившие высшее образование молодые люди. Командир принимал в дивизион вольноперов с большим разбором, зная, что им, в конце концов, придется стать офицерами конной артиллерии.
Вольноопределяющиеся были разбиты по батареям и командам, но квартировали все в одном помещении, в двух больших комнатах по соседству с приемным покоем, на отлете, почти вне расположения казарменных построек. Это обстоятельство было очень ценно, так как облегчало самовольные отлучки, «самодралки», которые были в большой моде.
Ввиду того, что компания вольноперов, квартировавшая в одном помещении, не представляла собой никакого воинского подразделения, не было там никакого начальства и анархия была полная. Но все же, для порядка, публика сама решила назначать ежедневно дежурного по помещению. На двери был приколот список всех жильцов с указанием даты дежурства каждого. Этот дежурный был неофициальный, на развод не ходил. Нередко случалось так, что вольнопер лишь на другой день узнавал, что вчера он был дежурным. Утром вся компания расходилась на занятия по своим батареям и командам, а помещение закрывали на ключ, который прятали в условном месте. Чаще всего кто-нибудь оставался в помещении: освобожденные от занятий по болезни, отдыхавшие после караула или дежурства.
Однажды вечером, после занятий, вольноопределяющийся К., большой франт, ухажер и не дурак выпить, побрившись, надушив носовой платок, наполнив папиросами портсигар, «подался в самодралку». В тот вечер он возвратился довольно рано, около полуночи. Слегка позванивая шпорами идет он нетвердой походкой по коридору, вполголоса напевая «Верю, верю, мой дружок, что настанет счастья срок…» Подошел к двери своего помещения, потянул за ручку и остолбенел от неожиданного зрелища: вдоль всего помещения, в табачном дыму, выстроившись в одну шеренгу, стоят его сожители, кто одет, кто полураздет, кто совсем раздет, а перед этим необычным фронтом, с поднятым вверх указательным пальцем правой руки, держит гневную речь командир дивизиона. Спасения нет!
—Ваше Высокоблагородие, разрешите войти! — отрапортовал попавший в неприятную историю К.
— Это ты — дежурный? — спросил командир.
Полковник Бабинин, формалист и знаток уставов, обращался к вольноопределяющимся на «ты» на том основании, что в уставе не было для них исключения.
Мгновенно сообразив, что дежурного не оказалось на месте, спасая его и выгораживая свою «самодралку», К. смело ответил:
— Так точно, Ваше Высокоблагородие.
— Где ты был? — допрашивал командир.
— В уборной, — ответил К.
— Почему не оставил заместителя? — Но тут К. заметил разбросанные на столе в беспорядке карты и понял, что попал из огня в полымя: «самодралка» все же меньшее преступление, чем допущение дежурным карточной игры в казарме.
— Почему допустил картежную игру в казарме? — добивал бедного К. разгневанный командир. — На пять суток под арест!
После расправы над бедным К., командир приступил к проверке людей, к подсчету коек. К. изощрялся как мог, чтобы сгладить разницу между наличием людей и коек. Это ему удалось вполне. Приказав немедленно ложиться спать, командир вышел. Когда затихли его шаги по коридору, вольноперы загалдели, послышались шутки, но пострадавшему К. было не до шуток. Через пять минут вошел настоящий дежурный, который тоже был в «самодралке» и не знал, что сегодня он был дежурным.
На следующий день, по приказанию командира, в помещение вольноперов был вселен для поддержания порядка старший фейерверкер Сергеев и с ним запасный, старичок Абрамыч, в качестве постоянного уборщика помещения. Сергеев был крестьянин-великоросс, держался устава и ни на какие сделки не шел. При нем «самодралки» почти прекратились. Бедный К. отсидел свои пять суток «за други своя».
Анекдоты.
Среди солдат всегда находились балагуры, остряки, сочинители всяких небылиц и анекдотов, часто — непристойных.
Мне запомнился такой анекдот: однажды, опоздав на службу, командир дивизиона сам себя поставил под шашку, приказав своему денщику через два часа скомандовать ему «шашки в ножны!» Денщик пожалел старика и отпустил его на полчаса раньше. Обнаружив такое попустительство, командир немедленно же поставил денщика под шашку и, конечно, продержал его ровно два часа.
Когда началась февральская революция, наш дивизион довольно долго держался в порядке и дисциплина у нас падала гораздо медленнее, чем в рядом стоявшем запасном пехотном полку. Была ли это заслуга старого командира, трудно сказать.
После отречения Государя всем частям гарнизона было приказано кем-то двинуться к Городской Думе для выражения подчинения Временному правительству. Командир дивизиона отказался вести свой дивизион без приказа из штаба Округа. Создалось довольно щекотливое положение: все части гарнизона уже выстроились на площади около Думы, а наш дивизион отсутствовал.
Наконец была получена телеграмма. Дивизион двинулся в пешем порядке, один командир дивизиона был верхом на лошади.
Когда командир слез с коня и вошел в помещение Думы вместе с командирами других частей, революционные курсистки украсили командирского коня красными лентами. Выйдя из Думы и увидя такое безобразие, командир приказал вестовому сорвать всю эту глупую мишуру, как он выразился.
— О —
Ввиду недостаточного количества пушек и лошадей, для обучения «отъездам» и «подъездам» были сооружены маленькие деревянные пушки и такие же зарядные ящики. Два человека тянули пушку, и два — ящик. Номера рысью и галопом бегали за этими сооружениями. Это занятие называлось «пеший по-конному», а солдаты называли его «пешим по-собачьему» и не любили эту детскую игру.
— О —
Нас, младших офицеров, командир никогда не оставлял без дела: манежная офицерская езда, тактические занятия в поле, лекции, доклады и пр. Однажды он даже приказал нашему артиллерийскому технику прочесть нам лекцию по материальной части.
— О —
После февральской революции полковник Бабинин недолго оставался командиром дивизиона. Его сменил милейший полковник Голубовский.
Месяца за три до октябрьской революции я уехал на фронт и не знаю, как протекала жизнь запасного конно-артиллерийского дивизиона до окончательного развала Русской Армии.
В. Цимбалюк
(1 votes, average: 5.00 out of 5)
Loading ...Похожие статьи:
- Исторический архив (№105)
- ВОПРОСЫ И ОТВЕТЫ (№107)
- Бронепоезда Донской армии. – Максим Бугураев
- Мелочи, сюрпризы и курьезы походной и боевой жизни (№117). – В. Цимбалюк
- ИСТОРИЧЕСКИЙ АРХИВ ВЫСОЧАЙШАЯ ГРАМОТА
- Письма в Редакцию (№ 127)
- По поводу статьи «4-й гусарский Мариупольский полк» в №103 «Военной Были». – А. Левицкий
- ОТ РЕДАКЦИИ (Поправки, №116)
- Три похода «Петропавловска». – Алексей Геринг
Loading ...